Рани посмотрела на меня и ответила почти беспечно:
– Теперь, когда ты вернулся, мне уже все равно.
И она снова наклонилась, нежно поцеловав меня в губы.
– Ты должна выслушать, – сказал я, – смотри, я прибыл от генерала Роуза, а то, что он предлагает, следует от самого лорда Каннинга из Калькутты. Они хотят спасти тебя, моя дорогая, если ты позволишь им сделать это.
– Они хотят, чтобы я сдалась, – бросила рани, вставая. – Она отошла, чтобы поставить кубок, затем повернулась, причем грудь ее бурно вздымалась, а грустное лицо было опущено. – Они хотят, чтобы я отдала им мой Джханси.
– Дорогая, княжество и без того потеряно. В любой день они могут взять стены штурмом, и это будет конец. И ты, и твои советники должны понимать это. Даже Игнатьев – кстати, какого дьявола он делает здесь?
– Он был здесь – и в Мируте, и в Дели – везде, с самого начала. Обещал помощь русских, разжигал восстание, как ты говоришь, от имени своего царя. – Она нервно взмахнула рукой в жесте бессилия. – Не знаю… поговаривали о русской армии за Хайберским перевалом – некоторые приветствовали эту весть; что же до меня… я боялась этого – но теперь все это не имеет значения. Полагаю, что Игнатьев останется до тех пор, пока сможет вредить твоему правительству… если Джханси падет, он двинется к Тантии или к Нана. – И тут она, задумчиво пожав плечами, добавила несколько слов, от которых мурашки так и забегали у меня по спине: – Если, конечно, я не убью его за все, что он сделал с тобой.
«Всему свое время», – радостно подумал я и перешел к более насущным делам.
– Но они хотят не Джханси, а тебя. – Принцесса широко открыла глаза, услышав это и я поспешно продолжал: – Они не могут вести переговоров с мятежниками – ведь половина твоего гарнизона – панди, которым не на что надеяться, ведь для них помилования не будет. Так что британцы возьмут город штурмом – что бы вы ни делали. Но тебе хотят сохранить жизнь – если ты сдашься, одна, и тогда они не станут… – я не смог взглянуть ей в глаза, – … наказывать тебя.
– Почему они решили пощадить меня? – на минуту в ее глазах вновь зажегся огонек. – А кого еще они пощадят? Зачем бы им оставлять меня в живых – когда они разрывают людей пушками, вешают их без суда и жгут города? Разве они пощадят Нана, Тантию или Азимулу? Так почему же решили сжалиться над рани Джханси?
На это трудно было найти ответ – по крайней мере, правдоподобный. Она вряд ли бы поверила, если бы я сказал, что это всего лишь политика, чтобы успокоить народ.
– Разве это имеет значение? – спросил я. – Каковы бы ни были их резоны…
– Неужели это из‑за того, что я – женщина? – принцесса сказала это очень мягко и, вернувшись, остановилась прямо передо мной. – А британцы не воюют с женщинами? – она пристально смотрела на меня. – Или потому, что я красива? И они хотят привезти меня в Лондон, как это делали со своими пленниками римляне, чтобы показывать на потеху толпе.
– Это не в наших правилах, – отрезал я, – конечно же, мы не воюем с женщинами… И, видишь ли, ты… ну, ты – совсем другая…
– Для них? Для лорда Каннинга? Для генерала Роуза? Они же не знают меня. Что им за дело? Почему кто‑либо из вас должен… – И тут она замолчала, снова опустившись на колени, а губы ее задрожали. – Это ты? Ты просил их – за меня? Ты приехал от самого лорда Палмерстона? Неужели ты просил их спасти меня?
Клянусь святым Георгом, вот мяч, который абсолютно неожиданно попал мне прямо под ноги! Мне и в голову не приходило, что она подумает, что за этим предложением Роуза стою я. Но теперь шансы возросли, и я понял, что смогу добиться своего – но только осторожно. Так что я взглянул на нее со спокойной и нежной улыбкой, заставил себя покраснеть, а затем перевел взгляд на ковер – весь само благородство и молчаливое достоинство. Она протянула руку и приподняла мой подбородок и, нахмурившись, посмотрела мне прямо в глаза.
