– Хорошо бы, – честно признался Гош. – Ох, Сан Сеич, вы не представляете, как мне страшно.
– Всем страшно. Все боятся этого, Гоша. Посмотри на Белого, у него от одной мысли, что он может однажды вспомнить все, судороги делаются. Но ему, похоже, есть чего бояться в своем прошлом. А тебе…
– А если и мне есть чего бояться, доктор? Знаете, иногда мне кажется, что мы недаром все забыли. Мы совершили что‑то настолько чудовищное, что предпочли стереть память…
– К сожалению, нет. Вы как раз ничего не совершили. Я уверен, что это сделали не вы, а мы.
Гош обернулся к пожилому мужчине и посмотрел на него с легкой укоризной.
– Хорошо сказано, – признал он. – Мне нравится это «мы». Но только как пострадавшему. А как просто человеку… Мне, наверное, уже тридцать. Или даже больше. Не мальчик. Значит, я тоже несу часть ответственности. Это был какой‑то боевой вирус, да, Сан Сеич? Или отравляющее вещество. Нет, скорее вирус. Хотя я понятия не имею, как можно создать такую фантастическую заразу. Но, судя по всему, ее создали. А что вышло потом? Это была ошибка? Утечка? Или на нас напали?
Сан Сеич тяжело вздохнул.
– Я думаю – утечка, – сказал он. – В противном случае здесь сейчас была бы не одичавшая Россия, а вполне культурный невольничий рынок. Эта, как ты правильно сказал, зараза действует с редкой избирательностью. Ты не пробовал выделить критерии?
Гош достал сигареты и привычно сунул пачку собеседнику. Доктор так же привычно отмахнулся.
– Молодые и сильные, – промычал Гош, закуривая. – Эти придурки городские, которые меня ненавидят, они в прошлой жизни не были придурками. Это были самые что ни на есть русские яппи. Молодые профессионалы. Умные, образованные, состоявшиеся. Я это вижу по лицам. Кое‑что заметно из манер. Двигательная память сохранилась в полном объеме, и по тому, как эти люди держат нож и вилку… Моторика рассказала мне очень многое. Страшное дело, Сан Сеич. Просто страшное. Я вам скажу, кто выжил. Тот, кто был физически здоров. А кто был здоров в этой стране?
|
|
– Иммунитет, – подсказал Сан Сеич.
– Точно, иммунитет. Выжил тот, кто в последние годы хорошо питался, занимался спортом и витамины принимал. Тот, кто на момент поражения не был в запое и не жрал наркоту. Этот вирус, или как его там, выбил в первую очередь так называемые группы риска. И еще – судя по моим наблюдениям, он уничтожил непобедимую Советскую Армию.
– Российскую, – поправил Сан Сеич.
Гош невольно поежился.
– Вы не представляете, какой это был для меня шок, – признался он. – Я прочел за зиму всю периодику, которую смог найти. Хорошо, я откуда‑то знал, что самые лучшие подшивки хранятся в редакциях… Видимо, баловался‑таки журналистикой в юности. Все мои знания о России – из старых газет. На самом деле я не помню ничегошеньки. При том, что уверенно обращаюсь с современной техникой… Да, такой вот парадокс. Но кое‑какие ощущения мне удалось разбудить чтением прессы. Так что поголовная гибель непобедимой и легендарной меня не удивляет. Судя по всему, там было очень плохо с кормежкой. Я другого не понимаю… Где ваши сверстники, доктор? Простите меня, конечно, но разве может быть такое, что вы единственный на всю мою родину абсолютно здоровый взрослый человек? Ладно, Сан Сеич. Извините. Я этого не говорил.
|
|
– Ничего, Гоша… Я сам задаюсь этим вопросом каждый день. Могу спросить в ответ – а где дети? Тот подросток, которого ты видел, он ведь тоже был единственный.
– Если это вирус, – сказал Гош с тяжелым вздохом, – его придумал величайший гений. Хотел бы я посмотреть, как моя пуля разнесет его гениальную башку. Невольничий рынок, говорите? Что ж, очень похоже на правду.
