Когда, задыхаясь, я поднялся на ноги, панди уже спускались по холму, держа сабли и мушкеты со штыками наготове, надвигаясь на остатки нашей береговой партии, которые пытались перебраться через мелководье. Другие мятежники, стоя на гребне склона, стреляли по лодкам, а в тени под тремя деревьями я заметил отблески залпов трехорудийной батареи, раз за разом посылающие порции картечи и ядер в беспомощно сгрудившиеся у берега барки. Люди барахтались в воде всего лишь в нескольких ярдах от меня – я видел, как одного британского солдата зарубили саблей, другой опрокинулся на спину, когда сипай выстрелил в него почти в упор, а третий, пронзенный штыком, медленно тонул у самого берега. Уилер, побледнев, кричал: «Предательство! Отходите от берега – быстро! Предательство!» Спотыкаясь и скользя по илистому дну, он выхватил саблю, замахнулся на наседающего сипая, потерял равновесие и погрузился с головой, но руки, показавшиеся из‑за планширя ближайшей барки, ухватили и потащили его на борт; с генерала текла вода и он судорожно кашлял. Рядом в воде стоял Мур, а Вайберт пытался доплыть до нас, волоча свою раненую руку. Когда Мур рванулся ему на помощь, я снова ушел под воду, ударившись о дно лодки, а когда вынырнул, то абсолютно ясно понял – ну что ж, Флэши, мой мальчик, вот ты и ошибся еще раз – все же Нана‑сагибу нельзя было доверять.
Я перебрался к другому борту и первое, что увидел, было тело, падающее в воду с лодки. Наверху горела солома, и большой пылающий пучок, зашипев, упал в воду, Я отпихнул его подальше и огляделся: на следующих двух барках солома также пылала, а люди кричали и прыгали в воду – я видел, как одна женщина бросилась за борт, сжимая в руках младенца – похоже, это была та самая, старший сын которой так смеялся при виде обделавшегося слона. За баркой мне не было видно берега, но треск огня значительно усилился, а крики и стоны просто оглушали. Люди торопились покинуть барки; я видел, как ниже по течению двое бились среди горящей соломы, а третий, слегка покачиваясь на волнах, похоже, плыл к противоположному берегу. «Нужно и мне последовать за этим парнем», – подумал я, но тут тростниковый борт барки лопнул прямо у меня над головой, с грохотом рассыпая вокруг потоки искр, из под которых доносились стоны и проклятия.
Несмотря на ужас, царящий вокруг, мне стало абсолютно ясно, что произошло. Очевидно, Нана с самого начала задуман обман – он только и ждал, чтобы мы собрались на лодках, чтобы открыть огонь из мушкетов и засыпать нас картечью из всех своих пушек. С места, где я находился, мне было видно, что одна барка уже тонет, а люди барахтаются вокруг в воде; по крайней мере еще четыре были в огне, а две беспомощно дрейфовали по течению. Панди зашли в воду, окружив оставшиеся три лодки, в которых в основном были женщины и дети, но затем густая пелена дыма затянула от меня картину происходящего, и в ту же секунду я услышал треск выстрелов с противоположного берега – эти вероломные ублюдки зажали нас с обеих сторон! Я опустил голову и поплыл к следующей барке, которой, по крайней мере, кто‑то управлял. Когда я был уже невдалеке от ее кормы, то рядом в воде разглядел Мура, который изо всех сил толкал руль, пытаясь отвести барку подальше от берега. За ним я увидел Уилера, Вайберта и пару других офицеров, которых также удалось втянуть на борт, а наши солдаты стреляли в панди, столпившихся на берегу.
Мур что‑то крикнул мне, но я не расслышал. Когда я вцепился в руль рядом с ним, его лицо оказалось всего в футе от меня – и вдруг оно взорвалось фонтаном крови, так что я был буквально забрызган его мозгами. Я, визжа, выпустил руль из рук и когда мне удалось очистить глаза от жуткого месива, барка уже медленно плыла по реке, так как наши люди смогли разобрать весла и мне в последний момент удалось ухватиться за планшир, в смертельном ужасе волочась за ней и крича, чтобы меня втянули на борт.
