Успев как раз вовремя, прежде чем с востока налетел зефир, «Фарфарер» вошел в гавань, и люди на его борту тотчас заметили, что она буквально окружена палатками. Значит, судно пришло в самое удобное время, когда большинство обитателей этих мест, как альбанов, так и тунитов, собралось в гавани, чтобы пообщаться и уладить торговые дела.
Ранним утром на рассвете 23 июля 1995 г. теплоход «Алла Тарасова» обогнул южную оконечность полуострова Каумаджет и вошел в бухту Окак. Штурвальный уверенной рукой направил судно в гавань острова Окак. Солнце еще только всходило над пиками Каумаджета, когда тяжелый якорь корабля, гремя цепью, с плеском рухнул в воду. А через час с небольшим пассажиры, перебравшись на борт целой флотилии надувных лодок «Зодиак», направились прямо к берегу.
Мы с Клэр были на борту передовой лодки. На берег мы вышли следом за руководителем археологической экспедиции, крепким канадцем шотландского происхождения, который на прошлой неделе выполнял роль нашего гида чуть ли не на всех старинных стоянках тунитов, которые ему довелось раскопать вдоль северного побережья Лабрадора.
И вот теперь Каллум Томсон (так звали нашего ментора) подвел нас к песчаной отмели высотой добрых десять футов, которая находилась прямо на высоком, срезанном в давние времена берегу. Берег этот густо зарос карликовыми березками, среди которых еще издали виднелись два или три десятка покосившихся деревянных крестов, накренившихся буквально во все стороны. Мы решили, что перед нами, по всей видимости, кладбище миссии моравских братьев, которая вела проповедь среди инуитов, но затем ее деятельность полностью прекратилась в 1919 г., когда все ее члены умерли от гриппа[100].
|
|
Было совершенно очевидно, что моравские братья-миссионеры являлись отнюдь не первыми, кто догадался воспользоваться столь редким участком на побережье гавани, участком, который на много миль вокруг служит единственным подходящим местом для захоронений. Вся площадь возвышенного участка берега была окружена древними кругами для палаток, впадинами от просевших землянок и симметрично расположенными кучками булыжников. Эти следы жилищ перемежались с густыми зарослями дудника[101]. Совершенно ясно, что это место исстари было излюбленным местом для жилья.
Мы сделали всего несколько шагов, как Каллум жестом остановил нас и подозвал меня. Он указал рукой на землю у своих ног.
— Возможно, это один из фундаментов тех самых длинных домов, о которых вы упоминали.
Поначалу было трудно понять, шутит он или говорит всерьез. Дело в том, что темы о домах, крышами которым служили опрокинутые лодки, я касался несколько дней назад в нашей беседе, заметив, между прочим, что меня нисколько не удивило бы, если бы следы таких построек были найдены и на берегах залива Окак Бэй.
И вот я неожиданно для себя оказался на краю впадины, размеры и очертания которой весьма и весьма напоминали контуры большинства фундаментов домов-лодок, разбросанных по многим прибрежным районам на востоке Канадской Арктики. Длина ее составляла примерно пятьдесят футов (естественно, рулетки у нас при себе не оказалось), а ширина — около восемнадцати. Стены, которые явно были сложены из дерна, а не из торфа и камней, давным-давно сгнили и просели, и от них остались бугорки высотой в несколько дюймов.
|
|
Каллум смерил меня сардоническим взглядом, словно говоря: «Вот вам ваше детище», а затем, обернувшись, направился на поиски развалин миссии.
Что до меня, то больше ничего интересного для меня здесь не было. Лопаты у меня не было, да и подобная акция противоречила бы всем правилам археологических раскопок, согласно которым их нельзя проводить без разрешения. Самое большее, что я мог извлечь для себя из этой загадочной впадины, — это то, что она выглядела именно так, как этого и можно было ожидать.
Хотя возвышенный участок берега позади этой первой впадины довольно густо порос почти непроходимыми зарослями карликового березняка, я решил продолжить свои поиски и вскоре обнаружил вторую впадину. Растительность здесь оказалась настолько густой, что главным инструментом исследования служили мои собственные ноги, но мне все же удалось установить, что пропорции впадины и здесь были практически такими же.
