– Да, – сказал Китон уже гораздо тверже и уверенней. – Вы можете полностью на меня рассчитывать.
– Вы, конечно, только что со мной познакомились и совсем меня не знаете…
Китон, которому уже казалось, что Гонт его самый близкий друг, какой у него когда-либо появлялся за последние десять лет, хотел было возразить, но Гонт поднял руку и протест застрял у Китона в глотке.
– … и вы не имеете представления, что за вещь я вам продал, сработает ли она или окажется всего лишь очередным крушением надежд… мечтой, превращающейся временами в ночной кошмар. Уверен, что вы во все это поверили, у меня дар убеждения, если позволено так говорить о себе самом.
Но я рассчитываю на удовлетворенных покупателей, мистер Китон, и только на них. Я работаю в этой сфере уже многие годы и построил свою репутацию на удовлетворенных покупателях. Так что берите игрушку. Если она сработает прекрасно. Если нет – отдайте Армии Спасения или выбросите на свалку.
Сколько вы задолжали? Несколько долларов?
– Несколько долларов, – словно во сне откликнулся Китон.
– Так вот, если игрушка поможет, и вы облегчите душу, избавившись от мерзких финансовых проблем, приходите ко мне. Мы посидим, выпьем кофе, как сегодня и поговорим… о Них.
– Все зашло слишком далеко, чтобы просто вернуть деньги, – Китон разговаривал, как разговаривает человек во сне. – Слишком много накопилось дерьма, чтобы я смог его ликвидировать за пять дней.
– За пять дней может многое измениться, – задумчиво проговорил Гонт.
Он поднялся на ноги, двигаясь с удивительной грацией. – У вас впереди трудный день… и у меня тоже.
– А Они? – встревожился Китон. – Как Же Они?
Гонт положил свою длинную ладонь на плечо Китону и даже в том отрешенном состоянии, в котором он пребывал в тот момент, Дэнфорт почувствовал, как от омерзения его кишки стянулись в тугой комок.
|
|
– Я позабочусь о Них позднее, – сказал он. – Пусть вас ничто не тревожит.
– 6 –
– Джон! – воскликнул Алан, увидев, как в кабинет вошел Джон Лапонт. Рад тебя видеть!
В субботнее утро, в половине одиннадцатого. Контора шерифа была безлюдна. Норрис отправился куда-то рыбачить, а Ситон Томас поехал в Сэнфорд навестить двух своих сестриц – старых дев. Шейла Брайам находилась в приходе собора Царицы Святой Водицы, помогала своему брату стряпать очередное письмо в газету, объясняющее безвредную сущность Казино Найт.
Отец Брайам также намеревался в этом письме доказать, что Вильям Роуз глуп, как навозный жук. Конечно, так впрямую выразиться было невозможно, к сожалению, тем более в печатном органе, но Отец Брайам и сестра Шейла старались изо всех сил выразиться как можно точнее. Энди Клаттербак пребывал где-то по воле долга, на дежурстве, как предполагал Алан, но с тех пор как час назад он появился в конторе, Энди еще не звонил. До тех пор, пока не объявился Джон, во всей конторе кроме Алана, находился только Эдди Уорбертон – возился с охладителем воды в углу.
– Как дела, приятель? – спросил Джон, присев на край стола.
– В субботу утром? Какие могут быть особые дела? Зато смотри сюда, он расстегнул правый манжет своей форменной блузы и закатал рукав. – Следи за рукой, – сказал он.
– Угу, – промычал в ответ Джон, достал из кармана пластинку фруктовой жвачки, сорвал обертку и засунул жвачку в рот.
|
|
Алан продемонстрировал раскрытую ладонь правой руки, повернул ее, показав тыльную сторону, и сжал руку в кулак. Затем он сунул в кулак указательный палец и вытащил оттуда уголок шелкового платка. Сдвинув брови домиком, он посмотрел на Джона.
– Неплохо, правда?