– Неужели ты сделал это и рисковал жизнью, чтобы пробраться сюда – и все ради меня? Ответь мне.
– Ты же знаешь, что я про тебя думаю, – произнес я, напустив на себя самый романтический вид. – Я полюбил тебя с той самой секунды, как только увидел – на твоих качелях. Полюбил больше всего на свете.
И, заметьте, в то мгновение это не были просто слова. Я действительно любил ее – и крепко, по крайней мере, тогда. Осмелюсь сказать все же, что не так крепко, как Элспет – хотя, если поставить их рядом и обоих раздеть, то пришлось бы еще хорошенько подумать, прежде чем сохранить верность Англии. В любом случае мне нетрудно было выглядеть откровенным – особенно, при виде этого соблазнительного тела, трепещущего перед самым моим носом.
Рани молча смотрела на меня своими странными печальными глазами, а затем вдруг почти прошептала:
– Сегодня ночью я ни о чем не думала… Лишь понимала, что ты снова со мной, после того как я считала тебя погибшим. Мне все равно – искренне ты любишь меня или нет – главное, что ты снова со мной. Но сейчас… – она опять очень странно посмотрела на меня, по большей части с грустью и при том – с оттенком недоумения, – … сейчас, когда ты сказал, что это… что ты сделал это из любви ко мне…
Мне показалось, что она снова бросится мне на грудь в слезах, но спустя мгновение она лишь поцеловала меня, совсем легко и спросила:
– Что же они хотят от меня?
– Чтобы ты сдалась – только ты, лично. Не более того.
– Но как? Если город будет взят, бунтовщикам не видать пощады, и как же я…
– Не волнуйся за это, – прервал я, – все можно устроить. Если я скажу как – согласишься ли ты?
– Если ты останешься со мной после этого. – Ее глаза смотрели на меня – мягко, но упорно. – Тогда я сделаю все, что они потребуют.
Роуз говорил, что его послание будет вполне убедительным, но готов поклясться, что он и не рассчитывал на подобный успех – клянусь святым Георгом, его похотливые штабные не поверят своим глазам.
– Когда начнется штурм города, – начал я, – наши парни будут прорываться в крепость. Ты должна быть готова бежать – через ворота Орча. Мы отведем оттуда кавалерийские пикеты, так что это можно будет сделать вполне безопасно. Ты должна поскакать дальше по дороге в Орчу – на которой тебя и захватят. Это будет похоже на… в общем, все будет в порядке.
– Понимаю, – печально кивнула она, – но что будет с городом?
– Ну, конечно же, он будет взят, но грабежей не допустят – Роуз лично обещал это. И твоим людям ничего не грозит, если они не будут сопротивляться. Что же касается бунтовщиков… ну, что ж, им все равно не избежать своей участи.
– А что они хотят сделать… со мной? Они… они заключат меня в тюрьму?
Насчет этого я не был уверен, так что должен был говорить осторожно. Наверняка принцессу собирались выслать, по крайней мере куда‑нибудь в отдаленную часть Индии, где никто бы не мог причинить ей вреда, но говорить ей об этом сейчас не было смысла.
– Нет, – сказал я, – вот увидишь, они будут обращаться с тобой очень хорошо. А потом – ты же понимаешь, что все утрясется. Знаешь, сколько раз местные князьки и вожди племен обнажали свое оружие против Британии? Но войны заканчивались – мы снова становились лучшими друзьями и все такое прочее. Никаких тяжелых чувств, видишь ли – мы, британцы, не мстительны, даже либералы…
Я улыбнулся, чтобы ободрить ее и после некоторого колебания она улыбнулась мне в ответ и одарила меня весьма откровенным взглядом, вроде бы поверив всему, что я говорил – так что я снова подумал, что хорошо бы было хоть ненадолго развязать мне руки – меня всего так и распирало от ее близости – но в ответ на просьбу об этом рани лишь покачала головой и сказала, что нужно немного подождать, чтобы не возбуждать подозрений. Она поцеловала меня на прощание и попросила потерпеть еще немного; нам нужно было рассчитать время в соответствии с планом Роуза и, поскольку ее люди не должны были знать о нем, приходилось по‑прежнему изображать из себя пленника, но принцесса пошлет за мной, когда это будет возможно.
