Господи, думал он, я не знаю молитв. Так, обрывки. По верхам. И в церковь я не хожу. Но в Зоне не бывает атеистов, я уже убедился. Я всё понял. С первого раза. Только пришли мне своего Белого…
Господи, думал он, я могу только давать зароки и обеты. Я напишу книгу о Зоне и о промысле Твоём в ней. Это будет честная книга. Без стрельбы на любой странице по малейшему поводу. Без мутантов и аномалий на каждом шагу. То есть будут и стрельба, и мутанты — но не чаще, чем на самом деле. Я не стану изображать людей хуже, чем они есть. Я не буду каждую минуту погружать своих героев в беду — никакой человек такого не выдержит. Я не буду живописать пытки и мучения, чтобы избыть собственные комплексы. Я не буду то и дело рекламировать разные виды оружия — ведь я им не торгую, пусть себе зацикливаются на тактико-технических данных смертоносных стволов только не служившие мажоры да подростки, да ещё те, у которых нелады по мужской части…
Прости всех нас, думал он. Правых и не правых. Пусть сумасшедшие выпрашивают милость у Монолита — нет, у монолита, много этой каменюке чести, чтобы писать её с заглавной буквы. Ну как, удачно я перед Тобой прогнулся? Или это и есть тот самый камень, который Ты можешь сотворить, да не можешь поднять?
Всё равно Ты должен нас простить. Мы все пришли сюда не от хорошей жизни. На Материке исчерпано всё. Или почти всё. Ведь зачем-то создал Ты Зону? Или мы и без неё не живём в аду?
Хорошо, внезапно подумал он. Пусть тварь откусит мне голову, и тогда я смогу лично высказать всё это Тебе…
Ему стало так спокойно, что он открыл глаза.
Перед ним стоял Белый и целился в него из своего шприцемёта.
Глава тринадцатая
— Что было, тем и зарядил, — сказал Пилюлькин. — Ветеринары не жалуются…
Пилюлькин тоже подался в сталкеры не от добра. Врач он был неплохой, просто попал под кампанию по борьбе с врачебными ошибками. Тогда в любом умертвии подозревали врачебную ошибку. Судью не смутило даже то, что усопшему пациенту доктора Крачковского было девяносто четыре года. Просто родственникам покойного, которым не обломилось ничего из наследства, нужно было на ком-то отыграться. Хоть какую-то справедливость поиметь. Судья даже изволил пошутить при этом — мол, если бы ты блатного авторитета не спас, то было бы ещё хуже…
Печкин открыл глаза и увидел над собой потолочные балки бара «Хардчо», искусственно закопчённые. Поэтому он не задал традиционного вопроса «Где я?», а сказал:
— Мастдая нашли?
— Нашли, — ответил Пилюлькин. У весёлого доктора была чеховская бородка и даже пенсне — купил за дикие деньги в антикварном магазине. — Мой болотный коллега забрал его к себе. Говорит, что интересный случай. А по мне так неинтересный. Не заинтересован я в проценте умертвий. Вот пусть он Мастдая и выхаживает…
Печкин приподнялся и оглядел зал. Все было так же, как утром, разве что народу поменьше. На хлипком высоком табурете у стойки сидел Топтыгин и шумно втягивал с блюдечка желанный чай. Только блюдечко было какое-то большое: не иначе дитя тайги приспособило фаянсовую пепельницу…
— Вот он тебя и приволок, — сказал Матадор и подошёл к сдвинутым столам, на которых лежал Печкин. — Ну-ка марш отсюда! Люди на них едят, а ты…
— А… химера? — сказал журналист. — А Белый?
— Я никакой химеры не видел, — сказал Матадор. — Вот кровососиху вашу прикончили, двух щенков взяли. А Белый пошёл за майором. Мы-то его так и не нашли. Топтыгин же ни слова, куда ходили да как — так ему начальник велел… Только чаёк сёрбает, по его выражению…
Печкин соскочил на пол, подрыгался — вроде всё в порядке.
Его уже кто-то переодел в некое подобие больничной пижамы.