– Если это платок Шейлы, она будет не слишком довольна, обнаружив, что он измят и пропах твоим потом. – Джон остался более чем равнодушен к продемонстрированному чуду.
– Я не виноват, что она оставила его на столе, – сказал Алан – и, кстати, от волшебников потом не воняет. А теперь – абракадабра! – Он вытащил платок из кулака полностью и подбросил его в воздух театральным жестом. Тот поплавал некоторое время в воздухе и опустился на пишущую машинку Норриса, словно яркая бабочка. Алан посмотрел на Джона и вздохнул.
– Не слишком впечатляюще, да?
– Выполнено вполне профессионально, но трюк старый, и я его уже видел неоднократно. Раз, наверное, тридцать – сорок.
– А ты как думаешь, Эдди? – окликнул Алан. – Неплохо для провинциального полицейского?
Эдди даже не оглянулся из своего угла. Он был занят, переливая из кувшина воду в охладитель.
– Не видел, босс, простите.
– Вы оба безнадежны, – заявил Алан. – Но я теперь работаю над усложнением трюка, Джон, обещаю, что ты клюнешь.
– Угу, Алан, ты все еще хочешь, чтобы я проверил туалеты в том новом ресторане на Ривер Роуд?
– Все еще хочу.
– Ну почему мне всегда достается такое дерьмо? Почему Норрис не может…
– Норрис пронюхал все сортиры в Хэппи Трейлз Кэмпграундв июле и августе, – перебил Алан. – В июне этим занимался я. Перестань канючить, Джонни, очередь твоя. И не забудь взять пробу воды. Захвати с собой пару специальных пакетов, которые прислали из Августы. В шкафу в коридоре еще осталась пачка. Кажется, я видел их за коробкой с нориссовыми любимыми замазками.
|
|
– Ладно, – сказал Джон. – Ты их получишь. Но на тот случай, если ты опять сочтешь, что я канючу, должен заметить: проверка воды в сортире на предмет глистов входит в прямую обязанность хозяина ресторана. Я специально интересовался.
– Конечно, – согласился Алан. – Но поговаривают, что Тимми Гэнон ошивается поблизости. Тебе это что-нибудь говорит, Джимми?
– Это говорит мне, что я не куплю гамбургер в Риверсайд ББК Делиш, даже если буду помирать с голодухи.
– Умница? – воскликнул Алан, встал и похлопал Джона по плечу. – Мне кажется, мы успеем удалить этого сукиного сына от дел прежде, чем в нашем городе станет катастрофически уменьшаться количество бездомных собак и кошек.
– Это будет нелегко, Алан.
– Ерунда, не забывай, мы имеем дело с Тимми Гэноном. Возьми сегодня пробы воды, и я отправлю их в Центральную эпидемстанцию в Августе еще до вечера.
– А утром, что собираешься делать?
Алан опустил рукав и застегнул манжет.
– Прямо сейчас я отправляюсь в Нужные Вещи. Хочу познакомиться с мистером Лилэндом Гонтом. Он произвел неизгладимое впечатление на Полли, и по тем разговорам, которые ведутся в городе, можно понять, что и другие не остались равнодушными. Ты с ним знаком?
– Нет еще, – ответил Джон. Они направились к выходу.. – Правда, я несколько раз проходил мимо магазина. Довольно занятные вещицы выставлены в витрине.
Они прошли мимо Эдди, который теперь полировал стеклянный стакан охладителя тряпкой, выудив ее из кармана. Он не взглянул на Алана и Джона, когда они проходили мимо, казалось, полностью погруженный в собственные размышления. Но как только за ними закрылась дверь, он поспешил в диспетчерскую и снял телефонную трубку.
– 7 –
– Хорошо… да… да… я понял.
Лилэнд Гонт стоял у кассового аппарата, прижав к уху трубку радиотелефона. Губы его искривила улыбка, тонкая, как молодой месяц.