– А потом мы уедем вместе и, может… лишь с несколькими преданными людьми? – Она держала мое лицо в ладонях и смотрела в глаза. – И ты будешь… защищать и любить меня… когда мы окажемся под властью Сиркара?
«Тебе это даже успеет надоесть, моя дорогая гурия», – подумал я – но, ничего не сказав в ответ, просто поцеловал ей руки. Затем рани поправила свою вуаль и озабоченно глянула в зеркало, прежде чем снова усесться на диване; было забавно видеть, как она дарит мне последнюю, угасающую улыбку и тут же, на глазах, ее лицо превращается в ледяную маску. Я почтительно замер, стоя посреди комнаты со связанными за спиной руками. Принцесса ударила в маленький гонг, при звуке которого Шер‑Хан, толстый камергер и куча женщин появились со скоростью деревенской пожарной бригады.
– Проводите этого пленника в северную башню, – сказала она, будто я совсем уже не мог идти. – Не стоит обращаться с ним слишком сурово, но не спускайте с него глаз – ты отвечаешь за это головой, Шер‑Хан.
Меня быстренько утащили прочь, но я подозреваю, что Шер‑Хан все же учуял своим хитрым пуштунским носом – что‑то здесь не так, поскольку на протяжении всех последующих дней он был для меня самым заботливым тюремщиком, какого только можно себе представить. Он отлично кормил меня, лично таская еду и напитки, следил за тем, чтобы мне было удобно, насколько это позволяли скромные размеры камеры, и оказывал мне всяческие знаки уважения – заметьте, это было вполне естественно, если принять во внимание еще и мою афганскую репутацию.
Обустройство заняло несколько часов, после чего я принялся обдумывать ситуацию, и когда подвел итог, оказалось, что не все так уж и плохо. Несмотря на мои ноющие суставы и ободранные конечности, я чувствовал себя вполне сносно и был чертовски благодарен за это судьбе. Что же касалось будущего – я всегда считал, что план Роуза просто нереален, но не предполагал, что Лакшмибай так увлечена мной. Втюрилась, это понятно – редкая женщина устоит перед Флэши, но сила ее страсти сбивала с толку. Впрочем, почему бы и нет? Я знал, что такое случалось и раньше, причем, как правило, с женщинами подобного сорта – высокородными, избалованными, которых всю жизнь окружали мужчины, привыкшие пресмыкаться и льстить – так что если вдруг появлялся настоящий отчаянный парень вроде меня, который относился к ним просто как к бабам, а не королевам – они сдавались. Для них было нечто новое в том, чтобы видеть рядом с собой большого здорового малого, который отнюдь не смущен их величием, а все поглядывает на них лукавым глазом, ведет себя почтительно, но в то же время не перестает добиваться их благосклонности. Это и сбивало их с толку, и нравилось им, так что если вам удавалось затащить таких женщин в постель и показать им, чего они себя лишают – что ж, потом они просто с ума сходили от любви к вам.
Так было с герцогиней Ирмой и с этой дикой черномазой шлюхой Ранавалуной на Мадагаскаре (хотя та была настолько чокнутой, что ручаться невозможно), так почему бы подобное не могло случиться с рани Джханси? Ведь ее старый муж был ни рыба ни мясо во всех отношениях, и скольких бы молодых жеребцов она после него ни перепробовала, ни один из них не обладал моими манерами. Да, это был весьма ценный подарок судьбы, да вдобавок еще и весьма лестный.
