Не знаю, было ли это спланировано нарочно, но его последняя фраза была прервана диким криком агонии – ужасным воем, донесшимся из‑за деревьев. Крик повторился еще раз, а затем потонул в отчаянном вопле боли – так что я почувствовал, как волосы на загривке у меня встали дыбом, а Мур едва не выпрыгнул из своих сапог.
– Что это, во имя Господа? – воскликнул он.
– Полагаю, дипломатия махараджи, – ответил я с каменным лицом, хотя внутри у меня все тряслось. – Очевидно, с кого‑то живьем сдирают кожу в нашу честь – чтобы мы могли это слышать и запомнить.
– … но если слова его высочества недостаточно, – спокойно продолжал Азимула, – он не будет возражать против того, чтобы вы забрали с собой личное оружие и… скажем, по двадцать патронов на человека? Согласитесь, что на открытом пространстве у вас будет не намного меньше преимуществ, чем за этими призрачными укреплениями. Но повторяю, джентльмены, его высочество ничего не выиграет, пойдя на обман, – даже напротив. Это просто невозможно для него, так как ударит по его политической репутации.
Я ни на грош не верил этому проклятому ублюдку, но лично сам чувствовал склонность с ним согласиться. Избавиться от британского гарнизона было важным делом, но он мог добиться этого в любом случае, даже не соблазняя возможностью свободного выхода. С другой стороны, заставив британцев спустить флаг, Нана добавил бы себе очков – хотя Азимула как мог избегал даже намекать на это, зная, что ничто более не заставило бы Уилера только усилить сопротивление.
Нана что‑то быстро заговорил на маратхи, а я пока пытался забыть об ужасном крике, обменявшись откровенным взглядом с Султаншей Адалой, – такое никогда не повредит. Азимула‑Хан дослушал Нану и снова повернулся к нам.
– Его высочество просит вас убедить генерала Уилера и добавляет, что на время, пока вы рассматриваете его щедрое предложение, он повелел своим войскам соблюдать армистицию.[159]Я лично прибуду завтра за ответом генерала Уилера.
Вот так оно и было. Мы с Муром тронулись в обратный путь через лагерь панди – и если бы мне нужны были доказательства необходимости сдачи укрепления, то я бы нашел их в сердитых взглядах этих нахмуренных смуглых лиц, на биваках и артиллерийских позициях. Возможно, они выглядели не так бодро, как в то время, когда верно служили Компании, но, клянусь Богом, их было много и нигде не было и признаков слабости или дезертирства.
Прошло довольно много времени, прежде чем мы вернулись в укрепление и доложили Уилеру о предложениях Нана‑сагиба. Генерал созвал на совет всех офицеров и мы, кто сидя, кто стоя, набились в отгороженный угол казармы, служивший ему штабом. За занавеской по‑прежнему раздавались стоны раненых и крики детей, пока мы в сотый раз перебирали аргументы «за» и «против», которые уже шепотом высказывались этим утром. Можете мне поверить, как сильно я перепугался, когда понял, что Уилер продолжает вынюхивать обман, а наши юные горячие головы просто криком кричали, ратуя против сдачи.
– Мы же продержались до сих пор, – разорялся Делафосс, – а теперь бунтовщики ослабели. Говорю вам – пошлите их ко всем чертям и – десять против одного – они снимут осаду.
Послышались одобрительные выкрики, однако Вайберт заметил:
– Но если они не снимут ее, что тогда? Через три дня в этом дьявольском месте у нас не останется в живых ни одной женщины или ребенка. Вы готовы согласиться с этим?
– А вы готовы поверить слову мятежника? – парировал Делафосс. – Пока мы удерживаем это укрепление, мы, по крайней мере, хоть как‑то сдерживаем его – так что он может все‑таки снять осаду или нам на помощь подойдет Лоуренс. Но стоит нам лишь поверить слову Нана‑сагиба и выйти из‑за вала, как мы окажемся в его власти.