– Спасибо, Эдди. Большое спасибо.
Гонт направился к шторе, которая отделяла торговый зал магазина от остального помещения. Он заглянул за штору, нагнулся и вышел оттуда с табличкой в руках.
– Вы можете идти домой, Эдди. Да… можете не сомневаться… Я не забуду. Я никогда не забываю людей, которые оказали мне услугу. И поэтому не люблю, когда мне об этом напоминают. До свидания.
Он нажал кнопку с надписью КОНЕЦ, не дожидаясь ответа, задвинул антенну и положил трубку в карман смокинга. И снова дверь магазина затянули шторы. Гонт просунул руку между шторой и стеклом и снял табличку ОТКРЫТО, заменив ее на ту, которую держал в руке.
А потом стал ждать у витрины появления Пэнгборна. Алан некоторое время разглядывал витрину, за которой стоял Гонт, даже ладони приставил щитом к глазам с обеих сторон и носом к стеклу прижался. Несмотря на то, что шериф стоял прямо напротив Гонта, смотревшего на него в упор, сложив на груди руки, он его не видел.
Мистеру Гонту с первого взгляда не понравилось лицо шерифа. Это его не удивило. Он читал по лицам не хуже, чем запоминал их, а на этом лице красовалась надпись заглавными буквами, и надпись эта ничего хорошего не обещала, более того, она предвещала опасность.
Внезапно лицо Пэнгборна изменилось. Насмешливый рот вытянулся в прямую узкую линию, зрачки слегка расширились. Гонта охватило почти незнакомое доселе чувство страха. Он видит меня? – подумал Гонт, хотя понимал, что это невозможно. Шериф отступил на шаг… и рассмеялся. Гонт, конечно, сразу понял, что произошло, но это не помогло ему сменить гнев на милость и ни на йоту не рассеяло неприязненного отношения к Алану.
– Убирайся отсюда, шериф, – прошептал он. – Убирайся и оставь меня в покое.
– 8 –
Алан довольно долго стоял у витрины. Он пытался понять, вокруг чего поднялся такой шум. Вчера вечером, прежде чем отправиться к Полли, он разговаривал по телефону с Розали Дрейк, и та, захлебываясь от восторга, готова была сравнить Нужные Вещие североамериканским вариантом Тиффани. Но фарфоровый сервиз в витрине не представлял из себя ничего такого, чтобы надо было вскакивать с постели посреди ночи и делиться впечатлениями с матерью в срочном письме. Качество вполне годное, чтобы выставить товар на распродажу. Некоторые тарелки выщерблены, а через все дно одной тянулась паутинная трещина Хотя, кто знает, думал Алан, может быть этому фарфору тысяча лет, а мне, неучу, и невдомек.
Он прижался носом к стеклу, приставил с обеих сторон ладони, пытаясь разглядеть что-нибудь внутри, но так ничего и не увидел – свет погашен, в помещении ни души. Но вдруг ему показалось, что нечто, расплывчатое и невещественное стоит, за стеклом и рассматривает его с пристальным интересом. Он отступил на шаг и тогда понял, что его испугало собственное отражение. Алан рассмеялся, несколько растерянный такой ошибкой.
Он подошел к двери. Шторы опущены, к стеклу прикреплена на присоске табличка с написанным от руки текстом:
УЕХАЛ В ПОРТЛЕНД ПОЛУЧАТЬ НОВЫЙ ТОВАР.
ИЗВИНИТЕ ЗА ВНЕУРОЧНЫЙ ПЕРЕРЫВ.
МИЛОСТИ ПРОШУ В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ
Алан достал из заднего кармана брюк бумажник, оттуда – визитную карточку и набросал записку:
Уважаемый мистер Гонт!
Я приходил в субботу утром, чтобы познакомиться и приветствовать Вас в нашем городе. Жаль, что не застал. Надеюсь, вам пришелся по душе Касл Рок.
