Несомненно, что бурные события 1848-1849 гг., в частности резкое обострение политических и социальных противоречий, войны, национальные конфликты поднимали обычного человека над монотонностью его жизни и делали его намного более восприимчивым к новым ценностям, среди которых нация занимала одно из первых мест. Однако судить об этом приходится, основываясь не столько на артикулированных формах выражения национального сознания народных масс, сколько на их поведении. Примерами такого "национального" поведения могут служить потоки добровольцев из разных немецких княжеств на войну с Данией или волнения во Франкфурте после принятия парламентариями мира в Мальме. С другой стороны, наряду с "национальной", необходимо отметить и "партикуляристскую" модель поведения, проявляющуюся, например, в том, что войска, безотказные при подавлении восстаний в других германских государствах, начинали колебаться при применении оружия в своем. В целом же основным носителем национальной идеи оставались средние слои, оставалась либеральная буржуазия - и ей предстояло извлечь уроки из революции.
Все последующее развитие национальной идеи проходило под знаком неудавшейся революции. Только во время революции либералы осознали всю мощь противостоявших им сил и в своих дальнейших планах исходили именно из этого осознания. Одной из таких сил был партикуляризм, проявлявшийся и как своекорыстная политика отдельных государств, и как патриотические чувства к малому отечеству. Символически это выразилось в отказе большинства крупных государств признать официальными черно-красно-жёлтые цвета. Уже в июле 1848 г. прусский король выбросил трёхцветную кокарду, которую нацепил в марте. Кроме того, огромной оказалась едва замечаемая до 1848 г. проблема малогерманского либо великогерманского пути. Наконец, в полной мере, как, например, в случае с Шлезвигом, проявила себя специфика немецкого национального вопроса как международной проблемы. О мощи и реальности этих трех факторов свидетельствует то обстоятельство, что именно им обязаны своим крахом последовавшие сразу после революции попытки объединить Германию "сверху" - стремление Пруссии создать федерацию князей под своим руководством ("план Радовица") и австрийский проект "70-миллиониой империи" ("план Шварценберга"). Либералы столкнулись еще и с специфической проблемой: одновременно осуществить свои конституционные и национальные планы оказалось практически невозможным. Именно в этой "одновременности неодновременного" видят одну из главных причин краха революции и современные исследователи.
Существенным препятствием на пути к национальному государству был партикуляризм, пик борьбы с которым приходится именно на послереволюционное время. Партикуляризм доказал свою прочность в годы революции, а разочарование в ней его еще больше укрепило: если до революции баварский король Людвиг I построил "немецкую Валгаллу", то после нее в Мюнхене по его инициативе сооружаются "баварская Валгалла" и гигантская статуя символической "Баварии".
Несколько пренебрежительно обозначая все, что противилось национальному объединению как "партикуляризм", сторонники единой Германии были склонны считать его цельным феноменом и критиковать с одних и тех же позиций. Наиболее ярким примером может служить аргументация известного историка Генриха фон Трейчке (1834 - 1896): мелкодержавность отнимает у национального характера чувство достоинства и ведет к моральному упадку; за партикуляризмом не скрывается никакого "естественного партикуляризма" отдельных "племен", он - порождение эгоистической политики дворов; позор, что многомиллионный народ не может положить на весы Европы даже пера. Сами же сторонники самостоятельности отдельных государств предпочитали называть себя патриотами и являли собой гораздо более пеструю картину: "конституционный патриотизм" соседствовал с сознанием "исторической нации", а династическая верность - с донациональным "племенным чувством". В целом, как будет видно из дальнейшего, партикуляризм вплоть до франко-германской войны 1870 г. был одним из главных препятствий на пути национального объединения.
После опыта 1848-1849 гг. другой ареной идейной борьбы внутри национального движения стала проблема "великогерманский - малогерманский". Эта полемика свелась к конкретному вопросу: кто более достоин миссии объединения Германии, Австрия или Пруссия? Однако местом главных столкновений стала такая, казалось бы, далекая от реальности сфера, как немецкая история. Сама логика немецкой национальной идеи с ее сильным имперским акцентом заставляла, прежде всего, обращаться к Империи, причем в двойном - героическом и позорном образе империи каждая из сторон выбирала для себя первое и обвиняла противника во втором. Наиболее яркое выражение эта борьба за немецкое прошлое нашла в знаменитом "средневековом споре" между малогерманцем Генрихом Зибелем и велико-германцем Юлиусом Фикксром. Зибсль задал направление полемике, предложив рассматривать деятельность кайзеров с точки зрения ее соответствия интересам нации. В частности, он осуждал ненациональную итальянскую политику кайзеров, в то время как подлинно национальное дело заключалось в "германизации наших восточных земель" Фиккер же утверждал, что Империя в своем разнообразии отвечала и универсальным, и национальным интересам. Спор о том, кто погубил мнимое единство немецкой нации, был распространен и на более поздние времена: если великогерманский историк Отто Клопп считал главным виновником Фридриха II и его братоубийственные войны против Австрии, то мощный хор историков-младогерманцев (Дальман, Трейчке, Дройзен и др.) превозносил "национальную миссию Гогеицоллернов", постоянно стремившихся к немецкому единству вопреки интригам потерявших немецкий характер Габсбургов.