– И нам придется спустить наш флаг перед кучкой бунтовщиков, – с горечью произнес Томпсон. – Как же мы вернемся домой, в Англию, и расскажем об этом?
Кто‑то крикнул «Браво!» и стал убеждать Уилера ответить Нана отказом, но старый Эварт, который настолько ослабел, что на совет его доставили на носилках, поинтересовался, что скажет Англия, если мы обречем сотни женщин и детей на смерть, продолжая бесполезную оборону пары разрушенных грязных бараков. Пожилые офицеры согласно закивали, но молодежь закричала, чтобы он замолчал и Делафосс, покраснев от раздражения, повторил свои аргументы о том, что силы Нана‑сагиба должны были ослабеть – иначе бы он не сделал своего предложения.
Уилер, который, пока они спорили, сидел, то и дело подергивая усы, посмотрел на меня и Мура.
– Вы видели их лагерь, джентльмены; каково ваше мнение о нем? Ведет ли он переговоры из‑за слабости или из‑за того, что его войска пали духом?
Я решил выждать и предоставил первым отвечать Муру. Он честно сказал, что не заметил никаких признаков падения боевого духа. Уилер угрюмо покачал головой.
– Не думаю, что Нана‑сагибу стоит доверять, – проворчал он. – Но все же… это жестокий выбор. Все мое естество, все инстинкты говорят за то, чтобы защищать нашу позицию до конца. Умереть – это мой долг, как солдата, за которого отомстит страна. Но выполнить этот долг ценой жизни наших любимых… да еще столь многих…
Он замолчал и повисла тяжелая тишина; все знали, что сын Уилера умер накануне. Наконец генерал провел ладонью по лицу и огляделся вокруг.
– Если бы мы были одни, то на все предложения врага был бы лишь один ответ. Но поскольку дело обстоит иначе, признаюсь, что я склоняюсь к тому, чтобы принять условия этого убийцы во имя спасения наших любимых и детей, хотя предчувствие говорит мне, что он попытается обмануть нас. Я…
– Простите, сэр, – спокойно сказал Мур, – но если он сделает это, мы ничего не потеряем. Потому что, если мы не поверим ему, то все равно умрем – все мы. Мы знаем это и…
– По крайней мере, мы можем умереть с честью! – воскликнул какой‑то дурак и все эти молодые идиоты разразились приветственными криками.
Тут Уилер поднял голову и я заметил, как он упрямо выпятил губу, и подумал: давай, Флэши, пробил твой час! – иначе этот старый ублюдок погубит всех нас во имя Чести и Долга. Так что я осторожно кашлянул и звякнул шпорой – это вовремя привлекло внимание генерала и он взглянул на меня.
– Вы так ничего и не сказали, Флэшмен, – заметил он, – каково ваше мнение?
Я почувствовал, что все глаза повернулись ко мне, а я все тянул время, так как видел, что Уилер на грани того, чтобы решить драться до конца, и собирался заморочить голову ему, да и остальным, чтобы уговорить на сдачу. Однако здесь нужно было сыграть тонко.
– Ну что ж, сэр, – начал я, – как и вы, я верю Нана‑сагибу не более, чем продавцу сладостей. – (Кое‑кто рассмеялся; ах, этот веселый старина Флэши со своими школьными метафорами.) – Но, как верно заметил Мур – это не имеет значения. Что касается возможной – или, как мне кажется, неизбежной – судьбы наших леди, – (тут я постарался благородно покраснеть), – и… малышей, то если мы примем предложение бунтовщиков, то они, по крайней мере, получат шанс выбраться отсюда.
– Вы – за сдачу? – напряженным голосом спросил Уилер.
– Лично я? – воскликнул я, глядя в пол. – У меня никогда не было привычки… идти против совести. Это дело чести – как кто‑то сказал сейчас. И, полагаю, что честь требует, чтобы мы сражались до последнего…
– Шабаш! – выкрикнул Делафосс. – Отлично сказано, Флэши!
