В их хижине я наконец‑то и пришел в себя, а рана на моем виске наполовину затянулась. К тому времени я потерял бог знает сколько крови и сил, страшно похудел, обовшивел, ужасно вонял и ослаб, как котенок – но все же голова у меня была достаточно ясная, чтобы помнить, что со мной произошло. К сожалению, как выяснилось, мои мысли насчет того, что делать дальше, не были столь же ясными. Я прикинул, что в горячечном бреду пролежал в этой хижине около трех недель, а возможно, и дольше. Старики ничего не знали о том, что происходит вокруг, и были слишком напуганы – только когда я пришел в себя, мне удалось упросить их узнать новости у кого‑нибудь в деревне. Наконец они нашли какого‑то дряхлого старика, который, увидев меня, страшно перепугался. Еще бы – мой кавалерийский мундир, снаряжение и грязный вид могли кого угодно убедить в том, что я настоящий бунтовщик. Однако прежде чем старикашка успел выскользнуть за двери, я дрожащей рукой ткнул ему под нос свой револьвер и он обреченно присел рядом со мной, живо что‑то бормоча, словно корреспондент Рейтерс,[141]а остальное население деревни, трепеща от страха, наблюдало за нами сквозь щели в стенах.
Дели пал – старик был в городе и там была страшная резня сагибов и их родственников. Был провозглашен король Дели, который сейчас правит всей Индией. Везде было одно и то же – Мирут, Барейли, Алигарх, Этавах, Майнпури (все это в округе сотни миль или около того), храбрецы‑сипаи всюду торжествовали победу и скоро каждый крестьянин получит рупию и цыпленка. (Сенсация!) Сагибы попытались предательски напасть на туземных солдат в Агре, Канпуре и Лакноу, но, несомненно, во всех этих местах будет наведен порядок – два полка повстанцев с пушками прошли через эту самую деревню прошлой ночью, чтобы помочь своим братьям в Агре. Повсюду валяются мертвые сагибы, так что скоро их вообще не останется. Бомбей восстал, афганские воины потоком вливаются с севера, провозглашен великий мусульманский джихад. Форты проклятых гора‑логов берут один за другим, после чего следует грандиозная резня. Несомненно, я внес в эту борьбу и свой вклад? – великолепно, тогда меня обязательно вознаградят троном наваба, [142]сокровищами и целой охапкой любвеобильных женщин. Меньшего я не заслуживаю, ведь я воин Третьего кавалерийского! Отличные бойцы – сам он тридцать один год прослужил в полку бомбейских саперов, правда, лишь жалкие нашивки наика украшают его пиншун – да‑а‑а, но теперь настали другие времена – коварный и продажный Сиркар изгнан навсегда…
Часть его новостей, конечно же, была полной ерундой, но я не мог судить, насколько большой была эта часть, и не сомневался в его информации о местных мятежниках. Возможно, я слишком охотно поверил его россказням о вторжении афганцев и пожарах в Бомбее – но вспомните, что я уже видел не менее невероятные вещи в Мируте – так что теперь все казалось возможным. В конце концов, в Индии на полсотни сипаев приходился лишь один британский солдат, не говоря уже о бандитах, разбойниках из пограничья, базарных грабителях и прочих. Господь милосердный, если уж пожар разгорелся, то почему бы ему было не проглотить все британские гарнизоны, городки и поселки от Хайбера до Коромандельского побережья? И мятеж будет расширяться – остолбенело сидя на своей чарпаи, я не сомневался в этом.
Можете считать, что это были мысли труса, но, благодарение небесам, по другому мыслить я не умел – по крайней мере, так всегда можно подготовить себя к худшему. А что могло быть хуже моего теперешнего положения, торчать прямо в центре бури? Проклятие, почему изо всех мест, чтобы спрятаться, меня угораздило выбрать именно Мирут?! Как теперь выбраться отсюда? Моя туземная маскировка оказалась достаточно надежной, но не могу же я всю оставшуюся жизнь скитаться по Индии в образе черномазого? Мне нужно найти британский гарнизон – крупный и безопасный. Канпур? Но, похоже, огонь мятежа охватил уже всю долину Ганга. На севере также ничего хорошего, Дели пал и Агра теперь на краю гибели. Юг? Гвалиор? Джханси? Индор? Я поймал себя на том, что бормочу эти названия вслух и все чаще произношу – Джханси, Джханси!