Зайду снова в понедельник. Может быть, мы выпьем по чашке кофе. Если вам понадобится моя помощь, номера телефонов, домашний и служебный, на обратной стороне визитки.
Алан Пэнгборн
Он наклонился, подсунул карточку под дверь и выпрямился. Еще раз взглянув на витрину, подумал: кому может понадобиться этот некондиционный сервиз? И вдруг у него возникло странное ощущение, что за ним наблюдают.
Алан оглянулся и увидел никого иного как Лестера Пратта. Лестер приклеивал очередной идиотский плакат на телефонную будку и вовсе не смотрел в его сторону. Алан пожал плечами и пошел по Мейн Стрит в направлении к Муниципалитету. В понедельник у него будет достаточно времени, чтобы встретиться с Лилэндом Гонтом, понедельник самый удобный для этого день.
– 9 –
Мистер Гонт смотрел вслед Алану, пока тот не скрылся из виду и тогда достал из-под двери карточку. Прочитав ее с обеих сторон, он улыбнулся.
Шериф собирается зайти в понедельник? Ну что ж, превосходно. Мистер Гонт предполагает, что к понедельнику у шерифа появятся в Касл Рок другие, не менее важные дела. Мистеру Гонту приходилось встречать людей, подобных шерифу Пэнгборну, таких, от которых следовало держаться подальше, Пока организуешь свой бизнес и набираешь клиентуру. Люди, подобные шерифу Пэнгборну, слишком уж прозорливы.
– Что-то случилось с тобой, шериф, – сказал вслух Гонт. – Нечто такое, что сделало тебя опаснее, чем ты есть на самом деле. Это написано у тебя на лице. Что же именно, хотелось бы мне знать. Что-то, что ты сделал или что видел, а, может быть, и то и другое?
Гонт смотрел на улицу, и губы постепенно расползались, обнажая желтые кривые зубы. Он говорил тихо, спокойно так, как разговаривает человек, ставший давно своим собственным наилучшим собеседником.
– Я уже понял, что ты фокусник, мой дорогой служивый, любишь демонстрировать забавные трюки. Так я научу тебя нескольким новым, прежде чем покину этот город. Уверен, они покажутся тебе занимательными.
Он стиснул руку с карточкой Алана в кулак, смяв ее, и тогда между указательным и средним пальцами вырвался язычок синего пламени. Он разжал пальцы и, хотя с ладони еще поднимались струйки дыма, никаких других следов карточки там не осталось, даже горстки пепла.
– Абракадабра, – шепотом произнес мистер Гонт.
– 10 –
Миртл Китон в третий раз за день подошла к кабинету мужа и прислушалась. Когда она проснулась сегодня в девять часов утра, он уже был там, за запертой дверью. Она спросила, не хочет ли он есть, но он ответил глухим голосом, чтобы она уходила, не мешала, он занят.
Она уже приготовилась постучать… и замерла. Насторожилась. Из-за двери доносились скрежещущие, дребезжащие звуки, похожие на те, которые издавали старинные часы с кукушкой, принадлежавшие матери Миртл, в последнюю неделю своего существования, прежде чем испортиться окончательно.
И все же она осторожно постучала.
– Дэнфорт?
– Убирайся! – голос у него был взволнованный, но Миртл не взялась бы утверждать, чего в нем было больше – беспокойства или страха.
– Дэнфорт, с тобой все в порядке?
– Да, черт побери! Уходи, говорят тебе. Я скоро выйду.
Скрежет и дребезжание. Дребезжание и скрежет. Как будто в миксер попал песок. Звуки ее пугали. Она боялась, как бы с Дэнфортом не случился удар.
Он очень странно себя вел в последнее время.
– Дэнфорт, хочешь, я схожу в булочную и куплю ватрушек?
– Да! – завопил он. – Да! Да! Ватрушек! Туалетную бумагу! Все, что угодно! Иди, куда угодно! Только оставь меня в покое!
