Когда мы выходили из дома, путь нам преградила Ла Горда. Она потребовала, чтобы мы взяли ее с собой. Было похоже, что на этот раз она не собирается мириться с отказом. Но дон Хуан очень жестко сказал ей, что у него со мной предполагается сугубо личный разговор.
— Вы собрались говорить обо мне, — произнесла Ла Горда с выражением подозрительности и крайнего раздражения в голосе и жестах.
— Точно. Именно о тебе, — сухо подтвердил дон Хуан. И он прошел мимо Ла Горды, даже не взглянув в ее сторону.
Я последовал за ним, и в молчании мы дошли до городской площади. Когда мы сели на скамейку я спросил, почему вдруг мы будем говорить о Ла Горде.
Перед моими глазами все еще стояло ее лицо с выражением немой угрозы, когда мы покидали дом.
— Мы не собираемся обсуждать ни ее, ни кого бы то ни было другого, — ответил дон Хуан. — Я сказал это только для того, чтобы спровоцировать её громадную самозначительность. И это сработало. Сейчас Ла Горда в бешенстве. Насколько я её знаю, к этому моменту она уже достаточно долго говорила с собой, чтобы выстроить уверенность и праведное негодование по поводу того, что ее так беспардонно отшили и выставили дурой. Я не удивлюсь, если она вскоре явится и набросится на нас прямо здесь, на этой скамейке.
— Если мы не собираемся беседовать о Ла Горде, то о чем тогда мы будем говорить? — спросил я.
— Мы продолжим разговор, начатый когда-то в Оахаке, — ответил дон Хуан. — От тебя потребуются огромные усилия и готовность к сдвигам в одну и в другую сторону между уровнями осознания. Иначе объяснения осознания тебе не понять. На время нашей беседы я требую от тебя полнейшей концентрации и терпения.
Почти жалобно я сообщил ему, что, отказываясь говорить со мной на протяжении последних двух дней, он ставил меня в неловкое положение, заставляя ощущать изрядное неудобство. Дон Хуан взглянул на меня, вскинув брови. По губам его пробежала улыбка, которая тут же исчезла. Я понял — он дает мне понять, что я ничем не лучше Ла Горды.
— Я провоцировал твою самозначительность, — нахмурившись сообщил он. — Самозначительность — главнейший и самый могущественный из наших врагов. Подумай вот о чем: то, что ослабляет нас — это чувство оскорбления и обиды поступками и оплошностями окружающих нас. Наша самозначительность заставляет нас почти все время чувствовать себя оскорблёнными кем-то или на кого-то обиженными.
Новые видящие рекомендуют направить все усилия на исключение самозначительности из жизни воина. Я все время следовал и следую этим рекомендациям. И значительная часть моих действий в отношении тебя направлена на то, чтобы ты увидел — без самозначительности мы неуязвимы.
Я внимательно слушал. Вдруг глаза дона Хуана заискрились, и я подумал, что он, похоже, вот-вот рассмеется. Явной причины для этого вроде бы не было, но не успел я сообразить, в чем дело, как внезапно был огорошен резкой, звонкой и весьма болезненной затрещиной по правой стороне моего лица.
Я вскочил со скамейки. Сзади стояла Ла Горда со все еще поднятой рукой. Лицо ее гневно пылало.
— А теперь можете говорить обо мне все, что хотите! По крайней мере, теперь у вас есть повод! — прокричала она. — Но если у вас есть, что сказать, — скажите мне это прямо в лицо!
Этот взрыв словно исчерпал все ее силы, потому что она опустилась на асфальт и заплакала. Дон Хуан застыл на месте с выражением невыразимого ликования на лице. Меня же сковала бешеная ярость. Бросив на меня свирепый взгляд, Ла Горда повернулась к дону Хуану и жалобно промямлила, что мы не вправе ее критиковать.
Дон Хуан хохотал. Он сложился пополам. Он почти рухнул на землю. Два-три раза он пытался что-то сказать мне, но в конце концов просто повернулся и двинулся прочь, то и дело сотрясаясь всем телом в приступах гомерического смеха.