Учтите, что к тому времени я уже был в своем обычном состоянии исключительного малодушия, да к тому же еще плохо соображал – результаты ранения и шока, которые я пережил. Иначе я бы никогда даже и не мечтал о Джханси, до которого было добрых двести пятьдесят миль. Но в Джханси был Ильдерим, и если в этом ужасном мире можно было чему‑нибудь верить – так это его обещанию, ждать меня у храма Буйвола. В Джханси должно быть безопасно – черт побери, я же провел несколько недель с их правительницей в цивилизованных беседах и любовных намеках; она прелестная, восхитительная девушка и твердо держит свое княжество в руках, не так ли? Да, выбор Джханси был сумасшествием – и теперь я знаю это, но тогда в моем болезненно‑лихорадочном состоянии он казался единственно возможным.
Так что я двинулся на юг, по большей части разговаривая сам с собой и заезжая только в самые глухие деревеньки по пути, чтобы запастись провиантом. Я не разводил особых церемоний, а просто вытягивал мой кольт, пинками разгонял жалких обитателей хижин и брал все, что мне было нужно, – никогда я еще не был столь благодарен публичной английской школе за то, что она воспитала меня таким. Может, мне и не повезло, но пока я ехал все дальше на юг, мимо Кхурджа, Хатраса и Фирозабада, перебирался через реку и скакал мимо Гохада к границе Джханси, все, что я видел, лишь подтверждало мои худшие предположения. Несколько раз мне приходилось скрываться в зарослях, чтобы не попасть на глаза бандам сипаев – но все же это тоже оказались бунтовщики, судя по их неряшливому виду и по тому, как они болтали на марше. Теперь я знал, что по дороге оставались еще городки и станции, которые удерживали британцы, и даже кое‑где в округе рыскали отряды нашей кавалерии, но я старался не попадаться у них на пути. Все что я видел – это были следы Смерти – сожженные бунгало, разоренные деревни, раздувшиеся от жары тела мертвецов, полуобъеденные стервятниками и шакалами. Помню один маленький садик за хорошеньким домиком и три скелета в траве – полагаю, дочиста обглоданные муравьями. Два были большие, а один, по‑видимому, принадлежал ребенку. Тут и там на горизонте или над деревьями появлялись дымки и толпы жителей текли по дорогам, волоча на себе свои жалкие пожитки. Тогда мне все это казалось концом света, и, если вы знаете Индию, то должны были бы ощутить то же самое – представьте что‑либо подобное в Кенте или Хэмпшире – и вы поймете мои чувства.
К счастью, благодаря моему тогдашнему состоянию воспоминания об этом путешествии не слишком ясны; они не были такими до того самого утра, когда я спустился с низких холмов, окружавших Джханси и увидел в отдалении скалу, увенчанную фортом, которая нависала над городом. Тут у меня в мозгу настало некоторое просветление – сидя на пони, я вдруг вспомнил все, что я сделал и почему я здесь. И тут мне показалось, что я, в конце концов, все сделал правильно. Вокруг все выглядело достаточно мирно, хотя с этого конца города я еще не мог рассмотреть британский квартал. Я решил прилечь где‑нибудь до вечера, а затем проскользнуть в храм Буйвола, который располагался рядом с Джокан‑багом – садом, окруженным целым выводком храмов, неподалеку от города. Если посланца Ильдерима не будет здесь к заходу солнца, я разведаю, как обстоят дела в британском квартале, и если там все благополучно, то поеду туда и представлюсь Скину.