– …но, знаете ли, сэр, – продолжал я, – день, когда в жертву моей чести придется принести жизнь сынишки Вайберта, матери Танстелла или дочери миссис Ньюнхем, то… – тут я поднял голову и обвел окружающие меня лица взглядом сильного, но простоватого человека, потрясенного до глубины души. От наступившей тишины едва не звенело в ушах. – Не знаю – я могу ошибаться… но я не думаю, что моя честь может стоить так дорого, а?
Это было красиво и при этом от начала и до конца – самой отъявленной ложью, которую мне когда‑либо приходилось произносить, зато для всех остальных – честных и храбрых душ, какими были эти офицеры, все звучало как чистая правда. Забавно было, что свою трусость и эгоизм я облек в такие высокопарные выражения, что мне удалось пробиться сквозь их бессмысленное упрямое преклонение перед Долгом. Никакими доводами нельзя было бы убедить их в этом, но предположить, что сохранение чести требует сдачи во имя спасения жизней женщин и детей – означало обмануть их здравый смысл.
Старый Эварт бросил последний довод:
– И заметьте, джентльмены, – он поглядел на Делафосса почти с вызовом, – что это говорит вам человек, который удерживал форт Пайпер и возглавил атаку Легкой бригады под Балаклавой.
Уилер формально вынес вопрос на голосование, но теперь его результаты были предопределены. Когда Мур и Уайтинг проголосовали за сдачу, даже самые упрямые из молодых людей вынуждены были сдаться и в течение получаса письмо с ответом Уилера, содержащее согласие на почетную капитуляцию, было уже на пути к лагерю Нана‑сагиба. [XXXI*] При этом генерал добавил условие, что мы не только сохраним свое оружие, но и возьмем с собой по шестьдесят зарядов на человека, вместо предложенных нам ранее двадцати – «так что если они решат нас обмануть, то не особенно на этом выиграют», – сказал он нам, почти в точности повторяя мысль, выраженную накануне Азимулой: «Мы с тем же успехом можем драться в открытом поле, как и в этой смертельной ловушке». Как в воду глядел.
Как видите, Уилер по‑прежнему опасался предательства, а я – нет. Скажете, я обманывал себя, но дело в том, что я действительно не видел, что Нана может выиграть, если попытается обмануть нас. Я и сейчас это говорю абсолютно честно, и если так подробно рассказываю о сдаче Канпура, так лишь потому, что это было памятное событие не только в истории мятежа, но и всей Индии. Я высказался в пользу сдачи – и, как полагаю, мой голос стал решающим – потому что я видел в этом единственный способ спасти свою шкуру. Но и помимо столь жизненно важных соображений, я по‑прежнему считаю, что сдача была оправдана по всем солдатским канонам и здравому смыслу. Можете назвать меня дураком и качать головой в свете дальнейшего развития событий – ничего не могло быть хуже продолжения обороны этого проклятого укрепления.
Какие бы сомнения ни продолжал испытывать Уилер, мало кто решился бы разделить их с ним после того, как стало известно о принятом нами решении, и Азимула вместе с Джвала Першадом прибыли к укреплению, чтобы сообщить и засвидетельствовать все начинания Нана: вьючные животные должны были прибыть на рассвете, чтобы облегчить нам путь к реке, почти в милю длиной, где нас будут ожидать лодки. Так что всю ночь в гарнизоне царила суета сборов, которые перемежались вознесением благодарения Всевышнему за счастливое избавление. Казалось, тяжелый груз спал с наших плеч; впервые за многие недели огни для приготовления пищи были разложены за пределами казарм, раненых вынесли из вонючих каморок, чтобы они могли подышать свежим воздухом и даже дети играли на валу, где мы только пару дней назад насмерть резались с сипаями. Усталые, истощенные лица озарялись улыбками, никто не обращал больше внимания на грязь с вонью и даже не думал о толпе мятежников с пушками и ружьями, стоявших лагерем всего в нескольких сотнях ярдов. Стрельба прекратилась, страх смерти ушел, мы готовились двинуться навстречу безопасности и всю ночь сквозь шум приготовлений к ночному небу поднимались звуки благодарственных молитв.