Я ринулся было за ним, все еще охваченный негодованием по адресу Ла Горды — в тот момент я презирал ее, — как вдруг со мной произошло нечто необычайное. Я понял, что именно так забавляло дона Хуана. Мы с Ла Гордой были похожи до ужаса. Наша самозначительность была монументальной. Мое удивление и моя ярость по поводу пощечины в точности соответствовали гневу и подозрительности Ла Горды. Дон Хуан был абсолютно прав. Бремя самозначительности в самом деле является жуткой обузой.
Я побежал вслед за доном Хуаном в восторге, со слезами, которые текли по моим щекам. Я догнал его и рассказал о том, что осознал за миг до этого. Глаза его сияли озорством и радостью.
— Но что мне делать с Ла Гордой? — спросил я.
— Ничего, — ответил он. — Осознание — всегда дело сугубо личное.
Он сменил тему, сообщив мне, что знаки говорят о том, что продолжить беседу мы должны у него дома — либо в большой комнате с удобными креслами, либо на заднем дворике, окруженном крытой галереей. Дон Хуан объяснил, что когда он кому-нибудь что-либо объясняет в одном из этих двух мест, никто другой туда не входит.
Мы вернулись в дом. Там дон Хуан рассказал всем о поступке Ла Горды. Все видящие принялись подтрунивать над Ла Гордой, делая это с явным удовольствием, что поставило Ла Горду в крайне незавидное положение.
— Щепетильность и тактичность — не помощники в борьбе с самозначительностью, — пояснил дон Хуан в ответ на мое выражение озабоченности по поводу положения Ла Горды.
Потом он попросил всех покинуть комнату. Мы сели, и дон Хуан начал объяснять. Он сказал, что видящие, как древние, так и новые, делятся на две категории. К первой относятся те, кто стремится практиковать самообуздание и способен направить свою деятельность в русло достижения прагматических целей, несущих благо другим видящим и человеку вообще. Другая категория — это те, кому нет дела до самообуздания и достижения прагматических целей. Среди видящих принято считать, что тем, кто составляет вторую категорию, не удалось справиться с проблемой самозначительности.
— Самозначительность, — пояснил дон Хуан, — не является чем-то простым и наивным. C одной стороны, это сердцевина всего наилучшего, что в нас имеется. А с другой — сердцевина всей нашей внутренней гнили. Избавление от этой гнилой части самозначительности требует шедевра стратегии. И во все века видящие давали высочайшую похвалу тому, кому удавалось это совершить.
Я пожаловался на то, что идея избавления от собственной значительности, временами для меня довольно привлекательная, кажется мне все же чем-то непостижимым. Я сказал, что нахожу его указания относительно избавления от нее весьма туманными и потому не могу им следовать. На это дон Хуан ответил:
— Я говорил тебе не один раз: вставший на путь знания должен обладать огромным воображением. На этом пути, видишь ли, ничто не бывает таким ясным, как нам бы того хотелось.
Я ощущал некоторое неудобство, и это заставило меня вступить в спор. Я заявил, что его указания напоминают мне постулаты католической веры, и что после того, как мне всю жизнь твердили о греховности и грехе, я сделался невосприимчивым к подобного рода вещам.
— Для воина борьба с самозначительностью не принцип, а чисто стратегический вопрос, — ответил дон Хуан. — Твоя ошибка заключается в том, что ты рассматриваешь то, что я говорю, с точки зрения морали.
— Я действительно считаю тебя человеком высокоморальным, дон Хуан.
— Ты просто заметил мою безупречность. И это все, — произнес он.
— Безупречность, равно как и избавление от самозначительности — понятия слишком неопределенные, чтобы представлять для меня какую-либо ценность, — заметил я.
Дон Хуан чуть не задохнулся от смеха, и я в вызывающем тоне потребовал от него объяснения безупречности.
— Безупречность — это не более чем правильное использование энергии, — сказал он. — И все, что я говорю, к вопросам морали не имеет ни малейшего отношения. Я сохранил энергию, и это делает меня безупречным. Чтобы понять это, тебе необходимо самому сохранить достаточно энергии.
Довольно долго мы молчали. Мне хотелось обдумать сказанное доном Хуаном. Неожиданно он снова заговорил:
— Воин проводит стратегическую инвентаризацию. Он составляет список всего, что делает. А затем решает, какие пункты этого списка можно изменить, чтобы дать себе передышку в расходовании энергии.
Я возразил, что в такой перечень должно входить все, что только есть под солнцем. Дон Хуан терпеливо пояснил, что стратегической инвентаризации, о которой идет речь, подвергаются только те поведенческие структуры, которые не являются существенными с точки зрения выживания и благополучия.