Что же до сдачи в плен – рани отнюдь не глупа. Это для нее хороший выход, причем гораздо более верный и безопасный, чем она могла на то рассчитывать, тем более – под крылышком обожаемого Флэши, который, как она думает, будет защищать и лелеять ее до скончания дней… Я был не против заняться этим – на несколько месяцев, разумеется, что само по себе было намного больше, чем многие женщины могли бы от меня ожидать. Заметьте, я действительно был увлечен принцессой (и, в некотором смысле, люблю ее до сих пор), но рассуждал я вполне хладнокровно. В любом случае я не мог взять ее с собой в Англию, а значит, когда придет время, ей суждено лишь помахать мне на прощание – впрочем, как и многим другим.
Между тем я мог только ждать, причем в некотором возбуждении, так как Роуз готовился нанести удар. Когда на следующий день в городе разразилась страшная канонада, сопровождаемая воем туземных труб и грохотом барабанов, я уж было думал, что приступ начался, но, как позже рассказал мне Шер‑Хан, тревога оказалась ложной. Вроде бы Тантия Топи внезапно появился у города, во главе двадцатитысячной армии мятежников, чтобы попытаться снять осаду с Джханси. Роуз же, по своему обыкновению, хладнокровный, как карп, оставил тяжелую артиллерию и кавалерию продолжать осаду, а с остальными силами развернулся и задал отменную трепку Тантии у реки Бетва, в нескольких милях от города. В то же время он приказал провести демонстративную атаку на Джханси, чтобы отвлечь мятежников от мысли сделать вылазку на помощь Тантии; это и был шум, который я слышал. [XLV*]
– Это было слишком для наших бравых повстанцев в Джханси, – ухмылялся Шер‑Хан. – Если бы мятежники решились на вылазку, ваша армия оказалась бы как орех между двух камней, но они предпочли подбадривать себя криками и жечь порох впустую. – Он сплюнул. – Пусть Сиркар проглотит их – и побыстрее.
Я напомнил пуштуну, что и сам он стоит на стороне мятежников, и если Джханси падет, участь бунтовщиков будет решена.
– Я не мятежник, – гордо заявил он, – а наемный солдат рани. Я ем ее соль и дерусь за нее – это так же верно, как то, что я из племени юсуфзаев – как и тогда, когда дрался за Сиркар в полку Проводников. Сахибы знают разницу между мятежником и солдатом, который исполняет свой долг; они будут обращаться со мной честно – если, конечно, я останусь в живых, – беспечно добавил он.
В своем роде это был еще один Ильдерим – более приземистый и безобразный, со сломанным носом и рябым лицом, но вылитый хайберский пуштун – до кончиков ногтей.
– Если только британцам хоть немного повезло, то они уже могли бы повесить нашего русского друга, – продолжал он ухмыляясь. – Ночью он выехал из города, чтобы присоединиться к Тантии, и до сих пор не вернулся. Это хорошая новость, Ифласс‑ман‑хузур?
Но так ли это? Конечно же, Игнатьев был бы дураком, если бы остался в Джханси – после взятия города мы бы повесили его как иностранного шпиона, так что он вполне разумно предпочел присоединиться к главным мятежникам в открытом поле. Мне было легче сознавать, что он теперь был подальше, но все же я сомневался, что граф позволит убить себя или взять в плен, – для этого он был слишком стреляным воробьем.
Разгром Тантии означал для меня, что Роуз не будет больше терять времени и бросится на штурм Джханси, но прошли еще день, и еще ночь, которые я провел дрожа и ожидая приступа, а все еще ничто, кроме отдаленного гула канонады, не нарушало тишины в моей камере. Это продолжалось до третьей ночи, когда почти сразу после полуночи вдруг началась жестокая бомбардировка города, которая продолжалась почти до самого рассвета, а затем я услышал то, чего давно ожидал – треск ружейных залпов, оповещающий, что в дело вступила британская пехота, звуки взрывов в самом городе и даже отдаленное пение горнов.