Солнце скатывалось все ниже, а тени становились длиннее, когда я объехал лес, в котором притаился павильон Лакшмибай. «Кто знает, – подумал я, – может мы скоро снова станцуем там с ней, но уже под другую музыку», – и спустился к храму Буйвола уже в сумраке. Подходя, я не заметил ни единой живой души, но уже издалека меня поприветствовал сигнал горна. Несколько воспрянув духом, я двинулся вперед, к развалинам храма, но тут кто‑то в тени громко прищелкнул языком и я резко натянул поводья.
– Кто здесь? – спросил я, нащупывая кольт.
Навстречу мне вышел человек, подняв руки, чтобы показать, что в них нет оружия. Это был пуштун в шапке со значком черепа, легкой куртке и прочем; когда он поравнялся с головой пони, я узнал совара, который отдал мне свою одежду и лошадь, когда я покидал Джханси – Рафика Тамвара.
– Флэшмен‑хузур, – прошептал он тихо. – Ильдерим сказал, что вы придете.
И, не говоря ни слова более, ткнул большим пальцем в направлении храма, прижал руки ко рту и негромко ухнул по‑совиному. Со стороны развалин донеслось ответное уханье и Тамвар кивнул мне, что можно идти дальше. «Ильдерим там», – сказал он и прежде, чем я успел спросить его, какого дьявола все это значит, растворился во тьме, а я продолжал с трудом продвигаться вперед, продираясь сквозь заросли и спотыкаясь о развалины, которые остались на месте старого храмового сада. В дверном проеме разрушенного здания показался отблеск огня и силуэт мужчины, замершего в ожидании, – даже на таком удалении я понял, что это был Ильдерим‑Хан, а мгновением позже я уже был в его объятиях – его заросшая бородой физиономия ухмылялась, одной рукой он пожимал мне руку (я принял это с огромным облегчением), а потом, полуобняв, похлопал по спине – вторая его рука висела на перевязи. Затем пуштун издал горловой смешок и заметил, что я, наверное, заключил сделку с самим шайтаном, так как остался жив и смог прийти на эту встречу.
– Потому что мы слышали о Мируте, – заметил он, подводя меня поближе к костру, где с полдюжины его головорезов потеснились, чтобы освободить нам место. – И про Дели, Алигарх и остальное…
– Но какого черта ты делаешь здесь? – поинтересовался я. – С каких пор иррегулярная кавалерия разбивает бивуаки в развалинах, если у нее есть собственные квартиры?
Он уставился на меня, на минуту прекратив подбрасывать поленья в костер, и что‑то в его взгляде заставило мою кровь заледенеть в жилах. Они все уставились на меня; несколько мгновений я переводил взгляд с одной ухмыляющейся рожи на другую и потом спросил вдруг охрипшим голосом:
– Что это значит? Ваш офицер – Генри‑сагиб? Случилось что…
Ильдерим бросил полено в огонь и присел на корточки рядом со мной.
– Генри‑сагиб умер, брат, – спокойно произнес он, – и Скин‑сагиб, и сагиб – сборщик налогов, а также их жены и дети. Все они умерли.
VII
Я и сейчас вспоминаю все это так же ясно, как видел тогда – темные силуэты по‑ястребиному хищных лиц на фоне стены храма, в красноватых отблесках пламени и яркую полоску слезы, скатившейся по его щеке. Нечасто можно увидеть плачущего пуштуна, но Ильдерим‑Хан плакал, когда рассказывал мне о том, что произошло в Джханси.
– Когда пришли сообщения из Мирута, эта черномазая шлюха, именующая себя махарани, заявила Скин‑сагибу, что ей необходимо увеличить количество телохранителей, чтобы обеспечить безопасность собственной персоны и сокровищ, собранных во дворце. Время было неспокойным, а она говорила так сладко, что Скин, будучи молодым и глупым, дал ей все, что она захотела, – он даже сказал, что наша свободная кавалерия должна служить ей, и Кала‑Хан (чтоб ему жариться в аду!) принял ее соль[143]и ее деньги, а с ним и еще двое других начальников. Но большая часть ее новых телохранителей были базарным отребьем – бадмаши, клифти‑валла [144]и прочие уличные убийцы, привыкшие нападать вдесятером на одного, по которым плакала не одна тюрьма.
