— Морф на втором напал?
— Оба напали. Одновременно, что особо интересно. С фронта шустеры были, один вылетел с фланга — дверь вышиб — а второй с тыла.
— И работяги справились?
— Кроме работяг там еще и саперы были. Потому — справились.
— Лопатами забили? У вас же алебард не было?
— Не язви, умник. Зверек был незнаком с инженерными заграждениями. Вот и влип. Решил через спираль Бруно проломиться. Видимо себя танком возомнил. Хотя в колючке-то грамотно выставленной и танки застревали, факт.
— И не получилось у морфа?
— Мы не дали. Но заграждения нам поломал нехило и колючую проволоку на себя намотал почти всю.
Замечаю, что в разговоре враг обезличен. Морф и морф. Неважно, кем он был при жизни — сантехником, патанатомом или молоденькой медсестричкой. Сейчас — в наличии морф. И потому — никаких соплей.
— Сетеметы очень хорошо помогли. Мы на них особо и не рассчитывали, а очень круто с ними вышло. Надо бы прикинуть, что еще из такого несмертельного применить можно было б. Строительные пистолеты, кстати тож выручили.
— По зомби из стройпистолетов стреляли?
— Да нет, конечно, для блокировки дверей удачно получилось — доски приколачивать — раз- раз и готово. Вообще думаю, что сегодняшняя зачистка госпиталя войдет в будущие учебники по саперному делу наравне с летучей сапой, обороной Севастополя или переправой через Березину… Надо бы еще название громкое придумать, чтоб запоминалось лучше.
Сапер осторожно улыбается. Морда у него еще больше вздулась, хотя он и прикладывает к лицу какую-то железячную металлину, охлаждая место отека. Оно конечно правильно, но чтоб уменьшить кровообращение и замедлить отекание лучше б ему подошел полиэтиленовый мешок со льдом.
— Может сходить снега в мешок набрать? — вопросец у меня дурковатый вышел, но с другой стороны смотреть, как на глазах синеет физиономия собеседника тоже не радость.
— Да ну баловаться. Да и грязный снег, даже если с крыши какой брать. Сейчас этот врачище придет — обещал помочь.
— А что это ты про Севастополь говоришь?
— Интересуешься? — криво ухмыляется половинкой рта сапер.
— Отдыхал там несколько раз. И насчет саперов что-то не слыхал. Корабли затопили, так не саперы же?
— Памятник Тотлебену видал? — опять улыбка-половинка.
— Да, видал.
— Так вот мало кто знает, что французские саперы — а они в Европе считались одними из лучших — взялись вести минную войну.
— Тихой сапой? — подсказываю я.
— Тихой. Ей самой. Но и летучие сапы пытались делать — очень быстро отучили.
— А летучая — это как? Летающее что-то?
— Да так же как самолет при взятии Нотебурга. Не слыхал, что самолеты применяли еще при Петре Первом?
— Да ладно тебе голову мою морочить.
— И не собирался — так и было написано у Брокгауза с Эфроном — аж запомнил: "… флотилия блокировала крепость Нотебург со стороны Ладожского озера; на самолёте устроена связь между обоими берегами Невы".
— Ну, это ты заливаешь! Ведь верно?
— Ничего подобного — так тогда называли самоходный паром, который для движения пользовал силу текущей воды. Хитрое устройство, да. Так вот летучая сапа — это такой хитрый прием, при котором ночью на избранном рубеже под носом у противника тихо устанавливались туры, мешки, бочки и прочая тара, наполненные землей, в итоге получалось добротное укрепление для атакующих. Летучая сапа впервые была применена Иваном Грозным при осаде Казани, а затем уже испанцами при осаде Остенде, после чего стала обычным средством, применяемым при осадах. То есть утром противник глазки продрал — а у него под носом уже укрепление готовое стоит. И поздняк метаться. Тотлебен кстати такой сюрприз тоже умел делать. А еще были перекидные, щитовые, другие сапы. Так вот, взялись французы делать сапы. С летучими не срослось, стали копать.
— То есть подкопы?
— Сапер — по — французски и значит — "делать подкоп". Хотя… — тут Крокодил задумывается — В пионерском детстве в трудовом лагере на Кубани мы работали на "сапанке". Сапали. Сапками. И будили нас на сапанку. Так то может и не по-французски, ладно, к фигам лингвистику. Ты себе представляешь, как минная война ведется, не сейчашними минами — а с подкопами?