Должно быть, мы проплыли пару сотен ярдов, прежде чем я вскарабкался на палубу и немного пришел в себя. Первым, кого я увидел, был Уилер, мертвый или умиравший; на шее у него зияла широкая рана, кровь из которой заливала рубашку. Рядом на досках растянулся раненый солдат; тлеющая солома наполняла все вокруг едким дымом, а люди с обоих бортов палили по берегу. Я выглянул через планшир, посмотрев за корму – теперь мы уже плыли почти в полумиле от Сутти‑Гат вниз по течению, а большинство барок все еще колыхались на местах своей стоянки, окутанные столбами дыма; река вокруг них была забита людьми, гребущими к берегу. Стрельба вроде бы ослабела, но вспышки мушкетных выстрелов по‑прежнему были видны, а время от времени над вершиной дальнего холма появлялась яркая вспышка выстрела тяжелой пушки, и глухой гул разносился над водой. Еще двум баркам за нами, похоже, удалось выбраться на чистую воду, но наша была единственной, которой удалось продолжить движение, так как с полдюжины парней гребли веслами с каждого борта.
Я быстро обдумал создавшееся положение. Итак, мы выбрались, выстрелы мятежников не достигают нас. Уилер – мертвым лежит на палубе, а рядом с ним у планшира лежит Вайберт – глаза закрыты, а обе руки сочатся кровью. Кто‑то бредит в агонии и я увидел, что это Тернер, одна нога которого была согнута под невообразимым углом, а вторая плавала в луже крови.
Уайтинг окровавленным привидением цеплялся одной рукой за оттяжку тента, а второй ковырялся в замке карабина. Похоже, командовать на барке было некому. Я заметил за одним из весел Делафосса, за другим – Томпсона, а сержант Грейди, с перевязанной головой, как раз выстрелил по берегу. А затем вдруг, с легким удивлением я обнаружил, что одним из раненых, лежащих на палубе, был Ист – и он умирал.
Не знаю, почему, но я бросился к нему и почувствовал, что пульс еще бьется. Он открыл глаза и посмотрел на меня, а кто‑то, стоящий рядом со мной – я так и не понял, кто это был – прохрипел:
– Панди ранили его на берегу… штыком в спину бедолагу.
Ист узнал меня и попытался что‑то сказать, но так и не смог; было видно, как жизнь покидает его глаза. Губы раненого зашевелились и я с трудом расслышал, что он произнес:
– Флэшмен… скажи доктору… я…
Это был конец – он лишь крепко сжал мою руку, а стоящий рядом человек заметил, что на борту вообще нет врача.
– Он не это имел в виду, – сказал я, – он имел в виду другого доктора – директора нашей школы, но тот давно умер.