Одним из тех, кто был настроен по‑прежнему мрачно, был Ильдерим. Уилер сказал, чтобы сипаи, оставшиеся верными своей присяге и сражавшиеся на стороне британцев, под покровом темноты ускользнули из укрепления через южные ворота, так как боялся, как бы утром бунтовщики не расправились с ними, но Ильдерим не последовал этому совету. Ночью он подошел ко мне на северную сторону вала, где я покуривал сигару и радовался умиротворению своих мыслей.
– Пристало ли мне бежать, как трусу, в которого кто‑то швырнул камнем? – ворчал он. – Нет – я пойду завтра, с Уилер‑сагибом и другими вашими людьми. А чтобы любая собака из числа мятежников могла узнать меня, а специально для этого случая надену киллут, [160]– и когда пуштун подошел поближе, я увидел, что он одет в полную парадную форму офицера туземной кавалерии – белая куртка, перчатки с крагами, пуггари с длинным концом и прочее. – Это всего лишь мундир сипайского полка, который я снял с одного из тех, кого мы убили позавчера, но и этого достаточно, чтобы показать, что я солдат, – он ухмыльнулся, оскалив зубы. – И я возьму с собой все шестьдесят патронов – сделай и ты так же, мой кровный брат!
– Похоже, они нам не понадобятся, – заметил я, пожав плечами.
– Кто знает… Если тигр уже наложил свою лапу на спину козла и вдруг дружески улыбается ему… Уилер‑сагиб не доверяет Нана. А ты?
– Но ведь выбора нет, не так ли? – спросил я. – И, в конце концов, этот Нана подписался под своими обещаниями…
– Но если он нарушит их, мертвые уже не пожалуются, – сплюнул Ильдерим. – Так что говорю тебе, Флэшмен‑сагиб – возьми с собой эти шестьдесят патронов.
Я не обратил на его слова особого внимания, так как пуштуны известны своей подозрительностью, есть к тому основания или нет, а когда рассвело, было слишком много дел, чтобы терять время на размышления. Мятежники подошли при первых проблесках рассвета, ведя за собой буйволов, слонов и тележки для того, чтобы перевезти нас к реке, а перед нами стояла геркулесова задача – собрать всех в конвой. Нам нужно было перетащить две сотни раненых, а также женщин с детьми, некоторые из которых были совсем младенцами, да еще стариков, которые почти не держались на ногах после трех недель, проведенных на голодном пайке. Теперь, когда первая волна воодушевления схлынула, все чувствовали себя усталыми и павшими духом. И когда взошло солнце, оно осветило странный, кошмарный вид того, что до сих пор живет в моих воспоминаниях как серия отдельных картин – эвакуация гарнизона Канпура началась.
Я вижу эту процессию: повозки, запряженные буйволами, на которые санитары грузят окровавленные тела раненых, изможденных и исхудавших; оборванные белые женщины, сидящие в повозках или терпеливо стоящие рядом с ними, а дети, напоминающие беспризорников с Уайтчепела, цепляются за их юбки; солдаты, усталые и истощенные, в обнимку со своими мушкетами, занимающие места вдоль конвоя; красные мундиры и мрачные лица мятежников, сопровождающих нас через майдан и дальше к берегу реки, где за деревьями нас ждут лодки. Рассветный воздух казался тяжелым и густым – от тумана, подозрения и ненависти, когда Уилер, с Муром, который не отходил от него ни на шаг, стоял на валу, провожая взглядом потрепанные остатки своего войска, вытянувшиеся из укрепления и вяло ожидающие команд двигаться дальше. Все вокруг гудело шумом голосов, слышались приказы, торопливо сновали офицеры, трубили слоны, скрипели повозки, плакали дети и коршуны начинали кружить над пустеющими казармами.