– Затем, две недели назад, начались волнения среди сипаев Двенадцатого пехотного полка; там из рук в руки передавали чапатти и цветки лотоса, и некоторые из них ночью подожгли бунгало. Но полковник‑сагиб поговорил с ними и все, казалось, успокоилось. Потом прошли еще один день и одна ночь и Фаиз‑Али вместе с этой лживой свиньей – Кала‑Ханом, во главе толпы сипаев и этих новых героев из гвардии рани, напали на Звездный форт и завладели пушками и порохом и двинулись на британский квартал, чтобы предать его огню, но Скин‑сагиб получил предупреждение от верных сипаев, так что хоть несколько сагибов попали в руки этих паразитов и были перерезаны, большинству не только удалось запереться в маленьком городском форте вместе со своими мэм‑сагиб и малышами, но и дать мятежникам порядочный отпор. Они держались пять дней – мне ли не знать этого? Я тоже был там, вместе с Рафиком Тамваром, Шадман‑Ханом и Мухаммед‑дином, которых ты видишь здесь. Там я получил это, – он коснулся своей раненой руки, – бунтовщики семь раз пытались ворваться на стены.
– Они лезли, как саранча, – проворчал один из соваров, сидящих у огня. – И мы их давили, как саранчу.
– Затем кончилась провизия и вода, не осталось и пороха для бундуков, [145] – мрачно продолжал Ильдерим. – И Скин‑сагиб – видал ли ты, брат, когда‑нибудь, чтобы молодой человек так постарел всего за неделю? – сказал, что держаться больше невозможно, так как дети могут умереть. Он послал трех человек под белым флагом к рани, прося ее о помощи. А она – она ответила им, что ей нет дела до английских свиней.
– Не могу в это поверить, – обронил я.
– Слушай, брат, – и верь мне, потому что одним из этих троих был я, а вторым – сидящий здесь Мухаммед‑дин и мы пришли к дворцовым воротам вместе с Мюреем‑сагибом. Ему одному разрешили войти, а нас двоих бросили в вонючую яму, но нам рассказали, что произошло вслед за этим – что она отказала Мюррей‑сагибу, а потом он был растерзан на куски в ее темнице. – Ильдерим повернулся и посмотрел на меня горящими глазами. – Я не знаю, как было на самом деле – но вот, что мне сказали; выслушай, что было дальше, а потом суди сам.
Он уставился на пламя, сжимая и разжимая кулак, а затем продолжил:
– Когда Скин‑сагиб не получил ответа и увидел, что население города перешло на сторону мятежников, а дети продолжали страдать от голода и жажды, он приказал сдаться. И Кала‑Хан согласился, так что сагибы открыли ворота и сдались на милость бунтовщиков.
Я вновь заметил слезу, скользнувшую по его бороде; он не смотрел на меня, продолжая вглядываться в пламя и говорить очень ровным голосом:
– Они привели всех белых – мужчин, женщин и детей – к Джокан‑багу и сказали, что все пленные должны умереть. Женщины рыдали и бросались на колени, умоляя сохранить жизнь их детям. Мэм‑сагиб, брат мой, леди, которых ты знал – лежали у ног этой базарной сволочи. Я сам видел это! – неожиданно вскрикнул он. – И эти неприкасаемые ублюдки – эти черви из высших каст, которые смеют называть себя мужчинами, а сами в ужасе убегают прочь, стоит только тени настоящего воина упасть на их чатти – эти мерзкие создания хохотали, издеваясь над мэм‑сагиб и гнали их прочь пинками.
– И я видел это – я, Мухаммед‑дин, так как эти сволочи привели нас в Джокан‑баг, говоря: «Поглядите на своих могущественных сагибов, поглядите на гордых мэм‑сагиб, которые раньше смотрели на нас, как на грязь – смотрите, как они пресмыкаются перед нами, ожидая смерти!»