– Ты можешь взять Тулу без единого выстрела, – неожиданно заявил доктор.
Гош тряхнул головой, стараясь быстрее переключиться.
– Идиот, – сказал доктор, имея в виду скорее всего свою несдержанность.
– Дайте методику! – потребовал Гош.
– Нет! – отрезал Сан Сеич.
– Дайте! – почти крикнул Гош.
– Извини, – помотал головой Сан Сеич. – Это ты виноват. Ты успел за последние дни буквально приручить меня. Ты прирожденный лидер, Гош. И именно поэтому… Извини. Я сорвался, потому что меня переполняет сострадание и желание помочь. Я не дам тебе методику.
Гош яростно зашипел и с размаху вогнал сигарету в грязь под ногами.
– Во‑первых, я ее едва‑едва нащупал, – сказал доктор извиняющимся тоном. – А во‑вторых, мне страшно подумать, что будет, если она в моей голове оформится до конца. Это будет самый жуткий инструмент порабощения за всю историю человечества. Страшнее легендарного психотронного оружия.
– У вероятного противника эта методика есть, – заметил Гош.
– Была, – поправил Сан Сеич. – Я думаю, что у вероятного противника неприятности покруче наших.
– Судя по газетам, они жили во сто крат более сыто. А газеты за годы перестройки научились не врать про заграницу.
|
|
– Это неважно, как они жили, – невесело усмехнулся Сан Сеич. – Мне трудно придумать страну, более приспособленную к выживанию в нынешних условиях, чем Россия. Средний американец, европеец, японец – раб высоких технологий. Без них он просто обречен.
– Ближний Восток, – напомнил Гош.
– Сомневаюсь. Мы сильнее всех.
– Ага… Мы сильные, мы русские, мы победим.
– Без сомнения.
– Это цитата, – сказал Гош с плохо скрываемым отвращением. – Патриотический стиль девятьсот четырнадцатого года. Проклятье, док, ну где у пострадавших кнопка, а? Сильно повышенная внушаемость? Почему тогда они меня не слушаются, прирожденного лидера? Дайте же ключ!
– Регуляторы, в седло, – напомнил Сан Сеич. – Тебя слушаются. Ты просто сам не хочешь заметить, как.
– Я убеждал «тупых». Упрашивал. Давил на них. Стрелял в них. Без толку.
– Регуляторы, в седло, – повторил Сан Сеич. – Кто такие?..
– Не скажу, – отрезал Гош, сплюнул под ноги, круто повернулся и ушел в дом.
* * *
– …и насколько я смог понять, жизнь как раз начала более или менее налаживаться, – закончил Гош. – Только вы учтите, парни, я за что купил, за то и продаю. Газеты. Обидно – я сделал неплохой конспект, целую тетрадищу исписал на девяносто шесть листов. Новейший Завет получился, мягко говоря. Всемирная история последних лет человечества. И тоже впустую. Когда «тупые» меня в лесу зажали, сами понимаете, было не до барахла. Спасибо хоть автомат с собой уволок.
– Надо же – безработица! – высказался Цыган. – Демонстрации протеста…
– Танки в городе, – напомнил Костя. – Хорошо зажили, ничего не скажешь. И сколько эта бодяга продолжалась?
– По моим прикидкам, лет пятнадцать. Мои воспоминания четко застопорились на восемьдесят седьмом году. А сейчас на дворе приблизительно две тысячи первый. Или второй.
– Значит, нам где‑то около тридцати, – резюмировал Цыган. – Обидно. Полжизни коту под хвост. Знаешь, Гоша, я тебе поначалу завидовал, а теперь прямо и не знаю. Есть такое ощущение, что я гор‑раздо счастливее тебя. Извини, конечно…
– А есть некоторые гораздо счастливее нас, – подал голос Белый.
– Это ты о ком? – спросил Цыган подозрительно. – Думаешь, найдется кто‑то и с активным сознанием, и с полным объемом памяти? Так ему вообще…
– Ты не понял, – коротко остановил его размышления Белый и отвернулся к стене.
