— Многие из нас, — сказал он, — занимаются исследованиями в странных местах и ищут странные вещи, поскольку в жизни встречается еще много такого, о чем не осмеливаются думать даже величайшие умы нашего времени. Эйнштейн и Шредингер подошли к этому совсем близко, а недавно умерший писатель Лавкрафт еще ближе. — Он пожал плечами. — Впрочем, перейдем к делу.
И тут же предложил мне такие условия, не принять которые мог только полный идиот; разумеется, я их принял. Покончив с этим вопросом, профессор сразу же предупредил: никому и ни при каких обстоятельствах я не должен рассказывать о происходящем в его доме. «Ибо некоторые явления — совсем не то, чем кажутся», — загадочно пояснил он. Кроме того, я не должен ничего бояться, даже если будет происходить такое, чего я не смогу объяснить. Жить я буду в этом доме, где у меня будет своя комната. В заключение профессор предложил мне приступить к работе прямо сейчас — тогда как он распорядится о доставке моего багажа из камеры хранения, — поскольку с минуты на минуту к нему должен зайти один человек, беседу с которым надо застенографировать. Запись следует проводить в соседней комнате или ином месте, но так, чтобы меня не было видно, поскольку профессор не уверен, что его посетитель захочет беседовать при постороннем, а ему стоило больших трудов уговорить этого человека приехать для встречи из Инсмута в Аркхем.
Не тратя времени на дальнейшие разговоры, профессор вручил мне бумагу и карандаши и показал, где спрятаться — за одним из книжных шкафов, в стенке которого было проделано небольшое, тщательно замаскированное отверстие. Затем он отвел меня наверх и продемонстрировал крохотную комнатку в мансарде, которой на ближайшее время предстояло стать моим жилищем. Интересно заметить, что к этому времени он называл меня уже не секретарем, а ассистентом, однако размышлять об этом мне было некогда, поскольку уже настало время, назначенное для визита. Едва профессор об этом сообщил, как кто-то тяжело стукнул в дверь, и профессор, знаком велев мне спрятаться, пошел встречать ночного гостя.
|
|
Когда доктор Шрусбери говорил о своем посетителе, я представлял себе такого же ученого, как и он, а потому был несказанно удивлен, увидев через отверстие совсем не того, кто мог бы, по моему мнению, зайти к профессору. Это был мужчина средних лет, хотя определить его возраст мне удалось не сразу, поскольку он был таким смуглым, что сначала я принял его за индийца; когда же он заговорил, я опознал уроженца Южной Америки. Судя по одежде, это был моряк, а по тому, как он держался, я понял, что с профессором он встречается не в первый раз, хотя в дом на Кервен-стрит пришел, видимо, впервые.
Моряк и профессор о чем-то тихо поговорили; о чем именно, я не расслышал, — видимо, это не предназначалось для моих ушей. Затем, когда оба удобно расположились в кабинете, доктор Шрусбери заговорил громче, как и его посетитель. Вот что я записал.
— Мне бы хотелось, сеньор Фернандес, чтобы вы рассказали мне все по порядку с самого начала. Итак, что случилось прошлым летом?
Проигнорировав слова профессора, моряк начал рассказывать откуда-то с середины, очевидно, продолжая ранее начатый разговор и то и дело вставляя в свою речь испанские слова.
— Была ночь, очень черная. Я потерял остальных и все время шел, шел, сам не знаю куда…
|
|
— Судя по вашей карте, вы находились где-то в районе Мачу-Пикчу[62]?
— Si. Я точно не знаю где, а потом мы этого места найти не смогли. Шел дождь. Я шел и шел под дождем, а потом вроде как услышал музыку. Странную такую. Похоже на индейскую. Вы же знаете, там когда-то жили инки, и они…
— Да-да, я знаю. Об инках я знаю все. Расскажите, что вы видели, сеньор Фернандес.