— Снаряга пропала, — сказал Печкин. — Туда ей и дорога. Шлем только жалко…
— Шлем выломал Мыло, — сказал Матадор. — Он же не допустит такого расточительства. Только бронестекло придётся поставить другое… Погоди, он тебе его ещё за новый продаст…
— То клевета, — подал голос Мыло. — Тильки за ремонт…
Печкин ещё раз оглядел зал. Батюшка сидел на своём привычном месте. Юкка-Пекка играл в шашки с Дуче, а шашками им служили стопочки с коньяком и, судя по цвету, самогоном. Техас выговаривал Огоньку за какую-то провинность…
— Никто не… того? — сказал журналист.
— Гудвина повели в госпиталь Идол и Коломбо, — сказал Матадор. — Коломбо ведь с военными вась-вась, не то что мы. Но чувствуется какая-то напряжённость. Только что вертолёт над нами пролетел… Мы ещё хлебнём с этим генералом Чипизубовым…
— А Большой? — сказал Печкин. — Что слышно?
— Может, вот Киндер знает…
— Всё по-прежнему, — сказал Киндер. Маленький сталкер сидел за столом с Синильгой, и при этом казалось, что они одного роста. — Секретарша в истерике. Какие-то типы крутятся в офисе. Но! Истерику она имитирует, а Зойка баба хитрая. Теперь им до информации не добраться. От Большого — ничего. Или она по телефону сказать не может — наверняка прослушивают. Я, наверное, съезжу туда и всё выясню…
— Сиди, — сказал Матадор. — Тебя там просто арестуют. Допрашивать начнут…
— Я ничего не знаю, — сказал Киндер, — но! Под пыткой могу выдать всё и всех…
— Теперь не пытают, — сказал Пилюлькин. — У них нынче есть штучки покруче пентотала… А к нам нынче машина с медикаментами не пришла. Водила звонил — не пропускают. И жаловаться некому…
— То ли в России правительство поменялось, то ли у нынешнего настроение поменялось, — сказал Матадор. — Три года жили спокойно, неужели опять воевать будем?
— Вряд ли, — сказал Пилюлькин. — Просто будут нам нервы мотать да бабки качать. Так что за машину мне из больничного фонда придётся платить…
— И ни одного артефакта сегодня не принесли! — обиженно сказал месье Арчибальд, подливая дорогому гостю Топтыгину из чайника в сомнительное блюдечко. — Только и умеете, что кулаками махать. В следующий раз будем драчунам чибышки отрезать!
— Во как спелись старый да малый! — восхитился Матадор. — Колчак, у тебя конкурент обрисовался!
— Погодите, — сказал бармен. — Вот возьмут Зону опять в блокаду, так он один нас кормить будет…
— Я так мыслю, — вдруг сказал Топтыгин. — Набольшего у вас не стало, и пошла разнобоярщина…
— Устами младенца да мёд пить! — воскликнул Матадор. — Топтыгин, ты ведь ещё ни разу с людьми не выпил! Сидите с Белым где-то в схроне…
— У нас не схрон, — важно сказал Топтыгин. — У нас заимка. Добрая, тёплая, мы в Зоне-да не дикуем… Нам русская хмель не надо. Кто пьёт — с сатаной беседу ведёт. Кто курит — бога из себя турит…
— Вот и у Батюшки конкурент, — сказал Матадор.
— Ахтунг, ахтунг! — сказал Колчак из динамика. — Идол и Коломбо! Мокрые! Вы же не знаете, что дождь идёт…
— Плащи в тамбуре снимайте! — крикнула Синильга. — Не разводите лужи на полу…
Идол с порога потребовал коньяку; Коломбо ёжился, била его дрожь какая-то…
— Определили? — сказал Матадор.
— Всё нормально с Гудвином, — сказал Коломбо. — Но потерял много крови. Мы с Идолом сдавали, вот и задержались…
— Понятно, — сказал Матадор. — А я-то думаю — что это тебя так корёжит?
— Да не потому, — сказал Коломбо. Своё прозвище он получил не из-за дедуктивных способностей, а из-за некоторого сходства с актёром Питером Фальком. Конкретно — из-за косоглазия. — Просто у вояк как-то стало неуютно. Нет, не хамили, не задирали. Обращались исключительно вежливо. Только глядели на нас, как на покойников…
— Одно к одному, — вздохнул Матадор.
Раздался грохот — это Идол не усидел на высоком барном табурете.
— Вот псы, — сказал Пилюлькин. — Сколько они из него выкачали? Тысячу кубиков? Нельзя же после этого пить… И я как-то мимо ушей пропустил… Топтыгин! Неси его ко мне, капельницу будешь держать!