– А‑а… – кивнул Цыган. – Ты про «тупых». Да, я не понял. Ваше мнение, Сан Сеич?
Пожилой мужчина отнял ладонь от лица. Он прикрыл глаза, как только Гош дошел в своем рассказе до начала девяностых, и так до самого конца и просидел.
– Ну, в принципе… – начал он, закашлялся и снова надолго умолк. Белый налил ему воды. Сан Сеич благодарно кивнул, сделал несколько глотков, отставил стакан в сторону и о чем‑то задумался. Объездчики и Гош безмолвно ждали. – В принципе мои выкладки подтверждаются. У Георгия память сопротивляется попыткам шагнуть дальше тринадцати‑четырнадцати лет. Как раз тот период, когда в жизни человека начинаются первые серьезные потрясения. У меня, не знаю уж почему, какой‑то мощный шок приходится на середину восьмидесятых годов, то есть мне уже было далеко за сорок… Теперь, после Гошиного рассказа, я догадываюсь, в чем дело. Я совершенно не помню этот новый мир, который на страну обрушился. А он, судя по всему, действительно обрушился. И меня, я так думаю, очень сильно придавило. Н‑да…
– А меня когда придавило в таком случае? – поинтересовался Белый довольно зло. – В день рождения?
– Расслабься, брат, – посоветовал Костя. – Вокруг полно народу, который придавило еще в утробе матери. Если судить по поведению. Ох‑ох‑ох, что ж я маленьким не сдох…
Услышав последние слова Кости, Гош нервно дернулся. Все тут же, как по команде, повернулись к нему.
– Зацепило, – резюмировал молчавший до этого Большой.
– Ребята! – сказал Костя очень строго. – Знаменитым поэтом я не был точно.
– Но кто‑то ведь был! – заметил Цыган.
– Это что, по‑твоему, стихи?
– Не стихи, а как его…
– Частушка, – подсказал Сан Сеич. – Мальчики, а не почитать ли нам на ночь вслух? Как вы думаете, осилим страниц десять Фенимора Купера?
– Вполне, – оживился Белый, встал и направился к книжному шкафу в углу гостиной. – Самая лучшая терапия после откровений нашего заморского гостя.
– Я не нарочно, – притворно обиделся Гош. – Сами уговорили.
– Не валяй дурака, – пробормотал Белый, роясь в книгах. – Ну, чем побалуемся? А может, не Купера? Надоело. Очень уж там все на нашу жизнь смахивает. Давайте полегче. Доктор Белый рекомендует что‑нибудь психотерапевтичное. И по возможности познавательное.
– Блюму Вульфовну Зейгарник, – скромно посоветовал Гош.
У Цыгана, Кости и Большого поотпадали челюсти, причем у Большого – с отчетливым хрустом.
– Чего? – не расслышал Белый.
– Есть такая роскошная книга, – объяснил Гош. – Учебное пособие. Называется «Патопсихология». А автор – Зейгарник Блюма Вульфовна.
Объездчики начали ржать. Они хохотали так, будто в жизни не слышали ничего смешнее. В принципе так оно и было. Слышать‑то они наверняка что‑то слышали, а вот помнить не могли.
– Блюма Вульфовна! – патетически возопил Цыган, воздевая руки к потолку. Задохнулся и, не в силах больше смеяться, принялся надрывно стенать.
Костя выпал из кресла. Большой ревел в три ручья. Белый вдруг резко посуровел, утерся рукавом и сказал:
– Не верю.
– Подумаешь! – надменно сказал Гош. – Людей еще и не так называли. Хорошо, когда у человека хватает сил носить такое заковыристое имечко как орден. А если тебя в детстве из‑за него как следует затравят – все, конец света. И вообще, есть куча людей, которые не в силах идентифицировать себя с собственным именем. Нестыковка, и все тут. У нас во дворе ошивались две Леси, одна из которых была Лариса, а другая вообще Ольга, и еще одна Полина, которая тоже была Ольга на самом деле. И где‑то, я точно помню, был парень, который себя называл Петя, а потом выяснилось, что он по паспорту Стас. О проблеме самоидентификации целые книги написаны.