— Так вот, я все шел и шел, не помню куда. Музыка становилась все громче, и я уже подумал, что она совсем рядом, но никого не было, а я наткнулся на какую-то стену. Я ее потрогал — твердая, вроде как каменная. Я и пошел вдоль нее, но тут сверкнула молния, смотрю — а это высокий холм. Тут все и случилось. Не знаю, как сказать. Вдруг тот холм куда-то пропал или я куда-то улетел; клянусь, я в тот день капли в рот не брал! И болен не был. Я на что-то упал; встал, смотрю — и вижу что-то вроде прохода, понимаете, камни сложены так, что образуют вход куда-то. Внизу — черная вода, а возле нее индейцы сидят полуголые — вроде того, как они одевались до прихода конкистадоров, — и в том озере что-то плавает. Вот оттуда музыка и звучала.
— Из озера?
— Si, сеньор. Из-под воды и с поверхности. Музыка была двух видов. Одна — как опиум, сладкая такая, завораживающая, а вторая — индейская, они ее на дудках играли, пронзительная, слушать противно.
— Вы можете описать, что вы видели в озере?
— Что-то большое. — Моряк сделал паузу и нахмурился, припоминая. — Такое большое, прямо не знаю, как сказать. Как холм, только это был не холм, и трясучее, как медуза. И все время оно меняло форму — то высокое, то квадратное, то круглое со щупальцами. И шипело, и свистело или булькало. Не знаю, что с ним делали индейцы.
|
|
— Они ему кланялись?
— Si, si, кланялись. — Моряк оживился. — Но я не знаю, что это было.
— Вы бывали там позднее?
— Нет. Мне казалось, что меня кто-то преследует. Мне это до сих пор кажется. Мы на другой день искали то место. Не помню, как я вернулся в лагерь, но того холма мы так и не нашли.
— Вы говорите, что вас преследуют. Кто?
— Один из тех индейцев. — Он задумчиво покачал головой. — Словно тень какая-то. Не знаю. Может быть, никого и нет.
— Когда вы наблюдали за индейцами, вы слышали, о чем они говорили?
— Si, но я ничего не понял. Они говорили вроде бы на своем языке, только в нем было много странных, непонятных слов. Одно слово часто повторялось, кажется, чье-то имя…
— Вот как? Продолжайте.
— Шулуу.
— Ктулху!
— Si, si! — Моряк энергично закивал. — Больше я ничего не понял — индейцы только вопили и визжали.
— А то существо, что вы видели в озере… Сеньор Фернандес, вы знаете, как выглядит бог океанских глубин, повелитель землетрясений, Кон, которому поклонялись предки инков?
— Si.
— Существо в озере было на него похоже?
— Не думаю. У Кона множество обличий, но такого я никогда не видел.
— Может быть, это был Пожиратель, бог войны народа кечуа? Полагаю, вам приходилось видеть Чавинский камень[63]?
— Мы все его хорошенько рассмотрели, прежде чем отправиться в страну инков. Он находится в Национальном музее в Лиме. Из Лимы мы поехали в Абанкай, потом в Анды, в Куско, оттуда — в Кордильера-де-Вильканота, потом — в Оллантайтамбо. А оттуда — в Мачу-Пикчу.
— Если вы его рассмотрели, значит, должны были заметить, что из тела Пожирателя торчат змеи. А теперь скажите, на теле той твари из подземного озера были какие-нибудь отростки?
— Были, но не змеи, сеньор. Виракоча[64]редко изображается в подобном виде. Но он живет в море, как и та тварь, как и Кон. Люди говорят, что «виракоча» означает «белая морская пена».
— Но на его теле были выросты? Мне очень нужно это знать.
— Si!
— Когда все это случилось, вы находились неподалеку от крепости Салапунко?