Проплутав битый час под мелким холодным дождем, я пытался понять, какой же смысл несет в себе эта двойная находка. Я обратил внимание, что обе стоянки находились на высоте не более двенадцати футов над наивысшим уровнем воды при приливе и на расстоянии не более сорока футов от кромки берега. У меня сложилось впечатление, что подходы к впадинам со стороны берега были расчищены от валунов и булыжников, громоздившихся на берегу, так что получилось достаточно ровное место для втаскивания ладьи на берег или, наоборот, для спуска ее на воду прямо под предполагаемыми длинными домами.
|
|
Обшарив все вокруг, я так и не смог найти ничего интересного, способного пролить дополнительный свет на эту находку. В этот момент с борта «Аллы Тарасовой» донесся протяжный призывный гудок, и мы поспешили в свой «Зодиак». Едва мы взошли на борт, как теплоход поднял якорь и покинул гавань.
В тот же вечер я обратился к Каллуму:
— А вы что скажете об этих впадинах? Как по-вашему, кто и зачем мог их устроить здесь?
Он на какое-то время задумался, словно тщательно взвешивая каждое слово.
— Да, они и впрямь не похожи на дело рук моравских миссионеров. Было бы удивительно, если бы кому-то вздумалось устроить нечто подобное на кладбище. На первый взгляд эти объекты не похожи на сооружения Дорсетской культуры, культур Туле, инуитов или неких архаических народов моря. Видите ли, Фарли, здесь мы имеем дело с уймой вопросов, ответа на которые нет. Нет, пока мы не получим разрешение на проведение раскопок. И тогда я буду просто счастлив доложить вам, кто же были виновники этой загадки[102].
Когда «Фарфарер» вошел в гавань Окака, ветер почти сразу же утих. Вскоре корабль был окружен плотным кольцом небольших лодок, на которых сидели мускулистые гребцы. Подхватив концы, сброшенные с борта, они аккуратно подвели корабль к самой кромке воды, где его вытащили на берег по соседству с неплохим судном местной постройки, правда, куда более скромных размеров.
Команда высадилась на берег прямо напротив двух невысоких длинных домов, над низкими, устланными торфом крышами которых вились сизые струйки дымка. Ноздри людей с «Фарфарера» с жадностью ловили этот запах, ибо приятный аромат еловых дров был редкостью, диковинкой, наслаждаться которой дома, в их безлесных землях, им приходилось крайне редко.
Хозяева оказали гостям самый радушный прием, поскольку суда, курсировавшие между Кроной и землями на западе, очень редко заглядывали в Окак. Капитана «Фарфарера» тут же засыпали вопросами о том, зачем и почему он со своими людьми забрался так далеко на юг.
— Мы слышали немало историй о внутреннем море, где полным-полно секачей. Быть может, это всего лишь тунитская легенда, но мы все же решили отправиться и поглядеть, как обстоят дела. Так мы и очутились здесь.
Это признание порадовало далеко не всех хозяев, так как, пока земли на юге не были открыты для всех, они считали их своим владением и берегли для себя. Однако добытчики «валюты», владельцы судна, лежавшего на берегу рядом с «Фарфарером», встретили это известие с энтузиазмом. Они пояснили, что им самим давно не терпится совершить плавание на юг, но их останавливает одно: в той части света, как принято считать, господствуют лесные люди — инну.
— К тому же корабль наш очень невелик, — пояснил капитан местного судна. — Он слишком мал, чтобы на нем мог поместиться отряд воинов, способных дать отпор «лесным» людям, если те вздумают напасть на нас. — Тут капитан сделал небольшую паузу и поглядел на «Фарфарер». — Зато ваш корабль — хоть куда… он вполне мог бы взять на борт дюжину-другую крепких вооруженных мужчин. А имея целых два судна, нам будет нечего бояться. Что вы скажете на предложение отправиться на юг вместе?
Это и впрямь было заманчивое предложение.
Двое молодых тунитов, которые прошлым летом прибыли откуда-то с юга, с готовностью выразили согласие быть проводниками. Капитан «Фарфарера» обстоятельно расспросил их о жизни и быте в их стране. Они рассказали ему, что живут у западного побережья острова, который настолько огромен, что лишь немногим удалось обойти его из конца в конец. По их словам, остров этот отделен от материка, лежащего на севере, проливом с очень быстрым течением, и пролив этот и ведет во внутреннее море. Туниты добавили, что они вынуждены делить остров с лесными людьми, но тут же поспешили уверить добытчиков «валюты», что лесные люди, или инну, — народ мирный и что с ними вполне можно ужиться.