– За это в аду их ждет трижды раскаленная печь, – произнес один из соваров, – помни об этом, риссалдар‑сагиб.
– Даже если они будут гореть вечно – это недостаточная кара, – проворчал Ильдерим, – первыми они убили сагибов – сборщика налогов, Эндрюс‑сагиба, Гордона, Берджесса, Тэйлора, Тарнбулла – всех. Они построили их в ряд и зарубили топорами. Скин‑сагиба они убили последним; он просил пощадить его жену, но они хохотали ему в лицо и били его и, прежде чем зарезать, хотели поставить его на колени. «Я умру стоя, – сказал он, – сожалея лишь о том, что меня коснулись руки такой бесчестной сволочи. Бей, трус – ведь мои руки связаны!» И Бакшиш‑Али, эта тюремная гнида, перерезал ему глотку. И на все это они заставили смотреть женщин и детей, крича: «Смотри, это кровь твоего мужа! Гляди, малыш, это – голова твоего папочки, попроси его поцеловать тебя!» А потом они поубивали всех мэм‑сагиб, а жители города смотрели на это с приветственными криками и осыпали палачей цветами. И Скин мэм‑сагиб сказала Фаизу‑Али: «Если это доставит тебе удовольствие, сожги меня живьем или сделай со мной что хочешь, но только пощади детей!» Но они швыряли грязью ей в лицо и поклялись, что дети тоже умрут…
Один из соваров добавил:
– На небесах ей на руку повяжут красную нить, как у гази.
– А я, – продолжал Ильдерим, – рвался как тигр и с пеной у рта осыпал их проклятьями. Я крикнул: «Шабаш, мэм‑сагиб!» и «Гип‑гип‑гип‑ура!», – как это делают сагибы, чтобы подбодрить ее. И эти мерзавцы ее зарезали. – Ильдерим рыдал, не стыдясь своих слез, продолжая свой рассказ: – А затем они принялись за детей – их было два десятка, – совсем малышей, которые плакали и кричали, зовя на помощь своих уже мертвых родителей. Их всех покрошили на кусочки ножами и топорами. А потом они бросили мертвых в Джокан‑баге без погребения. [XXVIII*]
Слышать что‑либо подобное все же не так ужасно, как непосредственно видеть; разум может это понять, но сознание, к частью, не сможет представить во всей полноте. Несмотря на то, что я был потрясен рассказом, все же не мог представить себе ужасную сцену, описываемую Ильдеримом, – все, о чем я мог думать, было красное веселое лицо Макигена, когда рассказывал свои забавные истории и маленькая миссис Скин, столь озабоченная тем, к лицу ли ей это новое платье на обеде у сборщика налогов, и Эндрюс, рассуждающий о поэзии Китса и Скин, утверждающий, что ему не сравниться с Бернсом, и маленькая забавная девчушка Уилтон, напевающая «боббити‑бобити‑боб» вместе со мной и хохотавшая до упаду. Казалось невозможным, что все они умерли – заколотые, как скоты на бойне, но полагаю, больше всего меня поразил вид великого воина гильзаев, которого, казалось, можно было зажарить живьем и не услышать при этом ничего, кроме насмешек и проклятий, который всхлипывал, как дитя. Мне нечего было сказать; через некоторое время я поинтересовался, как ему удалось остаться в живых.
– Они бросили нас с Мухаммед‑дином в темницу и обещали замучить до смерти, но ребята из нашего отряда ночью прорвались в замок, так что нам удалось спастись. До вчерашнего дня мы скрывались в лесу, но потом бунтовщики ушли – бог знает куда – и мы вернулись сюда. Шадман и двое с ним отправились за лошадьми; мы ожидали их – и тебя, брат. – Ильдерим вытер лицо, с усилием улыбнулся и обнял меня за плечо.
– А что же рани?