— Мы ее миновали. Вы же знаете, какой там рельеф. Крепость стоит на правом берегу реки. Она очень большая, только построена как-то чудно — сложена из огромных гранитных блоков; сначала идут большие, потом поменьше и так далее, и уложены они так ровно и плотно, что скреплять их раствором не потребовалось. Крепостной вал имеет примерно пятнадцать футов в высоту, расположен со стороны реки. Течет она по узкому и глубокому ущелью среди высоких гранитных гор, где некогда жил народ кечуа-айар, построивший ныне пустой город Мачу-Пикчу на вершине скалистого мыса, в изгибе реки. Почти со всех сторон город окружен глубокими каньонами. На подходе к нему мы сделали первый привал. Двое из нашего отряда не хотели идти в тот город, еще один предлагал направиться в Саксайуаман[65]. Однако большинство решило двигаться в сторону Мачу-Пикчу.
— Как близко вы были от крепости Салапунко?
— В миле, может быть двух. Мы остановились у скалистой гряды, среди деревьев и густого кустарника.
Беседа профессора и моряка закончилась весьма странным и неожиданным образом. Доктор Шрусбери уже открыл рот, чтобы задать очередной вопрос, как вдруг дернул головой и начал прислушиваться, крепко сжав губы, а затем резко поднялся и попросил своего гостя немедленно покинуть дом и отправляться обратно в Инсмут, особо подчеркнув, чтобы он никому не говорил, куда ездил и зачем; с этими словами доктор поспешно проводил моряка к задней двери. Едва она захлопнулась, как доктор Шрусбери вернулся в кабинет и обратился ко мне:
— Мистер Фелан, сейчас к нам зайдет один джентльмен и спросит о сеньоре Фернандесе. Когда услышите стук дверного молотка, откройте дверь и скажите этому человеку, что не знаете никакого Фернандеса.
Спрашивать, что происходит, не было времени, да и не мое это дело; не успел я отдать доктору запись его беседы с моряком, как раздался стук дверного молотка. Доктор быстро кивнул, и я пошел открывать дверь.
Никогда не испытывал я такого отвращения, как при виде стоящего на пороге человека. Уличных фонарей поблизости не было, поэтому его освещал лишь тусклый свет, падающий на крыльцо из нашего холла, но я готов поклясться, что меня поразили не столько жуткие, уродливые черты его лица, сильно смахивающего на морду лягушки — на память пришли иллюстрации Джона Тенниела к «Алисе в Стране чудес», в частности образ лакея Герцогини, — сколько его рука, которой он держался за перила: на ней были перепонки! Более того, от незнакомца исходил сильный запах моря, причем не такой, каким пахнет от рыбаков и матросов, а тяжелый запах морских глубин. Глядя на его широкий рот, я ждал, что сейчас из него польются какие-нибудь отвратительные звуки, но нет — незнакомец заговорил на чистейшем английском, с подчеркнутой учтивостью поинтересовавшись, не заходил ли сюда его друг по имени сеньор Тимото Фернандес.
— Я не знаю никакого сеньора Фернандеса, — ответил я.
Незнакомец на секунду застыл, бросив на меня такой взгляд, что будь я более впечатлителен, то похолодел бы от ужаса; затем кивнул, поблагодарил и, пожелав мне спокойной ночи, пошел прочь, сразу растворившись в густом тумане.
Я вернулся в кабинет. Не отрываясь от чтения моих записей, доктор Шрусбери попросил описать нашего неожиданного посетителя. Что я и сделал, не забыв упомянуть детали его одежды, которые сумел разглядеть в полумраке, и то отвращение, которое вызвали у меня его лицо и руки.
Доктор кивнул, мрачно улыбнувшись.
— Они повсюду, эти создания, — загадочно произнес он.
Однако не стал мне ничего объяснять, а перевел разговор на моряка по имени Фернандес.
По словам доктора, этот моряк сразу привлек к себе его внимание. Давно установлено, что существует определенная связь между некоторыми формами идолопоклонничества, встречающимися у жителей огромных плато в Центральной Азии, в частности далекого и загадочного плато Ленг, и древними, более примитивными цивилизациями других континентов, иные из которых дожили до наших дней.