— Ну, копаешь тоннель, потом туда порох бочками и фитилек. Оно внизу бабах — все и полетело вверх тормашками. Мина — это ж еще и шахта, вроде так, тоже есть такое значение у слова?
— Ага. Только при этом можно под тоннелем врага свой провести — поглубже. И сделать копающему противнику тот самый бабах. Контр-мина называется. Вот Тотлебен со своими орлами в Севастополе так дело поставил, что выбил контр-минами считай весь саперный состав у французов. Раньше это еще горнами называли — когда контрминную галерею выводили куда надо и взрывали. Там свои хитрости были — надо ж так рассчитать, чтоб взрывом врага снесло, а воронки не образовалось — а то такую воронку враг моментально в укрепление превратит. Фугасы камнеметные устраивали еще — это когда рядом с местом скопления противника бабахает пудовый зарядик и на противника потом полчаса с неба камни сыплются. Такие потери у франков только в Отечественную войну были, когда они своих саперов угробили для наведения мостов через Березину. Мусьи по горло в ледяной воде построили мосты — а им даже водки не выдали потом, про жратву и не говорю — они и позамерзали к чертям. Так что Севастополь — это место легендарное, да. Я там часто раньше бывал. Ты где отпуск проводил?
— На Северной стороне комнату снимал.
— А… теперь-то нам еще долго не светит туда попасть. Там интересно как — как в Кронштадте или одни зомбаки остались? Как думаешь?
Ответить я не успеваю, потому что к нам присоединяется Бурш. Мрачный, грустный, но с коробками в руках. Понятно, сегодня весь день его коллег и пациентов наши кнехты молотили. Заводит нас в маленькую комнатенку — здесь запаха меньше, окошко открыто, а зомби видно тут не оказалось.
— Как тут оно у вас? — спрашивает.
— Есть порох в пороховницах, а похрен в похреновницах… — отвечает сапер, которому Бурш уже трет ваткой со спиртом отекший фуфел.
— Воистину глаголешь, сыне! — откликается Бурш и в этих на редкость антисанитарных условиях начинает вводить в пухлый фиолетовый синяк акупунктурные тонкие иглы.
Сапер морщится, но терпит.
— Сроду такого не видал — признаюсь я.
— Бодягой синяки сводили?
— Ну да, в основном.
— Это лучше помогает. Уже к вечеру опухоль уменьшится.
— Дренаж кровоизлияния что ли? И пользуете активные точки?
Бурш мотает головой.
— Нет, произвольно. Лучше чтобы в итоге получилась замкнутая фигура. Насчет дренажа не скажу — но по несколько капелек на одну иголку может выйти.
— Это вы о чем тут? — вопрошает неподвижно стоящий носитель синяка.
— О способах уменьшения кровоизлияния на месте удара, именуемом в народе синяком. От травмы капилляры рвутся, кровь из них истекает в ткани. Ну и просвечивает — отсюда и синий цвет. Холод в начале этого действа сужает капилляры, уменьшается общее количество вылившейся в ткани крови. Потом тепло и бодяга ускоряют эвакуацию этой крови, рассасывание кровоизлияния, но вот чтоб акупунктура помогала…
— Вот и проверим… — бурчит сапер.
— А вы о чем тут так увлеченно трепались? — осведомляется Бурш.
— О саперах.
— Полезное дело. Саперные навыки бывают очень полезны. Тут вот было дело, на Ладоге оторвало льдину с "Волгой" и тремя чуваками. Так и жили потом на льдине, папанинцы. За водкой плавали на надувном тузике. Местные им сочувствовали, а предложение вертолетчиков — эвакуировать без машины, разумеется с негодованием отвергли. Все же повезло идиотам — прибило через несколько дней к припою и был мороз ночью. Натаскали веток-досок, залили водой — удалось съехать с льдины. Все, закончил.
И позволяет мне полюбоваться на подушечку для иголок, заявив при этом:
— Зверь самый лютый, жалости не чужд. Я чужд! Так значит, я — не зверь?
— Господа! Вы не господа, а звери… Или как оно там было? Надо жеж такого дикобраза сотворили — бурчит сапер, кося глазом на игольчатое украшение своей физиономии. Выдергивать-то когда?
— Не все удовольствия сразу. Можете потрепаться про саперов.
