Не могли бы вы просто помолчать с нами и улыбнуться?
Вы не сможете увидеть ее. Улыбка, которую вы можете видеть, не будет моей улыбкой, а ту улыбку, что моя, вы не сможете увидеть. Молчание, которое вы можете понять, не будет моим молчанием, а то молчание, что мое, вы не сможете понять, потому что вы можете понять только то, что уже попробовали на вкус.
Я могу улыбнуться — на самом деле, я все время улыбаюсь — но если это моя улыбка, вы не можете ее увидеть. Когда я улыбаюсь в вашей манере, тогда вы понимаете; но тогда и смысла нет.
Я молчу постоянно, все время. Даже когда я говорю, я молчу, потому что речь не нарушает мое молчание. Если речь нарушает молчание, речь не стоит того. Мое молчание достаточно большое. Оно может содержать слова, оно может содержать речь. Мое молчание достаточно большое; его ничто не нарушает. Мое молчание не боится слов.
Вы видели людей, которые молчат, тогда они не говорят. Их молчание, кажется, противостоит речи, а молчание, которое противостоит речи, — это все еще часть речи. Это отсутствие; это не присутствие.
Отсутствие речи — это не мое молчание! Мое молчание — это присутствие. Оно может говорить с вами, оно может петь вам. У моего молчания огромная энергия. Это не вакуум; это наполненность.
СОБИРАЯ НУЛИ БЫТИЯ
ВИБХУТИ ПАДА
3.11
Самадхи паринам, внутреннее преображение, — это постепенное уменьшение рассеянности при одновременном усилении центрированности.
3.12
Экаграта паринам, преображение центрированности, — это состояние ума, при котором уходящий объект ума в следующий миг замешается абсолютно сходным объектом.
3.13
Затронутые в четырех последних сутрах преобразования свойства, характера и условия в элементах и органах чувств, также объясняются.
3.14
Все свойства, скрытые ли они, действующие или же непроявленные, присуши субстрату.
Лев Толстой, великий русский романист, рассказывал, что как-то, гуляя по лесу, он набрел на поляну и тут заметил ящерицу, она сидела на камне и грелась на солнце. Толстой заговорил с ящерицей: «Твое сердце бьется, — сказал он, — Сияет солнце; ты счастлива». Помолчав, он добавил: «А я нет».
Почему же счастливы ящерицы, а человек нет? Почему весь мир тварей празднует, а человек нет? Почему всё, кроме человека, прекрасно гармонирует с собой и гармонирует со всем? Отчего же человек — исключение? Что случилось с человеком? Какая беда стряслась с ним? Это следует понять как можно глубже, потому что именно от этого понимания начинается путь, именно от этого понимания вы становитесь искателем, именно от этого понимания вы — больше не часть человеческой болезни. Вы начинаете переступать границы.
Ящерица существует в настоящем. У ящерицы нет мысли о прошлом, идеи о будущем. Ящерица просто греется себе на солнце, здесь и сейчас. Этого мига для ящерицы достаточно, но этого мига недостаточно для человека — и это развивает болезнь, поскольку при всем вашем желании у вас будет лишь один миг. Вы никогда не получите сразу два мига. И где бы вы ни были, вы всегда будете здесь; и когда бы вы ни узнали, вы узнаете в настоящем. Прошлого больше нет, будущего все еще нет — и мы продолжаем упускать то, что в том будущем, которого еще нет, то, что в том прошлом, которого уже нет.
Быть ящерицей, греющейся на камне в лучах солнца, значит медитировать. Отбросьте прошлое, отбросьте будущее. Что это значит? Это значит, отбросить мышление, потому что все мысли принадлежат либо прошлому, либо будущему. Нет мысли о том, что здесь и сейчас. У мышления об этом нет настоящего времени — оно либо мертво, либо не родилось. Оно всегда нереально — либо часть памяти, либо часть воображения. Она никогда не бывает реальной. Настоящее никогда не является мыслью; настоящее — это опыт. Настоящее — это экзистенциальный опыт.