— Так, например, Киммих задает вопрос: где могла зародиться цивилизация чиму[66], как не в отдаленных районах современного Китая? А дравиды, вытесненные с территории Индии ариями и переселившиеся в районы Малайзии и Полинезии, где позднее смешались с более светлокожим населением, а затем двинулись на восток, вплоть до острова Пасхи и Перу, привезя туда своих странных богов и ритуалы? Я пришел к выводу, что многие древние культуры и религиозные верования, о которых мы сейчас мало что знаем, тесно связаны между собой. В настоящее время меня занимает следующий вопрос: не может ли бог войны индейцев кечуа-айар, которого они называют Пожиратель, быть одним из доисторических монстров, водной тварью по имени Ктулху, которого до сих пор почитают некоторые религиозные секты, причем делают это весьма скрытно, ибо считают, что не пришло еще время для возвращения Ктулху в наш мир.
Он еще какое-то время распространялся на эту тему; большая часть того, что я услышал, была мне непонятна. Вероятно, доктор об этом догадывался, однако пользоваться более простыми и ясными понятиями не стал, а продолжал терпеливо объяснять, что его интерес к моряку по имени Фернандес вызван тем, что этот человек прекрасно разбирается в культуре и традициях последователей различных культов, одним из которых, судя по всему (доктор Шрусбери этого прямо не сказал), был последний визитер. Монолог доктора, при всей туманности и сложности его объяснений, вызвал у меня странную тревогу, поскольку передо мной открывались понятия и теории невероятной глубины и воистину космических масштабов, включая культы древних, доисторических существ и жуткие легенды, которые о них повествуют. То, что профессор опасался за жизнь моряка, мне было уже ясно; он не говорил об этом открыто, однако не без умысла рассказал о молодом ученом из Лондона по имени Фоллексон, который при неясных обстоятельствах утонул в Темзе неподалеку от Лаймхауса вскоре после того, как объявил, что сделал несколько важных открытий, касающихся одного древнего народа в Ост-Индии. Упомянул он и о внезапной смерти — якобы в результате несчастного случая — известного археолога, сэра Чивера Ворденна, которая последовала за обнаружением им в Западной Австралии загадочных черных монолитов, а также о странной болезни, которая свела в могилу — после публикации якобы вымышленных историй о культах Ктулху, Ньярлатхотепа и прочих Властителей Древности и слишком смелых откровений в повести «Хребты Безумия» насчет таинственных и чудовищных обитателей Антарктики — великого мастера литературы ужасов Г. Ф. Лавкрафта.
И все же была одна вещь, которую доктор Шрусбери упорно игнорировал в течение всего вечера, словно ее и не существовало; надо сказать, что и я вспомнил о ней только после того, как поднялся в свою комнату. Лежа на кровати, я обдумывал события прошедшего вечера, в которые так внезапно окунулся. Доктор обладал какими-то невероятными способностями; удивительно, что я не обратил на это внимания раньше. Достаточно вспомнить, как он открыл мне дверь еще до того, как я постучал. А как он почувствовал прибытие Фернандеса? Еще более странным было то, что он предсказал приход страшного человека-лягушки. Откуда доктор Шрусбери знал, что тот приближается к дому? Может быть, у него сверхострый слух, какого не бывает у простых смертных, позволяющий ему слышать шаги на большом расстоянии? Но если это так, то как он заранее узнал о цели визита второго посетителя?
Глубоко озадаченный, я обдумывал эти вопросы большую часть ночи и уснул, так и не найдя ответов; даже сквозь сон я ощущал особую атмосферу, царящую в доме, где я поселился, атмосферу тайн, старины и — смертельного ужаса.
