Представьте, я вполне понимал точку зрения Каннинга и лично сам полностью ее разделял. Жизнь ни одного живого существа – за исключением Элспет и нашего маленького Гавви – не была мне так дорога, как жизнь Лакшмибай, и я, не стесняясь, признавался себе в этом. Но, положа руку на сердце, я хотел бы, чтобы она спаслась безо всякого моего вмешательства, которое могло быть опасным лично для меня, так что чем дольше мне удавалось держаться подальше от Джханси, тем больше мне нравилось это местечко – ведь там мне было так хорошо.
Так что я сделал все что мог, чтобы добираться туда как можно дольше – рассчитывая на то, что все будет закончено еще до моего прибытия. Оправданием для меня могло послужить то, что двести миль, разделяющих Лакноу и Джханси, были чертовски опасными, поскольку повсюду здесь были панди и армии мятежных князей. У меня был солидный эскорт из конных пуштунов, но даже при этом мы продвигались очень осторожно, так что увидели этот мрачный форт на хмурой скале не ранее последней недели марта. Роуз к тому времени уже был здесь, бомбардируя городские укрепления из пушек, а его армия окружила стены гигантским кольцом, плотно запечатав наблюдательными постами и кавалерийскими пикетами все возможные выходы из мышеловки.
Он был хорошим солдатом, этот Роуз – такой же осторожный, как и Кэмпбелл, зато решения принимал раза в два быстрее его, и один лишь взгляд на позиции бунтовщиков говорил о том, что именно такой генерал здесь и нужен. Джханси лежал, огромный и неприступный, под лучами бронзового солнца, окруженный стенами и бастионами, а красное знамя мятежников лениво хлопало над цитаделью. Снаружи стен пыльная долина была лишена каких бы то ни было укрытий и пушки мятежников гремели в ответ нашим батареям, как бы предупреждая осаждающих, что их ждет, если они захотят подойти слишком близко. А за стенами сидело десять тысяч бунтовщиков, готовых сражаться до конца. Твердый орешек, как назвал его Кэмпбелл.
«Думаю, мы выкурим их за неделю – можете не беспокоиться», – таким был вердикт Роуза. Это был еще один шотландец (конечно же, как всегда, Индия просто кишмя кишела ими), живой, с горящими глазами и очень подвижный; я хорошо знал его еще по Крыму, где он был офицером связи в штаб‑квартире лягушатников, и наименее противным из всех этих дипломатов‑солдат. В Индии он был новичком, но вы ни за что бы об этом не догадались – с такой уверенностью он говорил и так щегольски был одет. Сказать по правде, в своих воспоминаниях мне часто трудно отличить его от Джорджа Кастера. Оба они обладали неукротимой энергией, а еще – светлыми шевелюрами, заботливо прилизанными штормом и совсем уж незатейливыми усиками. На этом сходство заканчивается. Будь Роуз с нами при Литтл‑Бигхорне, Бешеный Конь с Желчным Пузырем профукали бы свой банкет.
– Да, через неделю – это крайний срок, – повторил он и показал мне, как планирует организовать атаки с правого и левого флангов на наиболее укрепление точки позиций мятежников, которые наши канониры обкладывали калеными ядрами, чтобы не дать расслабиться пожарным командам панди. Там и здесь за стенами были видны бушевавшие в городе языки огня. – Ночной штурм по всему фронту, как только удастся пробить достаточно большие бреши в стенах, а потом… – Он резко сложил свою подзорную трубу. – Пойдет кровавая работа, раз уж панди собрались драться до последнего – так мы ее сделаем. Вопрос лишь в том, как в этой резне сохранить жизнь ее высочеству? Вы должны быть нашим оракулом в этом вопросе, ага? Как думаете, она лично может сдаться?