– Бог ниспошлет ей справедливое наказание и она вечно будет лежать на раскаленной докрасна кровати, – сказал он и сплюнул. – Она здесь, в своей цитадели, а Кала‑Хан дрессирует ее гвардию на майдане – возможно, ты слышал его рев? Рани рассылает сборщиков за налогами, чтобы увеличить свою армию. Для чего? – послушай и тебе станет смешно. Часть мятежников выбрали своим вожаком Садашео Рао из Парола. Он занял форт Карера и провозгласил себя раджой Джханси – вместо нее. – Ильдерим хрипло рассмеялся. – Говорят, что рани поклялась его распять на штыках его же сторонников – Бог даст, у нее получится. Затем она двинет силы против Кат‑Хана или против девана Орчи, чтобы бросить их к своим хорошеньким ножкам. О, эта рани – предприимчивая леди и знает, как извлечь выгоду даже из того, что мир вокруг летит кувырком. И в то же время говорят, что она рассылает британцам письма, в которых клянется в своей преданности Сиркару – сгнить бы заживо этой твари, за всю ее ложь и предательство!
– Может быть, она и останется, – заметил я, – имею в виду, лояльной. Понимаешь, я не сомневаюсь в том, что тебе говорили – но видишь ли, Ильдерим, я кое‑что о ней знаю – и поскольку довольно хорошо ее изучил, то не верю, что она приказала убивать детей – это не в ее духе. Тебе известны факты, что она присоединилась к мятежникам или поддерживала их, или могла противостоять им?
На самом деле я просто не мог представить, что рани – враг.
Ильдерим пристально посмотрел на меня и презрительно прищелкнул пальцами.
– Кровавое копье, – сказал он, – возможно ты самый храбрый наездник во всей Британской армии и Господь – свидетель, что ты не дурак, но когда дело касается женщин, ты глуп как дитя. Должно быть, ты пришпорил эту индийскую шлюху, а?
– Черт бы побрал твою грубость…
– Думаю, что да. Скажи‑ка мне, мой кровный брат, сколько женщин ты покрыл в своей жизни? – и он подмигнул своим приятелям.
– Какого черта ты имеешь в виду? – вспыхнул я.
– Так сколько? Скажи мне как старому другу.
– Сколько? Проклятье, да что тебе до этого? Ну, ладно… во‑первых, жена и… э‑э… некоторые…
– Да ладно – ты ходил налево чаще, чем мне приходилось перебираться через ручьи, – заметил этот вежливый малый, – и неужели ты верил им только потому, что они позволили тебе получить удовольствие? Только из‑за того, что они были красивы и доступны – но делало ли их это честными? Так вот, если эта рани просто очаровала тебя – ну что ж, иди прямо сейчас к воротам ее дворца и крикни: «О, любимая, впусти меня!» А я встану под стеной, чтобы потом собрать то, что от тебя останется.
Что мне было на это сказать? Конечно, смешно. Оставалась ли она лояльной британцам или нет – а я с трудом мог поверить, что нет – время было не слишком подходящее для того, чтобы это проверить, так как вся провинция просто кишела бунтовщиками. Боже милостивый, где же можно теперь найти тихое местечко в этой проклятой стране? Дели, Мирут, Джханси – сколько же гарнизонов еще осталось? Я расспрашивал Ильдерима и рассказывал ему то, что мне довелось видеть и слышать на моем пути к югу.
– Никому это не известно, – мрачно ответил он. – Но будь уверен, сипаи не разгромили всех, как они пытаются убедить в этом весь мир. Пока им удалось безнаказанно превратить в кровавое пепелище все земли между Гангом и Джамной – но даже здесь уже поговаривают о том, что британцы двинулись на Дели и отряды сагибов, которым удалось уцелеть при падении гарнизонов, рыщут в окрестностях, причем во все возрастающем количестве. Это не только военные, но и штатские сагибы. У Сиркара еще остались зубы – и гарнизоны, которые сохранили силы. Например, Канпур – всего лишь четыре дня езды отсюда. Говорят, что старый генерал Уилер стоит там с большими силами и уже потрепал армию сипаев и бадмашей. Когда Шадман приведет наших лошадей, мы двинемся туда.