Не сомневаюсь, что первый из тех странных снов, что начали мне сниться в доме на Кервен-стрит, можно было объяснить статьей, которую профессор дал мне почитать на следующий день, после того как мы в течение нескольких часов разбирали материалы его экспедиций в разные уголки земного шара. Профессор сказал, что крайне редко выходит из дома и большинство жителей Аркхема даже не догадываются о его существовании, так что мне придется время от времени выполнять разные мелкие поручения в городе. Газет он не покупал, за исключением «Нью-Йорк таймс» — суетная возня окружающего мира, включая назревание новой войны в Европе, его не интересовала; однако в тот день профессор искал какую-то конкретную информацию, найти которую можно было лишь на страницах «Инсмутского курьера» или «Ньюберипорт корреспондент».
В газете из Инсмута он и нашел нужную ему статью, которую аккуратно вырезал и велел приложить к записи беседы с моряком. В статье говорилось следующее:
«Сегодня в районе Рифа Дьявола, возле доков, разрушенных зимой 1928 года по приказу федеральных властей, было обнаружено тело моряка. Один из местных жителей уверяет, что несчастье случилось сегодня утром, когда моряк зашел в доки в сопровождении какого-то человека либо тот человек шел за ним; когда к месту происшествия сбежались люди, тот человек исчез. Россказни о том, что моряк с кем-то боролся в воде и что время от времени на поверхности мелькали перепончатые лапы, скорее всего, распространяют те, кто слишком часто общается с бутылкой. Личность погибшего установлена — это некто Тимото Фернандес, моряк с судна “Чан-Чан”, прибывшего из Трухильо».
Эта статья не предвещала нам ничего хорошего, тем не менее профессор не произнес ни слова. Очевидно, он ожидал чего-то в этом роде, поскольку все случившееся воспринял не с сожалением, а скорее с философским спокойствием; никак не прокомментировав этот случай, он и мне запретил задавать вопросы. И все-таки статья возымела эффект, поскольку он просидел более часа за изучением стенограммы беседы с моряком, а затем достал подробную карту Перу и еще около часа внимательно рассматривал Анды в том месте, где находились Мачу-Пикчу, Куско, крепость Салапунко и Кордильера-де-Вильканота, после чего очертил небольшую территорию между крепостью и Мачу-Пикчу.
Наблюдая, с каким напряженным интересом он погрузился в работу, я настолько заразился его настроением, что той же ночью увидел первый из своих невероятных снов. Закончив работу с картой, профессор, к моему великому изумлению, внезапно заявил, что нам немедленно следует лечь спать, хотя был отнюдь не поздний вечер, сумерки только-только начали сгущаться, а за окном еще галдели дневные птицы. Мало того, профессор настоял, чтобы перед сном я выпил старого меда его собственного приготовления — замечательной золотистой жидкости, которую он хранил в графине у себя в столе и подавал в крошечных бельгийских рюмочках для ликера, наливая такую маленькую порцию, что, казалось, не имело смысла подносить рюмку ко рту; и все же напиток этот обладал великолепным букетом, а его восхитительный вкус настолько превосходил лучшие сорта кьянти и шато-икем, что сравнивать их с медом доктора Шрусбери значило бы оскорбить его благородный напиток. Выпив огненной жидкости, я сразу почувствовал сонливость и, пожелав профессору спокойной ночи, отправился наверх, в свою комнату.
Утром я проснулся в том виде, в каком плюхнулся на постель, — в одежде. Сон, который я видел всю ночь, впоследствии никак не выходил у меня из головы; в конце концов, испугавшись за свой рассудок, я был вынужден обратиться к психиатру, которому во всех деталях описал мучившие меня сны.
Доктор Эйзенат Де Вото подробно записал мой рассказ, и в дальнейшем я буду излагать содержание снов в его записи:
«ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ
Пациент: Эндрю Фелан, возраст — 28 лет, белый, родился в Роксбери, Масс.
Сон 1.