Тут я буквально подскочил. Какая возможность! И я принялся говорить о том, что выживание и благополучие — категории, допускающие бесконечное количество толкований, и потому прийти к какому-нибудь определенному соглашению относительно того, что считать существенным, а что — несущественным с точки зрения выживания и благополучия, попросту невозможно.
По мере того, как я говорил, я начал терять исходный импульс. В конце концов, я умолк, так как осознал всю несерьезность своей аргументации.
Дон Хуан ответил, что в стратегической инвентаризации воина самозначительность фигурирует как деятельность, потребляющая самое большое количество энергии. Отсюда и усилия, которые воин прилагает для её искоренения.
— Одна из первейших забот воина — высвободить эту энергию, для того, чтобы с ее помощью встретиться с неизвестным, — продолжал дон Хуан. — Действие по перераспределению этой энергии называется безупречностью.
Наиболее эффективную стратегию, по словам дона Хуана, выработали видящие времен Конкисты — великие мастера искусства сталкинга. Эту стратегию составляют шесть взаимодействующих между собой элементов. Пять из них называются атрибутами образа жизни воина: контроль, дисциплина, выдержка, чувство времени и воля[4]. Все они относятся к миру воина, ведущего битву с самозначительностью. Шестой же элемент — наиболее, пожалуй, важный из всех — относится к внешнему миру и называется мелким тираном.
Дон Хуан замолчал и взглянул на меня, как бы спрашивая, все ли я понял.
— Я, знаешь ли, весьма озадачен, — произнес я. — Ты вот все говоришь, что Ла Горда — мелкий тиран моей жизни. Но что же все-таки такое — мелкий тиран?
— Мелкий тиран — это мучитель, — объяснил дон Хуан. — Некто либо обладающий властью над жизнью и смертью воина, либо просто раздражающий его до безумия.
Дон Хуан говорил это с лучезарной улыбкой. Он сообщил мне, что новые видящие разработали собственную классификацию мелких тиранов, и, несмотря на то, что речь идет едва ли не о самых важных и серьезных вещах, классификация эта не лишена юмора. Дон Хуан заверил меня, что какую бы из классификаций, разработанных новыми видящими, мы не взяли, в ней всегда будет присутствовать оттенок ехидного юмора, потому что юмор — единственный способ противостоять пристрастию человеческого осознания к проведению инвентаризаций и составлению громоздких классификаций.
Сообразно своей практике новые видящие поставили во главу классификационного перечня первичный источник энергии, являющийся единственным и полноправным правителем всей вселенной, и назвали его просто тираном. Естественно, любые другие деспоты и диктаторы стоят неизмеримо ниже категории тирана. По сравнению с источником всего сущего самые могущественные и беспощадные тираны рода человеческого являются жалкими шутами и потому относятся к категории мелких тиранов— pinches tiranos. Кроме того, существует два подкласса малых мелких тиранов. Первый подкласс составляют мелкие тираны, которые преследуют и приносят страдания и невзгоды, но не могут непосредственно лишить кого-то жизни. Их называют мелкие тиранчики — pinches tiranitos. Второй подкласс состоит из мелких тиранов, которые лишь бесконечно раздражают и надоедают. Их название — мелюзговые тиранчики — repinches tiranitos, или крошечные тиранишки — pinches tiranitos chiquititos.
Мне эта его классификация показалась нелепой. Я был уверен, что испанская терминология — плод его импровизации. Я спросил его, так ли это.
— А вот и нет! — словно забавляясь, ответил дон Хуан. — Новые видящие — большие мастера по части составления классификаций. И Хенаро, вне всякого сомнения, — один из величайших. Так что если ты внимательно за ним понаблюдаешь, ты в точности поймешь, что новые видящие чувствуют по поводу своих классификаций.
Когда я спросил, не водит ли он попросту меня за нос, дон Хуан раскатисто захохотал.
— У меня и в мыслях этого не было! — наконец с улыбкой сказал он. — Хенаро — тот на такое способен, но не я, тем более, что мне известно твое отношение к классификациям. Просто новые видящие ужасно непочтительны.