В ответ на вопрос о том, почему туниты предпочли жить на землях, лежащих так далеко к югу от их сородичей и не имеющих ничего общего с их родной тундрой, они отвечали, что это объясняется тем, что внутреннее море буквально кишит несметными стадами тюленей и прочих морских зверей, в том числе и моржей, и что если уж капитан хочет все знать, то они, туниты, — в первую очередь Люди Тюленя.
Так началась подготовка к совместному походу, и через каких-нибудь несколько дней оба корабля были снаряжены и снабжены всем необходимым для плавания на юг.
Часть третья
АЛЬБА НА ЗАПАДЕ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
ВЕЛИКИИ ОСТРОВ
НЬЮФАУНДЛЕНД ВЫГЛЯДИТ МОГУЧЕЙ ГРАНИТНОЙ ПРЕГРАДОЙ, возведенной в устье залива Св. Лаврентия. Вчетверо превосходя по площади Исландию, вдвое — Шотландию и Англию, вместе взятые, и не уступая по размерам штату Калифорния, остров этот, образно говоря, обращен спиной к Северной Америке. Выдаваясь в воды Атлантики на шестьсот миль дальше, чем Галифакс, и примерно на тысячу двести миль дальше, чем Нью-Йорк,
Ньюфаундленд является самой крайней восточной точкой Американского континента.
Во время последнего ледникового периода остров оказался во власти тиранов — ледников, которые уничтожили на нем растительность и плодородные почвы, оставив на его поверхности поистине титанические борозды. Когда же льды понемногу начали таять и на острове образовалось множество озер и речек, жизнь медленно, с огромным трудом возвращалась на эти земли, понемногу нарастая, как плоть на голых костях. И хотя сам ледник отступил далеко на север, его студеное присутствие все же чувствовалось. В водах Ледовитого океана протекала (и сейчас протекает) настоящая океанская река, несущая холод берегам Лабрадора и восточного Ньюфаундленда. Зимой и в начале весны она несет к этим берегам громадные ледяные поля и горы — грозные айсберги.
Большая часть земель острова абсолютна непригодна для жизни людей, привыкших полагаться на плуг. Значительная часть земель во внутренних районах острова покрыта густыми зарослями еловых и лиственничных лесов. Там же, где нет даже лесов, безраздельно царят скалы и северные торфяниковые болота. Правда, и здесь есть участки почв, способных дать жизнь растениям с глубокой корневой системой, но они встречаются лишь в немногих местах.
Впрочем, все то, чего не могут дать здешние земли, с лихвой возмещали и возмещают воды окрестных морей. После отступления ледника жизнь в прибрежных водах расцвела, что называется, пышным цветом. Планктон, бурно размножаясь в струях холодных подводных течений, приносивших массу питательных веществ, представлял собой своего рода живой суп, в котором жировало и плодилось бесчисленное множество рыб самых разных видов. Мальками этих рыб питались протянувшиеся до самого горизонта стада морских птиц, которые, садясь на островки и скалы, покрывали их толстым слоем помета. Каждую осень из Арктики на зимовку в эти места приплывали огромные стада тюленей, а по весне они вновь уходили на север, забирая с собой подросших детенышей, которым предстояло резвиться в бухтах северных островов и водах залива Св. Лаврентия. Стада китов, как больших, так и малых, не имевшие себе равных по численности ни в какой другой точке на Земле, мирно жирели в глубоких фьордах, изрезавших побережье. В заливах и фьордах блаженствовали несметные полчища моржей, резвившихся в мелких песчаных лагунах. Во внутренних водах острова изобиловали серые гренландские тюлени и тюлени обыкновенные, а также огромные стаи бурых дельфинов. На рифах, отмелях и прибрежных мелководьях кишмя кишели лобстеры, всевозможные моллюски, разиньки, береговички и крабы. На самой кромке воды жили морские выдры, исчезнувший ныне вид морских норок, а также бурые и белые медведи. Лососи, морские терпуги, угри, алозы и другие виды рыб приходили на нерест в прибрежные реки в таком невероятном множестве, что в них буквально начинала бурлить вода.