Я огляделся по сторонам с холмика, на котором мы стояли с ним, окруженные группой штабных офицеров. Прямо перед нами были позиции осадных пушек, установленных в окопах; земля содрогалась от их залпов, дым от выстрелов относило к нам, а канониры, как муравьи, суетились вокруг своих орудий, перезаряжая и стреляя вновь и вновь. Во все стороны, насколько видел глаз, были выдвинуты летучие отряды кавалерии – красные мундиры легких драгун, серое хаки курток хайдерабадского полка, густо припорошенное пылью. В двух милях позади нас, неподалеку от руин старых казарм, виднелись бесконечные ряды палаток пехотных бригад, терпеливо ожидающих, пока пушки сделают свою работу, пробив бреши в массивных стенах Джханси, за которыми в тучах дыма тянулись путаные улочки и теснились дома – вплоть до мрачно парящей над городом цитадели. Принцесса должна быть где‑то там, возможно, в прохладном зале для приемов или играет на террасе со своими ручными обезьянками; а может, она вместе со своими командирами и солдатами осматривает со стен огромную армию, которая готовится нахлынуть и поглотить город, превратив в руины дома и дворцы. «Мера Джханси денге най», – вспомнил я.
– Сдаться? – проговорил я. – Сомневаюсь, что она на это пойдет.
– Ну, ладно, вы ее лучше знаете.
Генерал посмотрел на меня с каким‑то особенно лукавым выражением лица, которое, как я уже успел заметить за несколько часов пребывания в его штаб‑квартире, появлялось всегда, стоило кому‑нибудь произнести ее имя. Очевидно, ее представляли этакой великолепной тигрицей в человеческом облике, которая в полуобнаженном виде расхаживает по своим роскошным апартаментам, наслаждаясь тем, как пытают отвергнутых ею любовников – о, у моего набожного поколения было весьма живое воображение, это я вам говорю! [XLIII*]
– Мы, конечно, попробуем вести переговоры, – продолжал Роуз, но, поскольку мы не можем гарантировать неприкосновенности ее последователям, лучше и не тратить зря силы. С другой стороны, может быть, она и не захочет, чтобы жители города подвергались постоянным бомбардировкам, а затем испытали все ужасы штурма, а? Я имею в виду, что, будучи женщиной… кстати, какая она?
– Это настоящая леди, – сказал я, – исключительно красивая, пользуется французскими духами, очень добра к животным, фехтует, как венгерский гусар, молится по нескольку часов ежедневно, отдыхает, раскачиваясь на шелковых качелях в зеркальной комнате, устраивает послеполуденные чаепития для других леди и развешивает преступников на солнышке за большие пальцы рук. И еще она горячая наездница.
– Боже правый! – воскликнул Роуз, уставившись на меня, а за его спиной и весь штаб выпучил глаза от изумления, облизывая губы. – Вы это серьезно говорите?
– А что насчет ее любовников, а? – поинтересовался один из штабных, потный, с бегающими глазками. – Говорят, у нее целый гарем мускулистых молоденьких самцов, которых регулярно накачивают любовными микстурами…
– Она мне об этом не рассказывала, – мягко ответил я, – а я не спрашивал. Полагаю, что и вы бы не спросили на моем месте.
– Ну, ладно, – проворчал Роуз, снова странно посмотрев на меня. – Мы должны определенно решить, что с ней делать.