Она постояла еще некоторое время, теряясь в догадках. Хотела снова постучать, но передумала. Она уже не была уверена в том, что желает знать, чем занимается за закрытой дверью Дэнфорт. Она не была уверена в том, что вообще хочет, чтобы он эту дверь открыл.
Надев туфли и теплое осеннее пальто – было солнечно, но зябко – Миртл пошла к машине. Поехала в загородную пекарню и взяла там полдюжины ватрушек, глазированных по ее заказу медом, и кокосовые орехи в шоколаде для Дэнфорта. Миртл надеялась, что конфеты помогут ему расслабиться. Они всегда помогали расслабиться ему.
На обратном пути она собиралась заглянуть в витрину Нужных Вещей. То, что она там увидела, заставило ее ударить резко по тормозам. Если бы в этот момент кто-нибудь за ней ехал, не избежать аварии, В витрине была выставлена потрясающая кукла. Шторы, конечно, были уже снова подняты, а табличка на двери, без всякого сомнения, провозглашала:
ОТКРЫТО
Еще бы! Как могло быть иначе?!
– 11 –
Полли Чалмерс проводила субботний день в совершенно не свойственной ей манере: в безделии.
Она сидела у окна в плетеной качалке и, сложив руки на коленях, смотрела на улицу. Алан, перед тем как отправиться на дежурство, звонил, рассказал, что заходил в Нужные Вещи и не застал мистер Гонта, спросил, как она себя чувствует и не нужно ли ей что-нибудь. Она ответила, что чувствует себя хорошо, что ей абсолютно ничего не нужно, спасибо. Оба заявления были ложью; чувствовала она себя неважно и нужно ей было многое. Прежде всего, лекарство от артрита.
Нет, Полли, прежде всего тебе нужно мужество. Ровно столько, чтобы подойти к любимому мужчине и сказать: Алан, я скрывала правду о том, что произошло со мной в годы, проведенные вне Касл Рок, я лгала тебе о том, что в действительности произошло с моим сыном. Теперь я хочу перед тобой извиниться и рассказать все, как есть.
Все казалось очень простым, когда разговаривала сама с собой. Труднее становилось, когда надо было смотреть любимому в глаза или когда пыталась подобрать ключ, который откроет сердце, не разорвав его в клочки, болезненные кровоточащие клочки.
Боль и ложь. Ложь и боль. Два обстоятельства, которые в последнее время заполонили жизнь. Как ты себя чувствуешь сегодня, Полли? Прекрасно, Алан. Прекрасно.
На самом деле она пребывала в страхе. Не то, чтобы руки донимали в тот самый момент: она скорее желала, чтобы начали донимать. Боль, как бы ужасна она ни была сама по себе, не столь мучительна, как ожидание ее.
Сразу после полудня она ощутила теплое покалывание в пальцах, почти вибрацию. Вокруг суставов образовались горячие кольца и в основании большого пальца тоже. Покалывание медленно, кругами подбиралось к основаниям ногтей. У нее уже дважды было подобное, и она знала, что это значит. Приближалось то, что тетя Бетти, страдавшая той же болезнью, называла тяжелым приступом. «Когда мои руки начинают дергаться, как от электрического разряда, я понимаю, что пора задраивать люки». – говорила тетя Бетти. Вот теперь Полли пыталась задраить свои люки, но без особых видов на успех.
На противоположной стороне улицы двое мальчишек лениво перебрасывались футбольным мячом. Тот что справа – младший Лоис – дал неожиданный пас. Мяч крутанулся в воздухе и опустился на газон перед домом Полли. Мальчик увидел, что она смотрит на них, и помахал рукой, отправившись за мячом.
Полли подняла руку, чтобы махнуть в ответ… и ощутила пронзительную боль, как будто угли в камине вспыхнули, подзадоренные неожиданным порывом ветра.