— Ладно, не убежит. Мне больше интересно — вот вы медики — как считаете — с чего вся эта байда пошла?
— Есть у меня одна версия — задумчиво произносит Бурш.
— И какая?
— Был такой бог у римлян. Звали его Либер, был богом плодородия, вина и роста, и женат он был на Либере, разумеется. Праздник в его честь назывался Либерталия и отмечался он в ночь с 16 на 17 марта. Либерталия соединялась с диким, исступлённым разгулом самых низших животных страстей и нередко сопровождалась насилиями и убийствами. Что мы и наблюдаем. Думаю его рук дело. Просто на гулянку Либеры Аида с Персефоной пригласили.
— Это вы серьезно?
— Почему нет? Божественное — оно всегда рядом. Вы вот, например, в курсе, что нам как всегда помогли известные с давних времен военачальники?
— Вы б разъяснили попонятнее?
— Да генералы Зима, Мороз, Распутица, Грязь — о них же все завоеватели, которые к нам когда-либо приперлись — сообщают. Даже татаро-монголы объясняют провал похода на Новгород тем, что у Субудая в болоте конь потоп и из-за Мороза и Распутицы и воеводы Бездорожья оне и не смогли Новгород взять. Про французов и немцев молчу — в каждом мемуаре про этих генералов. Нам кстати и сейчас повезло, что вся эта гадость случилась в холодное время, тож генерал Зима поспособствовал. Было бы все это летом — вряд ли мы тут сейчас разговаривали бы.
— Ладно, согласный. А причем тут Божественное?
— Так в последний визит к нам немцы против нашего климатического генералитета привлекли еще более весомый — на пряжках ремней что у них там было написано? "Готт мит унс" — то есть Бог с ними.
— Мало им, однако, это помогло…
— Русским помогали несколько генералов поочередно (вообще — то это был один генерал, именуемый Русский Бог по Вяземскому, но в разных лицах), а у немцев за место генерала Бога была драчка между Иеговой и древними германскими богами, коих было много.
В борьбе они не брезговали доносами про еврейское происхождение Иеговы, про бисексуальность Локи и пр., в итоге и проиграли.
— Ну, коллега — с нашими климат-генералами тоже все было не гладко — например коварный генерал Зима всякий раз добивался снятия с должности генерала Распутицы. Но тот очень быстро возвращался…
— Сталинские репрессии никто не отменял. Произвол и гонения, преследования лучших…
— Слушайте, болталоны, вы б чем чесать впустую языки что полезное бы рассказали — опускает нас на землю трезвый и практичный пациент.
— Гм… Полезное… Про то, что собираются начать выпуск монет из драгметаллов уже знаете?
— Знаем — монетодворские проболтались… Как бы случайно… — опять ухмыляется на 50 % Крокодил. Иголки забавно двигаются, словно он и впрямь стал дикообразеть.
— Ничто не расходится так быстро, как тайна — замечает лицемерным голосом Бурш — а значит все пойдет по накатанной дорожке — сначала монеты из драгметаллов, потом дешевые бумажки, потом инфляция… Что ж, это показывает, что человечество не умерло.
— Что еще тут в столицах слышно?
— Беженцы из Эстонии прибыли вчера. Как их корыто столько народу уместило — непонятно, тридцать девять человек на мизерных размеров катеришко. Эстонцы опять отмочили апостол.
— Не томите? Что-нибудь замедлили?
— Наоборот, нашустрили. Есть у них такая артель отморозков — "Кайтселиит". Создана под соусом борьбы с русскими оккупантами — дескать, вот разумеется русские опять кинутся оккупировать эстонское свободное королевство — а тут им и встанут поперек горла храбрые эстонские партизаны. Факт тот, что этим долбозвонам разрешено официально иметь автоматическое оружие и в отличие от нормальных эстов они это легальное оружие все время пользуют в разных сварах. По уму эту банду давно было бы пора разоружить — но тут же политика. В общем, эти кайтселитовцы взялись бороться с русскими оккупантами. Для начала расстреляли несколько десятков человек за Кохтла — Ярве. Ориентировочно — половина евреев, половина рожей не понравилась и не на том языке разговаривала.
— Евреев-то с чего? — удивляется Крокодил. Потом спохватывается: "Это я так, сдуру ляпнул, Эстония же…"
— А чего Эстония-то? — в свою очередь удивляюсь я.
— Прискорбна грамотея уму просвященному дикость неученая — отвечает Бурш.