– Они ворвались в город, – сказал Шер‑Хан, когда принес мне завтрак. – Мятежники дерутся лучше, чем я думал, так что, говорят, на улицах теперь жарко. – Он довольно ухмыльнулся и похлопал по рукояти своего хайберского ножа. – Как думаешь, может, ее высочество прикажет мне перерезать тебе глотку, когда британцы пойдут в последнюю атаку на дворец? Хорошо кушай, хузур. – И эта скотина выкатилась за дверь, заливаясь смехом.
Было ясно, что рани не рассказывала ему о своих намерениях. Я понимал, что она, очевидно, ожидает ночи, чтобы бежать, но к тому времени наши парни могут оказаться уже перед самыми воротами цитадели. Так я думал, прислушиваясь к звукам выстрелов и взрывов, которые все настойчивее приближались, так что перед заходом солнца они уже раздавались всего в нескольких сотнях ярдов от нас – можете представить, как я кусал ногти, слыша это. Но наступила ночь, а звуки битвы все еще не стихали и я вроде бы слышал нечто, напоминающее отдаленные возгласы на английском, пробивающиеся сквозь вопли и стоны. Ночное небо в одном из окон моей комнаты вдруг окрасилось красным – судя по всему, Джханси умирал в тяжких мучениях.
Не помню, который был час, когда я вдруг услышал скрежетание засова моей темницы и вошел Шер‑Хан с двумя стражниками, с факелами в руках. Они бесцеремонно вытащили меня наружу и провели вниз по узким каменным ступеням и переходам в маленький внутренний дворик. Луна еще не взошла, но было уже достаточно светло – над стенами вставало багровое зарево, а воздух был тяжелым от порохового дыма и гари пожаров. Треск мушкетов доносился теперь почти из под самых стен цитадели.
Двор был набит личными гвардейцами рани в красных мундирах, а невдалеке от узких ворот я заметил стройную фигуру верхом на белой лошади, в которой сразу распознал Лакшмибай. Рядом с ней было несколько гвардейцев, тоже верхом и несколько ее придворных женщин – также в седлах, с плотно закутанными в вуали лицами; один из всадников держал перед собой в седле ребенка: это был ее приемный сын Дамодар. Я хотел было уже позвать ее, но Шер‑Хан неожиданно остановился рядом, раздался лязг металла и вокруг моей левой лодыжки обвилась цепь. Прежде чем я успел даже запротестовать, он подтолкнул меня к лошади, прорычав: «Лезь, хузур!» и, стоило мне только взобраться в седло, как он продел короткую цепь под брюхом животного и закрепил кандалы на моей правой ноге, так что я был надежно прикован к своему скакуну.
– Какого дьявола? – воскликнул я, но пуштун лишь рассмеялся. Вскакивая на соседнюю лошадь.
– Пришпоривай, хузур! – сказал он. – И не волнуйся, все это – по приказу ее высочества и, несомненно, исключительно для твоей собственной безопасности. Трогай!
И он дернул мой повод, направляя лошадь через площадь; небольшая группка у ворот уже скрылась из виду и через минуту‑другую мы понеслись по узкому крутому переулку, сжатому с обеих сторон высокими каменными стенами – Шер‑Хан чуть впереди меня и другой пуштун – сразу же за спиной.
Я не знал, что обо всем этом подумать, пока до меня вдруг не дошло: рани не собирается держать свою поездку в полном секрете – ее спутники знают, что принцесса решила бежать, но и не догадываются, что она решила сдаться британцам. Так что для вида я и дальше должен был изображать пленника. Я бы предпочел, чтобы она заранее дала мне какой‑нибудь тайный знак и позволила ехать рядом – мне совсем не улыбалось заблудиться в темноте и наткнуться на кавалерию осаждающих.