Вы можете танцевать в настоящем; вы можете греться на солнце в настоящем, вы можете петь в настоящем, вы можете любить в настоящем. Но вы не в силах обдумывать это, поскольку мышление всегда «о том»; и в этом «о том» прячется все несчастье. В этом «о том» вы постоянно двигаетесь, все вокруг да около — вы никогда не приходите к точке, которая доступна вечно. Вся суть всей медитации — быть ящерицей, греющейся на камне в лучах солнца, быть здесь и сейчас, быть частью всего, не пытаясь впрыгнуть в будущее, не пытаясь носить то, чего более нет. Не обремененные прошлым, не встревоженные будущим, как можете вы быть несчастными? Как может быть Лев Толстой несчастным, если он не обременен прошлым, не встревожен будущим? Откуда взяться несчастью? Где ему спрятаться? Вы неожиданно врываетесь в совершенно иное измерение: вы выходите за границы времени, и вы становитесь частью вечного.
Но мы все время поступаем как заигранная граммофонная пластинка, без конца повторяя самих себя.
Был такой случай.
В парке разговаривали две девушки, и одна из них выглядела такой печальной, такой мрачной, что другая почувствовала сострадание к ней. Она обняла эту сногсшибательную куколку, одетую в норковую шубку и спросила:
— Ангелина, что тебя тревожит? Ангелина пожала плечами и ответила:
— Ох, думаю, ничего, но две недели назад скончался старый мистер Шорт. Помнишь его? Он был всегда так добр ко мне. Так вот, он скончался и оставил мне пятьдесят тысяч рупий. Потом на прошлой неделе хватил удар старого мистера Пилкинхауза, он умер и оставил мне шестьдесят тысяч рупий. А на этой неделе — ничего.
Вот беда: всегда ожидать, всегда просить больше, еще больше. И требованию большего может не быть конца. Что бы вы ни получали, вы всегда можете вообразить больше, и вы всегда можете стать несчастными.
Бедняки несчастны, вы можете это понять, но богатые тоже несчастны. Те, у кого есть, также несчастны, как и те, у кого нет. Больные люди несчастны, но и здоровые тоже несчастны.
Кажется, несчастье находится где-то еще. Несчастье не исчезает из-за богатства, здоровья, или еще чего-то в этом духе. Оно продолжает существовать подобно подводному течению.
Несчастье существует в требовании большего, а человеческий ум всегда способен вообразить больше. Вы можете представить ситуацию, в которой вы не можете представить больше? Невозможно. Даже рай можно усовершенствовать. Никто не в силах вообразить ситуацию, в которой воображение может прекратиться и у вас не получается представить положение вещей, где больше и лучше. Это говорит о том, что вы будете несчастными, где бы вы ни были. Даже рая не будет достаточно, так не ждите же небес. Если вы прямо сейчас попадете в рай, его не будет довольно. Вы будете такими же несчастными, как и здесь, возможно, даже более того, ведь здесь, по крайней мере, вы можете надеяться, что рай «там», и когда-нибудь вы войдете в него. Если вы входите в него, то пропадает даже эта надежда.
Такими, какие вы есть, вы можете быть только в аду, поскольку ад и рай — это взгляды на вещи. Это не физические места; это отношения, то, как вы смотрите на вещи.
Ящерица — в раю, а Лев Толстой — в аду. Даже такой человек, как Лев Толстой. Он был всемирно известным, большей славы вы и представить себе не можете. Его имя всегда останется в истории. Его книги вечно будут читать. Он был гением. Но вы не можете вообразить более несчастного человека. Он был богат, одним из самых богатых людей в России. Он принадлежал к знати; он был графом, женатым на прекрасной княгине; но вы не можете вообразить более несчастного человека, который постоянно думал бы о самоубийстве. Он начал думать, что может быть он несчастлив, это из-за того, что он очень богат, поэтому он стал жить как бедняк, как крестьянин, но несчастье не исчезло.