— Эстония и Литва уже в 41 году отрапортовали немецкому руководству, что стали полностью "юденфрай". И что характерно — действительно там всех практически евреев ликвидировали физически. Причем практически без немецкого участия, строго самостоятельно. Эсты, правда, в основном стреляли, литовцы, как народ практичный и экономный — убивали дубинами и всякими прочими такого же рода приспособами. Сейчас-то об этом не принято было говорить — потому, как они же боролись с коммунизмом и Россией и потому их нынче любить за это надо, но факт место имел. Видно решили повторить…
— Вот-вот. Дальше у кайтселитовцев началась драка с полицией — в Кохтла-Ярве большая часть полицейских — русскоязычные — так что практически были в тишайшей Эстонии уличные бои. Еще и какие-то подразделения эстонской армии в это дело ввязались, причем на обе стороны. Боями назвать, наверное, трудно, потому что обе стороны такому делу необучены, но резня все же получилась. И все совсем худо стало, потому что расстрелянных не добили толком, подранков много в ходе перестрелок образовалось, гражданским от души прилетело — во всяком случае, спасшиеся рассказывают о каком-то жутком Жид-Медведе который неподалеку от места расстрела первого появился. Судя по рассказам — очень солидных размеров морф. И не один. Вот люди оттуда и дернули на первом же попавшемся плавсредстве.
— Нда… Не зря Званцев толковал о возможных визитах соседушек…
— Званцев это кто? — спрашивает Бурш, начиная вытаскивать иглы их физиомордии пациента.
— Посол Кронштадта в Петропавловке. Или наместник. Или комиссар.
— А, слыхал. Тут вот еще что, коллега… (Бурш задумывается).
Изображаю полнейшее внимание.
— Произошел инцидент, пользу которого никак не понять, но к сведению принять стоит, может быть и пригодится.
— Весь внимание.
— Нами проводилась спасательная операция по доставке сюда нужного в работе специалиста — нейрохирурга. Все перепитии описывать не буду, говоря по сути дела — оказалось, что он один из своей семьи живой остался. Но не в своем уме, причем сильно.
— Извините, конечно, но это как раз обыденное сейчас явление — бурчит сапер.
— Верно. Только тут был нюанс — он находился в своей квартире вместе с зомби — членами своей семьи. Причем эти зомби сильно отличались от тех, которые по улицам бродят — они были не агрессивны. Совершенно. Нормальные типовые гаитянские — тупые и мертвые.
— Час от часу не легче. Узнали, почему?
— Разумеется, узнали. Дело в том, что он им сделал после смерти лоботомию. Вам знаком этот метод лечения буйных больных и американских комми? Весьма известная история американской деятельности. Сейчас, правда, о ней вспоминать неудобно…
— Ну, слыхал, конечно. Нобелевку этому португальцу за это изобретение дали вроде бы. А комми тут при чем?
— Так широко амеры пользовали против всяких инакомыслящих. Своих Новодворских они именно так и лечили. Ведь выступать против американской демократии и государства может только сумасшедший. Тогда у них охота на ведьм мощно шла. Чаплину вон пришлось из страны уехать, коммунистический агент оказался. А с лоботомией — все отлично получалось. Нарушил хирургически связь лобных долей с остальным мозгом — и вся правозащитная деятельность прекращается навсегда. Короче говоря — буйный становится тихим. Вот и с зомби то же получается.
— Мда. И что — всех оперировать?
— Я не о том. Они просто становятся неагрессивными, но и только. Контакт с ними не получается. Существуют. Как коматозные овощи. Только в придачу еще и мертвые…
— Ну, интересная информация, только не знаю, как ее использовать можно. Этот нейрохирург где сейчас? И семья его?
— Любопытной Варваре в Москве нос оторвали! — ухмыляется Бурш, складывая иголки в коробку.
— Ага. А в Питербурхе — на место пришивали!
— В лаборатории некробиологии у Кабановой. Где ж еще. Только вы оба не шибко-то болтайте, ни к чему людям еще и такое знать. Проболтаетесь а мне будут неприятности — и сотворю вам со гневом и с яростию месть языком.
— Учтем. Вроде наши идут?
Действительно по лестнице с грохотом и лязгом спускаются алебардисты.
— Алкоголик Иванов! Вы приговариваетесь к расстрелу! Ваше последнее слово? — гремит сверху трубный глас Дункана.
