1. Угол зрения А
Когда дело доходит до фотографирования движущихся объектов, я предпочитаю использовать самую популярную модель фотоаппаратов – “Гнист-8”. Уже несколько месяцев она лежит в правом кармане моего пиджака. Вот и сейчас я лихорадочно жму на спуск: по реке плывёт гондола с дифтерийными палочками, уложенными связками по двенадцать. Так и хочется крикнуть рулевому, одетому в прорезиненный костюм и противогаз, что-нибудь залихватски циничное, с отсылками к медицинской литературе, но рядом стоят мои жена и дети, и поэтому я просто машу ему рукой и всё.
Есть несколько видов развлечений, и когда у меня появляется возможность, я стараюсь использовать её по максимуму и развлечься, как говорится, на всю катушку. Мой любимый вид досуга, который дарит мне больше всего положительных эмоций и безудержного веселья, – это игра “Обними капюшон”. Слышите, как что-то булькает где-то в фоне? Это смеётся мой сын, наблюдая, как его отец пытается обнять ускользающий от него капюшон. Обожаю эту игру! А вот жена моя, увы, не одобряет подобных развлечений, считая их слишком легкомысленными. Она – поклонница “Парадорианской трагедии”, бесконечно длинного и бесконечно драматичного телесериала, и фигурками его персонажей захламлена вся (ну или почти вся) наша трёхкомнатная квартира. Вот лежит с забинтованным локтем фарфоровая Галина Мадригаловна, мать Сергея Зазойлова, архитектора со второго этажа, сидящего на литиевой диете – у неё бурсит, семьсот сорок пятая серия, женщина очень страдает. А вот братья-близнецы Подкоркины – их маленькие фигурки, держась за руки, уходят куда-то вдаль за горизонт, четыреста двадцать шестая серия. А здесь – бабушка Ольги Будариной, умирающая от подоматомии стопы в триста третьей серии; когда смотрю на эту фигурку, у самого слёзы на глаза наворачиваются. А вот – “папа в разрезе”, как называют его дети: мраморный полубюст отца Зины Карауловой, которого разрезало вдоль и пополам лазером, когда он случайно забрёл на охраняемую территорию. Жена никак не может найти в продаже фигурки из первых десяти серий – они очень редкие. Даже на аукционах ничего нет…
От нечего делать включаю радио: вещает канал “Условно-досрочно”. Это очень агрессивная сеть, лоббирующая интересы тех, кто освободился условно-досрочно и желает найти себя в политике. Ведущий перечисляет то ли чью-то политическую программу, то ли требования каких-то террористов: “Каждой уборщице – по серебряной швабре”, “Каждому президенту – по государству”. Я снова выключаю радио – мне неинтересно это слушать.
Делаю ещё пару снимков вечернего города, и мы идём домой
– Может, зайдём на пару чашек чая к Авиловым? – спрашивает жена.
Её идея идеальна. Саша Авилов – мой третий друг второго плана, а его дом расположен чуть левее от того места, где находимся сейчас мы. Он капитан дальнего плаванья и как раз недавно вернулся из рейса в Казагар, как я слышал. Наверняка, привёз много сувениров и интересных историй. Сувениры он, скорее всего, уже все раздарил, а вот интересные истории, уверен, в запасе остались. Нет никаких сомнений, что он будет очень рад нас видеть, пускай даже последняя наша встреча и закончилась конфликтом. Мои дети за глаза называют его “королём пароходной трубы” (придумали же!), и мы с женой тоже иногда используем это тайное имя в частных беседах, но правда в целях экономии звуков сократив его до акронима “копатруб”.
– Ну что, дети, пойдём в гости к копатрубу? – спрашиваю я у Маши и Пети.
– А то! – отвечает Петя и подмигивает мне.
Вот и нужный дом. Мы поднимаемся на крыльцо, и я стучусь. Целых два года, два долгих года мы не были здесь. Дверь нам открывает седой мужчина, обнажённый по пояс. На его широкой безволосой груди – татуировка дятла, а тазобедренную область он нарядил в полосатые шорты. Это и есть Александр Авилов, капитан “Тихоокеанского романтика”. При виде нас он издаёт радостный крик и предлагает нам зайти. По лицу Саши я понимаю, что старый конфликт не просто исчерпан, но и забыт; у него больше нет претензий ко мне. Нет конфликтов, нет претензий! Мы с ним обнимаемся и трёмся носами – наш старый ритуал, чьи корни скрываются в начальных классах школы.