Белый стоял к Гошу спиной, поигрывая дверцей шкафа. Остальные трое объездчиков, утирая слезы, продолжали сдавленно хихикать.
– Имена, – сообщил Белый кому‑то, кто прятался среди книг в шкафу. – И‑ме‑на, – он вытащил приглянувшийся том и взвесил его на ладони. – Поверь мне, Гош, ты ошибаешься. Нет на свете кучи людей с проблемой имени. Больше нет.
– А я?! – через силу возмутился Большой. – Думаешь, мне нравится ходить в Больших?
– А ты что, Мелкий, что ли?! – прохохотал Цыган.
– Вот как дам сейчас! По шее!
Белый нашел силы оторваться от шкафа и повернуться к гостиной лицом. Оказалось, это лицо совсем не веселое.
– Знаешь, Гош, – сказал он негромко. – Знаешь, чего я боюсь давно и упорно? С того момента, как тебя увидел. Нет, ты ни в чем не виноват, конечно. Но как бы ты не принес в этот дом беду.
– Эй, Регуляторы! – позвал вдруг Костя. – А куда это Сан Сеич исчез?
– Плачет на заднем дворе, – сказал Гош очень жестко. Он сидел, неестественно выпрямившись, уперев руки в бока, и глазами ел Белого.
– Не придуривайся! – рыкнул на него Белый. – Тебе же снизили агрессию, разве нет? И подняли критику. Знаешь, чего тебе не хватает? Попроси Сан Сеича, чтобы на завтрашнем сеансе немножко опустил тебе самооценку. Понял?! Никто тебя не обижал, ты! И не собирался даже! Я просто честно сказал!.. И теперь ты знаешь, что я думаю! Не о тебе, ясно?! Не‑о‑те‑бе! А обо всей этой безумной жизни!
– А я, значит, самое плохое, что в этой жизни есть, – негромко, но с угрозой заметил Гош.
– Нет, друг мой Гошка, ты не самое плохое. Но ты самое опасное.
– Да почему же?! – искренне расстроился Гош. Видно было, что он уже не злится, а именно расстраивается. Только очень уж агрессивно это у него получалось.
– Потому что мы живем этой жизнью, – объяснил Белый, тоже немного успокаиваясь. – А ты в нее играешь. Балуешься. Ты уверен, что она пройдет, как сон. И значит, можно пока немного развлечься. Заодно – поиграть на нервах четверых молодых идиотов и одного старого дурака… А я тебе говорю – не пройдет эта жизнь! И она еще тебя поставит на четвереньки, может, даже похуже, чем нас. Это я так… Не пугаю. Даже и в мыслях нет. Я просто очень хочу, чтобы ты очнулся по‑настоящему. Так, как мы.
– Жизнь есть сон, – ухмыльнулся Гош. – Кальдерон. Н‑да. Я в нокауте.
– Пирамидон, – срифмовал Цыган. – Что такое?
В наступившей тишине раздался характерный клацающий звук. Четверо обернулись на него резко, как ужаленные. Костя ловко провернул свой «макаров» на пальце и убрал его в плечевую кобуру.
– Сдурел?! – в глубоком изумлении спросил Белый.
– Я в потолок собирался, – объяснил Костя. – В случае чего. Так, для отрезвляющего эффекта.
– Если ты в прошлой жизни действительно воевал, – сообщил Белый, – то армию твою били все, кому не лень.
– Остынь, а? – попросил Костя. – Ты бы себя видел минуту назад. Я думал, сейчас на самом деле война начнется.
– Ни малейшего шанса, – отрезал Белый. – Я себя контролирую. Я просто за Сан Сеича обиделся.
– Почему? – удивился Костя. – Мало ли, зачем он ушел… Может, еще вернется.