Отдельные эпизоды и их участники запомнились очень живо – вот двое штатских спускают потрепанный флаг с крыши барака, бережно сворачивают его и подносят Уилеру, который принимает его с отсутствующим видом и тут же кричит: «Сержант Грейди! Все ли ушли с южной стороны вала, сержант Грейди?» Маленький мальчик с кудрявой головкой смеется и кричит: «Плоп‑плоп!», при виде того, как обделался один из слонов; его мать, озабоченная молодая женщина в измятом бальном платье (помнится, на нем были вышиты розовые бутоны), со спящим младенцем у груди, ловит мальчишку свободной рукой, а затем поправляет волосы. Группка бунтовщиков, бродящих вокруг казарм, которые пинками гонят нашего повара‑туземца, сгибающегося под грузом кастрюль. Британский рядовой в невообразимо грязном мундире, поддерживающий повисшую на нем старую мэм‑сагиб, которую он подсаживал на повозку. «Спасибо, ты хороший парень, большое тебе спасибо», – проговорила она наконец усевшись, и начала рыться в ридикюле в поисках мелочи. Четверо мятежников, сновавших взад и вперед вдоль уродливо растянувшегося конвоя, перекликаясь и что‑то ища, пока не заметили Вайберта с его семьей. Тут они подбежали к нему, крича: «О, полковник‑сагиб! Мэм‑сагиб!», и подхватили его багаж; один из них, расплывшись в улыбке и что‑то лопоча, посадил младшего сына Вайберта себе на плечи, в то время как другие нашли в фургоне место для миссис Вайберт. Вайберт был ошеломлен, а двое из мятежников просто рыдали, когда пожимали ему руку и помогали тащить его вещи. Я видел и другое – старый, огромный, как медведь, хавилдар Пятьдесят шестого полка, стоял на валу, глядя на руины казарм и слезы струились у него из глаз, стекая по белой бороде; он горестно покачал головой и, не в силах более смотреть, развернулся и пошел по майдану, продолжая рыдать.
Конечно же, большинство мятежников не были столь сентиментальны. Один хотел вырвать из рук Уайтинга мушкет, и капитан отшвырнул его с криком.
– Хочешь заполучить ружье, а? Я скорее всажу в тебя заряд, проклятая собака, если ты не поостережешься!
Панди отступили, рыча и размахивая кулаками, а другая их стая остановилась, насмешливо наблюдая, как старого полковника Эварта на носилках несут к его месту в колонне.
– Отличный парад, полковник‑сагиб, не правда ли? – загоготали они. – Хорошая выправка, а? – и мерзавцы, хохоча, сделали вид, что берут винтовки «на караул».
Мне ничуть не нравились подобные сцены, равно как и толпы панди, которые с угрожающим видом запрудили майдан. Обещания обещаниями, но мне хотелось бы быть подальше от этой толпы, так что я с облегчением вздохнул, когда Мур, спешащий куда‑то в голову колонны, выкрикнул приказ, дунул в свисток и процессия начала движение, понемногу удаляясь от укрепления и выдвигаясь в долину. Я был неподалеку от тыловой части колонны, где Вайберт принял командование над фургонами с продовольствием; панди у нас за спиной все еще копались в опустевших казармах – клянусь Богом, не много же удалось им там найти!
До реки, где нас ожидали лодки, было около мили, но мы были настолько измучены, а конвой так неуклюж и растянут, что почти целый час ушел только на то, чтобы пересечь майдан. Это был адский путь, так как бунтовщики пытались задирать нас, осыпая насмешками и оскорблениями, а наши парни отругивались в ответ. Неуклюжие фургоны то и дело останавливались, погонщики хлестали животных, а один или двое из солдат гарнизона упали в обморок, и их пришлось погрузить на повозки. Толпы туземцев все надвигались со стороны Канпура, чтоб поглазеть и поиздеваться над нами; некоторые из них, вместе с наиболее агрессивно настроенными панди, протискивались поближе, чтобы выкрикнуть насмешку нам в лицо, ударить или даже стянуть кое‑что из вещей. «Что‑то вот‑вот должно случиться», – подумал я, и действительно, как раз когда мы пытались перекатить один из фургонов с припасами через маленький белый мостик на дальней стороне майдана, где уже начинались заросли деревьев, раздался грохот выстрела, затем вскрик и снова грянули залпы.