Что тревожило его? Он был человеком богатого воображения — как и должно быть романисту. Он был человеком огромного воображения, поэтому все, что было ему доступно, было всегда меньше. Он умел представить больше, он умел лучше вообразить. Это стало его бедой.
Запомните, если вы ждете чего-то от жизни, вы ничего не получите. Не ждите это, и вот оно во всей своей славе. Не ждите, не просите, и оно падает на вас дождем во всей своей чудодейственности. Все его волшебство здесь. Вы только подождите чуть-чуть, пока, без мыслей... но, кажется, это невозможно.
Не то, чтобы не было таких моментов, когда у вас нет мыслей. Патанджали говорит, что такие моменты есть. Все те, кто вошел во внутренний космос человека, знают, что есть промежутки. Но вы как-то упускаете их, потому что эти промежутки находятся в настоящем. Вы прыгаете от одной мысли к другой, а между ними был промежуток. Между ними был рай — вы же прыгаете от одного ада к другому.
Между ними рай, но вас нет между ними. От одной мысли к другой мысли прыгаете вы: вы прыгаете. Всякая мысль кормит ваше эго, помогает вам быть, определяет вас, дает вам границы, форму, черты, личность. Вы не глядите в промежуток между двумя мыслями, потому что смотреть в этот промежуток, значит смотреть в свое настоящее лицо, у которого нет личности. Смотреть в этот промежуток, значит смотреть в вечность, где вы затеряетесь.
Вы стали настолько бояться смотреть в промежутки, что вам почти удалось забыть их.
Между двумя мыслями есть промежуток, но вы не видите его. Вы видите одну мысль, потом вы видите другую мысль, затем еще одну мысль... просто всмотритесь ненадолго. Мысли не перекрывают друг друга. Каждая мысль отдельна. Между двумя должен быть промежуток. Есть промежуток, и этот интервал является дверью. Через эту дверь вы снова войдете в существование. Через эту дверь вас изгнали из сада Эдема. Через эту дверь вы вновь войдете в сад Эдема, вы вновь станете подобными ящерице, греющейся на камне в лучах солнца.
Была такая история.
Одна семья переехала в город из сельской местности, и мама строго наказала маленькому Бобби, как вести себя на дороге.
— Никогда не переходи улицу, пока не проедут машины, — говорила она.
И вот он отправился навестить своего маленького друга. Где-то через час он вернулся весь в слезах.
— Что случилось, — встревожилась мать.
— Я не мог идти, — ответил Бобби, — я все ждал и ждал, но ни одна машина не проехала мимо.
Ему велели ждать, пока не проедут машины, но мимо не проехала ни одна машина. Дорога была пуста, а он искал машины.
Вот что происходит в вас. Дорога всегда пуста — доступна — но вы ищете машины, мысли, а потом вы сильно тревожитесь. Так много мыслей. Они множатся, они отзываются в вас многократным эхом, а вы продолжаете проявлять внимательность к ним. Ваш gestalt неверен.
Измените gestalt. Если вы всматриваетесь в мысли, вы создаете в себе ум. Если вы всматриваетесь в промежутки, вы создаете в себе медитацию. Сумма промежутков есть медитация; сумма мыслей есть ум. Таковы две формы поведения, две возможности в вашем бытии: или через ум или через медитацию.
Ищите промежутки. Они уже здесь, естественно доступные. Медитация — это не то, что следует производить усилием. Она здесь также как и ум. На самом деле, более чем ум, поскольку ум всего лишь на поверхности, как волны, а медитация — это глубина океана.
Каждое мгновение Бог ищет вас, также как вы ищете его. Возможно, вы ищете его бессознательно. Возможно, вы ищете его под разными именами. Возможно, вы ищете его как блаженство. Возможно, вы ищете его как счастье, радость. Возможно, вы ищете его как забвение, поглощение. Возможно, вы ищете его как музыку, как любовь. Возможно, вы ищете его различными способами, под разными именами. Эти имена не имеют значение: вы ищете его — сознательно или бессознательно. И вам следует понять одно: он тоже ищет вас. Ведь пока не станут искать обе стороны, встреча невозможна.