В практическом же отношении следствием осознания собственного бессилия в революцию 1848-1849 гг. стал известный поворот немецкого либерализма к "реальной политике", как она была сформулирована бывшим стенографистом Франкфуртского собрания Л. Рохау: политику делают не идеи, а силы; либерализму нужно учитывать эти силы и добиваться возможного.
Применительно к национальной проблеме это означало предпочтение "итальянского пути", пути сочетания классической "кабинетной политики" и национально-либерального движения. Немцы копировали итальянский опыт вплоть до создания полного аналога "Societa nazionale" в лице "Немецкого национального объединения". Все это происходило на фоне оживления с конца 50-х гг. национального движения в целом в связи, во-первых, с началом "новой эры" в Пруссии и "эпохи конституционных экспериментов" в Австрии и, во-вторых, с международными кризисами в Италии и Шлезвиге.
Война Австрии с Францией и Пьемонтом в 1859 г. в Германии воспринималась по-разному, но, безусловно, как национальное дело. Причиной тому было, наверное, даже не столько то, что в ней участвовала немецкая держава, сколько то, что эта держава сражалась против "наследственного врага", к тому же не делавшего большой тайны из своих рейнских претензий и в довершение всего ведомого Наполеоном. Если в эпоху Освободительных войн Фихте и другие апостолы национальной идеи обращались к древнегерманскому мифу, то к этому времени сами события наполеоновской эпохи, с одной стороны, уже успели приобрести эмоционально действенные качества священной национальной истории, и с другой - еще оставались в памяти как времена реальной иноземной угрозы. Только таким специфическим пониманием вещей может быть объяснена странная, на первый взгляд, связь между сражениями в далекой Ломбардии и всплеском страхов за "немецкий Рейн". Празднование в этой обстановке столетия Шиллера 10 ноября 1859 г. стало свидетельством успехов национальной идеи в массовом сознании: в празднике, организованном на собственные деньги, участвовали различные слои населения, вплоть до рабочих; здравицы в честь немецкой нации звучали едва ли не чаще, чем в честь юбиляра; повсюду распевались очередные "рейнские песни" ("Честь Германии" Л. Бауэра), а на торжественных шествиях с портретами Шиллера соседствовала фигура символической "Германии".
Под влиянием побед в Шлезвиге и в австро-прусской войне 1866 г. произошла дальнейшая трансформация немецкого либерализма, выразившаяся, в частности, в изменении оценки Бисмарка и политики "железа и крови" - его полное отторжение как реакционера сменяется поддержкой и даже преклонением перед объединителем Германии. Р.Ф. Иэринг, либеральный профессор и прежний противник Бисмарка, писал после австро-прусской войны: "Я преклоняюсь перед гением Бисмарка. Я отдам за такого человека дела сто человек либерального образа мыслей, бессильной честности". Отказ либералов от "бессильной честности" собственных принципов одновременно был победой "романтической" трактовки нации над "политической": нация, теперь окончательно понимаемая вне контекста политических преобразований, вновь возвращалась в природу и историю, нуждаясь в государстве лишь как в своей внешней форме и средстве заявить о себе.
Между тем, вне созданного в 1866 г. Северогермаиского союза оставалась не только изгнанная из Германии в результате австро-прусской войны Австрия, но и четыре южногерманских государства - и последние шаги к национальному объединению оказались едва ли не самыми трудными. Все годы до франко-германской войны 1870 г. были отмечены неуклонным ростом партикуляристских настроений, протестом против "боруссификации", наглядным примером которой служил Ссверогсрманский союз. Гогеилоэ, тогда премьер-министр Баварии, писал в одном из писем в феврале 1869 г., что "опасность для Германии лежит во все более и более увеличивающемся отчуждении между Южной и Северной Германией. Чем жестче связь, которая охватывает государства Северогерманского союза, тем тяжелее южным немцам смириться с мыслью об объединении. Национальная антипатия южногерманских племен против северных немцев - это факт, который нельзя отрицать". Важно отметить, что помимо политического существовал еще и народный партикуляризм. Выборы в общий для всей Германии Таможенный парламент зимой 1868 г., в южногерманских государствах впервые проводившиеся на всеобщей основе, стали, по сути, скрытым плебисцитом о немецком единстве и принесли полное поражение Бисмарку. Мотивация населения при этом была разной.
С основанием в 1871 г. Германской империи закончилась целая эпоха в развитии национальной идеи и национального сознания немцев. В течение многих десятилетий национальная идея постепенно кристаллизовалась в силовом поле между мифом о героическом прошлом и мечтой о великолепном будущем, о единстве и силе, воплощенных национальным государством, империей.