– Пирамидон – это таблетки, – вступил Гош невпопад, но примирительным тоном. – Кажется, анальгетик, то есть от боли. По‑моему, конкретно от головной. А Кальдерон – это такой очень древний европейский автор, прославившийся небольшой пьесой с символическим названием «Жизнь есть сон». Вот. Если кто‑то хочет послушать лекцию про анальгетики – милости прошу. Ну и что, мне теперь застрелиться? Белый, ну как ты не можешь понять…
– Блюма Вульфовна, – попросил Белый, – заткните фонтан. Хотя бы на время. Ну зачем ты это сказал, дурачина? Ты что, забыл, кто такой Сан Сеич? Или ты нарочно – проверить хотел?
Гош на секунду задумался, потом отчего‑то через плечо глянул в сторону двери, за которой исчез пожилой мужчина. И вздохнул. Подумал о том, что вздыхает теперь ежеминутно – столько поводов для этого находится.
– Само вырвалось, – признался Гош. – У меня всегда само вырывается. У тебя – нет, что ли?
– У меня и не такое вырывается. А ты бы мог все‑таки хоть немного думать, прежде чем молоть языком.
– Да, может, он этой книги в принципе не читал!
– Это учебник‑то? «Психопатология»?
– Не так. «Патопсихология». М‑да. Нехорошо получилось. Вот обида, я ведь на самом‑то деле хотел вам про Евлампия Феофилактовича Говно рассказать…
Объездчики коротко хохотнули, но как‑то уже без огонька. То ли Евлампий Говно показался им персонажем менее ярким, чем Блюма Вульфовна, то ли просто разговор подобрался слишком близко к тому, что составляло главную проблему каждого из них.
Кроме Георгия Дымова, который, похоже, с именем своим уже свыкся.
* * *
На утренней дойке заспанный Гош работал вяло. Но на вечерней проявил усердие и неожиданно почти догнал объездчиков.
– Немного еще подучишься и обставишь любого из нас, – заверил его Цыган. – И не забывай, что старый опытный цыганский дояр всегда готов с тобой поделиться секретами мастерства. Всего за десять баксов. Молодец, Гошка. Умелые руки… – За последние два слова он запнулся языком, и на лице его неожиданно заиграла улыбка совсем другого толка. – Слушайте, Регуляторы! – повернулся он к объездчикам, переливающим молоко из ведер в бидоны. – Мы, конечно, не настоящие индейцы, а даже совсем наоборот. Но! Что нам стоит учинить набег на близлежащие вигвамы и умыкнуть себе по хорошенькой скво?
Большой от неожиданности чуть не уронил ведро.
– Цыган, – сказал он. – Ты не Цыган. Ты Чингачгук. Ты мудр, как Великий Змей.
– Ага, как гадюка, – ехидно поддакнул ему Костя. – А пулю в голову не хочешь?
– За что? – удивился Большой.
– Где ты ее возьмешь, эту скво, так, чтобы без кровопролития? Да с тобой еще и не каждая пойдет…
– Это почему же? – на этот раз Большой даже обиделся. Ведро нехорошо задрожало в его могучей лапе.
– Потому что ты – не‑нор‑маль‑ный! – объяснил Костя.
Большой выразительно сплюнул под ноги и снова занялся молоком.
– Забыл, – признался он. – Каждую ночь девчонки снятся. Какие – непонятно. Но очень хорошие.
– От души соболезную. Нереально это, брат.
– Если правильно себя повести, – сказал Цыган, – можно сойти и за нормального.
– Это на первые десять минут, – помотал головой Костя. – А потом обязательно что‑нибудь не то брякнешь или посмотришь как‑нибудь не так…
– За десять минут управиться можно, – мечтательно проворковал Цыган.
– Их всех давно поделили, – сказал Костя. – Держат на коротком поводке. Как ты с ней познакомишься, хотя бы и на десять минут? На квартиру же не зайдешь – братва рога отвинтит. Рынок? Тоже сомнительно. А нас к тому же, с нашими безумными рожами, вся Тула знает.