– Канпур? – я почти испуганно пропищал это слово, так как оно означало путешествие еще дальше в глубь страны, охваченной жаждой мести. Однажды выбравшись оттуда, я не горел желанием снова возвращаться обратно.
– А что же еще? – спросил Ильдерим. – Более безопасного пути бегства из Джханси не существует. Дальше к югу я двигаться не решусь – там всего лишь несколько мест, где живут сагибы и нет больших гарнизонов. То же самое и на западе. Под Джамной округа тоже может пылать мятежом, но именно там живет твой народ – а теперь это и наш народ – мой и моих парней.
Я посмотрел на угрюмые лица сидящих вокруг костра людей – покрытых шрамами ветеранов множества приграничных стычек, в их грязных старых поштинах, с огромными хайберскими ножами за поясом – клянусь святым Георгом, мне действительно было бы безопаснее снова вернуться на север в их компании, чем попытаться скрыться где‑нибудь в одиночку.
То, что говорил Ильдерим, также похоже, было правдой – Канпур и другие укрепления неподалеку от крупных рек, очевидно, и будут теми точками, в которых наши генералы постараются сконцентрировать свои силы – а значит, я снова смогу принять свое собственное обличье, соскоблить эту чертову бороду, сбросить сипайские тряпки и вновь почувствовать себя цивилизованным человеком. Почему бы не придумать пока какую‑нибудь бессмыслицу насчет того, что мне пришлось исчезнуть из Джханси – например, преследуя Игнатьева или что‑нибудь подобное? Мой бог, да я смогу совершенно забыть и о нем, и о тугах. Моя миссия в Джханси – Пам, эти лепешки и предупреждения – все это сейчас лишь сухая листва, развеянная ветром, обо всем этом можно забыть из‑за урагана, который потряс Индию. Теперь никому не будет дела до того, куда я спрячусь или что буду делать. Мой дух рос с каждой минутой – когда я думал о моем первом бегстве из Джханси, то мог сказать, что ужасный опыт, полученный в Мируте, того стоил.
Вот вам другая сторона моего трусливого характера – если вас легко испугать, то вы так же быстро можете воспрянуть духом, стоит опасности миновать. Ну, конечно, она пока не совсем миновала меня, но зато я снова был среди друзей и к тому же как сказал Ильдерим, мятеж не был таким уж непреодолимым бедствием, как мне казалось. Конечно, как только британцы переведут дух, этим проклятым мятежникам останется только бежать без оглядки, а Флэши будет во всю глотку кричать: «Ату их!» – с безопасной дистанции. А ведь и меня могли зарезать вместе с остальными в Джокан‑баге – я вздрогнул от ужаса, при воспоминании о страшном рассказе Ильдерима – или сжечь живьем в Мируте вместе с Доусонами. Клянусь Юпитером, в конце концов дела обстоят не так уж плохо.
– Хорошо, – важно сказал я, – Канпур подойдет.
Разве я сознавал тогда, что этими словами практически вынес себе приговор?
Между тем я наконец‑то хорошенько выспался – ощущая себя в полной безопасности в окружении негодяев Ильдерима, и весь следующий день мы провели в развалинах храма, послав одного совара на поиски Шадман‑Хана, добывавшего для нас лошадей. Весь этот день до нас доносились звуки горнов и барабанов из долины, где армия рани готовилась к ведению собственных маленьких войн с соседями. Вечером Ильдерим рассказал, что владычице Джханси удалось собрать несколько сотен пеших воинов и несколько отрядов конных маратхи, да еще с полдюжины пушек – неплохо для начала. К тому же в то тревожное время, благодаря сокровищнице Джханси, она могла обещать регулярную плату своим солдатам, а заодно обещать им отдать на разграбление Орчу – после того как она разделается с ее деваном.