Профессор Шрусбери входит в мою комнату, держа в руках листки с записью своей беседы с моряком и несколько карандашей. Он будит меня и говорит: “Идем”. Профессор открывает окно моей комнаты, которое выходит на юг, и выглядывает наружу. Ночь очень темная. Профессор оборачивается и говорит: “Сейчас, одну минуту”, словно мы куда-то торопимся. Он достает из кармана причудливой формы свисток и дует в него. Раздается звук, похожий на пронзительный вой, и профессор кричит в пространство: “Йа! Йа! Хастур! Хастур кф’айак ’вулгтмм, вугтлаглн, вулгтмм! Ай! Ай! Хастур!”
Затем он берет меня за руку, подводит к окну, мы забираемся на подоконник и вместе прыгаем в темноту. Я чувствую, что на чем-то сижу; я смотрю вниз и вижу, что мы с доктором летим, сидя на спинах огромных черных чудищ, похожих на летучих мышей, летим со скоростью света. Очень скоро мы опускаемся в какой-то местности, окруженной высокими горами. Сначала мне кажется, что она необитаема, но потом выясняется, что мы находимся там, где некогда зародилась древняя цивилизация. Я вижу какое-то сооружение, сложенное из огромных гранитных блоков трапециевидной формы, с огромными колоннами. Здание окружено крепостным валом вдвое выше человеческого роста. Однако доктор Шрусбери ведет меня не к зданию, а сворачивает в сторону, и мы идем по какой-то старой дороге, мимо руин древних мегалитических сооружений; мы заходим все дальше в глубь узкого ущелья, минуем долины, раскинувшиеся среди гор, затем сходим с дороги и пробираемся по узким горным тропам, проложенным среди острых скал.
Мы продвигаемся очень быстро; впрочем, место и время не имеют для нас значения. Я совсем не ощущаю времени; я вообще ничего не ощущаю. Стоит ночь, в небе сияют звезды: я вижу Южный Крест, огромную звезду Канопус и многие другие; доктор Шрусбери, похоже, хорошо знает путь, поскольку вскоре мы приходим на место и я вижу, как доктор прижимает ладони к огромной каменной стене на берегу бурной реки, протекающей по дну ущелья.
Неожиданно кусок стены отходит в сторону, и открывается проход. Мы входим; я вижу короткий и узкий коридор, ведущий круто вниз. Доктор Шрусбери идет туда, я следую за ним; мне кажется, что мы плывем. Внезапно коридор обрывается, и мы оказываемся в огромной подземной пещере, залитой таинственным зеленым светом, какой бывает под водой; этот свет как будто струится от небольшого озера, расположенного неподалеку. Это та самая пещера, о которой рассказывал моряк Фернандес. Доктор Шрусбери подходит прямо к воде, опускает в нее палец, затем пробует ее на вкус; я делаю то же самое, не обращая внимания на полосу скользкого зеленовато-черного ила, протянувшуюся вдоль берега. Земли здесь вообще мало — лишь тонкий слой ила на камнях. Вода оказывается соленой.
— Я так и думал, — говорит доктор Шрусбери. — Вода в озеро поступает по подземным каналам из океана. Очевидно, отсюда можно попасть прямо в течение Гумбольдта.
Он велит мне записать сей факт, что я и делаю; кроме того, я подробно описываю пещеру — во всяком случае, то, что могу разглядеть при слабом свете.
— Уже второй раз я сталкиваюсь с этим течением в сходных ситуациях. Мне кажется, оно непременно должно где-то выходить к подводному городу Р’льех, — бормочет себе под нос профессор, а я быстро записываю его слова.
В это время в пещере появляется индеец. Увидев его, доктор Шрусбери немедленно подходит к нему и начинает что-то говорить по-испански; индеец молча качает головой и угрожающе поднимает дубинку, которую держит в руке. Тогда профессор достает из кармана странный камешек в виде пятиконечной звезды и показывает его индейцу. Тот сразу успокаивается и дружелюбно кивает профессору, который переходит сначала на один неизвестный мне язык, потом на другой, издавая примерно такие же ужасные звуки, какие он выкрикивал, стоя на подоконнике. Индеец начинает ему отвечать, профессор переводит его слова, чтобы я мог все записать.