– Зачем нам Тула? – не унимался Цыган. – К чему нам этот злобный городишко? Надо пошарить по тем местам, где мы еще не успели засветиться. Регуляторы! Даешь экспедицию! Разведку боем! По «белым пятнам» на карте родины!
– Новомосковск! – оживился Большой. – Заодно упрем трейлер стирального порошка!
– Кровь с простыней отстирывать!!! – взревел Цыган.
– Почему кровь? – не понял Костя.
– Георгий! – потребовал Цыган. – А ну‑ка, закати Регуляторам лекцию о женской физиологии! По десять баксов с носа.
– А‑а… – Костя слегка порозовел лицом. – По‑моему, я об этом что‑то помню.
– Я тоже, – признался Большой. – Но мало.
Гош поднялся с низкой скамеечки, на которой до этого сидел, и зачем‑то пнул ее сапогом, чуть не опрокинув заодно полное молока ведро. Пестрая корова неодобрительно переступила с ноги на ногу.
– Ты чего? – спросил Цыган. – Я что‑то не то сказал?
– Да нет, – соврал Гош. – Так, промелькнуло… Ерунда. Левая передняя, правая задняя, правая передняя, левая задняя… Или наоборот, с правой?..
– Это уже не женская физиология, – заметил Костя. – Так, кто у нас здесь главный по навозу? Опять я?
– В такой последовательности четвероногие перебирают лапами, – сообщил Гош, уходя в глубь коровника, будто бы за вилами. Цыган подобрал его ведро и понес к бидонам. На полпути он оглянулся. Плечи у Гоша были неестественно опущены.
– Вспомнил что‑то, – заговорщически прошептал Цыган объездчикам. – Про баб.
– Эй, Регуляторы! – крикнул из‑за ворот Белый. – Вы там заснули? Помогите мне с этой косилкой, а?! Рук не хватает!
– Между прочим, кого в косилку запряжем? – вспомнил о животрепещущем вопросе Цыган.
– Тебя, – сказал Костя. – Чтобы о бабах поменьше думал.
В дальнем углу коровника Гош рассматривал свои руки. Пальцы дрожали. Не от усталости, нет – от внезапно пришедшей и очень сильно ударившей по нервам догадки, что на одном из них могло сверкать золотом кольцо. И не только у него.
Он понимал, что ему не может, не должно быть так больно от этой мысли. Как складывалась его личная жизнь, он совершенно не представлял. Более того, казалось, что это в каком‑то смысле удача – не помнить такого. Но все равно ему отчего‑то стало вдруг нехорошо.
* * *
– Подгоняй свой грузовик, – сказал Цыган Большому. Тот презрительно хмыкнул. Гош успел рассказать ему, какая это заслуженная машина – «Дефендер», и даже извиниться за испорченное колесо. Этой запаской, расположенной на капоте, Большой отчего‑то страшно гордился. Видимо, ему казалось, что у настоящей машины она должна находиться именно там. Иногда в Большом прорывалось обостренное и довольно своеобразное понимание эстетики. А колесо на капоте действительно сглаживало рубленые черты передка «Лендровера», делая машину чем‑то похожей на самого Большого с его слегка оплывшей, но внушительной мускулатурой.
А еще Большой в свободное время любил забраться в какой‑нибудь живописный уголок подальше от фермы и немного постоять там, оглядывая пейзаж. Объездчики к нему с расспросами не приставали, странности в поведении людей они вполне разумно полагали отголосками прошлой жизни и попытками что‑то вспомнить. Гош поначалу тоже старался не замечать, как Большой смотрит на вещи. Но вскоре не удержался, начал думать и сопоставлять, и ему пришла на ум неожиданная догадка. Конечно, чтобы ее проверить, нужно было выбраться в город и основательно там покопаться. Гош подозревал, чего именно Большому не хватает. И дал себе зарок обязательно достать ему это нечто.
«Дефендер» задним ходом закатился во двор, в него зашвырнули тюк с мясом и бидоны с молоком.
– А мне с вами?.. – спросил осторожно Гош.
– И не думай, – помотал головой Цыган. – Нас они еще как‑то терпят, а вот ты для них, братишка, хуже керосину. И потом, мы же тебя грохнули, ты что, забыл?