Этим я и занимался на протяжении трех последовавших дней, пока пушки и восьмидюймовые мортиры продолжали грохотать, пробивая солидную брешь в южной стене и поджигая баррикады повстанцев калеными ядрами. Мы подбили большую часть ее тяжелых пушек и на 29‑е Роуз отдал окончательные приказы своим пехотным штурмовым отрядам – а мы все еще не имели твердого плана как захватить Лакшмибай невредимой. Чем больше я думал над этим, тем больше убеждался в мысли, что она и сама будет драться в рукопашную, когда наша армия прорвется ко дворцу. Теперь, после Лакноу, мне было несложно представить себе истекающие кровью тела на расшитом китайском ковре, разбитые пулями зеркала и вопящих мародеров, которые громят и рвут на куски все в этих бесценных апартаментах, кромсая саблями и штыками всех, что встает у них на пути. Господь – свидетель в этом для меня не было ничего нового, и я сам охотно прикладывал руки к подобном делам, особенно если они не представляли для меня опасности. Но это будут ее комнаты, ее собственность и я был достаточно сентиментален для того, чтобы сожалеть об этом, ведь я любил все это и был так счастлив там! Клянусь святым Георгом, должно быть, глубоко она запала мне в душу, если я даже начал жалеть ее чертову мебель…
Что же станет с ней в этом безумии крови и стали? Сколько я ни пытался, мне в голову не приходило ничего лучшего, как специально выделить взвод и приказать ему, ворвавшись во дворец, следовать прямо в покои принцессы и обеспечить ее безопасность. Клянусь Богом, по крайней мере одной мелочи – личного участия во всем этом – я любой ценой хотел избежать. Нет уж, мое дело будет принять ее и охранять уже после того, как вся резня закончится. Флэши, суровый и печальный тюремщик, строгий, но добрый, скрывающий принцессу от слишком любопытных глаз и похотливых штабных, одержимых грязными мыслями, – вот это мое! Ее нужно будет увезти отсюда, возможно, даже в Калькутту, где и решат, что с ней делать. Хорошенькое долгое путешествие – и принцесса будет благодарна видеть хоть одно дружеское лицо среди врагов – особенно если это человек, к которому она в прошлом была столь неравнодушна. Я вспомнил о павильоне и блестящем бронзовом теле, приближающемся ко мне, чувственно трепеща под звуки музыки. Ну что ж, теперь мы сможем танцевать так хоть каждую ночь в нашей личной повозке и если к прибытию в Калькутту я не похудею до двенадцати стоунов, то это будет не из‑за недостатка ночных упражнений.
Я изложил мои соображения Роузу – их первую часть, конечно, про специально выделенный взвод – прямо за обедом в его палатке, и он в ответ пожал плечами и покачал головой.
– Слишком ненадежно, – заметил сэр Хью, – нам нужно сработать решительно и наверняка прежде чем битва подойдет к ее дворцу; нужно ее захватить и вывести в безопасное место еще до этого.
– Ну, тогда клянусь жизнью, что не могу себе даже представить, как вы собираетесь это сделать! – воскликнул я. – Не можем же мы послать кого‑нибудь перед атакующим отрядом, чтобы он выкрал ее или сделал еще что‑либо в этом роде? Он и ста ярдов не пройдет по улицам Джханси, а даже если это ему и удастся, то у рани несколько сотен гвардейцев‑пуштунов, которые стерегут каждый дюйм в ее дворце.
– Нет, – задумчиво проговорил Роуз, затягиваясь своей чирутой. – Согласен, силой здесь ничего не добиться, но вот дипломатией? Как вы думаете, Листер?
Это был юный Гарри Листер, адъютант Роуза и единственный свидетель нашего разговора. За последние десять лет я встречался с ним несколько раз; он был специальным констеблем во время чартистского фарса 1848 года, когда мне пришлось взять жезл старого Моррисона и выполнять за него его гражданский долг. Тогда мы втроем – я, Гладстон и Луи Наполеон – не дали этой плебейской толпе выйти из берегов. Листер также был сообразительным малым; если бы ему повезло больше, то сейчас бы он уже стал фельдмаршалом.
– Может быть, подкуп, – если нам удастся найти подходящего среди ее офицеров? – предположил он.
– Слишком сложно, – буркнул Роуз, – и скорее всего мы просто потеряем деньги.