Целое ищет часть, так же, как часть ищет целое. Цветок ищет солнце, так же, как солнце ищет цветок. Не только ящерица греется на солнце, но и солнце греет ящерицу. Это связанное целое. Так должно быть, в противном случае вещи распадутся. Это один предмет, это одна гармония, это один танец. Все жесты, все движения связаны друг с другом. Им следует быть такими, иначе они распадутся, и существование более не будет существованием — оно исчезнет.
Позвольте мне поведать вам притчу. Прислушайтесь к ней.
Человек, скажем так, карабкается на гору, потому что он жил в долине, там он мечтал, в долине же он думал и воображал, но он во всем разочаровался. В долине он оставался пустым, нереализованным, поэтому он полагает, что Бог — на вершине горы. Человек уже жил в долине. Вершина все так же далека; сияя на солнце, она все так же притягивает. Даль всегда зовет вас, приглашает вас. Очень трудно смотреть на то, что близко; так же - очень трудно не смотреть на то, что далеко. Даль притягивает со страшной силой, и вершина горы продолжает звать вас.
А когда вы начинаете чувствовать пустоту в долине, то конечно же логично подумать, что тот, которого вы ищете, не живет в долине. Он, должно быть, живет на вершине. Уму естественно бросаться из одной крайности в другую, из долины к пику.
Человек полагает, что на вершине горы есть Бог. Внизу, в долине — заботы и тревоги человеческой жизни, все волнения любви и войны. В долине вы без конца собираете страх, в долине вы без конца собираете пыль, в долине вы мало-помалу выдыхаетесь и умираете. Долина похожа на кладбище. Человек хочет выйти из нее. Человек начинает думать о свободе, мокше, как вырваться из застенков долины — как уйти от привязанности, любви; как оторваться от честолюбия, насилия, войны; как удалиться от общества, того самого общества, которое дает вам возможность тревожиться, которое, фактически, бросает вас навстречу страху и страданию.
Человек начинает так думать, но это бегство. На самом деле, вы не идете к пику; вы уходите из долины. Это не пик позвал вас. На самом то деле, это как раз долина толкает вас. Вас до сих пор толкает долина; и, толкаемые долиной, вы никогда не можете освободиться. Это не значит, что вы идете сами по себе. Вас изгоняют. Долина создает ситуацию, при которой вы больше не можете жить. Жизни становится слишком много, мир становится слишком большим, и человек пускается в бега.
Человек начинает бежать в сторону пика. Вот теперь наступает самая важная часть притчи: Бог, со своей стороны, спускается с горы. Поскольку, скажем так, он пресыщен своей чистотой и одиночеством.
Человек пресыщен толпой, нечистотой; Бог пресыщен своим одиночеством и чистотой.
Вы когда-нибудь такое замечали? Можно очень легко быть счастливым в одиночестве. Быть счастливым с кем-то еще становится очень трудно. Один человек может быть счастливым очень легко, не платя за это. Если вместе два человека, то становится очень трудно быть счастливым. Теперь легко быть несчастным — без какой бы то ни было цены, очень легко. А если вместе три человека, счастливым быть невозможно — ни за какую цену, нет счастья.
Человек пресыщен толпой. Некуда двигаться, негде найти себе место, всегда есть зрители и зеваки — вы всегда на сцене, всегда играете — и глаза толпы смотрят на вас. Нет личной жизни. Мало-помалу человеку это приедается, ему скучно.
Но и Богу скучно. Он одинок, чист, но чистота сама по себе становится скучной, когда она постоянно существует.
Бог спускается вниз в долину; его желание — окунуться в мир. Желание человека — выскочить из мира, а желание Бога — погрузиться в мир. Желание человека — быть Богом, а желание Бога — быть человеком.