– Это вы поспешили, – заметил Гош. – Сказали бы лучше, что на цепь посадили и занимаетесь моим перевоспитанием… Вы этим враньем на себя же беду накличете. Сунется на ферму какой‑нибудь тульский пахан, а тут я гуляю собственной персоной… Он вам покажет, что такое врагов народа укрывать.
– А ты спрячешься, – сказал Цыган очень строго. – Понял?
Гош неодобрительно фыркнул.
– У тебя приклад скоро отвалится, так ты его напильником изрезал, – пообещал Костя, издали прислушивавшийся к разговору. – Мало тебе, что ли? Снова пострелять охота?
– Нет, – сказал Гош, и в голосе его прорезалось что‑то похожее на смущение. – Больше уже нет. Просто…
– Значит, спрячешься, – повторил Цыган.
– Нужно что‑то со всем этим делать, – хмуро пробормотал Гош, сунул руки в карманы и убрел к дому.
– С чем делать? – спросил Большой у Цыгана.
– Да со всем этим, – Цыган кивнул на заваленные данью внутренности «Лендровера» и с неожиданной злостью захлопнул дверцу. – Правильно говорит. Надоело. Действительно, почему мы должны городским оброк платить, как русские монголо‑татарам?!
– Потому что мы русские, – объяснил Белый, показываясь в дверях мастерской и направляясь к машине. На ходу он обтирал руки какой‑то ветошью. – И русским позарез нужна бочка солярки. А эти козлы только монголо‑татар к кранику и подпускают. Вот так‑то, брат. Хочешь остаться без электричества? Нет проблем. На леднике молоко не скиснет. Но учти, керосин весь тоже у них. Будешь корову при лучине доить, как в каменном веке?
– Крепостное право обречено, – гордо заявил Цыган. Объездчики только что прикончили учебник истории и теперь вовсю старались перещеголять друг друга вновь обретенной эрудицией. – Рано или поздно мы все равно начнем с ним бороться. Но готовиться к революции лучше загодя. Вот я и говорю – надоело…
– И вообще, – заметил Костя, – сдается мне, что мы на ранчо засиделись. Не пора ли объявить крестовый поход за справедливость, а, Регуляторы? Заодно и мир повидаем. Где моя звезда помощника шерифа?
– А Сан Сеич? – удивился Большой.
– С собой возьмем! Будет в обозе винчестеры заряжать…
Белый подошел к Косте вплотную и посмотрел ему в глаза. Костя сначала пыжился и таращился, но потом все равно отвел взгляд.
– Кто минуту назад Гошку стыдил? – напомнил Белый. – Я?
– Ему надо, – пробормотал Костя. – Сан Сеич говорит, ему надо время от времени напоминать, какой он был. Так ему больнее, но ему же и лучше.
– А тебе?
– А что мне?..
– У тебя у самого на прикладе сколько запилов?
– Я не пижон, – Костя ухмыльнулся одной стороной рта. – Мне это ни к чему.
– Ах, не пижон… Тогда кто ты, если хочешь воевать с этими детьми?
– Да почему воевать?! Просто отвадить. Показать, кто здесь старший.
– Они еще опомнятся, – мягко сказал Белый. – Потерпи. Мы все терпим. Нужно подождать еще немного, и они начнут вспоминать. А когда восстановят личности, мы же еще их и утешать будем. Вот когда придет наше время. Мы будем нужны позарез, Костя. Мы будем учить их жить по новой. Впереди очень много работы, старик. Только дождись.
– Сколько?
– Откуда ж я знаю… Год. Полтора.
– А сколько уже прошло времени?
– Сам знаешь. Больше года.
– Белый, – сказал Костя с такой интонацией, будто втолковывал малышу, – очнись. Не будет нашего времени. Они не проснутся. Никогда.
Белый пожевал губу, коротко глянул на притихших Цыгана и Большого и задумчиво произнес:
– Тогда… Тогда нам тем более нужно оставаться здесь. Будущее за теми, у кого в руках хозяйство.