На следующее утро объявился‑таки Шадман, восторженно кудахтая от гордости за собственные успехи. Он с приятелями уже наложил лапы на шестерых лошадей, которых укрыл в чаще, в нескольких милях от города, а теперь у него созрел прекрасный план, как разжиться еще полудюжиной скакунов.
– Этой индийской шлюхе нужны кавалеристы, – ухмылялся он, – так что я просто пришел на майдан в ее лагере и предложил свои услуги. «Я могу подыскать шесть своих старых приятелей по службе Компании, которые способны проскакать до Джеханнума и обратно всего лишь за рупию в день и за долю в военной добыче, – сказал я этому безносому борову, который там у них командует кавалерией, – если вы дадите мне шесть добрых коней для них». «У нас хватает лошадей с избытком, – ответил он, – приводи своих приятелей и каждый получит пять рупий в день, карабин и расшитый чепрак в придачу». Я ударил с ним по рукам на десяти рупиях на нос – так что дайте только завтра шестерым из нас присоединиться к их кавалерии, и уже к ночи мы смоемся оттуда и встретимся с тобой, риссалдар, приведя лошадей на всех. Отважный план, не правда ли – да к тому же он обойдется этой шлюхе‑рани в шестьдесят рупий, дюжину лошадей и кучу амуниции!
Никто не выглядит столь радостным, как пуштун, замышляющий какую‑то пакость, – его приятели одобрительно похлопали Шадмана по колену и пятеро уехали с ним в тот же вечер. Ильдерим, я и оставшиеся трое подождали до вечера и пешком двинулись в район леса, где была назначена встреча. Здесь мы нашли шесть лошадей и охранявшего их совара, а около полуночи подъехал и Шадман с остальными, чуть не лопаясь от смеха. Им не только удалось увести еще шестерых лошадей, но и подрезать поджилки дюжине других, заколоть уснувшего начальника конницы и поджечь склад с фуражом – просто для того, чтобы доставить удовольствие кавалерии рани.
– Отлично, – прорычал Ильдерим, призывая их к молчанию. – Мы вернемся к этому делу, когда снова приедем в Джханси. Нам еще надо расплатиться за Джокан‑баг, не так ли, мой кровный брат?
На мгновение он сжал мое плечо, когда мы уже сидели верхом в тени деревьев, а остальные выстраивались за нами в колону по двое. В отдалении, абсолютно черные на пурпурном фоне ночного неба, вырисовывались контуры цитадели Джханси и города, простершегося у ее подножия. Ильдерим вглядывался в них блестящими глазами – я так четко помню этот момент: теплый мрак, запах индийской земли и лошадиного пота, скрип кожи и мягкий топот копыт. Я вновь подумал об ужасах Джокан‑бага – и о рани, этой прекрасной девушке, там, на своих качелях, в увешанном зеркалами дворце, с мягкими коврами и драгоценной мебелью – пытаясь убедить себя в том, что все это принадлежит одному миру.
– Одного мертвого мятежника и нескольких лошадей недостаточно, чтобы расплатиться за Скин‑сагиба и остальных, – проворчал Ильдерим. – Нужно больше, намного больше. Ну что – в Канпур? Рысью – марш!
Он говорил, что это займет не более четырех дней, но за это время мы едва успели добраться до Джамны за Хаминпуром, поскольку, по моему совету, держались в стороне от больших дорог и старались двигаться лишь мимо небольших деревушек и бедных ферм. Но даже здесь были видны следы разорения, охватившего эту землю. Мы проезжали поселки, еще дымящиеся после пожара, почерневшие руины с разбитыми стенами, трупы людей и животных, валяющихся там, где они были застрелены или разорваны на части. Несколько раз нам попадались отряды мятежников, все, как и мы, направляющиеся к северу. Это заставило меня подумать, правильный ли путь мы избрали, но я успокаивал себя, что в более многочисленной компании ехать безопаснее – пока утром четвертого дня Ильдерим не разбудил меня, кипя от ярости сообщением, что восемь человек из нашего отряда ускользнули ночью, оставив нас только с Мухаммед‑дином и Рафиком Тамваром.