2. Угол зрения Б
Мне нравятся дятлы. Любую серьёзную проблему они решают ударом клюва. Всё им достаётся легко, пока они не столкнутся с ударопрочным противником или поверхностью. Впрочем, я уверена, что и такую проблему они смогут решить без проблем. Как и капитан Александр, для которого дятел – тотемная птица. Иногда я жалею, что выбрала в мужья фотографа, а не капитана, но что поделать – на всё воля божья. Тотемная птица моего дражайшего супруга – трясогузка. Комментарии, я полагаю, излишни?
Мы входим в дом Авиловых по цепочке, поскольку держимся за руки: первым идёт Персей, мой супруг, за ним – Пётр Персеич, за Петром Персеичем – Машенька, и замыкаю это шествие я. Слуги помогают нам разуться, но их услужливость слишком уж торопливая, словно они боятся не успеть, и в итоге все эти мужчины, женщины и дети постоянно бьются лбами друг о друга и о наши колени, непрерывно извиняются и в качестве дополнительных, физических извинений наносят поцелуи в наши лодыжки. С моей правой ноги стаскивает туфлю лысеющий мужчина лет сорока пяти, а с левой – худая рыжая девочка, ещё не перешагнувшая рубеж между ребёнком и подростком, ровесница Петра Персеича. В моей свободной руке – веер, которым я отмахиваюсь от всплывающих окон, чья назойливость просто не знает границ. Так странно, что в дорогом доме отсутствуют даже примитивные фильтры.
Всё той же дружной цепочкой мы струимся за Авиловым в гостиную, а затем и в столовую. Так и хочется ухватить его за косичку и дёрнуть игриво, поскольку подобные азиатские заимствования выглядят слишком уж противоестественными в нашем регионе. Впрочем, каждому своё.
Пока челядь накрывает стол, мы рассаживаемся, но почти сразу же встаём, пометив стулья своим запахом. Я осматриваюсь в поисках Карнации, жены Александра. Мой взгляд фокусируется на чуть приоткрытой дверце платяного шкафа, откуда на меня внимательно глядит чей-то глаз. Поняв, что её заметили, Карнация покидает убежище и нехотя здоровается с нами. Её средняя часть лица при этом недовольно шевелится, словно женщина пытается понюхать свою голову. Я и она недолюбливаем друг друга, но впрочем в открытую конфронтацию эта неприязнь никогда не перерастала. При этом ей нравится играть с нашими ребятишками, и вот она уже уводит Петра Персеича и Машеньку в детскую комнату. Собственных детей у Авиловых не было и нет, так что заранее обустроенная комната им, увы, не пригодилась. Поженились они позже нас, а синтез детей в последние годы очень уж дорогой…
Пока мой муж и хозяин дома давят друг на друге мелких насекомых в знак уважения, я рассматриваю видеокассеты, стоящие на полке под телевизором. “Дьявол стучит в дверь авиатора”, “Варикозный малыш”, “Девять философов из ниоткуда” – сплошь низкопробный мусор. Даже мои дети такого не смотрят. Что это – дань моде или искренний интерес? Я не знаю, кто из Авиловых смотрит такие фильмы, да и не хочу знать, если честно. Впрочем, надеюсь всё же, что это Карнация, поскольку мне она не нравится.
Слуги вносят ужин на нескольких подносах. Вижу котят на вертеле, куриные рёбрышки среди крикотальских перцев, гусеничную кашу и начинаю плакать, так как на уровне материнских инстинктов мне жалко и котят, и куриц, и гусениц. Голова – самая грустная часть моего тела. Шестнадцать лет назад мне удалось избавиться от нервной системы, но головы это, увы, не коснулось. Может быть, именно поэтому я так люблю “Парадорианскую трагедию” – потому что моей голове нравится плакать. Чуткий Александр замечает это и колотит глупых слуг, которые забыли о том, что я вегетарианка. Воистину, одного волка хватит, чтобы прогнать со двора стадо коров. Затем Александр убегает на кухню, желая самолично дать новые распоряжения повару. Слуги снова убирают всё со стола, а хрупкая девочка в белом промокает мне слёзы шёлковым платком.