Однако пока делать было нечего. Наша маленькая кавалькада скакала все вниз по переулкам, то и дело поворачивая, а затем выехала на более широкую улицу – по обе ее стороны горели дома, но не было видно ни души и треск стрельбы становился все глуше. Мы проехали мимо нескольких костров, едва освещающих тьму и какие‑то хибары вокруг, и вот впереди показался свет факелов и высокие тяжелые ворота. Рядом с ними толпились еще гвардейцы рани. Я видел, как ее белая лошадь остановилась, а принцесса наклонилась в седле, чтобы посоветоваться с командиром стражи, и ждал, а сердце у меня гулко билось от волнения, пока офицер наконец не отступил в сторону и прорычал приказ. Двое стражников отодвинули тяжелый засов на главных воротах, мгновением позже мы просочились сквозь них и я понял, что копыта лошадей стучат уже по дороге в Орчу.
В тени огромных ворот было темно, как в аду, но в полумиле впереди мерцали огни костров наших пикетов и время от времени виднелись вспышки огня, когда все новые орудия присоединялись к бомбардировке города. Шер‑Хан зажал мой повод в кулаке и мы двинулись вперед – сначала шагом, а затем – легкой рысью. Вначале скакать по твердой широкой дороге было легко, но затем смутные фигуры всадников впереди нас вроде бы свернули куда‑то вправо, а когда мы последовали за ними, копыта моей лошади вдруг мягко застучали по рыхлой земле – похоже, мы свернули с дороги через майдан – и тут у меня зародились первые сомнения. Зачем мы свернули? Путь к безопасности лежал прямо, вдоль по дороге, где нас должны были ждать пикеты Роуза – рани знала это, даже если ее спутники об этом и не догадывались. Неужели она не понимала, что так мы можем заблудиться и наткнуться на кавалерийские разъезды, которые о нашем появлении не предупреждены? В любом случае время недомолвок прошло – мне пора быть рядом с ней и взять все дело в свои руки – иначе один Бог знает, куда нас занесет. Но стоило мне только напрячься в седле, чтобы ударом каблуков послать своего скакуна вперед, как рука Шер‑Хана скользнула от моего запястья к уздечке, блеснула сталь, острие хайберского ножа уткнулась мне прямо между ребер, а пуштун прошипел из темноты:
– Ни звука, Кровавое Копье – одно лишь слово – и второе ты скажешь уже самому шайтану!
Шок от всего этого парализовал меня – но только на мгновение. Это прикосновение восемнадцати дюймов острой, как бритва, стали убедительнее всего превратило мое легкое сомнение в стофунтовую уверенность: что‑то идет не так. И прежде чем мы проскакали еще пять шагов, я пришел к самому ужасному выводу: принцесса бежит, это ясно, но не в руки Роузу, как я это планировал – она просто использовала предоставленную мной информацию, но только по‑своему! Прозрение обрушилось на меня сплошным хороводом мыслей – я вспомнил все эти ее возражения, ее причитания надо мной, глаза, наполненные слезами, ее губы на моих губах, страстные объятия – так все это было притворство? Но, ради всего святого, этого же не может быть! Она же просто вилась вокруг меня, как сумасшедшая школьница… но сейчас мы все же скакали (и все быстрей) в неизвестном направлении, а нож упирался мне в бок. Неожиданно впереди раздался окрик, потом тревожный вопль, всадники пришпорили коней, шарахнул мушкетный выстрел и Шер‑Хан заорал прямо мне в ухо:
– Скачи, феринджи – и скачи прямо, не то я разрежу тебя на кусочки!