– Они едят ее соль, – заметил я, – вы не сможете подкупить их. – Кстати, в этом я был совсем не уверен, но мне очень хотелось прекратить этот разговор про интриги и секретные послания – слишком часто мне приходилось слышать это раньше и я прекрасно догадывался, кому в финале придется красться во вражеский лагерь – в полной темноте, с бурчащим от страха животом и вздыбленными от ужаса волосами. – Боюсь, что в конце концов мы вернемся к специально выделенному взводу, сэр. Хороший туземный офицер с ловкими джаванами…
– Это совет отчаяния, Флэшмен, – Роуз решительно покачал головой. – Нет, нам нужно выманить ее. В этом и заключается единственная возможность – штурмовать город, как мы и намеревались. Но оставить для принцессы лазейку. Если мы уберем кавалерийские пикеты от ворот Орча, бунтовщики увидят нашу слабую точку, и когда мятежная леди поймет, что ее город обречен, я буду очень удивлен, если она не попытается там прорваться. Хорошо ли индийские женщины ездят верхом?
– Она? Не хуже польского улана. Да, это может сработать, – кивнул я. – Если у рани не возникнет подозрений, что мы ее поджидаем. Но у нее крысиный нюх…
– К тому времени она наглотается слишком много порохового дыма, чтобы почувствовать что‑то еще, – доверительно сказал Роуз. – Она попытается вырваться из города, чтобы примкнуть к Тантии или к другому главарю мятежников, а мы будем поджидать ее на дороге в Орчу. Что скажете, джентльмены? – улыбаясь спросил он.
Ну что ж, меня это устраивало, хотя, по‑моему, Роуз недооценивал ее сообразительности. Но Листер согласно кивнул [XLIV*] и Роуз продолжал:
– Да, думаю мы попробуем так сделать – но только в качестве запасного варианта. Этого все еще недостаточно. Лорд Каннинг придает особо важное значение тому, чтобы рани не получила ни царапины; чтобы добиться этого, мы должны использовать все наши карты. А у нас есть козырь, который было бы глупо не использовать, несмотря на всю его ценность. – Он повернулся и указал пальцем на меня: – Вас, Флэшмен.
Я застыл со стаканом в руке и попытался скрыть охвативший страх приступом кашля.
– Я, сэр? – я тянул время, как бы пытаясь отдышаться. – Но как, сэр? Я имею в виду, что…?
– Мы не можем позволить себе пренебрегать возможностями, которые предоставляет нам то, что вы знаете эту женщину – ваше знакомство с ней. Не думаю, что существует еще какой‑нибудь белый, которому пришлось бы столь тесно общаться с принцессой – не так ли?
– Ну, не знаю, сэр…
– Мне все еще кажется, что мы сможем ее уговорить. Согласен, публичные предложения сдачи бесполезны – но личное предложение, переданное тайно, подкрепленное словом чести – моим и лорда Каннинга… это может быть совсем другим делом. Особенно если это убедительно предложит ей британский офицер, которому она может доверять. Понимаете?
Я понимал его слишком хорошо; я снова видел, как бездна страха и отчаяния вновь разверзается под моими ногами, а этот сумасшедший с горящими глазами продолжал:
– Это предложение должно убедить рани, что ее жизнь в безопасности, если она сдастся. При этом ей не обязательно сдавать Джханси – только свою собственную персону. Разве она может отказаться? Она сможет даже сохранить доверие своих сторонников – вот что! – воскликнул Роуз, хлопнув по столу. – Если принцесса согласится, она сможет воспользоваться лазейкой, которую мы предоставим ей напротив ворот Орча! Рани сможет сказать своим, что пыталась прорваться из города, но мы схватили ее сразу за стенами. Никто и не догадается, что это было заранее подстроено, кроме нее самой и нас! – Генерал расплылся в победной улыбке.
Листер встрепенулся:
– Но согласится ли она покинуть город и бросить свой народ на произвол судьбы?
Он посмотрел на меня.
– Да ладно вам! – воскликнул Роуз. – Вы же знаете, что это не европейская королева! Эти черномазые владыки и в грош не ставят своих подданных – не так ли, Флэшмен?
Я ухватился за эту мысль, словно утопающий за соломинку.
– Но эта принцесса – другое дело, сэр, – с чувством произнес я, – она не предаст свой народ – никогда.