Потом он добавил, что в подкласс мелких тиранчиков входят четыре их категории. Первая — те, которые мучают посредством жестокости и насилия. Вторая — те, кто делает это созданием необоримых опасений своей непорядочностью. Третья — угнетает печалью. Ну и последняя категория — те, которые мучают, приводя воина в бешенство.
— Ла Горда — это отдельный класс, — продолжал дон Хуан. — Активный мелюзговый тиранчик. Она смертельно тебя раздражает и к тому же приводит в бешенство. И даже дает затрещины! Всем этим она учит тебя отрешенности.
— Но это — невозможно! — воскликнул я.
— Ты пока что не свел воедино все составляющие стратегии новых видящих, — возразил он. — А когда ты это сделаешь, ты поймешь, насколько эффективным и толковым приемом является использование мелкого тирана. Я могу с уверенностью сказать, что такая стратегия не только позволяет избавиться от самозначительности, но также готовит воина к окончательному осознанию того факта, что безупречность — это единственное, что идет в зачет на пути знания.
Он сказал, что новые видящие имели в виду смертельный номер, в котором мелкий тиран подобен горному пику, а атрибуты образа жизни воина — альпинистам, которые должны встретиться на его вершине.
— Обычно в игре участвуют только четыре атрибута, — продолжал дон Хуан. — Пятый — воля — всегда находится в запасе на случай, так сказать, рукопашной схватки.
— А почему так?
— Потому что воля принадлежит к иной сфере, сфере неизвестного. Остальные четыре относятся к сфере известного. И там же обитают мелкие тираны. По сути, в мелкого тирана человек превращается именно вследствие одержимости манипуляциями известным.
Далее дон Хуан объяснил мне, что заставить вступить во взаимодействие все пять составляющих способен только видящий, который, кроме того, является также истинным воином и владеет волей. Организация такого взаимодействия — сложнейший прием, абсолютно недоступный для обычного человека в его нормальном состоянии.
— Вообще-то, чтобы справиться с самым худшим из мелких тиранов, достаточно четырех составляющих, — продолжал дон Хуан. — Ну, разумеется, если мелкого тирана удалось отыскать. Я уже говорил — мелкий тиран является внешним элементом и относится к тому, чем мы не можем управлять непосредственно. И в то же время этот элемент — самый важный. Мой бенефактор говорил, что воин, которому удалось случайно наткнуться на мелкого тирана, — просто счастливчик. Он имел в виду, что если мелкий тиран сам возник на твоем пути, тебе крупно повезло. Потому что в противном случае тебе придется отправиться на поиски одного из них.
Затем дон Хуан рассказал мне, что одним из величайших достижений видящих времен Конкисты было открытие конструкции, которую он назвал «трехфазной прогрессией». Постигнув человеческую природу, они смогли прийти к неоспоримому заключению: если видящий способен удержаться (сдержаться)[5] в столкновении с мелким тираном, то он определенно сможет без вреда для себя встретиться с неизвестным и даже выстоять в присутствии непознаваемого.
— Обычный человек, — продолжал дон Хуан, — изменил бы последовательность, имеющуюся в этом утверждении. Тогда получится, что видящий, способный удержаться в столкновении с неизвестным, гарантированно может справляться с мелкими тиранами. Но в действительности это не так. Именно из-за такой ошибки погибли многие великолепные видящие древности. Однако теперь мы в этом разобрались получше. И знаем — ничто так не закаляет дух воина, как вызов во взаимодействии с невыносимыми типами, обладающими реальной властью и силой. Только в таких условиях воин обретает трезвость и безмятежность, нужные для того, чтобы выдержать давление непознаваемого.
Я принялся бурно выражать свое несогласие. Я сказал дону Хуану, что, по моему мнению, тиран может только сделать свою жертву либо абсолютно беспомощной и жалкой, либо такой же злобной и жестокой, как он сам. Я сослался на множество работ по изучению воздействия физических и психологических пыток на психологию жертвы.
— Да, но ты сам только что сформулировал то, чем обусловлено принципиальное различие, — парировал дон Хуан. — Ты говоришь о жертве, а не о воине. Когда-то в отношении этого вопроса я испытывал такие же чувства, какие ты испытываешь сейчас. Потом я расскажу тебе, что заставило меня измениться, но сначала давай вернемся к временам Конкисты. Видящие тех времен не могли найти лучших условий. Испанцы были мелкими тиранами, которые испытывали мастерство видящих до предела. После взаимодействия с завоевателями, видящие могли встретить что угодно.