— Где дверь, что ведет к Ктулху?
— Там, — отвечает индеец, показывая на озеро, — но время еще не пришло.
— Это только одна дверь. Ты знаешь, где находятся остальные?
— Нет. Я знаю эту. Это его вход.
— Сколько нас здесь?
Формулируя вопрос подобным образом, профессор как бы дает понять индейцу, что мы имеем полное право находиться в пещере. И получает ответ: в Кордильера-де-Вильканота находится около двухсот почитателей Ктулху.
В этот момент на поверхности озера появляется рябь, затем волны, и вот уже вода кипит и бурлит: поведение профессора резко меняется. Он стоит на берегу, внимательно наблюдая за бурлящей водой, затем поворачивается к индейцу и спрашивает, когда состоится следующая встреча.
— Завтра ночью. Ты пришел на день раньше.
Доктор Шрусбери направляется к выходу из пещеры, уводя меня с собой. На пороге он оборачивается, я тоже. И я вижу что-то ужасное. Не могу это описать. Из воды медленно поднимается нечто огромное и бесформенное, его очертания все время меняются. Слышится чудная, неземная музыка, в которую вплетается пронзительный свист. Профессор дергает меня за рукав, и мы покидаем пещеру. Доктор Шрусбери вновь вызывает летучих мышей, которые в мгновение ока доставляют нас на Кервен-стрит».
Самым удивительным в этом сне было не то, что я видел пещеру, описанную Фернандесом, а то, что запомнил ее до мельчайших деталей так, словно побывал в ней сам, — вот что беспокоило меня сильнее всего. И не только это. Во-первых, подозрительно быстро усыпивший меня мед доктора Шрусбери; во-вторых, странная потеря памяти — я совершенно не помнил, снимал ли я туфли перед тем, как завалиться в постель, однако утром, когда я проснулся и увидел солнечный свет, льющийся в мое окно, туфель на мне не было, из-за чего мне пришлось спускаться вниз в домашних тапочках. На мой вопрос профессор ответил, что отдал туфли в чистку; приписав этот поступок его эксцентричности, я все же остался в недоумении — неужели он заходил в мою комнату, чтобы самолично снять с меня туфли и отправить их в чистку?
Всю первую половину дня профессор читал мне лекции о языках древних зловещих культов, таких как наакаль, акло и цатхо-йо, а также цитировал отрывки из жуткой книги под названием «Некрономикон», написанной безумным арабом Абдулом Альхазредом. Особенно мне запомнились две строчки, которые, как выяснилось позднее, оказались ужасным предзнаменованием:
Не то мертво, что вечность охраняет,
Смерть вместе с вечностью порою умирает[67].
Более всего профессора интересовал р’льехский язык. В «Некрономиконе» и в необъяснимом и ужасном «Тексте Р’льеха» говорилось о приближении срока, когда Ктулху наконец-то выйдет из своего заточения; в этой связи можно вспомнить некоторые туманные предсказания Нострадамуса, написанные им на латыни, о приближении конца света; если же присоединить ко всему этому еще и рассказ моряка, то выводы напрашиваются сами собой — за последние десятилетия по всему миру наблюдается возрождение древних и весьма опасных культов.