Есть правда ухода, и есть правда возвращения. Человек всегда уходит, а Бог всегда возвращается. В противном случае мироздание уже давно бы исчезло, если бы Бог не возвращался постоянно. Должен быть круг. Ганг все время впадает в океан, а океан все время поднимается в облака и все время выпадает на Гималаи — назад в Ганг, и Ганг все течет и течет. Ганг всегда уходит, а океан всегда возвращается. Человек всегда ищет Бога, Бог всегда ищет человека; это полный замкнутый круг. Если бы только человек шел к Богу, а Бог не приходил, мир давно бы прекратился. Он прекратился бы в любой момент, потому что когда-нибудь вернутся все люди, а Бог не пойдет назад: мир исчезнет.
Но пик не может существовать без долины; и Бог не может существовать без мира; и день не может существовать без ночи; и жизнь невозможно представить без смерти.
Очень трудно это понять, то, что Бог — это постоянное возвращение, человек — постоянный уход, человек — постоянное отречение, санньяса, а Бог — постоянное возвращение в мир, празднование.
Есть правда ухода, и есть правда возвращения. По отдельности обе они половинчаты и частичны; вместе они становятся правдой, целостной правдой.
Религия — это уход, но тогда это половина. Религии также следует быть возвращением, тогда она целостна. Религии следует учить вас, как снова возвратиться, потому что где-то между долиной и пиком встречаются Бог и человек. Если вы обходите Бога стороной... а на то есть все шансы, поскольку, если вы идете на холм, а он спускается с холма, вы даже не посмотрите на него. В ваших глазах может быть даже осуждение. Как же может быть Богом тот, кто идет назад в долину? Вы можете даже смотреть на него глазами с выражением «святее тебя».
Запомните это: Когда бы Бог ни встретил вас, вы увидите его возвращающимся в мир; а вы покидаете мир. Вот почему ваши так называемые Махатмы, ваши так называемые святые никогда не пришли к пониманию Бога. Они все время говорят о мертвой концепции Бога, но они никогда не знают, что такое Бог, ведь они всегда упускают его. Где-то на пути вы встретите его, но ваши чувства даже не обратятся к нему. Он будет выглядеть словно грешник; он возвращается в мир.
Но если они достигнут вершины, они застанут ее пустой. Мир слишком полон; вершина слишком пуста. Они даже не найдут там Бога, потому что он всегда возвращается. Он всегда приходит, он всегда творит. Он никогда не закончен. Мироздание — это бесконечный процесс. Бог — это не нечто объективно существующее. Он — процесс, процесс возвращения.
Если вы сможете встретить его на пути и сможете узнать его, только тогда есть такая возможность. Тогда вы отбросите идею подъема на пик... вы начнете возвращаться. Те великие, которые поняли, первые предприняли уход, а затем они вернулись в мир, назад в мирское, со всей их медитацией в пышном цветении. Но они вернулись в мир. Они поняли суть. Он поняли суть цельности, святости. Они поняли суть: внешнее и внутреннее — это не две вещи, и творение и творец — не два, и материя и сознание — не два, святой и светский — это не два. Они — одно. В них исчезла вся двойственность. Это то, что я называю адвайта, недвойственность — настоящее послание Веданты, настоящее послание йоги.
Очень естественно пресытиться миром. Очень естественно искать свободу, ничего особенного.
Дело было так:
Мулла Насреддин отмечал двадцать пятую годовщину своей свадьбы, и он закатил хорошую пирушку для всех своих друзей. Меня он тоже пригласил. Но хозяин куда-то пропал. Наконец я отыскал его в библиотеке, где он пил бренди, уставившись в камин.
— Мулла, — позвал я, — тебе бы праздновать вместе с гостями. Почему же ты печален, и что ты здесь делаешь?
— Почему я печален? — отозвался он и объяснил, — когда я был женат пять лет, я решил убить жену. Я пошел к юристу и сказал ему, что собираюсь сделать. Он ответил, что если я так поступлю, я получу двадцать лет тюрьмы.