Бесконечное обилие и разнообразие форм жизни в морях, окружавших Великий остров, достигало столь буйного расцвета, что залив Св. Лаврентия в те времена по праву мог считаться морским аналогом саванн на равнине Серенгети в Африке.
Именно это изобилие морской фауны и делало возможной жизнь человека на острове. Море продолжало поддерживать это благоденствие человека вплоть до конца XII в., когда человеческий гений, изощрявшийся в истреблении всего живого, сумел настолько опустошить ресурсы жизни в океане, что море наконец оказалось не в состоянии удовлетворять запросы своих губителей.
Карта острова Ньюфаундленд.
Люди на Ньюфаундленде, по всей видимости, появились около восьми тысяч лет назад. Следом за этими первопришельцами, которых обычно называют палеоиндейцами, пришли люди — представители так называемой культуры архаических народов моря. И хотя возраст наиболее ранних стоянок архаических народов моря, обнаруженных на Ньюфаундленде, датируется примерно 5000 г., на берегу полуострова Лабрадор, обращенном к проливу Бель-Иль, и притом в местах, удаленных всего на какую-нибудь дюжину миль от Ньюфаундленда, были найдены стоянки, где люди жили уже более 7500 лет тому назад.
Первые пришельцы благодаря своей малочисленности и изолированности процветали. Их потомки со временем и стали теми самыми племенами, которых переселенцы из Европы стали называть краснокожими индейцами, что объясняется тем, что те любили покрывать свои тела охрой красноватого оттенка. Мы знаем их под именем беотуков.
Около трех тысяч лет назад потомки беотуков стали делить остров с предками тунитов. До нас не дошло никаких свидетельств о конфликтах или вражде между этими народами, весьма различными и в этническом, и в культурном отношении. Но в те времена правило «жить самому и давать жить другим» было нормой для племенных и межобщинных отношений во всем мире, пока численность населения была очень небольшой, а природных ресурсов хватало на всех, так что людям не приходилось поневоле вступать в роковое соперничество с себе подобными.
В X в. на Ньюфаундленде было достаточно солидное население, а богатств земли и моря имелось более чем достаточно, чтобы дать людям все необходимое.
Не только альбаны с Окака, но и туниты были весьма обеспокоены перспективой встречи с инну в предстоящем плавании. Мощный горный массив Киглапейт, образующий южную оконечность Окакской бухты, служил своего рода санитарным кордоном между народами, жившими на севере и юге Лабрадора. И преодолеть этот кордон представлялось делом весьма нелегким.
Что касается двух тунитов с юга, то они волновались куда меньше, что отчасти объяснялось тем, что они уже имели опыт дружеских отношений с лесными людьми у себя на родине, а отчасти тем, что инну не чинили им никаких препятствий во время прошлогоднего плавания на север.
Июль уже приближался к концу, когда два судна, выйдя из гавани Окака, прошли мимо мыса Киглапейт и вступили в область неизведанного. Их окутал густой туман, когда они, стараясь не налететь на скалы, осторожно пробирались по лабиринту островков в бухте Нейн.
Хотя туман, естественно, укрывал их от вражеских глаз, он делал продвижение вперед томительно медленным. Тем не менее лоцманы-туниты твердой рукой вели суда от островка к островку, руководствуясь главным образом чутьем — ну, или так, по крайней мере, казалось альбанам. Они не только не встретили, но и в глаза не видели никаких инну. Действительно, внешние острова выглядели родным домом разве что для чаек да всевозможного морского зверя.
После шести суток после отплытия из Окакской бухты и следуя курсом на юго-восток вдоль побережья, леса по берегам которого становились все более и более густыми, суда пошли прямо на юг, а еще двое суток спустя — на юго-запад. Вскоре они достигли устья пролива, который в наши дни носит название пролива Бель-Иль.
Лоцманы-туниты вели корабли вдоль северного побережья пролива в спокойных водах вплоть до тех мест, где он начинает сужаться, приближаясь к горловине шириной всего какую-нибудь дюжину миль, разделяющей Лабрадор и Ньюфаундленд. Они шли по взморью, и спирали дыма, поднимавшиеся над мрачными материковыми лесами и заметные еще издалека, однозначно указывали на присутствие в этих местах инну. Достигнув современного Пойнт Амур, они повернули прочь от Лабрадора, направившись через пролив.