Ездовой на моем фургоне в панике настегивал буйволов, одно колесо застряло на мосту и мы вместе с двумя штатскими пытались подтолкнуть фургон, когда подбежал Уайтинг, с мушкетом наперевес, спрашивая, что случилось. В этот самый момент один из наших капралов пулей вылетел из кустов, выкатившись прямо под колеса фургона, и вскочил на ноги с криком:
– Быстрее, сэр – идемте быстрее! Эти дьяволы убивают полковника Эварта! Они напали на него вон за теми деревьями и…
Уайтинг с проклятием прыгнул вперед, но один из мятежников, которые следили за нами на мосту, молнией метнулся ему наперерез и обхватил руками. На мгновение у меня мелькнула мысль: «О, Боже, сейчас они нас прикончат» и, похоже, капрал подумал то же самое, потому что он выхватил свой штык, но бунтовщик, схвативший Уайтинга, всего лишь хотел удержать его на месте, крича:
– Нахин, сагиб, хабадар! [161]Если ты пойдешь туда, они тебя убьют! Не надо, сагиб! Иди вперед – к реке!
Уайтинг сыпал ругательствами, пытаясь освободиться, но мятежник – огромный, чернобородый хавилдар с медалью за битву при Чилианвалле – швырнул его наземь и вырвал из рук мушкет. Уайтинг в ярости вскочил на ноги, но капрал уже все понял и ухватил его за руку.
– Он прав, сэр! Эти эти свиньи попросту сарф карот [162]вас… как они уже и поступили с полковником! Лучше пробираться к реке, как он говорит! Иначе они могут всех поубивать – и женщин с детьми тоже, сэр!
Конечно же, он был прав – и я подумал о подобном отступлении в Афганистане, когда приходилось закрывать глаза на случайные жертвы и продвигаться вперед, иначе могла разгореться битва. Думаю, Уайтинг также понял это, поскольку он повернулся к хавилдару и уже спокойнее сказал:
– Я должен посмотреть. Ты пойдешь со мной?
Этот малый ответил:
– Да, сагиб, – и они скрылись среди деревьев.
Представлялось наиболее разумным, не тратя ни минуты, спешить к реке, поэтому я сказал капралу, что должен доложить о случившемся генералу Уилеру, приказал ему проследить, чтобы фургон благополучно перекатили через мост, и бросился вперед, мимо еле тащущихся повозок, пассажиры которых озабоченно спрашивали, что же произошло. Я, спеша, пробрался среди деревьев и скоро уже смог увидеть Сутти‑Чоура‑Гат,[163]а за ней – широкий спокойный простор Ганга.
Склон у реки кишел людьми. Передние фургоны достигли пристани и наши люди как раз выбирались из них, спускаясь к урезу воды, где на мелководье качалась длинная линия неуклюжих тростниковых барок. Фургоны, находящиеся поблизости от меня, отделились от конвоя, чтобы подъехать поближе к воде, и пока все еще не знали, что делать – некоторые вышли из повозок, другие оставались сидеть на месте. Все пространство вокруг было загромождено брошенными вещами и носилками с ранеными. Группки женщин и детей ожидали, не зная куда идти дальше, а их мужья, раскрасневшись, кричали, требуя приказов на погрузку в лодки. Кто‑то орал: «Все леди и маленькие дети садятся в барки с двенадцатой по шестнадцатую!», однако никто не знал, где какая находится и даже собственного голоса нельзя было расслышать среди трубных криков слонов и гула толпы.