Топтыгин, о чудо, повиновался.
— Много они из нас нацедили, — сказал Коломбо. — Честно говоря, еле добрались…
— Вот пакостники, — сказал Матадор. — Стрелять не стреляют, а мелкими гадостями всё же занимаются. Прямо как страны Балтии. И не накормили, и шоколадку не дали?
— Спасибо, что свинцом не накормили, — сказал Коломбо. — Был бы с нами Белый…
— Ешь, Олег, — сказала Синильга. — Арчибальд велел тебе ещё клубники принести… Она не фонит, проверяли…
— Считай, двух бойцов вывели из строя, — сказал Матадор. — Да у них ведь ещё и Ниндзя с Гудвином! И Кобра, наверное! Это всё на войну похоже…
— Не посмеют, — сказал месье Арчибальд. — Кто им артефакты будет носить? Крупная буржуазия привыкла ко всяким штучкам вроде «ягодок». Их «чернобыльской виагрой» там называют… Вся нынешняя фармакология для богатых держится на хабаре нашем…
— Они всё могут сделать, — сказал Матадор. — Введут нам продразвёрстку, нормативы установят…
— Та мы разбежимось видсилля, — сказал Мыло. — Шукай тады нас по усий земли…
— Счета наши заморозят, — продолжат седой сталкер. — Большого отправят верхонки шить…
— Ахтунг! Машина! — крикнул Колчак и открыл дверь тамбура.
Сталкеры, трезвые и не очень, мигом порасхватали автоматы или что уж у кого было.
Но оказалось, что это миротворцы привезли Кобру, после чего немедля отъехали.
— Ну, одной бедой меньше, — сказал Матадор. Кобра сбросила чужую офицерскую плащ-палатку и разрыдалась. К ней подбежала Синильга, начала уговаривать, чтобы выпила немножко…
Кобра поведала сквозь слёзы, что ей бы точно не уйти с российской военной базы, если бы не голубые каски. Майор Дюпре оказался настолько любезен, что его самого чуть было не арестовали, но за ним был французский взвод сопровождения, а устраивать войну ещё и с миротворцами было опасно…
— Рауль может, — сказал месье Арчибальд. — Он не дипломат, он в Уганде реально воевал, выводил европейцев…
— Ну да, — сказал Матадор. — Теперь он будет считаться самым отважным офицером «зет-форс», если осмелился так углубиться в Зону…
— А Толик там остался, — сказала Кобра. — Правда, Рауль обещал приглядеть, да я ещё Толиковым родителям в Москву позвонила. У него очень крутые предки. Я уж врала-врала его мамаше, ведь не скажешь же ей, что я простая официантка…
— Так и она не из графьёв, — утешил её Матадор. — И ты, Дуся, не простая официантка. Ты не гастролёрша, ты одна из нас. Мы все это помним. А кто забудет — напомним…
И выразительно посмотрел на Огонька.
Тем временем мастер Марконя наладил своё хозяйство, и включились окна-дисплеи, только смотреть было уже не на что — за пределами бара стояла обычная дождливая ночь.
Печкин, которого сморил не коньяк, а сегодняшний жуткий день, уже уронил голову на стол, но его разбудил восторженный рёв сталкеров:
— Белый! Белый! Белый!
Журналист поднял голову и увидел, что майор Каргин жив, здоров и ничего не соображает, а Белый тяжело дышит и вытирает капли с лица.
— Заберите у него… это, — сказал наконец Белый. — Я не смог. Вцепился как клещ…
Майор крепко держал в кулаке горловину чёрного пластикового пакета с эмблемой какого-то рок-фестиваля.
Подошёл вразвалочку Топтыгин, попытался разжать пальцы, потом попросту рванул пакет так, что пластик лопнул, и какой-то круглый предмет вылетел — и упал на стол, за которым сидел Батюшка в компании распутного маркиза.
Расстрига вскочил и шарахнулся в сторону.
Это была отрезанная человеческая голова.
— Горох, — сказал поражённый Матадор. — Вот и встретились…
— Пацан сказал — пацан сделал. — У Техаса был такой вид, словно он и сам причастен к этому деянию.
— Соттона перкеле, — сказал Юкка-Пекка и поднял с пола свою трубочку — оказывается, и его можно было удивить.
— Добрый сталкер будэ, — сказал Мыло. — Наш хлопец. Майору даже кличку придумывать не пришлось.