На губах Иста показалась призрачная улыбка, его ладонь напряглась, а затем вдруг бессильно обмякла в моей – и я неожиданно поймал себя на том, что рыдаю от слез и вспоминаю Рагби, печеный картофель в магазинчике Салли и маленького хромоножку, так трогательно ковыляющего за игроками в Биг‑сайд – ведь сам он играть не мог из‑за своей хромоты. Я ненавидел этого ублюдка, мальчишкой и взрослым, за его мужество и самодовольную порядочность – но не каждый же день у вас на глазах умирает человек, которого вы знали еще ребенком. Наверное, потому я и плакал, а может – от шока и ужаса после всего, что случилось – не знаю. Но что бы это ни было, я чувствовал это сильнее, сознавая, что сам‑то я жив и даже все кости у меня пока целы. [XXXII*]
Память – странная вещь. Стоит вам пройти через нечто дьявольское – например, осаду и сдачу Канпура, Балаклаву и Кабул, Жирные Травы и Исандлвану – как она стремится побыстрее забыть об этом, до тех пор пока не случается новый ужас. К счастью, путешествие в барке почти изгладилось из моей памяти – знаю только, что наше судно было единственным вырвавшимся из Канпура, остальные были разнесены на куски ядрами или сгорели вместе со своими пассажирами – за исключением тех, на которых были женщины и дети. Панди захватили их и перевезли всех женщин и малышей обратно на берег – весь мир знает, что случилось после этого. Хорошо помню лишь несколько деталей нашего путешествия вниз по реке – если вам интересно, Томпсон подробно описал их. Помню, как умер Уайтинг – точнее, помню его уже мертвым – он лежал на носу лодки, очень маленький и бледный. Помню, как резко дернулся руль, плеск воды и треск, когда мы в темноте сели на мель. Помню, как на берегу били барабаны, как Вайберт закусил от боли свой кожаный ремень, когда перевязывали его сломанную руку, помню глухие всплески воды, когда мы опускали за борт мертвые тела и запах плесени от залежалой муки, составлявшей всю нашу еду. После смерти Иста моя память стала ясной и последовательной именно с того момента, как из темноты прилетела огненная стрела и, трепеща, вонзилась в палубу. Мы начали стрелять по смутным фигурам на ближнем берегу и новые пылающие стрелы адским дождем обрушились на барку, пока мы упирались веслами, пытаясь вывести ее на течение, за пределы дальности выстрела. Мы гребли как черти, до тех пор пока вспышки света на берегу не остались у нас далеко за спиной, а вопли и барабанный бой черномазых не замерли вдали. Тогда мы в измождении повалились на палубу и течение понесло нас, выбросив на другую отмель как раз перед рассветом.
На этот раз выбраться на чистую воду не удалось – мы прочно увязли в иле неподалеку от пустынного, поросшего джунглями берега, где не было слышно ничего, кроме криков обезьян и пения птиц в густых зарослях. На противоположном берегу виднелась все та же масса зелени, а коричневая, маслянистая река медленно катила свои воды. По крайней мере, это была мирная картина, что представляло приятное разнообразие.
Вайберт считал, что мы все еще находимся в сотне миль от Аллахабада, и если поведение туземцев, осыпавших нас огненными стрелами, было обычным для этих мест, то большую часть пути нам придется проделать по враждебной территории. На барке нас было около двух дюжин, но едва половина могла стоять на ногах. У нас было мало пороху и пуль и отчаянно не хватало даже муки, не было абсолютно никаких медикаментов, так что вполне вероятно, что если мы не доберемся до безопасных мест достаточно быстро, у половины из раненых начнется гангрена. «Не слишком приятные перспективы», – подумал я, оглядывая наше потрепанное суденышко, с дюжиной раненых, стонущих или безразлично ко всему валяющихся на палубе. Все вокруг было пропитано запахом крови и смерти, так что даже здоровые выглядели изнуренными и пали духом. Я был в лучшем состоянии, чем многие, – мне ведь не пришлось сидеть впроголодь всю осаду – и это снова навело меня на мысль, что неплохо бы мне смыться и попытать счастья добраться до Аллахабада на своих двоих; в конце концов, я опять мог прикинуться туземцем.
Так что, когда мы собрали наш маленький совет, я приготовил себе пути к отступлению – как обычно, тонко. Остальные, конечно же, спорили о том, как бы нам снова вывести барку на течение и двинуться дальше в Аллахабад – и тут я огорошил всех заявлением, что сам вовсе не тороплюсь попасть туда.
– Я согласен, что мы должны снять нашу барку с мели, чтобы вывести на ней раненых, – сказал я, – но остальные из нас, по крайней мере, я сам, должны как можно скорее вернуться в Канпур.
Тут все с недоверием уставились на меня.
– Да ты с ума сошел! – воскликнул Делафосс.
– Так велит мне мой долг! – твердо заявил я. – Когда нам приходилось думать о женщинах и детях, они были нашей основной заботой. Только поэтому мы сдались – не так ли? Ну, а теперь, когда они… погибли или стали пленниками этих мерзавцев – мне больше незачем бежать, – и я обвел всех самым воинственным взглядом, каким только смог. – За эти несколько часов не было достаточно времени, чтобы все обдумать – но теперь, полагаю, я твердо знаю, где хочу находиться, и это место – Канпур.