Но неприятности очень часто не приходят в одиночку, порой они следуют друг за другом. Из детской выбегает Машенька.
– Мама, мама, я проглотила пепел! – кричит она, чуть не плача.
Тяжело видеть близкого человека в таком состоянии. Карнация, стоя за её спиной в дверном проёме, с усмешкой курит трубку – типичное поведение любой капитанской жены, копирующей привычки мужа или просто шаблоны морских стереотипов. Для маленьких детей это очень привлекательная атрибутика. На крики прибегает глава дома, который быстро, как и полагается настоящему мужчине, оценивает ситуацию и устремляет на жену грозный взгляд.
– Не смотри на меня так, иначе я снова в шкаф залезу! – кричит Карнация гневно.
– Ну и залезай назад в свой шкаф! – не менее гневно кричит в ответ Александр.
– Ну и залезу! – кричит Карнация, ставя жирную точку на их диалоге, и скоро за ней снова захлопывается дверца шкафа.
Мы все облегчённо вздыхаем. Как говорится, кесарю кесарево, божие богу, а тот, кто пришёл из шкафа, пусть и сидит в своём шкафу, а к нормальным людям не суётся. Смотрю на Александра с сочувствием – мне кажется, что я была бы намного более подходящей женой для него. Персей никогда даже не обнимает меня, и поэтому каждое утро я просыпаюсь в собственных объятиях. И осознавать это очень грустно…
Ещё минут десять подготовительной суеты – и вот мы наконец садимся за стол и приступаем к трапезе. Пётр Персеич протягивает моему дражайшему супругу банку с колой и говорит:
– Дёрни, папа!
Мы все смеёмся. Сын открывает колу самостоятельно. Очень смышлёный мальчик, я его так люблю, так люблю! Иногда мне даже кажется, что это не мы заботимся о нём, а он о нас. Замечательный сын!
3. Угол зрения В
Тарелки опустошены, животы наполнены – первый этап гостевого обряда завершён. Пора, пожалуй, переходить ко второму этапу, ради которого, собственно, и слетаются ко мне разные гости. Мой талант рассказчика очень востребован, и без ложной скромности могу признать, что это заслуженно.
Мы переходим из столовой в гостиную, рассаживаемся по уютным креслам. Для начала я извиняюсь перед Водопадовыми и объясняю им, что у меня осталась всего одна нерассказанная история, зато весьма забавная и даже порой смешная. Вижу, как недовольно хмурится Маженя, поклонница высокой драматургии. Ей больше нравятся грусть и страдания, а не радость и смех. Странная женщина – и явно несчастная. К сожалению, я не могу предложить ей ничего: все мои драматические истории о горе и болезнях уже кому-то рассказаны, а ячейки памяти из-под них до сих пор вакантны. Была у меня одна история, совмещающая и драму, и комедию, но, увы, я уже поведал её моему соседу. Поэтому, как говорил Гдерай Афинский, – или комедия, или ничего.
Понимая это, супруги Водопадовы кивают, и я приступаю к рассказу.
– На песчаный берег далёкого Казагара мы ступили как раз в те дни, когда местные обезьяны бродили по джунглям и деревням, укутанные в шали, которые они украли из самолётов с гуманитарной помощью. Моя команда вначале долго не могла понять, откуда в джунглях взялись все их тёщи одновременно, хахаха! Включая мою, хахахахаха!
В шкафу недовольно скребётся Карнация, но наружу не высовывается. Я продолжаю.
– Но я отвлёкся, ха! Итак, навстречу нам вышли удивлённые аборигены во главе с мэром, радостно сообщившим, что наш приход был предсказан ещё двести лет назад, представляете? Хахахаха! – я смеюсь совершенно искренне, поскольку мне и правда смешно, когда я вспоминаю все эти события.
У Персея Водопадова от смеха текут слёзы, но его супруга и дети сидят с серьёзными лицами – в силу каких-то причин у них полностью отсутствует чувство юмора. Это так странно, когда дети не смеются. Я чувствую себя немного неуютно, как всегда бывает при встречах с этой семьёй в полном составе. В шкафу скребётся Карнация, пытаясь привлечь к себе внимание, но я игнорирую её. Женщина должна знать своё место.