Он дернул за уздечку и потянул мою лошадь вперед, так что через секунду я волей‑неволей уже летел в полном мраке рядом с ним, а впереди мелькали тени и раздавался топот копыт. Левее прогрохотало еще несколько выстрелов, раздались крики и пули просвистели над головой; я бросил поводья, положившись на чутье своего пони и заметил костры пикета всего в нескольких сотнях ярдов. Но что я мог сделать, когда с одной стороны у меня скакал Шер‑Хан, а с другой – еще один пуштун? Я не мог скатиться с седла, даже если бы и решился – все из‑за этой дьявольской цепи под брюхом моей лошади. Не мог я и повернуть, иначе нож вонзился бы прямо мне в спину – я мог только нестись галопом, проклиная свою идиотскую наивность и моля Бога, чтобы не наткнуться на клинок или пулю. Куда, черт побери, мы мчимся – может, все это лишь ужасная ошибка? Нет, это предательство, и теперь я точно знал это. Огни пикета переместились ближе к нашему флангу, послышалось еще несколько выстрелов, где‑то впереди заржала лошадь и мой скакун перемахнул через какую‑то темную массу, бьющуюся на земле, а Шер‑Хан по‑прежнему несся бок о бок со мной. За нами пропела труба и послышались отдаленные крики; впереди стучали копыта и виднелись смутные силуэты всадников рани, мчащихся изо всех сил. Было ясно, что мы прорвались и с каждым шагом все дальше удалялись от Джханси, Роуза и безопасности.
Не знаю, сколько продолжалась эта бешеная скачка и в каком направлении мы неслись – я был слишком поражен всем случившимся, чтобы ломать голову над этим. Я не знал, что и думать – рани не могла так жестоко предать меня – после того, что она говорила, после того как ласкала мое лицо и так смотрела на меня? Но я все же понимал, что так и случилось – мое недоверие было лишь следствием уязвленного тщеславия. Боже, а я‑то думал, что бессовестней меня нет лжеца во всем мире! И вот я здесь, несусь к черту на рога, обманутый и похищенный отрядом этой вероломной мятежной шлюхи – или я все же ошибаюсь и всему этому, в конце концов, найдется объяснение? Конечно, мне все еще хотелось в это верить, настолько я увяз, питая бесплодные надежды.
В любом случае здесь нет смысла приводить все аргументы «за» и «против», которые я придумывал во время той безумной скачки, пока мы незаметно пролетали милю за милей. Мрак понемногу начал рассеиваться и перед нами в дымке открылась изрытая равнина. Шер‑Хан по‑прежнему нависал надо мной бородатым призраком, сверкая зубами над гривой своего коня. Всадники вокруг все еще гнали своих измученных лошадей во весь опор; почти в сотне ярдах впереди я мог разглядеть стройную фигурку Лакшми на белом скакуне, окруженную пуштунами. Все это напоминало пьяный кошмар – изнуряющая скачка все вперед и вперед, по бесконечной равнине.
Откуда‑то с боку раздался крик и один из пуштунов приподнялся на стременах, всматриваясь вдаль. Грянул выстрел, я заметил алый отблеск пламени слева от нас, и там же появилась небольшая группа всадников, несущихся во весь опор, – их было почти вдвое меньше, чем в отряде рани, но это – клянусь Богом – была кавалерия Компании! Они заезжали так, чтобы ударить с фланга по нашим передовым, как это принято в легкой кавалерии, и я хотел было уже завопить от радости, но Шер‑Хан вновь ухватился за мою уздечку и потянул мою лошадь вправо, а остальные пуштуны‑гвардейцы выхватили сабли и встали в круг, обратившись лицом к атакующим. Я смотрел, как они столкнулись, с воплями и лязгом клинков; тучи пыли взвились из‑под копыт и закрыли всю картину. Шер‑Хан вместе со своим помощником все тянули меня прочь, но, полуобернувшись в седле, я видел, как сверкают сабли и лошади бьют копытами, вставая на дыбы – кавалеристы Компании пытались прорваться.