Самое смешное, что я и сам в это верил.
Роуз растерянно посмотрел на меня.
– Я не могу в это поверить, – наконец сказал он. – Не могу. Абсолютно уверен, что вы ошибаетесь, Флэшмен, – генерал покачал головой. – Но, во всяком случае, мы ничего не теряем, если попробуем.
– Но если я пойду туда под белым флагом и потребую личной аудиенции с рани…
– Пхе! А кто тут говорит о белом флаге? Конечно же, это сразу испортит все дело – ее люди поймут – что‑то затевается. – Роуз похлопал по столу, широко усмехаясь мне и прямо‑таки раздуваясь от сознания своей сообразительности. – Разве я не говорил, вы – настоящий козырь? Вы не только хорошо знаете принцессу, вы еще и один из тех немногих людей, кто может пробраться в Джханси и предстать перед ней под видом туземца! – Он засмеялся, откинувшись на стуле. – Разве вы не проделывали это уже много раз? Ну же – уже весь мир знает про то, как вы провели Каваноу из Лакноу! Знаете, как вас теперь называют в Бомбее? Пуштун с Пэлл‑Мэлл!
Бывают времена, когда вы вдруг понимаете, что бороться уже абсолютно бесполезно. Сначала Палмерстон, затем Аутрам, а теперь вот Роуз – и это только последние в длинной череде бешеных энтузиастов, которые время от времени решают, что я – именно тот человек, который им необходим для какой‑нибудь чудовищной авантюры. Я сделал слабую попытку отвертеться, говоря, что у меня не успеет отрасти борода, но Роуз решительно отверг эту отговорку, сказав, что борода не имеет значения, налил мне бренди и начал излагать свой идиотский план.
В общих чертах он заключался в том, что уже было описано выше – я должен был убедить Лакшмибай в мудрой необходимости сдаться (чего, как я полагал, она никогда не сделает), и если она согласится, то разъяснить ей, что она должна сделать попытку прорваться через якобы неохраняемые с нашей стороны ворота Орча в тот самый момент, когда войска Роуза пойдут на приступ Джханси – это совпадение по времени, по словам генерала, было особенно важным и чем больше наша атака опередит попытку бегства принцессы, тем меньше подозрений останется у ее людей. (Я не видел, почему это так уж важно, но Роуз был одной из тех дотошных свиней, которые просто не оставляет вам шансов).
– А если она отвергнет наше предложение – а насколько я себе представляю, она так и сделает? – поинтересовался я.
– Тогда вы ни в коем случае не должны ничего говорить ей про ворота Орча, – отрезал он, – только если она согласится, вы сможете рассказать ей, как будет инсценирован ее «захват». Но если она откажется – что ж, у нее все равно останется шанс использовать последнюю лазейку для бегства, если мы ее оставим. Так что она в любом случае попадется к нам в руки, – самодовольно закончил он.
– А что будет со мной – если она откажется?
– Полагаю, – проговорил генерал, небрежно попыхивая сигарой, – что она попытается оставить вас в качестве заложника. Не думаю, что она пойдет на большее, а? В любом случае, – продолжал он, похлопывая меня по руке, – я знаю, что вы вообще не обращаете внимания на риск – я же видел вас под Балаклавой, клянусь святым Георгом! Вы слышали об этом, Листер? – воодушевленно продолжал он. – Этому красавчику недостаточно было одной атаки – вместе с Тяжелой бригадой – он пошел еще и вместе с Легкой! И, знаете ли, он к тому же расхохотался, увидев мое восхищение. Вы бы и сами живот себе надорвали от смеха, глядя на это.