— Ну, ващщще… — откликается кто-то из его приятелей.
Раздается хохот.
Бурш морщится.
— Пошли в больницу. Тут теперь часовые останутся до прибытия команды дезинфекторов. А мне еще и похороны организовывать.
— Так без погибших же обошлось! — оторопевает сапер.
Бурш взглядом показывает на коридор, где вдоль стен валяются розовые обглоданные кости и кучи трупов — в грязных пижамах, остатках рваных медкостюмов и ошметьях от белых халатов.
Крокодил сникает, поняв, что ляпнул глупость.
В больнице оказывается, что латники будут писать рапорт с предложениями и выводами, а нам придется опять скататься на завод — на усиление, что ли…
Пока сижу в зале, где только что закончилось выступление танкиста — майора. После семинара задают ему всякие хитрые вопросы. Послушать интересно — благо от стрельбы сейчас много что зависит.
— Когда стреляю на стольнике одиночными — хуже выходит, чем тройками. Вот весь настроился, сфокусировался, цель вижу, но одиночными — половина может в молоко уйти.
А когда типа на авось, бах-бах-бах, то, как минимум два из трех точно лягут — поднимается худощавый скуластый парень в форменке.
— Не видя, трудно сказать. Может быть несколько причин. Если ветер не учитывать, то остаются внутренние. На одиночных более вероятно зацеливание, неправильная фокусировка, обман зрения. А на беглом организму некогда, он освобождается от лишнего, концентрируется на необходимом. Это при наличии навыков, разумеется. Кроме того, когда видишь, как пули идут, то корректируешь огонь по предыдущему результату. Беглым или очередями — это немного другое, нежели стрелять одиночными, делать паузы а потом брать поправки. Человек умеет сдвигать точку прицеливания очень точно. Беглый огонь с контролем полета пуль как бы затягивает тебя в середину цели. А одиночными с паузой — каждый выстрел "на колу мочало". Расскажи, из каких положений стреляешь — интересуется майор. Мне кажется, что вроде бы ему легче стало. Или желаемое за действительное выдаю?
— Стоя и с колена. Если у меня и идет какая-то корректировка при стрельбе тройками, то глубоко подсознательно. Я пока сам не понимаю, как попадаю на такой дистанции — стеснительно улыбается худощавый парень. Остальные присутствующие тоже начинают радостно лыбиться — словно зеркало.
Привстает пухлый паренек, совсем молодой.
— В одной книжке — фэнтези с магией — прочитал, как незнакомую с оружием девчонку учили стрелять. Типа, "установи мысленную связь с пулей, сфокусируйся на цели и представь, как пуля после выстрела попадает точно в десятку". Магия такая.
Худощавый взглянув на сказавшего эти слова подхватывает:
— Вот и у меня такая фигня непонятная. Убедил себя, что можно попадать — и стало получаться. Но даже для себя не могу объяснить — как.
Майор умудрено улыбается.
— Ага, в этом весь психологический фокус состоит. Не так вера в то, что ты можешь, помогает, как представление, что это сделать невозможно, мешает. То есть не надо ни во что глубоко уверовать, нужно просто освободиться от стереотипа, что это выше сил человеческих. Лучше всего помогает в таких делах арифметика. И немножко геометрии. И совсем чуть-чуть баллистики.
Теперь небольшое отступление. Уметь стрелять по-винтовочному нужно. И стоя, и с колена, и лежа. Это очень полезные навыки. Еще надо уметь с упора. Кроме боевого аспекта существует чисто технический. Вот как ты определишь, насколько далеко можно поразить такую-то цель?
По рассказам очевидцев? Или, допустим, я тебе объясню. А нафига принимать на веру, когда можно самому. Не верь никому про кучность того или иного пистолета, просто отстреляй по малюсенькой мишени из устойчивого положения. С упора, например. Чтоб цель была как точка на конце мушки. Потом посмотри. Допустим, на 25 метров разбросало на 10 см (хотя бывает и на 3). Значит, на 50 будет 20, а на 100 — 40. Это очевидно. Значит, пули будут внутри ростовой. Так и будешь рассказывать ученику, если придется. Потом вспомним про ветер, который на 100 метров для пистолета кое-что значит. Средний боковой ветер утягивает макаровскую пулю сантиметров на 20, или чуть больше. Парабеллумовскую чуть меньше. Как задуло сбоку таким ветром, так целиться надо в наветренный край мишени. Чуешь, что ветер не силен, уменьшаешь поправку. Все это несложно. Когда знаешь, что надо так, просто делаешь, и оно получается. Может, не сразу отлично, но кое-как практически сразу. Эх, вот из Стечкина стрелять на 200 и более — это уже цирк. Там ветер далеко уже тащит, деривация уже есть, а на движение поправки больно здоровы. Но очередью накрыть можно, если навык есть.