– Но… но… – пробормотал Томпсон, – мы не можем вернуться туда! Это – неизбежная смерть!
– Возможно, – сказал я с весьма деловым видом. – Но я уже видел однажды, как спускается флаг моей страны – чего никогда не ожидал увидеть – видел, как мы были вероломно преданы, а наших… наши любимых оторвали от нас… – тут я постарался выдавить скупую мужскую слезу. – Мне все это нисколько не нравится! Так что я – возвращаюсь и собираюсь загнать пулю в сердце этого черномазого ублюдка – все равно каким образом. И это – все!
– Клянусь Богом! – воскликнул Делафосс, загораясь, – клянусь Богом, я уже подумываю о том, чтобы пойти с тобой!
– Вы этого не сделаете! – вмешался Вайберт; он был смертельно бледен, обе руки бессильно повисли, но он все еще пытался командовать. – Наш долг – достичь Аллахабада – полковник Флэшмен, я запрещаю вам! Я не хочу, чтобы вы зря жертвовали жизнью в этом… абсолютно сумасшедшем предприятии! Вы будете исполнять приказы генерала Уиллера…
– Послушайте, старина, – примирительно сказал я, – ведь я никогда не состоял под командой генерала Уилера, помните? Я и не прошу никого идти со мной – но тут у меня остался мертвый друг – товарищ еще со старых афганских времен – верный парень с гор. Ну что ж, может быть, и я в большей степени просто честный солдат, чем гвардеец, привыкший лишь к парадам – и тем не менее я знаю, что должен делать. – Я улыбнулся ему с легкой насмешкой и слегка похлопал по ноге: – В любом случае, Вайберт, не забывай, что я старше тебя выслугой.
Тут они затараторили все наперебой, умоляя меня не быть дураком, а Вайберт добавил, что я не могу бросить наших раненых. Он собирался выслать отряд на берег, чтобы попытаться найти дружественно настроенных деревенских жителей, которые могли бы помочь стянуть нас с мели, и я более всего подходил, чтобы возглавить его, – заметил Вайберт, добавив, что мой главный долг – исполнить предсмертные пожелания Уилера и двигаться дальше вниз по реке. Я сделал вид, будто колеблюсь и наконец согласился возглавить береговой отряд.
– Но в конце концов, вы двинетесь в Аллахабад без меня, – твердо заявил я. – Все что мне понадобится – это винтовка, нож и рукопожатие каждого из вас.
Вот так, дюжина из нас сошла на берег, чтобы попытаться найти дружественную деревню. Если нам удастся ее обнаружить и перспективы добраться до Аллахабада станут более реальными, я, поломавшись, дам себя убедить и поплыву с остальными, а если нет – то я просто потихоньку исчезну, а они могут сколько угодно думать, что я вернулся в Канпур, терзаемый жаждой мести. (Вот, что значит иметь безупречную репутацию – вам верят, что бы вы ни сказали, да еще качают головами, восхищаясь вашей дьявольской отвагой.)
Мы и пяти минут не прошли, пробираясь среди джунглей, как я уже молил Бога о том, чтобы мне можно было вместо этого остаться в лодке. Пока мы не особо удалились от реки, заросли были не слишком густыми, но жутковатыми и до странности тихими, с огромными высокими деревьями, бросающими густую тень на нижний ярус леса, состоящий из вьющихся лиан и болотных растений – словно огромный собор, тишину в котором нарушал лишь редкий шорох, какого‑нибудь обитателя этих деревьев. Мы нашли небольшую тропинку и следовали по ней, до тех пор пока не наткнулись на маленький храм – небольшое строение, стены которого были покрыты штукатуркой, выглядевшее так, словно его никто не посещал уже много лет. Делафосс и сержант Грейди осмотрели его и доложили, что храм пуст и я как раз скомандовал остальным заходить в него, когда мы услышали в лесу очень отдаленные и глухие звуки: медленный бу‑ум‑бум барабанов.