Видящим тех времен крупно повезло. Мелких тиранов тогда было полным-полно, и встречались они повсеместно.
Да, но те замечательные времена изобилия давно прошли, и теперь дело обстоит несколько иначе. Никогда после здесь не было мелких тиранов такого масштаба, поскольку неограниченной власть их была лишь тогда. А ведь мелкий тиран, обладающий неограниченными правами и возможностями, — это идеальный компонент для получения выдающегося видящего.
Так что в наше время видящим, приходится идти на крайние меры, чтобы отыскать нечто достойное внимания. И, тем не менее, в большинстве случаев им приходится удовлетворяться очень-очень крохотными тиранчиками.
— А ты? Тебе-то удалось найти мелкого тирана, дон Хуан?
— Мне повезло. Он сам нашел меня — великолепный мелкий тиран, прямо-таки королевский экземпляр. Правда, отношение мое ко всему этому было тогда похоже на твое нынешнее. Так что счастливчиком я себя отнюдь не ощущал.
И дон Хуан рассказал, как началось его испытание — за несколько недель до того, как он встретил своего бенефактора. В то время дону Хуану едва исполнилось двадцать. Он устроился чернорабочим на сахарную фабрику. Получение работы, на которой требовались сильные мускулы, не было для него проблемой, поскольку он всегда отличался завидной физической силой. Однажды, когда он был занят перетаскиванием тяжеленных мешков с сахаром, он заметил очень хорошо одетую женщину. На вид ей было лет за сорок. Дону Хуану она показалась очень властной. Проходя мимо, она взглянула на дона Хуана, потом что-то сказала управляющему и ушла. После этого тот подошел к дону Хуану и сказал, что за плату может помочь ему получить работу в доме владельца фабрики. Дон Хуан ответил, что у него нет денег. Управляющий с улыбкой сказал ему, что насчет этого беспокоиться не следует: скоро день зарплаты, и тогда у дона Хуана будет достаточная сумма, чтобы расплатиться. Потом управляющий похлопал его по спине, сказав, что получить работу в доме хозяина — большая честь.
В то время дон Хуан был обычным невежественным индейским парнем. Кроме заработка, достаточного для того, чтобы прокормиться, его, в общем-то, ничто не интересовало. Поэтому он не только поверил каждому слову, но и решил, что добрая фея коснулась его. Он пообещал управляющему, что заплатит столько, сколько тот пожелает. Управляющий назвал сумму — очень большую — и сказал, что дон Хуан может выплачивать ее по частям.
Как только договоренность была достигнута, управляющий сразу же сам отвел дона Хуана в дом, находившийся на изрядном удалении от города. Там управляющий передал его другому управляющему — огромному, мрачному типу отвратительной наружности. Тот принялся задавать множество вопросов. Особенно его интересовало, есть ли у дона Хуана семья. Когда же дон Хуан ответил, что у него нет никого, управляющий от удовлетворения даже расплылся в улыбке, обнажив гнилые зубы.
Он заверил дона Хуана, что зарплата будет высокой, и тот даже сможет накопить немного денег, поскольку тратить их будет некуда — ведь и жить, и питаться предстоит прямо в доме.
Смех, который за этим последовал, поверг дона Хуана в ужас. Он понял, что нужно немедленно бежать. Он рванулся было к воротам, но его новый управляющий с револьвером в руке преградил ему путь.
— Тебя взяли сюда, чтобы ты работал до изнеможения, — сказал он. — Заруби это себе на носу.
И он развернул дона Хуана на сто восемьдесят градусов, огрев его при этом дубинкой. Затем отвел к дому и велел выкорчевать два огромных пня, предварительно заметив, что его люди работают здесь без выходных от зари и до заката, без перерывов. Еще он сказал, что пристрелит дона Хуана, если тот попытается бежать или пожалуется властям. Если же ему все-таки удастся ускользнуть и подать жалобу, то управляющий под присягой заявит, что дон Хуан пытался убить хозяина фабрики.
— Ты будешь вкалывать, пока не подохнешь, — сообщил он дону Хуану, — а после этого твое место займет другой индеец. Ведь сейчас ты здесь тоже вместо индейца, который умер.