Да, вернемся к пуле. Самая главная твоя с ней связь, что ты ее видишь. Как она летит, куда шлепает, что с мишенью происходит. Это все на подкорку записывается, а потом работает как программа…
Меня трогают за плечо. Пора ехать. Или плыть? Или идти? Черт его поймет эту островную специфику…
* * *
— Так что придется думать — дальше как быть? — закончила Мелания.
— А я уже говорила, надо составить план — завела свою шарманку Вера.
— Сначала надо накормить этих… служащих корпорации. Для них кто готовил?
— Повариху ты видела — она внизу полы моет. Только готовит она… Как в столовке…
Ирка поняла по выражению лица Меланьи, что это самая худшая оценка поварского умения.
— А что у нас получается с едой? Плохо? — осведомилась Вера.
— С едой получается хорошо. Без еды — плохо — в тон ответила Ирка.
— Что может с едой получаться, когда два десятка нахлебников — мрачно пробурчала Мелания.
— Не два десятка, двадцать один едок получается — уточнила зануда Вера.
— А да ладно, невелика разница — поморщилась Ирка и впридачу поморщилась еще и мысленно. Два десятка голодных ртов — это много. Очень много. Фиговое наследство получается от Человечества. Да еще сукин сын в лесу. И не один, кстати, та патлатая шлюха, которая разбила УАЗ, тоже где-то болтается.
— Тут все дело в том, что вы собираетесь дальше делать — осторожно молвила Мелания и внимательно посмотрела на Ирку.
Вера тоже уставилась на напарницу.
— Это вы к чему?
— К тому, что заехали вы сюда с мужем случайно, на короткое время. То есть жить здесь не собирались. Детальки себе наточили — и все, дух простыл. А теперь что делать будете?
Ирка посмотрела на старуху. Что-то темнит бабка. И так она куда как непростая, а еще и темнит.
— Пока Витя не выздоровеет — мы тут будем жить. А понравится — останемся и дальше. Но кормить два десятка ртов у нас нечем. Придется свиней резать.
— А запасы вы разве не делали? — невинно спросила бабка.
Ирка смекнула, что вопрос с подначкой. Раз Мелании про них Арина покойная рассказывала — значит, про завоз груза в лес тоже толковала. Витька таился, как мог, но пару раз они все же засветились. И хорошо, если только пару раз.
— Делали запасы. Только тут ведь дело в том, что у нас все долгоиграющее и рассчитано на двоих. Консервы слопать вдвадцатером — штука нехитрая. Только дальше как быть? Останется друг друга жрать.
— И семян нет никаких? — все так же незаинтересованно спросила бабка.
— Как же без семян. Есть семена. Только огород вести — дело непростое, сами знаете.
— Знаю — спокойно кивнула старуха.
— Ну вот… И корячиться для того, чтоб прокормить не пойми кого — совсем интереса мало. Сожрем совместно наши запасы — и что дальше? — Ирка говорила, подбирая слова, словно по льду шла, но твердо решила гнуть свою линию и свои интересы отстаивать без экивоков.
— А давайте в баньку, а? — не в тему возникла Вера.
— Так мы же ничего не решили?
— Сегодня уже все равно похлебку для сотрудников сварили, так? — Вера глянула на старуху.
Та кивнула.
— Значит, можем, наконец, помыться. А после бани и решать уже легче будет. Я считаю — закончила речь Вера и мило улыбнулась.
Тайм аут вполне устраивал Ирку.
* * *
Что-то сегодня нам не везет с транспортом. То ли штабные что напутали, то ли так сложилось — но явившись на пирс мы долго не могли узнать, что собственно отчалит в Стрельну, пока Ильяс бегал уточнял (ну бегал — сильно сказано, очень уж он себя уважает, чтоб бегать, ходит так несколько быстрее, чем обычно), мы расселись на каких-то ящиках и садовых скамейках, поставленных тут явно совсем недавно.