Приливные течения оказались здесь настолько стремительными, что угрожали унести их во внутреннее море. Но титаническая мощь приливных течений оказалась далеко не главным, что вызвало восторгу альбанов, когда они пересекали пролив. Более всего их поразило несметное богатство и обилие всевозможных видов зверей и птиц в заливе. Мореходам то и дело попадались стаи китов: серых, гладких, горбатых и полосатиков; они кормились, нежились на солнце или просто лениво плыли куда-то. Впоследствии настал день, когда от всего это несметного множества китов не осталось и следа, ибо массовый их промысел привел к тому, что они вообще исчезли в акватории внутреннего моря. Но описываемую нами эпоху и это кровавое будущее разделяло еще как минимум несколько веков.
Подойдя к побережью Ньюфаундленда неподалеку от нынешнего Флауэрс Коув, наши мореплаватели двинулись на юго-юго-запад, выбирая удобную якорную стоянку, на этот раз — не из страха перед инну, а потому, что низкий берег в этих местах настолько изобиловал мелями и рифами, что был практически неприступным.
Спустя сутки-другие они миновали кишащий островками залив Бэй оф Бердз, сегодня — залив Сент-Джон Бэй. Как оказалось, они были не одиноки здесь. В предрассветном сумраке они заметили толпу мужчин, одежда и волосы которых были выкрашены красноватой охрой. Люди эти прятались за двумя большими, длиной добрых двадцать футов, каноэ, сделанными из бересты. Каноэ эти стояли на каменистом берегу у самой воды. По сигналу своего предводителя, высокого, мускулистого мужа, мужчины вошли в волны прибоя, держа над головами свои хрупкие суденышки и стараясь не повредить их об острые камни. И когда солнце поднялось из-за края окрестных холмов в глубине острова, мужчины уже гребли изо всех сил, направляясь к прибрежным островкам.
Стая за стаей целые тучи кайр и тупиков наполняли воздух шелестом крыльев и пронзительными криками. Над головами гребцов то и дело мелькали белоснежные олуши с черными кончиками крыльев. Крачки, моевки и большие чайки выписывали в небе настоящие арабески. Казалось, небо ожило от края до края.
Море также заметно оживало на глазах. Стремительно пролетая — правда, не в воздухе, а в воде — мимо, мелькали бесконечные флотилии бескрылых гагарок. И когда одна такая флотилия проплывала между каноэ, мужчины как по команде перестали грести и опустили весла, а их предводитель прикоснулся к амулету, сделанному из нижней части клюва бескрылой гагарки, висевшему на шнурке у него на шее.
Утро уже почти прошло, прежде чем гребцы добрались до намеченного ими островка. Когда они приблизились к нему вплотную, со скал начали подниматься в воздух целые мириады птиц. Вскоре их стало так много, что от их крыльев потемнело небо. Казалось, свет солнца померк и наступили мрачные сумерки. Поверхность моря буквально закипела от дождя или, лучше сказать, ливня птиц, ныряющих в воду. Неисчислимые массы крылатых обитателей обрушились на непрошеных гостей — людей, — словно смерчи торнадо. Оглушительное хлопанье целых туч крыльев и пронзительные крики птиц не позволяли людям слышать друг друга и обмениваться репликами, совершенно необходимыми, чтобы безопасно провести свои каноэ через буруны прибоя у низкого берега острова.
Люди гребли, скорчившись, словно вся тяжесть жизни внезапно легла на их плечи. А на расстоянии каких-нибудь двадцати футов от берега их встретили сомкнутые ряды бескрылых гагарок, стоявших настолько плотной стеной, что они казались воинами, вставшими плечо к плечу. Да, это была настоящая армия численностью не меньше ста тысяч бойцов.
Ближайшие к людям гагарки встретили агрессоров массивными телами и клювами, выставленными для удара. Люди приближаясь к ним медленно и осторожно, держа наготове весло на манер копья. Предводитель вновь прикоснулся к своему спасительному амулету и зычным голосом, едва различимым в последовавшей за этим всеобщей какофонии, подал сигнал к атаке.