Боль почти сразу утихла, оставив после себя лишь знакомое покалывание. Это покалывание казалось ей похожим на трепет воздуха перед грозой.
Боль придет в свое время. С этим Полли ничего не могла поделать. А вот ложь по поводу Келтона, которую она сообщила Алану… совсем другое дело. И не то, чтобы она считала, будто правда такая страшная, шокирующая. Не надеялась она и на то, что Алан ей поверил или, во всяком случае, не подозревал ее во лжи. Конечно, не поверил и, конечно, подозревал, думала она, я видела это по его глазам. Так что же тебе мешает, Полли. Что?
Частично артрит, предполагала она, частично обезболивающие лекарства, к которым она все больше и больше привыкала – оба эти обстоятельства имели свойство все самое ясное и понятное превращать в труднопреодолимые преграды. Кроме того, существовали еще обстоятельства: боль, которой страдал сам Алан… и откровенность, с которой он ею делился. Без доли сомнения он посвятил в свои переживания Полли.
Чувства, возникшие у него по поводу несчастного случая, унесшего жизни Энни и Тодда, приобрели уродливую, неестественную форму, окруженную и сдобренную неприятными, иногда пугающими, и уж наверняка отрицательными эмоциями, но он все равно поделился ими. Он сделал это, пытаясь выяснить, не известно ли ей о психическом состоянии Энни чего-то такого, чего не знает он сам… но вторая причина, по которой он открылся, состояла в его характере: в неумении и нежелании держать камень на душе. Она боялась, как он отреагирует, если узнает, что подобная откровенность ей чужда, не свойственна, что ее душа так же, как руки, подернута преждевременной изморозью. Она поерзала в кресле.
Я должна ему рассказать – рано или поздно, но должна. И не существует таких отговорок, чтобы этого не сделать, не существует оправдания лжи прежде всего. Таких, предположим, как если бы я убила своего сына…
Она вздохнула – судорожно, как всхлипнула – и снова поерзала в кресле.
Потом поискала глазами мальчиков с футбольным мячом, но они уже ушли. Полли откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.
– 12 –
Она была не первой и не последней девушкой на свете, забеременевшей после ночной любовной схватки, не первой и не последней, кто в результате жестоко поссорился со своими родителями и другими близкими родственниками.
Они требовали, чтобы она вышла замуж за Поля «Дюка» Шайена, парня, который стал виновником ее интересного положения. Она отвечала, что не вышла бы замуж за Дюка, если бы даже он оставался на земле последним и единственным мужчиной. Это была правда, но еще одна правда та, которую ей не позволяла в открытую признать собственная гордость, состояла в том, что Дюк и сам не желал на ней жениться. Одна из ее ближайших подруг сообщила, что он с нетерпением ждет момента и лихорадочно готовится к нему, когда по достижении восемнадцатилетнего возраста сможет пойти служить в военно-морской флот… что должно было случиться не позднее, чем через шесть недель.
– Будем называть вещи своими именами, – заявил Ньютон Чалмерс и этим заявлением разрушил последний узкий мосток между дочерью и собой. – Он вполне годился для того, чтобы тебя трахнуть и никуда не годится, чтобы жениться, так я понял.
Она хотела тогда выбежать из дома, но мать успела ее перехватить. Если она не выйдет замуж за этого парня, сказала Лоррейн Чалмерс своим спокойным, уверенным тоном, который еще с детства выводил Полли из себя, тогда им придется отослать ее к тете Сэйре в Миннесоту. Она сможет оставаться в Сейн Клауд до тех пор, пока не родится ребенок, а потом отдать его в приют или кому-нибудь на усыновление.
– Я знаю, почему вы хотите меня выпроводить, – сказала Полли. – Все из-за знаменитой тети Эвелин. Боитесь, что она узнает о моем грехе и лишит наследства. Все дело в деньгах. Вам наплевать на меня. Вам до меня как до лам…
Спокойный тон Лоррейн Чалмерс всегда скрывал бешеный нрав. Последнюю дощечку моста между собой и дочерью она сломала, влепив Полли пощечину.