Очень кстати вылезло солнышко, даже вроде, как и пригревает.
Вместе с нами набралось три десятка человек, да гора грузов.
Ильяс намекнул, что опять мы участвуем в какой-то хитромудрой операции коммерческого толка. На что он нас подписал — неясно, но хитрая рожа его прямо светилось гордостью. Ладно, поживем, увидим. Мне по-любому охота с братцем повидаться. Может, что и сообразим — как добраться до родителей и как доставить их сюда. Иллюзий у меня нет — я прекрасно понимаю, что лафы нам осталось не надолго, еще апрель месяц — и все. Май, зелень, тепло, дождики — и судя по тому, что установила Валентина Кабанова — зомби оживятся и станут гораздо опаснее. Тем более — летом. Надо думать, что можно сделать. Пока успел убедиться — на автомобиле не проскочить. Есть задумка — по воде. Но для этого надо заручиться поддержкой и помощью, потому придется стараться и дальше. Лишь бы не пошло все прахом — прикажут сидеть в Петропавловке или больнице — и всех дел. Послать начальство подальше конечно можно и удрать, но очень бы не хотелось рубить все связи — и наработки.
Я уже говорил Николаичу про эту свою проблему, но вроде бы он не преуспел в ее решении. Правда, речь шла о том, что две недели мы всяко колотимся на спасательных операциях, но ведь уже время-то и подходит…
Сидящие рядом парни-санинструктора слушают Павла Александровича, который ловко отвертелся от писанины отчета и вместе с парой мужиков штатского вида из группы обеспечения улизнул для поездки на Завод. Тут оказалось, что мальчишки сцепились языками на тему военной истории, что меня сильно удивляет. Впрочем, более приличный для мужской компании разговор о бабах не заладился — пуганые санинструктора с того момента, как оказалось, что их хвастливые побрехушки подслушала отдыхавшая за тонкой стенкой смена медсестричек.
Теперь, после такого позора, когда старшая медсестра прилюдно выдала им листок с расчетами, по которым у хвастунов оказалось не менее стакана спермы в каждом яичке, мальчики попугиваются попасть опять же в такое положение. Мне даже кажется, что они на Завод решили отправиться с куда большей охотой, чем могло бы показаться. Незадолго до отправки группы произошла очередная стычка Фетюка с майором-танкистом, чуть до потасовки не дошло. Теперь санинструкторы втянули в спор тишайшего Павла Александровича, пребывавшего в некоторой грусти — очень близко к сердцу принял поломку в ходе зачистки госпиталя нескольких экспонатов.
Я прослушал, с чего там началось, но спор притих, потому голос музейного работника слышен отчетливо — да тут и шумов мало, чайки орут, да водичка плещется…
— Запала в память история про зачуханного, измотанного до предела пожилого пехотинца — пулеметчика, который добрался до сельца, откуда наши уже утекали… Отступление, немцы на пятках сидят, пора уходить — а тут в сельцо дочапал запыленный мужичок с пулеметом. И сам еле можахом, c трудом ноги волочит и пулемет с помятым кожухом и гнутым щитком, и всех личных вещей у солдата — короб с пулеметной лентой, даже сидора за плечами нет.
Все суетятся, поспешают, уходят, а он как сел, так и сидит совершенно безразлично.
Видно — не жилец.
Кто повоевал — это уже сразу видел. Словно как на лице обреченного это проявлялось.
От немцев удалось оторваться.
И почему-то не преследовали.
Ночью разведка пробралась посмотреть — что да как, почему немцы отстали. Громко сказано — разведка, пара мальчишек — сорвиголов.
Выходило по наблюдению, что у немцев в этом сельце что-то сильно не срослось.
Оказалось — тот солдат лег в бурьян у обочины и сколько было патронов — с полленты — влепил в шедшую строем немецкую пехотную роту — боевое охранение и авангард его проглядели, кто ж мог подумать, что это не хлам, обильно валяющийся на обочине дорог, где войска отступали — пулеметчик же не окопался, ничем себя не проявил. А он пропустил боевое охранение, дождался, когда тело роты мерным походным маршем вошло на площадь этого сельца — и с кинжальной дистанции по густой колонне… И промахнуться тут было невозможно и немцы — хоть и были опытными вояками — а не ожидали такого, да и втягивается человек в марш, работает ногами как автомат, потеряли они несколько смертельных для себя секунд.