Ни один звук с тех пор так не вгоняет меня в дрожь. Я слышал его в Дагомее, когда за нами гнались амазонки, на южноамериканских болотах и ночью на реке Папар на острове Борнео, в ночь, когда ибанские охотники за головами вышли на тропу войны – глухой голос судьбы, звук которого вызывает видение призраков с лицами в боевой раскраске, ползущих к вам сквозь тьму. Причем обычно это чертовски реальные призраки, как случилось и на этот раз. Едва я успел отдать приказ, как послышался свист, затем глухой стук и Грейди, стоявший на краю поляны, рухнул со стрелой во лбу, а на нас прямо с деревьев, с леденящими кровь в жилах воплями обрушились темные полуголые фигуры, призывая к кровавому убийству. Я успел выстрелить лишь один раз – бог знает, куда ушла пуля – и тут же бросился бежать к храму. Мне удалось заскочить в него за долю секунды до того, как две стрелы, подрагивая, вонзились в дверной косяк – и вот все мы оказались внутри, а Делафосс с Томпсоном остались у дверей, стреляя по зарослям так часто, как только могли.
Дикари кинулись на штурм целой толпой, и в следующие пять минут у дверей разгорелась такая отчаянная кровавая свалка, в каких мне до тех пор не приходилось бывать. Мы были так стиснуты внутри храма – площадь свободного пространства там не превышала восьми квадратных футов – что только двое из нас могли одновременно стрелять через двери. Кем бы ни были атакующие – скорее всего на нас наткнулись какие‑то полудикие обитатели джунглей, очевидно, зараженные общим безумием мятежа – у них, похоже, не было огнестрельного оружия, так что большинство атакующих можно было подстрелить, прежде чем им удалось подобраться настолько, чтобы пустить в дело свои копья и длинные клинки. Но их стрелы зудели вокруг подобно шершням, и двое наших парней были ранены, прежде чем атака захлебнулась. Мы как раз приходили в себя и я помогал Томпсону вытянуть стрелу, которая вонзилась в мышцу руки рядового Мэрфи – причем мы все время слышали, как осаждающие, яростно сопя, украдкой крутятся под самыми стенами храма – когда Делафосс вдруг крикнул:
– Огонь! Огонь! Они хотят поджечь нас!
И действительно, струйка дыма потянулась из‑под дверей, внутрь влетела горящая стрела, вонзившись в бок рядового Райана, а черномазые победно завопили. Я почти задыхался в вонючем дыму, когда Томпсон сжал мне руку, воскликнув:
– Мы должны прорваться… два залпа прямо по ним и… бросаемся в атаку…
Все это было делом какой‑то доли секунды; на то, чтобы думать или спорить, просто не было времени. Томпсон с Делафоссом и двумя рядовыми проковыляли к двери, Томпсон крикнул: «Огонь!» – и они разом выстрелили, а затем мы, наклонившись, выскочили из храма, который у нас за спиной пламя уже лизало изнутри, и бросились через поляну под спасительное прикрытие джунглей. При виде нас черномазые снова завопили. Я заметил, как человек, бегущий впереди меня, вдруг рухнул с копьем, торчащим из спины; я выстрелил в темную фигуру, выскочившую передо мной и дикарь упал, а затем мы пустились бежать среди деревьев и я потерял свой мушкет, не думая уже ни о чем, кроме как побыстрее смыться.
Делафосс был впереди меня; я бежал следом, по прокладываемому им пути, а стрелы свистели у нас над головами; за спиной у меня тяжело стучали сапоги, и Томпсон прокричал:
– Вперед, вперед – мы можем оторваться от них – вперед, Мэрфи, Салливан – к лодке!
Бог знает, как нам удалось прорваться – очевидно, дикарей застала врасплох неожиданность, с которой мы бросились на них из храма, – но мы все еще слышали их вопли, разносившиеся по джунглям у нас за спиной, и, конечно же, они продолжали охоту за нами. Мои легкие уже разрывались, когда мы из последних сил продирались сквозь густые заросли у самой реки, оставляя на сучьях клочья одежды, раздирая в кровь лица и хрипя от изнеможения. И вот мы выбрались на берег; Делафосс, поскользнувшись в грязи, едва удержался на ногах и вдруг воскликнул:
– Они ушли! Вайберт! Боже мой, лодка уплыла!