И Полли сбежала. Это было очень давно – в июле 1970 года. Бежала она долго и остановилась только, прибыв в Денвер, где и оставалась, устроившись на работу, пока не родила в бесплатной благотворительной больнице, которую пациенты называли Штопкой. Она собиралась отдать ребенка в приемник, но что-то – может быть особое чувство, возникшее, когда нянечка принесла ребенка для кормления и вложила ей в руки теплый сверток – заставило ее передумать.
Мальчика она назвала Келтоном, в честь дедушки по отцовской линии.
Собственное решение оставить ребенка напугало Полли, потому что она всегда считала себя практичной, разумной девушкой, но ничто из того, что произошло в последнее время к этому образу не подходило. Во-первых, эта практичная разумная девушка забеременела, не надев предварительно на палец обручального кольца, что практичным и разумным никак не свойственно. Затем эта практичная и разумная убежала из дома и родила ребенка в городе, в котором никогда прежде не бывала и ничего о нем не знала. И в довершение всего практичная и разумная решила оставить ребенка и понести его с собой в будущее, которого сама не знала-не ведала.
Но по крайней мере она решилась на этот шаг не из чувства протеста или неповиновения, в этом ее никто не мог обвинить. Она к собственному удивлению обнаружила в себе любовь, простую, сильную, чистую.
И Полли двинулась дальше. Нет, они двинулись дальше. Она сменила несколько мест прислуги и закончила эту цепь в Сан-Франциско, куда, как выяснилось, подсознательно стремилась. Там в начале лета 1971 года оказалось нечто вроде общего сбора хиппи, безумный карнавал бездомных, наркоманов, голубых и всяческих музыкальных ансамблей под экзотическими названиями типа Моби Грейп и Лифт На Тринадцатом Этаже.
Судя по песенке Скотта Мак-Кензи о Сан-Франциско, популярной в те годы, лето обещало оказаться увлекательным. Дом, в котором поселилась Полли с Келтоном, был переполнен всяким сбродом, носившим на шее плакаты с призывами к миру во всем мире и таскавшим, по всей вероятности, финки за голенищами тяжеленных и грязнющих мотоциклетных сапог. Наиболее частыми гостями в этом вертепе были репортеры и полицейские. Целая куча полицейских. Но над ними смеялись, издевались и не ставили ни в грош.
Полли подала заявление на пособие, но выяснила, что слишком мало времени живет в Калифорнии, чтобы рассчитывать на таковое – она предполагала, что теперь многое изменилось, но оказалось, что в 1971 году матери-одиночке жить в Сан-Франциско так же нелегко, как в любом другом месте. Тогда она подала заявку в Отдел Социальной Поддержки детейиждивенцев и ждала – надеялась на ответ. Келтон от недоедания не страдал, но сама Полли жила впроголодь и всегда в страхе, худая – кожа да кости – ~ молодая женщина, которую едва ли узнал бы кто-нибудь из старых знакомых.
Воспоминания, связанные с этими тремя годами жизни на Западном побережье, воспоминания, отложенные в самую глубину сознания, словно старая одежда в кладовку, воспоминания, похожие на уродливые нереальные ночные кошмары.
Может быть, страх перед возвращением в былое, пробуждением этих кошмаров и не позволял Полли откровенно рассказать все Алану? Может быть, она желала оставить их там, где они есть, в темноте? Она была не единственной, кто расплачивался этими кошмарами за непримиримость, упрямое нежелание обратиться за помощью, за жестокое лицемерие того времени, провозглашавшего свободу любви, одновременно выгоняя женщину с незаконнорожденным ребенком из жизни в обществе. Келтон тоже оказался на задворках. Келтон был залогом судьбы его матери, когда она, упрямо стиснув зубы, брела своим убогим жизненным путем.