Везде на склонах стояли кучки панди, с ружьями и примкнутыми штыками, но они не делали ничего, чтобы помочь, а на небольшом холмике, чуть в стороне, я обнаружил группу пышно разодетых туземцев – там был Азимула‑Хан, что‑то говоривший Уилеру, который жестами указывал куда‑то в сторону барок, так что я двинулся к ним, сквозь молчаливые ряды стрелков‑панди. Когда я подошел поближе, Азимула как раз вещал:
– … но я уверяю вас, генерал, что мука уже в лодках – идите и убедитесь в этом сами. А‑а, полковник Флэшмен, доброе утро, сэр! Полагаю, что вижу вас в добром здравии. Кстати, генерал, может, попросить полковника Флэшмена проверить лодки и удостовериться в том, что все так, как я вам говорю?
Так что меня отправили вниз, на берег, и мне пришлось вброд перебираться к баркам по мелководью; это были большие посудины, с тяжелым запахом плесени, однако довольно чистые, на каждой из которых было с полдюжины полуголых смуглых гребцов и действительно, на большинстве из них находились мешки с зерном, как и говорил Азимула‑Хан. Я все соответственно доложил и затем мы начали погрузку, что попросту означало рассовывание людей по разным баркам и лодкам, перетаскивание через мелководье женщин, детей и раненых, чьи носилки при этом приходилось поднимать над головой, спотыкаясь и скользя в иле и прибрежной тине. Я сам дважды погружался с головой, но, спасибо Господу, не наглотался этой дряни – видите ли, Ганг – не та река, воду из которой можно пить. Это была дьявольская работа под адски жаркими лучами поднимающегося солнца; труднее всего было правильно разместить женщин, детей и раненых уже на барках – помнится, я с улыбкой подумал, как на руку мне сейчас мой опыт погрузки негров в трюм работорговца «Бэллиол Колледж», который я приобрел несколько лет назад. Вот как оно бывает – любые, даже необычные, знания рано или поздно могут вам пригодиться.
Клянусь Богом, грузить негров было легче. Думаю, я переправил на барки десятка два женщин (к моему счастью, ни одна из них не стоила и того, чтобы ее хоть немного потискали), вытащил из воды ребенка, который, плача, барахтался у берега и звал маму, врезал кулаком по роже одному панди, пристававшему к миссис Ньюнхем, пытаясь вырвать у нее зонтик, рявкнул на дряхлую старуху, которая отказывалась от погрузки до тех пор, пока точно не удостоверится, что предлагаемая ей барка действительно имеет 12‑й номер, («Мистер Тернер сказал, что я должна сесть именно в номер 12; в другую я не сяду!» – как будто это был пароход «Грейт Истерн»),[164]а затем мне пришлось крутиться по шею в воде, помогая заменить гнилую веревку для руля. Странно, но когда вы работаете подобным образом, потея и выбиваясь из сил, чтобы навести хоть какой‑то порядок в этом хаосе, то и думать забываете про смерть, опасность и возможность предательства – все ваши мысли крутятся вокруг того, где бы найти кусок веревки, чтобы привязать ее к перу руля или как найти саквояж, который горничная миссис Бартеншоу забыла в повозке.
Я вусмерть умаялся, когда наконец выкарабкался на берег и огляделся по сторонам. Почти всех к тому времени удалось погрузить, высокие барки лениво покачивались на маслянистой поверхности воды, и, скользя между ними, остатки утреннего тумана уплывали через широкую поверхность реки к противоположному берегу, находившемуся на расстоянии около мили, а жаркое солнце понемногу превращало воду в огромное пурпурное зеркало.
Всего лишь около пятидесяти наших людей, по большей части – из числа арьергарда, возглавляемого Вайбертом, еще оставались на истоптанном, усыпанном обломками и обрывками вещей склоне. Уилер, Мур и Вайберт стояли рядом, и когда я подошел к ним, то услышал голос Уайтинга, дрожащий от злости:
– …и он был застрелен прямо в своем паланкине, говорю вам – по крайней мере, полдюжины пуль! Ох, уж эти проклятые свиньи! – тут он ткнул сжатым кулаком в направлении храма на холме, возле которого Азимула сидел с Тантией Топи и маленькой группкой офицеров Нана‑сагиба.