По этому сигналу гребцы тотчас превратились в забойщиков. Самые крупные птицы переднего ряда начали падать навзничь, натыкаясь на стоявших за ними. Недоумевая от происходящего, стоявшие позади сердито набросились на соседей, и в стройных рядах птичьих батальонов началась всеобщая суматоха и вскоре воцарился хаос.
Люди же продолжали свой варварский промысел, ударами весел сокрушая черепа и вышибая клювы. И все это происходило с такой свирепой поспешностью, словно нападавшие опасались ответной атаки и мести. А спустя менее чем полчаса они начали отступать к своим каноэ, волоча за собой груды убитых и еще трепетавших птиц.
Погрузка птиц в каноэ и отплытие происходили с поистине воровской поспешностью. Почти задыхаясь от нестерпимо сильного запаха помета и крови, казавшегося осязаемым, охотники, налегая на весла, спешно гребли прочь от острова, и в этот момент заметили «Фарфарер» и его судно-спутник, контуры которых четко вырисовывались на фоне моря. Беотуки были буквально поражены размерами обоих кораблей. Втянув голову в плечи и налегая на весла, они поспешили направить свои тяжело груженные каноэ как можно ближе к спасительным берегам.
Что же касается команд самого «Фарфарера» и судна тунитов, то те издали вряд ли заметили утлое каноэ беотуков. Все внимание мореходов было поглощено полуостровом, образующим нижнюю губу залива Сент-Джон Бэй. Дело в том, что это были родные места двух лоцманов-тунитов.
Как-то раз летом 1963 г. мы с женой побывали на том же полуострове, который в наши дни называется Порт-о-Шуаз. Сойдя на берег, мы направились в старинный Вокс-холл, чтобы нанести визит Элмеру Харпу, археологу из Дартмут-колледжа, еще с 1949 г. занимающемуся изучением окрестностей Порт-о-Шуаза в доисторические времена.
Сняв для себя уютный номер с окрашенными в розовый цвет стенами в Бильярд Турист Хоум — единственном подобии гостиницы в этом маленьком рыбачьем поселке, — мы вслед за гидом, миновав по пути Пойнт Риш, направились к месту, где Элмер со своими студентами вел раскопки развалин большого поселения тунитов.
Поселение это находилось на пересечении двух пологих береговых полос, обращенных к заливу, в урочище, известном среди местных жителей под названием Филипс Гарден — не потому, что здесь когда-то жил некто, сажавший картофель, а единственно потому, что это место с ранней весны до поздней осени изобилует дикими цветами. Будучи защищенным с трех сторон густыми зарослями елей, оно представляет собой естественный сад, чьи великолепные дикие ирисы, лютики, маргаритки и множество других дикорастущих даров флоры обязано своим роскошным цветением пышному слою богатых черноземов.
Эта плодородная почва по большей части состоит из органических детритов, созданных усилиями поколений тунитов, которые живут здесь на протяжении более тысячи лет.
В пределах этого небольшого (длина его достигает двухсот футов, а ширина не превышает ста) блаженного сада участникам экспедиции Элмера удалось локализовать остатки примерно сорока старинных тунитских домов. Большинство из них представляло собой дома-полуземлянки зимнего типа, от которых теперь остались ямы и впадины площадью около пятидесяти квадратных футов. Некогда их невысокие стены были сложены из торфа, а крышей служил каркас из шестов и жердей, поверх которых натягивались шкуры тюленей или карибу. Очевидно, эти постройки принадлежали не кочевникам, скитавшимся по тундре, а представляли собой постоянное поселение с немалым по тем временам числом жителей.
Каким же именно? Сколько их могло быть? Элмер, действуя просто наугад, приводит такое число: «Может быть, пятьдесят, а может, и больше; впрочем, часть жителей постоянно находилась в отсутствии: кто — то ловил лососей, другие отправлялись в горы поохотиться на карибу. Да, толпа, по нашим меркам, не слишком внушительная, но вполне достаточная, чтобы заселить подобное местечко в те времена».