Илистый берег был пуст – на месте, где застряла барка была видна большая вмятина в глинистом склоне, но бурая полоса воды была спокойной до самой зеленой стены джунглей на дальнем берегу; от барки же не было и следа.
– Наверное, их унесло, – Делафосс чуть не плакал, и я подумал: «Ну, ладно, мой мальчик, хватит ломать голову над тем, как это могло случиться – тем более что вот‑вот появятся черномазые».
Я даже не сбавил шага, а просто сиганул в реку самым отчаянным прыжком, на какой только был способен. Послышались крики и всплески – это остальные бросились в воду следом за мной. Я греб наугад, чувствуя, что течение тянет меня вниз по реке – мне это было безразлично, главное – поскорее убраться куда‑нибудь подальше от этих черномазых дьяволов, орущих в лесу у нас за спиной. До противоположного берега было слишком далеко, но ниже по течению, где река разветвлялась на рукава, было множество островков и песчаных отмелей и нас несло к ним куда быстрее, чем наши преследователи могли надеяться туда добежать. Я плыл по течению, пока вопли дикарей не замерли в отдалении, а затем огляделся по сторонам, чтобы узнать, как там остальные. Из воды торчало лишь четыре головы – Делафосс, Томпсон, Мэрфи и Салливан; все они плыли следом за мной. Я как раз размышлял, не подплыть ли мне к ближайшей из песчаных отмелей или разрешить течению нести меня дальше, когда Делафосс высунулся из воды, что‑то завопил и ткнул рукой куда‑то впереди меня. Сперва я не понял его, но затем до меня донеслось хриплое: «Крокодилы!» – и когда я взглянул туда, куда он указывал, мне показалось, что парящие теплом воды Ганга вдруг превратились в лед.
На илистом берегу в сотне ярдов впереди и немного правее от меня шевелились тени – длинные, бурые, отвратительные чешуйчатые чудовища с ужасающей быстротой сползали к воде, плюхались на мелководье и настойчиво двигались нам наперерез; их наполовину погруженные в воду уродливые рыла рассекали темную поверхность реки. На мгновение меня будто парализовало – а затем я бешено заколотил по воде, охваченный страхом, борясь с вялым течением и пытаясь выбраться на стрежень. Я знал, что это бесполезно; чудовища должны были перехватить нас задолго до того, как мы достигнем островов, но я барахтался вслепую, пробиваясь через толщу воды, слишком испуганный для того, чтобы оглядываться по сторонам и в любую минуту ожидая, как смертоносные челюсти крокодила сомкнутся на моей ноге. Я почти выбился из сил от измождения и паники, но тут рядом оказался Салливан, который дернул меня за плечо и показал куда‑то вперед – и я увидел, что плавное течение реки вдруг сменяется длинной чередой бурных водоворотов – там, где вода проносилась в узости между двумя низкими выступами глинистых берегов. Был всего лишь ничтожный шанс на то, что нам удастся достигнуть этого бурного потока и стремительное течение унесет нас прочь – крокодилы обычно не любят быстрой воды – и я ухватился за этот шанс со всей энергией отчаяния.