По словам дона Хуана, дом напоминал крепость. Повсюду были вооруженные мужчины с мачете. Поэтому дон Хуан принялся за работу, стараясь не думать о том, что его ожидает. Вечером вернулся управляющий и пинками погнал дона Хуана на кухню: ему не понравился вызов в глазах дона Хуана. Он пригрозил перерезать ему жилы на руках в случае неповиновения.
На кухне какая-то старуха принесла еду. Но дон Хуан был так расстроен и напуган, что не мог есть. Старуха посоветовала ему есть как можно больше. Она сказала, что нужно быть сильным, так как работе не будет конца. И еще она сообщила дону Хуану, что человек, место которого он занял, умер всего за день до этого. Он слишком ослаб, чтобы работать, и упал со второго этажа.
Потом дон Хуан рассказал мне, что в хозяйском доме он проработал три недели. Тот тип изо дня в день постоянно бил его, заставляя выполнять самую опасную и тяжелую работу, которую только можно представить. И все время угрожал ножом, револьвером и дубинкой. Ежедневно он заставлял дона Хуана чистить стойла в конюшне, когда в них стояли нервные жеребцы. И каждый день на рассвете дон Хуан думал, что настал последний день его жизни на земле. И то, что ему удавалось выжить, означало лишь новый круг ада на следующий день.
Развязка наступила неожиданно, когда дон Хуан попросил на день его отпустить. Он сказал, что ему нужно сходить в город, чтобы отдать долг управляющему с сахарной фабрики. Однако местный управляющий заявил, что ничего не получится, ведь дон Хуан не может оторваться от работы ни на минуту, поскольку он в долгах по самые уши за возможность работать в доме.
И тут дон Хуан понял, что пропал. До него дошло, в чем тут дело. Оба управляющих были в сговоре. Они брали простых индейцев с фабрики, заставляли их работать до смерти, а зарплату их делили между собой. Догадка эта настолько разозлила дона Хуана, что он с воплем ринулся в кухню и через нее выбежал из комнаты. Для управляющего и остальных работников это было полнейшей неожиданностью. Выбежав через парадную дверь, дон Хуан совсем было поверил, что ему удастся убежать, однако управляющий догнал его и выстрелил ему в грудь. Решив, что дон Хуан убит, он ушел.
Однако дону Хуану не суждено было умереть в тот день. Его бенефактор подобрал его и выходил.
— Когда я рассказал бенефактору всю эту историю, — продолжал дон Хуан, — тот не мог скрыть своего возбуждения. Он сказал: «Да ведь этот управляющий — настоящий подарок. Он слишком хорош, его нельзя упускать. Однажды тебе предстоит вернуться в тот дом».
— Он что-то нес о том, насколько мне повезло, — говорил дон Хуан, — ведь это уникальный шанс — один из миллиона — мелкий тиран, обладающий неограниченной властью. Я же думал, что старик спятил. Прошли годы, прежде чем я смог наконец в полной мере понять, о чем он тогда говорил.
— Это одна из самых жутких историй из всего, что мне доводилось слышать, — прокомментировал я его рассказ. — И что, ты действительно вернулся в тот дом?
— Ну, конечно же. Через три года. Мой бенефактор был прав. Подобный мелкий тиран действительно может попасться в одном случае из миллиона. И его нельзя было упускать.
— Но как тебе удалось туда возвратиться?
— Мой бенефактор разработал стратегический план, в основу которого легли четыре атрибута образа жизни воина: контроль, дисциплина, выдержка и чувство времени.
И дон Хуан продолжил свой рассказ. Бенефактор объяснил ему, каким образом следует действовать, чтобы извлечь пользу из общения с людоедом типа того управляющего. Видящие считают, что на пути знания имеются четыре основных шага. Первый — решение начать учиться. Второй шаг ученик делает тогда, когда ему удалось изменить свое отношение к себе самому и к миру. Ученик становится воином — это и есть второй шаг. Воин уже обладает железной дисциплиной и способностью к полнейшему самоконтролю. Третий шаг может быть сделан только после обретения выдержки и чувства времени. Заключается же этот третий шаг в том, что воин становится человеком знания. И когда человек знания обучается видению, он становится видящим, сделав тем самым четвертый шаг.