Вот так оно опять и случилось: впереди ад и обратной дороги нет. Мысленно я попытался прикинуть шансы, изо всех сил сохраняя спокойное лицо и прихлебывая бренди. Станет ли Лакшмибай слушать меня? Наверное, нет; она может попробовать бежать, когда все будет потеряно, но не сдастся сама, бросив свой город погибать. Что же она тогда сделает со мной? Передо мной, как на картине, всплыло смуглое лицо рани, улыбающееся мне приоткрытыми губами, когда я в первый раз обнял и поцеловал ее среди зеркальных стен; я вспомнил павильон, нет‑нет, она не даст причинить мне вреда, если только сможет. Хотя… не она ли послала за мной этих душителей‑тугов? Нет, это был Игнатьев. И все же была ведь еще резня в Джханси – насколько сильно рани замешана в этом? Кто знает, что творится в голове у этой индийской принцессы? Может, она так же жестока и вероломна как и остальные князьки? Я не мог ответить на этот вопрос, но мне придется узнать об этом, хочу я этого или нет. Я узнаю об этом сразу, как только снова встречусь с ней лицом к лицу – и тут на мгновение я почувствовал, как в груди у меня вспыхнуло горячее желание еще раз увидеть ее. Это продолжалось всего лишь какие‑то секунды, а потом я со страху вновь взмок от пота.
Должен все же сказать насчет Хью Роуза – при всей дьявольской находчивости, проявленной им для того, чтобы придумать мне новые опасности, он также обладал и огромным талантом организатора. Ему хватило всего лишь тридцати секунд, чтобы найти решение проблемы безопасной доставки меня в Джханси – на следующий день я должен был приготовить свою маскировку, намазать кожу, чтобы придать ей смуглость и прочее, а затем ночью генерал бросит эскадрон хайдерабадской кавалерии во внезапный рейд к пролому в городской стене. Всадники пробьются через хлипкую баррикаду, которой защитники попытались загородить брешь, порубят саблями немногочисленных часовых, поднимут дьявольский шум, а затем в полном порядке отступят – оставив среди обломков некоего туземца – бадмаша, крайне подозрительного вида. Вся соль в том, что это будет полковник Флэшмен, ранее служивший в Семнадцатом уланском полку и Генеральном штабе. По словам Роуза, мне будет совсем не трудно пролежать с полчасика в укромном уголке, а затем затеряться среди защитников крепости. После этого мне останется лишь пробраться по улицам ко дворцу рани и постучать в двери как старый мореход к своей подружке.
Глядя со стороны, причем с безопасной дистанции, теперь я мог бы сказать, что этот план великолепен, но помнится, тогда я подумал, что от него могли бы затрястись поджилки и у бронзовой статуи. Однако вот дьявольская штука – что бы ни предлагали генералы, вам остается только улыбаться и поддакивать. И, нужно признаться, это срабатывает.
Я не помню конца того проклятого дня, когда я должен был ждать, натянув на себя грязные лохмотья сипайского мундира, так чтобы снова приготовиться играть свою старую роль мятежника из Третьего кавалерийского. Но я никогда не забуду последние томительные секунды, когда мы собрались позади осадных пушек в готовности к атаке. Хайдерабадские кавалеристы стояли вокруг меня во мраке, Роуз пожал мне руку, а потом кто‑то шепотом отдал приказ и началась все ускоряющаяся скачка сквозь холодную тьму и лишь похрапывание лошадей да поскрипывание кожи отмечало наше приближение к смутно виднеющейся в отдалении стене, за которой над городом поднималось багровое зарево; широкий провал бреши, в которой мерцали огоньки сторожевых костров, мы видели даже силуэты, снующие тут и там.