Я бросил быстрый взгляд направо – боже мой, одно из этих отвратительных созданий было уже в десяти ярдах, все приближаясь ко мне! Кошмарным видением передо мной мелькала его морда, рассекающая воду, а огромная мощная пасть вдруг ощетинилась зубами – с прискорбием должен отметить, что я так и не понял, выступает четвертый зуб на нижней челюсти или нет. Один парень‑зоолог, которому я описал этот случай пару лет назад, рассказал мне, если бы я обратил на это внимание, то теперь знал бы, нападали на меня обычные крокодилы или гавиалы, а может, и еще какие‑нибудь другие твари, что, несомненно, представляло для меня в тот момент огромный интерес. [XXXIII*] Могу только заметить, что чудовище напоминало настоящую Железную деву,[165]плывущую ко мне по воде, и я уже испустил было последний вопль отчаяния, но тут Салливан потянул меня за волосы, течение коснулось наших ног и увлекло нас в бурный поток между двумя островками; мы изо всех сил пытались удержаться на плаву, то погружаясь с головой в бурую жижу, то выныривая на поверхность – а потом вода вдруг сменилась полосой черной липкой грязи и Салливан закричал:
– Вверх, сэр, во имя спасения Христова! – и почти волоком протащил меня по жидкому илу к спасительному клубку кустарника на вершине глинистого берега.
Делафосс барахтался позади нас, Томпсон стоял по колено в воде и отмахивался куском корня, целя в голову крокодилу, который несколько раз бросался на него, щелкая зубами, прежде чем наконец повернул прочь, подняв целую тучу брызг ударом своего громадного хвоста. Мэрфи, с руки которого капала кровь, добрался уже почти до вершины берега, а теперь спускался, чтобы помочь нам. Я с трудом подтянулся к нему, дрожа как в лихорадке, и, помнится, подумал: теперь это, наконец, должно закончиться, больше уже ничего не может случиться, потому что если вдруг что‑то еще произойдет, то я просто умру на месте, потому что уже ничего не смогу сделать. Салливан привстал на колено рядом со мной, и, помню, я сказал ему:
– Господь благословит тебя, Салливан. Ты – самый благородный из живущих ныне людей, – или что‑то столь же замечательное – клянусь Богом, я так и думал – а он ответил:
– Полагаю, что вы правы, сэр; но вам стоит сказать об этом и моей жене – черт меня побери, если она думает так же.
А затем, похоже, я потерял сознание, так как последнее, что помню, были слова Делафосса: «Полагаю, что это друзья – смотри, Томпсон, они машут нам – они не собираются причинять нам вреда», а сам подумал: «Если это нам машут крокодилы, ни за что не верьте этим ублюдкам – они только прикидываются дружелюбными…» [XXXIV*]
X
Случай, как мне часто приходилась наблюдать, подобен проказнику‑эльфу, который с равным проворством скачет во все стороны. Вы скажете, что злой рок занес меня в Мирут как раз накануне начала мятежа – но я спасся оттуда, и только для того, как выяснилось, чтобы попасть в ад Канпура, откуда я также выбрался в числе пятерых уцелевших после резни на берегу Ганга. Было худшей из неудач нарваться на этих дикарей в джунглях, а после – на крокодилов, но если бы они не преследовали нас, мы никогда не попали бы на илистый склон под стенами городка одного из тех маленьких индийских княжеств, правитель которого остался верен Сиркару. Потому что именно так и случилось – новые черномазые, которые, как заметил Делафосс, махали и кричали нам с берега, оказались подданными Дирибиджа Сингха, сурового старого махараджи, который правил из затерянного в джунглях форта и был одним из самых верных друзей Британии. Так что, как видите, весь секрет случая состоит в том, что удача обязательно улыбается вам напоследок.
Как вы понимаете, сама игра была еще не закончена; когда я вспоминаю о мятеже, то могу сказать, что худшее было еще впереди. Но все же, стоя на этом илистом берегу, я почувствовал, что что‑то изменилось; во всяком случае, после долгого кошмара для меня настал период относительного спокойствия, во время которого мне можно было несколько укрепить расшатанные нервы и начать планировать, как бы мне выбраться из этой индийской заварухи и вернуться в Англию, к покою и безопасности.