– Всю жизнь предлагаешь на бандитов горбатиться? – подал голос Цыган.
– Не обязательно. Мы будем искать. Мы еще найдем таких же, как мы. Сколотим крепкое поселение. И нормально заживем.
– Ты действительно очнись, а? Помнишь, Гошка сказал, куда подевались большие собаки? Их точно отстреляли. Понял, о чем я? Таких, как мы, больше нет.
– Должны быть, – убежденно сказал Белый. – Ладно, закрываем диспут. Берите стволы, поехали к монголо‑татарам… Чтоб они все передохли!
* * *
Объездчиков тормознули неподалеку от загородной бензоколонки. Там ни с того ни с сего из легкой заставы образовался настоящий блокпост – строительные конструкции поперек дороги и бронетранспортер. Лица у сидевших на броне парней оказались знакомые, но повадки резко отличались от тех, что были еще на прошлой неделе.
– Разгружай здесь! – скомандовали объездчикам. Те хмуро вытащили из машины добро и остановились в нерешительности.
– И отваливай! – раздалась новая команда.
– Нам в город нужно, – сказал Белый. – Выменять кое‑что.
– В город нельзя.
– Ну хоть до колонки, может, там осталось. У нас солярка на исходе.
– Нельзя.
– А кому можно? Вы что, рынок закрыли?
– На рынок только по пропуску.
– Чего? – изумился Белый.
– Во, – сказал один из сидящих на броне, вытаскивая из‑за пазухи маленький кусочек голубой пластмассы. Белый присмотрелся. На карточке была надпись латиницей «VISA», которую Белый прочесть не смог, хотя она и показалась ему смутно знакомой. В углу карточки переливалась объемная картинка с изображением то ли птицы, то ли еще чего‑то с крыльями.
– Привезешь столько же, – охранник показал на сваленный в кучу провиант, – дадим пропуск. Но он только до рынка. По центру кататься нельзя. И вообще по городу нельзя. Вот… – Охранник умолк, отдуваясь. Похоже, тирада далась ему с большим трудом. Он и этот‑то набор слов выговорил на одном дыхании, как зазубренный урок.
– Сунешься без пропуска, для первого раза отберем машину, – добавил второй и для вящей убедительности треснул прикладом по башне. Та, словно живая, шевельнула стволами в ответ.
– И кто же эти пропуска выдумал? – тоскливо спросил Белый. Хотел добавить что‑нибудь обидное, но благоразумно промолчал. «Тупые» от любой колкости взрывались мгновенно.
– Главный, – коротко ответили ему.
Белый залез в машину. Объездчики последовали его примеру, взгляды у них были острее бритвы. Большой, злобно сопя, развернул автомобиль, стараясь не глядеть в сторону охраны. Та довольно ухмылялась.
– Я насчитал шестерых, – негромко сказал Костя. – Кто больше?
– Шестеро, – кивнул Белый. – И минимум один в башне.
– Застава стоит бездарно, – Костя оглянулся на удаляющийся блокпост. – Налетать и трепать… Сколько влезет. Гоняться за нами на «бэтээре» они не рискнут.
– Они‑то как раз и рискнут. Они же «тупые», Костя.
– Хоть бы ящиков с песком на него понавешали, идиоты. Все‑таки подобие активной брони. Один гранатомет…
– Как ты это говоришь, старый… «Сдается мне, что в прошлой жизни я воевал»? Что такое активная броня, ты, Кутузов?
– Честно говоря, не знаю. Но ящики с песком – это вроде нее.
– А ведь перекрыли они нам кислород, братцы, – сказал невесело Цыган.
– Застава обходится элементарно.
– И что с того? Являешься ты на рынок без этого их пропуска, и тут‑то начинается самое интересное.
– Н‑да, ситуация.
– Что делать будем, мужики?
Большой, до этого момента весь сосредоточившийся на дороге – наверное, чтобы не орать от злости, – неожиданно высказался:
– А Гошка‑то прав. Что‑то надо делать.