Пуштуны подались было под их натиском, прикрывая отступление еще одного всадника, и я заметил, что это была какая‑то из женщин рани – а затем все больше фигур стали выныривать из облака пыли и в одной из них я узнал Лакшмибай, на которую, размахивая саблей, бросился один из кавалеристов. Я услышал, как Шер‑Хан тревожно вскрикнул, заметив, как ее белая кобыла как будто споткнулась, но рани, дернув за узду, заставила ее оправиться; в руке у принцессы тускло блеснула сталь, и когда британский кавалерист бросился на нее, она резко склонилась над шеей животного в молниеносном выпаде – сабли лязгнули друг о друга и зазвенели, а спустя мгновение лошади уже разнесли всадников, и противник принцессы судорожно зажимал рану, сползая с седла. [XLVI*]
Это все, что мне удалось увидеть, перед тем как Шер‑Хан вместе со своим товарищем отконвоировали меня ко входу в маленький нуллах, где мы остановились и переждали, пока шум стычки не замер вдали. Я знал, что произошло, так же хорошо, как если бы сам видел это – в схватке на саблях кавалеристы Компании были отброшены и сейчас пуштуны наверняка уже в полном порядке спускаются к ущелью, сомкнув строй вокруг Дамодара и женщин; одной из последних подъехала сама Лакшмибай.
Впервые за время нашего ужасного бегства я мог ее как следует рассмотреть. Под длинным плащом на ней была одета кольчужная куртка, поверх тюрбана блестел стальной шлем, а в руке она все еще сжимала саблю, с лезвия которой капала кровь. На минуту рани остановилась рядом со всадником, который вез Дамодара и заговорила с ребенком. Потом она засмеялась, что‑то сказала одному из пуштунов и передала ему свою саблю, а сама вытерла лицо носовым платком. Затем она оглянулась на меня и остальные, в полной тишине, последовали ее примеру.
Как вам известно, я уютно чувствую себя в любом обществе и всегда готов поддержать разговор вежливой фразой или жестом, но вынужден признаться, что в этот момент абсолютно не знал, что сказать. Представьте, что вас только что предала индийская королева, которая незадолго перед тем признавалась вам в неземной любви – и вот вы оказались лицом к лицу, а на ее сабле еще не высохла кровь вашего соотечественника, которого она рубанула, возможно, насмерть; вы в лапах ее сообщников, а ваши ноги скованы цепью под брюхом лошади… вряд ли тут придется думать о соблюдении этикета. Полагаю, что мне понадобились одна‑две минуты, чтобы прийти в себя и сообразить, что же делать: разразиться бранью, молить о пощаде или задать вежливый вопрос, но прежде чем я попытался что‑то сказать, рани сама обратилась к Шер‑Хану:
– Отвезешь его в Гвалиор, – ее голос был тихим и абсолютно спокойным. – Стереги его там, пока я не пошлю за тобой. В крайнем случае этот пленник станет моим выкупом.
XIII
Можете сказать, что это было в моих интересах, и я не могу с вами не согласиться. Если бы я не был таким доверчивым всегда, когда имел дело с хорошенькими женщинами, то осмелюсь заметить, смог бы почувствовать неладное еще в ту самую ночь, когда Лакшмибай спасла меня от пыток Игнатьева, а позже бросилась мне на грудь в своей пропахшей духами комнате. Более хладнокровный парень на моем месте, возможно, и заметил бы, что леди слишком бурно протестовала перед палачом, и позже был бы начеку, когда она так пускала слюни от нежности в будуаре, клянясь ему в вечной любви и безоговорочно принимая предложение своего спасения. Возможно, хотя я и не уверен в этом.
Что же касается меня, то у меня не было ни малейших оснований заподозрить ее в вероломстве. В конце концов, наша предыдущая встреча закончилась неким чрезвычайно занимательным событием в павильоне, которое заставило меня предположить, что принцесса ко мне не вполне равнодушна. Во‑вторых, принятие ею предложения Роуза выглядело вполне естественным и разумным. В‑третьих, я сам пошел на то, чтобы попасть к ней в руки, и, в‑четвертых, полумертвый от висения на дыбе, я, возможно, соображал несколько хуже обычного. И, наконец, я уверен, что если бы вы оказались на моем месте перед Лакшмибай, когда на вас так умоляюще смотрели большие блестящие глаза на темном лице, а соблазнительные груди колыхались перед самым вашим носом – готов поклясться, что вы готовы были отдать даже жизнь и были бы этому рады.