Пока же оставалось только благодарить Бога и преданных дикарей, которые спасли нас с этого мелководья, кишащего крокодилами. Туземцы вытащили нас на берег и привели в дворец махараджи, а тот оказался молодцом – крепкий старик с белоснежными бакенбардами и брюхом с добрую пивную бочку, который сыпал проклятиями по адресу всех мятежников и обещал переправить нас к нашим соплеменникам, как только мы оправимся и можно будет безопасно продвигаться дальше. Однако это стало возможно не ранее чем через несколько недель, а между тем наша пятерка отдыхала, набираясь сил и как только можно проявляя свое нетерпение – Делафосс и Томпсон горели желанием побыстрее вернуться в самую гущу событий; Мэрфи и Салливан, два рядовых, держались в сторонке и жрали, как лошади, в то время как я, проявляя еще больше нетерпения, чем мои собратья‑офицеры, был в глубине души вполне доволен отдыхом, покоем и возможностью поваляться на солнышке, лакомясь манго, которые пришлись мне весьма по вкусу.
Между тем, как стало нам известно позже, в окружающем нас мире произошло много разных событий. Новости о падении Канпура придали Мятежу страшный толчок; восстание распространилось вдоль всей долины Ганга и по Центральной Индии, восстали гарнизоны в Мхоу, Агре и еще в дюжине других мест, а примечательнее всего, что Генри Лоуренс был разбит, ввязавшись в чертовски глупое сражение при Чинхате, после чего ему пришлось укрыться в Лукнау, который был осажден. С другой стороны, мой лучший друг – Первый Могильщик (которого вы знаете под именем генерала Хэйвлока) наконец‑то приподнял свою пуританскую задницу и двинул через Аллахабад на Канпур; он пробился туда после девятидневного марша и отбил город спустя неполные три недели после того, как нас вышвырнули оттуда – полагаю, всему миру известно, что он нашел, проникнув за его стены.
Вы помните, что когда мы спаслись от резни у Сутти‑Гат, барки с женщинами и детьми были захвачены панди. Ну так Нана‑сагиб вытащил их на берег, все две сотни человек и запер в месте под названием Бибигар, в такой грязи и духоте, что тридцать пленников умерло уже в первую же неделю. Он заставил наших женщин молоть кукурузу, а когда разнеслась весть, что Хэйвлок прорывается с боем, уничтожая всех на своем пути, Нана приказал зарезать всех женщин и детей. Говорят, что даже сами панди не хотели этого делать, так что он послал на дело худшее отребье, которое только смогли собрать на базаре Канпура; они поубивали всех белых, даже младенцев, и бросили их, мертвых и еще живых, в колодец. Люди Хэйвлока нашли Бибигар, залитый по щиколотку кровью, в которой еще плавали детские игрушки, шляпки и пучки волос, – британцы опоздали всего на два дня.
Не думаю, чтобы какое‑нибудь страшное событие моих дней – ни Балаклава, ни Шайло, ни Роркс‑Дрифт – ничто другое, приходящее на память, – имело бы столь ошеломляющее воздействие на сознание людей, как это избиение невинных в Канпуре. Конечно, я не видел всего этого ужаса, как солдаты Хэйвлока, но я побывал там несколькими неделями спустя и, бродя по Бибигару, видел окровавленные стены и полы, а возле колодца нашел объеденную до костей детскую ручку, белевшую в пыли подобно маленькому крабику. Как вам известно, я достаточно хладнокровен, но это просто лишило меня дара речи и если вы спросите, что я думаю о мести, которую придумал генерал Нейл, заставляя захваченных бунтовщиков отмывать кровь со стен в Бибигаре, и, под страхом порки принуждая их языками вылизывать эту кровь – прежде чем все они были повешены – так вот, я и тогда и сейчас считаю, что он был прав. Возможно, это потому, что я знал тех, чьи тела были сброшены в этот колодец, – я видел этих детей играющими в укреплении Канпура, и слышал, как они пытались учить уроки в этих ужасных бараках и слышал, как они смеялись над обделавшимся слоном. И быть может, детская ручка, которую я нашел в пыли у колодца, принадлежит младенцу, которого прижимала к груди женщина в измятом бальном платье. В любом случае, стоя среди развалин Бибигара, я был готов уничтожить все живое в Индии – и если вас это шокирует, так что ж – возможно, я лишь немного более похож на Нана‑сагиба, чем вы.