Вдалеке на нашем левом фланге дали залп дежурные батареи, тьму пронизали тонкие язычки огня, растаявшие в направлении части города, лежащей напротив старых казарм. Это было сделано для отвлечения внимания; я уже ощущал запах базара, доносившийся из‑за стены, а нас еще так никто и не заметил. Даже сквозь мой привычный испуг я почувствовал странную дрожь возбуждения, знакомую каждому кавалеристу, когда эскадрон в полном молчании летит сквозь тьму туда, где притаился ничего не подозревающий враг – медленно и тяжело, бум‑бум‑бум, лошади идут шагом, мы скачем бок о бок, в одной руке поводья, другая – на эфесе тускло мерцающего клинка, а слух напряженно ловит первый крик тревоги. Как часто я сам чувствовал это – и испытывал ужас: в Афганистане, в Канпуре с Роуботемом, в Пенджабе, под стенами форта Рейм, когда я скакал на русских со старым Иззатом Кутебаром и целой ордой Небесных Волков и этой прекрасной ведьмой, дочерью Ко Дали, сжимающей в темноте мою руку…
Треск винтовочного выстрела, отдаленный вопль и громовой рев риссалдара: «Эге‑ей! Эскадро‑о‑он – в атаку!» Темная масса по обе стороны словно прыгнула вперед и я тоже пришпорил своего пони, растянувшись у него на спине, пока мы преодолевали последние фарлонги до бреши. Хайдерабадцы закричали и, как фурии, бросились в атаку, за исключением четверых, которые продолжали держаться впереди по обе стороны от меня, прикрывая, словно щитом. За ними я видел дымящиеся костры в бреши – проломе в сотню ярдов шириной с рваными краями, на скорую руку перегороженному баррикадой; во тьме засверкали огоньки выстрелов и пули запели над головой, и тут же передовые всадники взлетели на гребень баррикады, размахивая саблями. Четверка моих защитников теперь крутилась среди груд битого камня и обгорелых бревен, вопя как безумные дервиши. Я заметил, как один из них зарубил панди, который бросился на него с примкнутым к мушкету штыком, а другой сцепился с огромным детиной в белом дхоти, набросившимся на него с копьем. Лошадь хайдерабадца споткнулась и упала, а я заставил своего коня вскочить на груду камня и битой штукатурки, из‑за которой выскакивали темные фигуры, и визжа растворился во мраке.
Впереди виднелся костер, от которого ко мне бежали люди, так что я дернул за поводья моего скакуна и двинулся правее, в тень. Двое хайдерабадцев по‑прежнему были рядом, отстреливаясь от наседающих панди и под их прикрытием мне удалось добраться до разрушенного дома, а лязг клинков, грохот мушкетов и вопли сражающихся слышались уже у меня за спиной. Рядом с домом были заросли кустарника. Быстро оглядевшись по сторонам, я понял, что ни один из неприятелей пока не замечает меня и аккуратно скатился с седла прямо в нечто, напоминающее навозную кучу и, тяжело дыша, залег под кустом.
Свою саблю я бросил, но за голенищем сапога у меня оставался солидный нож, а за поясом, под рубашкой – револьвер. Я отполз как можно дальше под прикрытие ветвей и замер. Послышался звук торопливых шагов – люди спешили на шум к баррикаде и еще две‑три минуты эта адская музыка с выстрелами и воплями продолжалась. Затем все стихло, чтобы опять смениться градом криков и проклятий, предположительно адресованных защитниками города нашей отступающей кавалерии. Вдогонку прозвучало несколько выстрелов и затем в этом маленьком уголке Джханси воцарился сравнительный покой. Пока все шло хорошо – но, как сказал один умный парень, долго так продолжаться не могло.
Я выждал с четверть часа, а затем выбрался из кустов и оказался на узкой аллее. Вокруг не было ни души, но за углом виднелись отблески пламени сторожевого костра, вокруг которого сидело несколько панди и еще каких‑то оборванцев; я прошел мимо них, обменявшись приветствиями и они лишь равнодушно скользнули по мне взглядами. Двумя минутами позже я уже был на базарной площади, покупая чапатти с соусом чили, и беседовал с лавочником, соглашаясь, что проклятые сагиб‑логи неспособны ни на что большее, чем на жалкую стычку у бреши, так что Джханси им никогда не взять.