– Итак, мы стояли под палящим солнцем Казагара и…
– Расскажи нам лучше что-нибудь страшное, копатруб! – бестактно перебивает меня на полуслове маленький Петя. Понятия не имею, что означает это странное обращение, но звучит оно немного уничижающе, как мне кажется.
– Расскази страсное, расскази страсное, дядя Саня! – умоляет его сестра.
Их отец недовольно хмурится, а мать посматривает на меня, загадочно улыбаясь. Почему она улыбается так – неужели надеется встретить в рассказе ужасов элементы драмы? Что же делать?.. Я задумчиво чешу нос. Впрочем, пожалуй есть у меня в запасе одна страшная история для детей их возраста, тоже из нашего последнего рейса, но она не настолько интересная, чтобы уделять ей целый вечер. Однако, видя умоляющий взгляд маленькой Маши, я решаюсь.
– Вы точно хотите, чтобы я рассказал вам что-то страшное, нечто ужасное? – нахмурив брови, уточняю я.
– Точно, точно! – пищит Маша.
“Точно!” – молча кивает Маженя Водопадова.
А вот на лице Пети, который собственно и затребовал от меня страшную историю, – презрение и даже насмешка. И это почему-то пугает.
4. Угол зрения Г
Почти всегда взрослые забывают, что ребёнок – это тоже личность, пускай и маленькая, и в итоге ведут себя как идиоты. Впрочем, они всегда себя так ведут, независимо от того, есть ли рядом дети или нет. Одно из самых ярких моих просветлений на эту тему: на Новый Год я подхожу к отцу с собственноручно изготовленной хлопушкой с сюрпризом и говорю: “Дёрни, папа!”. Отец с недоумением берёт хлопушку в руки, дёргает – и вот он уже стоит весь в кефире и конфетти, с кусками развороченного картона в ладонях. Мы с Машей смеёмся.
С сочувствием смотрю на хозяина квартиры, собирающегося рассказать нам какую-то идиотскую историю. Очередную идиотскую историю. У меня нет уверенности, что он плавал где-либо, кроме собственной ванны, но все остальные считают иначе, включая его самого. Этот придурок с татуировкой дятла на груди действительно верит в то, что говорит.
Уже около пятидесяти лет человечество страдает от ранней деменции в новых её формах (включая заразные) – теперь ей подвержены почти девяносто процентов населения в возрасте от шестнадцати лет, хотя проявляться это начинает ещё в период полового созревания. Моя сестра слишком маленькая, чтобы об этом задумываться, а мне уже одиннадцать, и я надеюсь, что года три у меня в запасе ещё есть. Мой IQ – 135 (это обратная сторона медали с ранней деменцией, так сказать), и я со страхом жду, когда он начнёт падать. Замечу я это вообще или же переход будет резким – не знаю. А надежд на спасение цивилизации в целом нет.
У отца – достаточно тяжёлая форма заболевания, включающая галлюцинации. Всё чаще он гоняется за невидимым капюшоном, а какие-то минуты просветления у него наблюдаются всё реже. Так что, думаю, скоро его придётся усыплять. У мамы болезнь протекает немного спокойнее, галлюцинирует она редко и даже ходит на работу – очищает семечки на пищевой фабрике рядом с домом. Я сам отвожу её туда перед школой и сам забираю после уроков. Отец же в это время просто слоняется по городу с неработающим фотоаппаратом, а специальный сервис отслеживает все его передвижения и в случае чего высылает санитаров. А по вечерам мы выходим погулять всей семьёй – то ещё развлечение…
В комнату заглядывает с проверкой лысеющий санитар, одновременно исполняющий роль слуги. Он – из тех десяти процентов, которые не заболели. Мы перемигиваемся, и он, видя, что всё нормально, снова удаляется.
– Сгинь, челядь, – презрительно бросает мама ему вслед.
Я вновь ловлю на себе взгляд хозяина квартиры и с усмешкой спрашиваю:
– Ну так где же обещанная страшная история, копатруб?
май-сентябрь 2019