Хуже всего было то, что положение Полли медленно, но верно выравнивалось. Весной 1972 года она наконец получила социальное пособие, первый чек на денежную сумму и обещание такой же в следующем месяце. И она уже начинала задумываться над тем, чтобы переселиться в более приличное место… тогда произошел пожар.
Звонок прозвенел, когда Полли, погруженная в размышления, находилась на работе, в закусочной. Норвилль, повар, неоднократно пытавшийся в те времена залезть к ней в трусики, несколько раз окликнул ее, держа в руках трубку. Он все повторял:
– Полли, полиция. Они хотят с тобой поговорить. Полли – это звонят из полиции. Тебя спрашивают.
Они и в самом деле хотели с ней поговорить, так как вытащили тела женщины и ребенка из задымленной квартиры на третьем этаже жилого дома. Оба обгорели до неузнаваемости. Что это за ребенок они знали, знали бы и кто женщина, если бы Полли в это время не находилась на работе.
Три месяца после смерти Келтона Полли продолжала ходить на работу.
Одиночество, охватившее ее, было настолько мучительным, что она постоянно находилась в полубезумном состоянии; настолько глубоким и всеобъемлющим, что она едва ли понимала до конца, как тяжело страдает. Наконец, она написала письмо отцу с матерью, сообщив, что находится в Сан-Франциско, родила ребенка и что ребенка с ней нет. Даже под угрозой расстрела она не сообщила бы большего. Возвращение домой не входило в ее планы, в сознательные планы, но подспудно она чувствовала, что если не восстановить былые связи, душа начнет отмирать, сохнуть, как сохнет огромное дерево, начиная с верхних молодых ветвей, при недостатке влаги.
Мать ответила сразу на то почтовое отделение, которое указала Полли в конце письма и умоляла ее вернуться в Касл Рок… вернуться домой. В конверт она вложила чек на семьсот долларов. В меблированной квартире, где жила Полли после смерти Келтона, было душно, и она бросила укладывать чемодан, чтобы глотнуть воды. Утоляя жажду, она вдруг поняла, что собирается возвращаться только потому, что об этом просит – умоляет – мать.
Раньше она об этом не думала, что наверняка было ошибкой. Это как раз тот момент, который требовал семь раз промерить, прежде чем отрезать, чего не случилось с Дюком Шайеном, и что повлекло за собой все остальные беды.
Тогда она присела на свою узкую девичью кровать и задумалась. Думала она долго и усиленно. Наконец села к столу и написала матери ответное письмо. Оно было совсем короткое, в полстраницы, но писала его Полли четыре часа кряду.
«Я хотела бы вернуться или во всяком случае попытаться это сделать, писала она. – Но я не желаю перемалывать старые кости и пережевывать старую жвачку. Не уверена, что чего я хочу – начать новую жизнь на старом месте возможно в принципе, но согласна проверить. Поэтому предлагаю: давай некоторое время просто переписываться. Мы с тобой, и мы с отцом. Я заметила, что в письмах труднее сердиться и выходить из себя, так что давай побеседуем некоторое время таким образом, прежде чем встретимся лично».
Беседовали они с полгода, пока в один прекрасный день, в январе 1973 года, мистер и миссис Чалмерс не подошли к двери в квартиру Полли. Они устроились в отеле Марк Хопкинс, заявили родители, что без нее из Сан-Франциско не уедут.
Полли обдумывала происшедшее, пройдя через всю географию чувств: гнев, что они такие самоуверенные, насмешку над тем, каким трудом, с потом, выступившим на лбу, и наивностью при этом, дышала их самоуверенность, панику от того, что вопрос, который она так тщательно обходила даже в собственных мыслях, может встать с жестокой неотвратимостью.
Она пообещала пойти с ними пообедать – не более – а остальные решения могут подождать. Отец сказал, что номер в отеле снял всего на одну ночь.
Тогда тебе придется продлить резервацию, спокойно посоветовала Полли.