Несмотря на то, что было всего три часа ночи, на улицах оказалось людно как в полдень. Везде были войска – мятежники из Двенадцатого сипайского пехотного полка, солдаты‑маратхи из армии рани, наемники‑ бхилы и всевозможный вооруженный до зубов сброд из окрестностей, в остроконечных шлемах, с длинными мечами, круглыми щитами и всевозможными ружьями – от винтовок Минье до фитильных мушкетов. Мне показалось, что в Джханси подозревают о том, что скоро наша армия пойдет на приступ и резервы выдвигаются к стенам.
На каждого солдата приходился десяток горожан и лавочники вели оживленную торговлю. Тут и там виднелись разрушенные дома и магазины, в которые попали ядра наших пушек, но среди населения не было и следа уныния, как того можно было ожидать – скорее ощущалось возбуждение и подъем – все были насторожены и громко болтали. Прошел отряд носильщиков, волоча тележку, набитую шестифунтовыми зарядами и я воспользовался случаем, заметив торговцу:
– Этого хватит, чтобы убить тысячу англичан, а, брат?
– Вполне, – согласился он, ухмыляясь. – И каждый пушечный снаряд стоит кругленькую сумму в рыночных ценах. Жизнь приходится покупать очень дорого – даже жизни англичан.
– Нет, рани заплатит за все из своей казны, – сказал я, одарив его настоящей сипайской ухмылкой.
– Хо‑хо‑хо, да вы только послушайте его! – презрительно захохотал он. – Сядь‑ка на ее корм, солдат, поглядел бы, шибко ли разжиреешь. Когда это рани платила – или любой другой кто из принцев? А для чего же существуем мы, купцы, как не для того, чтобы платить, когда большие люди ведут войны?
«То же самое говорят и наши толстосумы в Реформ‑клубе или в „Звезде и подвязке“», – подумал я, но вслух сказал:
– Говорят, сегодня ночью рани собирает в замке большой совет – это правда?
– Меня она не приглашала, – ехидно усмехнулся лавочник, – и вряд ли оставит мне свой дворец, когда захочет его покинуть. С тебя три пайсы, [180]солдат.
Я расплатился, узнав все, что мне было нужно, и пошел по улицам по направлению к форту, причем с каждым шагом мои колени дрожали все больше. Клянусь Богом, это было скользкое дело; я успокаивал себя мыслью, что каковы бы ни были ее чувства по отношению к моей стране и британской армии, ко мне она всегда относилась исключительно дружелюбно – и вряд ли она допустит жестокость по отношению к посланцу британского генерала. Тем не менее, когда я вдруг обнаружил, что стою, вглядываясь через маленькую площадь в мрачные очертания массивных дворцовых ворот, освещенных факелами, по обе стороны которых стоят огромные пуштуны ее личной гвардии в красных мундирах, мне стоило большого труда побороть жгучее желание броситься назад, затаиться в путанице улиц и появиться уже тогда, когда все будет кончено. Я поглубже нахлобучил на голову свой пуггари, так чтобы прикрыть большую часть лица, осторожно вытащил из кармана послание, тщательно составленное нами вместе с Роузом, твердой походкой подошел к часовому и потребовал вызвать начальника караула.
Тот вскоре показался, зевая и потягиваясь, и оказался не кем иным, как моим старым знакомым, который когда‑то плевал на мою тень. Я передал ему записку и сказал:
– Это лично в руки рани, и никому больше. Быстро отнеси ей письмо.
Он недоуменно переводил взгляд с письма на меня и обратно:
– Но что это, и кто ты сам такой?
– Если принцесса захочет, она скажет тебе, – небрежно бросил я, скрываясь в тени арки. – Но знай, если ты промедлишь, она снимет с плеч твою пустую голову.
Пуштун стоял, выпучив глаза и вертя письмо в руках. Похоже, оно произвело на него впечатление – с этой красной печатью, на которой был выдавлен фамильный герб Листера – иначе и быть не могло. После повторной попытки выяснить, кто я такой, которую я просто игнорировал, он почесал в затылке и важно удалился, приказав часовым не спускать с меня глаз.