Бенефактор сказал, что к тому моменту дон Хуан находился на пути знания уже достаточно долго, чтобы обрести первые два атрибута — контроль и дисциплину — в минимально необходимом объеме. Дон Хуан подчеркнул, что и тот, и другой из этих двух атрибутов относятся к внутреннему состоянию. Воин ориентирован на себя, однако, не эгоистически, а в смысле полного и непрекращающегося изучения себя.
— Но я в то время совсем не владел двумя другими атрибутами, — продолжал дон Хуан. — Выдержка и чувство времени имеют отношение не только к внутреннему состоянию. Они относятся к сфере человека знания. Посредством своей стратегии мой бенефактор показал их мне.
— Означает ли это, что самостоятельно ты не смог бы справиться с мелким тираном? — спросил я.
— Я уверен, что смог бы сделать это и сам, но до сих пор сомневаюсь в том, что мне удалось бы решить задачу c таким чутьём и получить при этом столько удовольствия. Мой же бенефактор, направляя поединок, попросту им наслаждался. Идея использования мелкого тирана состоит не только в том, что это необходимо для совершенствования духа воина, но также и в том, чтобы извлечь из этого максимум радости и удовольствия.
— Но как же можно наслаждаться монстром, подобным тому типу, которого ты описал?
— Во времена Конкисты видящим доводилось иметь дело с настоящими чудовищами. Этот им и в подметки не годился. И, судя по всему, видящие тех времен были вне себя от восторга. Они доказали: можно наслаждаться столкновением даже с наигнуснейшим и жесточайшим из тиранов. При условии, разумеется, что сам ты — воин.
Дон Хуан объяснил, в чем заключается основная ошибка обычного человека. Сталкиваясь с мелким тираном, обычный человек не имеет стратегии, на которую мог бы опереться. И самое слабое место обычного человека — слишком серьезное отношение к себе. Все свои действия и чувства, равно как действия и чувства мелкого тирана, обычный человек рассматривает как нечто предельно важное, как нечто, имеющее решающее значение. Воин же не только обладает хорошо продуманной стратегией, но и свободен от самозначительности. Его самозначительность обуздана пониманием того факта, что реальность — это делаемая нами интерпретация. Знание это стало решающим преимуществом, которым обладали новые видящие по отношению к простым и грубоватым испанцам. Дон Хуан сказал, что был убежден — ему удастся справиться с управляющим уже хотя бы благодаря осознанию того факта, что мелкие тираны относятся к самим себе со смертельной серьезностью, воины же — нет. Сообразно стратегическому плану бенефактора, дон Хуан снова устроился на ту же самую сахарную фабрику. Никто не помнил о том, что он там уже когда-то работал: рабочие-пеоны приходили на фабрику и уходили с нее, не оставив следа.
Стратегия бенефактора предусматривала, что дон Хуан должен сделать все возможное, чтобы его заметили, когда придут за очередной жертвой. Получилось так, что пришла та же самая женщина и точно так же выбрала его, как и три года назад. На этот раз физически он был даже сильнее, чем прежде.
Все повторилось, однако теперь, в соответствии со стратегическим планом, дон Хуан должен был с самого начала отказаться платить управляющему. Тот никогда раньше отказа не встречал и потому был ошарашен. Он пригрозил, что уволит дона Хуана. Дон Хуан пригрозил в ответ, что немедленно отправится в дом и все расскажет той женщине. Дон Хуан знал, что женщина была женой хозяина фабрики и не знала о темных делах своих двух управляющих. Он сказал управляющему, что знает, где она живет, потому что работал в близлежащих полях на рубке сахарного тростника. Управляющий принялся торговаться, и дон Хуан потребовал, чтобы тот заплатил ему за согласие идти работать в дом. Управляющий сдался и дал ему несколько банкнот. Дон Хуан вполне отдавал себе отчет в том, что уступчивость управляющего — всего лишь уловка, цель которой — заманить его в дом.
— И опять он самолично отвел меня в дом, — рассказывал далее дон Хуан. — Это была старая гасиенда, принадлежавшая владельцам сахарной фабрики, людям богатым, которые то ли знали о том, что творится в доме, но не придавали этому значения, то ли им было настолько все равно, что они даже ничего не замечали.
Едва мы пришли, я тотчас же побежал в дом, отыскал хозяйку и, бухнувшись перед нею на колени, принялся целовать ей руки и рассыпаться в благодарностях. Оба управляющих были вне себя от злости.