Не имело смысла отрицать тот факт, что, каким бы искренним и заботливым человеком ни казался мне доктор Шрусбери, он делал все возможное, чтобы я знал о нем как можно меньше. О чем бы ни рассказывал мне профессор, он либо насыщал свою речь терминами, о которых я не имел ни малейшего представления, либо превращал ее в набор отдельных фраз, соединить кои в одно целое я был просто не в силах. Короче говоря, к концу дня я знал не более, чем после первого разговора с профессором, а именно: что он изучает древние языческие культы, сохранившиеся до наших дней в самых глухих уголках земли. Я выслушал ряд замечаний по поводу каких-то огромных монстров, которых он называл Властителями Древности, а также несколько цитат из книги графа д’Эрлетта «Cultes des Goules», «Пнакотикских рукописей», «Libor Ivonie» и сочинения «Unaussprechlichen Kulten» фон Юнца вкупе с туманными фразами о таких созданиях, как Ньярлатхотеп, Хастур, Ллойгор, Ктугха, Азатот, которые, подобно Ктулху, имели своих почитателей, — в общем, все это, вместе взятое, оказывалось выше моего понимания. А непонятные, наполненные каким-то жутким смыслом отрывки из древних книг, которые профессор велел мне переписывать в трех экземплярах? Должен признаться, в них я также практически ничего не понимал. Некоторые из них, неизвестно по какой причине врезавшиеся мне в память, я привожу ниже:
«Уббо-Сатла есть источник, вечное начало, откуда пришли те, кто посмел восстать против Старших Богов, правивших на Бетельгейзе, кто пошел на Старших Богов войной, это они, Властители Древности под предводительством слепого безумца, бога Азатота, и Йог-Сотота, кто Весь-в-Одном и Один-во-Всем, над коим не властны время и пространство и кому служат ’Умр Ат-Тавил и Властители, кто вечно мечтает о том времени, когда вновь воцарятся те, кому по праву принадлежит Земля и вся Вселенная, коей они часть… Великий Ктулху поднимется из Р’льеха; Хастур Невыразимый прилетит с темной звезды, что в Гиадах возле Альдебарана, сияющего, как красный бычий глаз; Ньярлатхотеп будет вечно выть во тьме; Шуб-Ниггурат породит тысячу отпрысков, кои начнут размножаться и станут повелевать всеми лесными нимфами, сатирами, лепреконами и малым народцем; Ллойгор, Зхар и Итакуа будут летать среди звезд, и народ чо-чо, что служит им, будет прославлен; Ктугха будет охранять свое царство на звезде Фомальгаут, а Цатоггуа покинет Н’каи… И будут Они ждать возле врат, ибо близок заветный день, Старшие Боги спят и видят сны, а те, кто знает слова заклятий, наложенных на Властителей Древности, знают также, как снять эти заклятия и как повелевать слугами тех, кто ждет своего часа за Пределом».
Часть этого дня профессор провел в лаборатории на первом этаже, где, кажется, проводил химические опыты, предоставив мне заниматься своими делами, а после полудня объявился, держа в руках мои сверкающие чистотой туфли, и велел отправляться в библиотеку Мискатоникского университета, чтобы переписать страницу 177 из «Некрономикона».
Обрадовавшись, что смогу вырваться из этого дома хотя бы на короткое время, я немедленно бросился исполнять поручение. Текст, написанный на латыни, принадлежал Олаусу Вормию и показался мне столь же бессмысленным, как и все предыдущие, хотя, честно говоря, в глубине души у меня уже начали зарождаться первые подозрения, в которых я боялся признаться даже самому себе, стараясь быть беспристрастным, как настоятельно советовал мне доктор Шрусбери. Текст оказался коротким, к тому же его уже переписывали — он попадался мне на глаза этим утром, — но профессор велел переписать еще раз, поскольку, по его словам, в прежней копии могли оказаться ошибки.
«Ибо в пятиконечной пещере из серого камня, в древнем Мнаре, лежит оружие против ведьм и демонов, против Глубоководных, и дхолей, и воормисов, и чо-чо, и мерзких миго, и шогготов, и валусианцев, и всех тех, кто служит Властителям Древности и их Отродью, но против самих Властителей это оружие бессильно. Тот, кто владеет пятиконечным камнем, сможет подчинить себе всех, кто ползает, плавает, ходит или летает к источнику, откуда нет возврата.