Конечно же, самого Нана не было видно.
– С этим ничего не поделаешь, капитан Уайтинг! – голос Уилера был хриплым, а его измученное лицо побагровело и покрылось потом. Казалось, он был на грани обморока. – Я знаю, знаю, сэр, что это – самое отъявленное вероломство, но этого уже не изменить! Давайте возблагодарим Господа за то, что нам удалось добраться сюда – нет, нет, сэр – мы не в том положении, чтобы протестовать или пытаться наказать виновных – нам нужно торопиться вниз по реке, прежде чем случится нечто более страшное!
Уайтинг топнул ногой и выругался, но Вайберт, успокаивая, отвел его в сторону. Панди, окружавшие склон, теперь двинулись вниз, сквозь ряды брошенных фургонов, приближаясь к месту погрузки.
– Алло, Флэш, – устало проговорил Мур; как и я, он был густо покрыт грязью, а его раненая рука выскользнула из повязки. – Знаешь, они убили еще и Масси. Они вместе с Эвартом протестовали, когда панди схватили четырех наших сипаев – и расстреляли их всех…
– Как собак, прямо на обочине! – закричал Уайтинг. – Клянусь Богом, если бы у нас только была пушка! – он смахнул пот со лба, всматриваясь в панди, на склоне. – Тут он заметил меня. – Флэшмен – один из этих сипаев был пуштун – твой адъютант, тот здоровый парень в мундире хавилдара – они пристрелили его в канаве!
С минуту я ничего не мог понять и, лишь остолбенев, уставился в его красное злое лицо. «В канаве, как собаку!» – снова воскликнул он и тут меня словно ударило: он говорит мне о смерти Ильдерима. Не могу описать, что я ощутил – это не были печаль, ужас – скорее недоверие. Ильдерим не мог умереть – он казался неуязвимым, даже когда много лет назад я встретил его в Могале еще мальчишкой, одним из тех людей, которые просто брызжут жизнью. Я вспомнил его ухмыляющееся, обросшее бородой ястребиное лицо – прошло ведь всего несколько часов – «Чтобы ни одна проклятая собака не смогла бы меня с кем‑то спутать!» Он был прав – и вот он умер, но не той смертью, которой этот отважный идиот всегда хотел умереть, а просто предательски убит на обочине. «Эх ты глупый гильзайский ублюдок, – подумал я – почему же ты не сбежал из укрепления, когда это еще было возможно…»
– Идем! – Мур толкнул меня в плечо. – Мы поднимемся на борт последними. Мы… алло, а это что за черт?
Из‑за деревьев на вершине склона запел горн и чистые звуки донеслись до нас. Я посмотрел на холм и увидел, что там происходит что‑то необычное. Должно быть, я был до сих пор настолько поражен смертью Ильдерима, что мне это зрелище показалось скорее странным, нежели ужасным. Панди на склоне – а там их было не менее пары сотен – присели для стрельбы с колена, вскинули мушкеты и направили их на нас.
– Господи Иисусе… – послышался крик и тут же склон холма будто взорвался громом мушкетных выстрелов, просвистели пули и я услышал, как кто‑то рядом со мной застонал, а потом рука Мура дернула меня вниз и я, разбрызгивая жидкую грязь, шлепнулся прямо в воду. Я погрузился с головой и отчаянно замолотил руками и ногами, придя в себя только после того, как врезался головой в борт одной из барок. Надо мной кричали женщины, затем раздался отдаленный выстрел из пушки и я увидел, что узкий участок воды между мною и берегом, весь покрылся рябью от ударившей в него картечи. Я приподнялся, уцепился за планшир и с трудом подтянулся, а затем всю барку словно качнула какая‑то гигантская рука, и я снова плюхнулся в воду.