В отличие от европейских переселенцев послеколумбовой эпохи, которые обычно поселялись в Порт-о-Шуазе и добывали себе пропитание главным образом рыбной ловлей, туниты по большей части зависели от промысла тюленей (как лысунов, так и хохлачей), несметные стада которых каждой весной собирались в акватории Гудзонова залива, чтобы принести потомство и подготовить его к зимовке. Господствующие в этих краях ветры и течения обычно относят льдины к югу и востоку, приближая тем самым плавучие детские ясли тюленей к определенным точкам суши, характерным примером которых может служить тот же Пойнт Риш. Две тысячи лет назад охотники-туниты отправлялись на промысел возле Пойнт Риш прямо по льдам и возвращались на берег на санях, доверху нагруженных салом и мясом только что забитых детенышей и взрослых тюленей.
Успех и продолжительность этой охоты в древние времена как-будто получили наглядное подтверждение в раскопках Элмера, по подсчетам которого тюленьими костями, уже выкопанными из земли, можно наполнить огромный грузовик. Однако необходимо иметь в виду, что здесь собраны кости животных, убитых как минимум за тысячу лет промысла. И поэтому среднее число тюленей, добывавшихся в старину за год, выглядит ничтожно малым по сравнению с более чем миллионом особей лысунов и хохлачей, убитых в Гудзоновом заливе в 1997 и 1998 гг., причем большинство из них было застрелено прямо в море, и их поголовье уже никогда не будет восстановлено в результате холокоста, срежиссированного и финансировавшегося администрациями Канады и Ньюфаундленда.
Продукты промысла тюленей, будь то свежее мясо, топленое сало, сушеное, копченое или вяленое мясо, служили для тунитов основным источником пищи. Разумеется, они также ловили лососей и другую рыбу, охотились на морских птиц и собирали их яйца (в одном из захоронений в Порт-о-Шуазе было найдено более двухсот клювов бескрылых гагарок). Кроме того, они лакомились и лобстерами, которые водились в здешних водах в таком изобилии, что еще в 1906 г. в заливе Сент-Джон Бэй работало целых десять консервных заводов по производству консервов из лобстера, и они не испытывали недостатка в сырье. Вдобавок здесь было множество моллюсков и ягод, да к тому же туниты охотились на карибу, несметные стада которых спускались в эти места с горного хребта Лонг Рейндж, чтобы перезимовать на прибрежных равнинах.
Туниты были не единственным народом, который наслаждался в старину богатством ресурсов здешних мест. Они делили эти земли с беотуками, и отношения между двумя народами вполне можно было назвать дружескими. Более чем вероятно, что беотуки и туниты заимствовали друг у друга передовые по тем временам технологии и культурные достижения. Кроме того, они вполне могли обмениваться и генетическим материалом.
Поработав на славу в качестве добровольцев-землекопов на раскопках в Филипс Гарден и в самом прямом смысле слова погрузившись в образ жизни давно минувших времен, мы с Клэр пришли к выводу, что жизнь в этих местах тысячу лет назад была совсем не так уж плоха что для тунитов, что для беотуков.
Приближение двух кораблей к поселению на месте нынешнего Пойнт Риш было замечено с берега, когда они были еще очень далеко. К тому моменту, как они направили свои носы в маленькую бухточку, расположенную чуть восточнее от Филипс Гарден, на берегу уже собралась большая толпа мужчин, женщин, стариков и детей. Последняя тень настороженности и опасений у туземцев при виде столь громадного корабля бесследно рассеялась, когда лоцманы-туниты прокричали с борта приветствия и уверения в мирных намерениях.
Туниты с берегов Унгавы и Окака смешались с туземными жителями, а альбаны не теряли времени, собирая сведения о землях, лежащих дальше, и, естественно, о моржах-секачах. Они выяснили, что моржей в здешних водах и на некоторых островах очень много, но где от них совсем нет проходу, так это в заливе Таскер Бэй (Залив Секачей), лежащем примерно в семи днях пути к югу отсюда. В отдельные сезоны, поведали гостям местные старожилы, моржей здесь бывает такое несметное множество, что ни туниты, ни беотуки не рискуют своими лодками и каноэ, избегая плавать среди их стад.
Такие рассказы и беседы возымели вполне естественное следствие: добытчики «валюты» захотели немедленно продолжить плавание, но им поневоле пришлось подавить в себе нетерпение. Прошло не меньше недели, прежде чем лоцманы согласились продолжить плавание дальше, однако они настаивали, чтобы капитан в Порт-о-Шуазе взял на борт целую толпу их сородичей.