— Ты только подумай, — заключил Мулла, — сегодня вечером меня бы освободили.
Это очень естественно. Мир слишком полон неприятностей. Он создает так много страхов; он создает так много заточений. Искать свободу, просить о ней естественно, ничего особенного. Это становится особенным, когда вы уже поняли, когда вы спускаетесь с вершины в долину, танцуя по-новому, с новой песней на устах, с совершенно новым бытием — когда вы приходите абсолютно чистыми в мир нечистоты, не боясь, поскольку теперь вас не испортить.
Когда вы возвращаетесь в тюрьму сами по себе, добровольно, когда вы приходите в тюрьму как свободный человек и вы принимаете тюрьму (назад в свою камеру), теперь это больше не тюрьма, потому что свободу нельзя заточить. Можно заточить лишь раба. Свободного человека заточить невозможно — он может жить в тюрьме и быть свободным. И пока ваша свобода не настолько сильна, она немногого стоит.
Теперь сутры.
Самадхи — слово, весьма трудно переводимое на английский язык; нет таких параллелей. Но вот в греческом языке существует параллельное слово; это слово атараксия. Греческое слово означает тихий, спокойный, глубокого наполненный внутри. Вот значение самадхи: настолько удовлетворенный, настолько глубоко удовлетворенный, что теперь ничто не выводит из душевного равновесия, теперь ничто не приводит в смятение. Настолько глубоко в гармонии с существованием — это как искупление и примирение, — что теперь нет проблем. Нет другого, кто может растревожить; другой исчез. Другой исчезает вместе с вашими мыслями. Мысли — это другой. В промежутках — самадхи, атараксия. В промежутках — покой и тишина.
Не то, чтобы вы, достигнув этого, не сможете думать, нет. Не то, чтобы пропадет ваша способность к мышлению. На самом деле, как раз наоборот, когда вы живете в промежутке, вы впервые становитесь способными мыслить. Прежде того, вы были всего лишь жертвами, жертвами общественной атмосферы, жертвами тысячи и одной мысли, что окружают вас — ни единой собственной мысли. Это были мысли не ваши; вы не были способны мыслить. Те мысли осели на вас словно птицы, что по вечерам оседают на дерево. Они вошли в вас. Они не были оригинальными; все они были позаимствованными.
Вы жили заимствованной жизнью. Вот почему вы были столь печальны. Вот почему в вас не было жизни. Вот почему вы выглядели мертвыми, не было вибрации. Вот почему не было ни радости, ни удовольствия. Все было перекрыто заимствованными мыслями. Весь ваш поток был перекрыт. Вы не могли течь из-за заимствованных мыслей. Когда вы становитесь частью самадхи, атараксии, глубоким внутренним спокойствием промежутков, интервалов, вы впервые становитесь способными видеть, мыслить, но теперь эти мысли станут вашими собственными. Теперь вы сможете создать оригинальную мысль. Вы сможете жить настоящую жизнь, свежую. Свежую, словно утро; свежую, словно утренний ветерок. Вы станете созидательными.
В самадхи вы становитесь творцом, потому что в самадхи вы становитесь частью Бога.
Паскаль как-то сказал, что большинство неприятностей человека происходит из-за того, что он никак не усидит тихо в своем ящике. Да, это верно. Если вы способны тихо сидеть в своем внутреннем ящике, почти все ваши неприятности исчезнут. Вы создаете их, бегая туда-сюда. Вы создаете их, без всякой необходимости привязываясь к своим мыслям, которые и не ваши. Вы притягиваете их, потому что вы не в силах усидеть спокойно.
Самадхи паринам, внутреннее преображение, — это постепенное уменьшение рассеянности при одновременном усилении центрированности.
Патанджали сначала говорил о ниродхе паринам с тем, чтобы смотреть в промежуток между двумя мыслями. Если вы продолжаете смотреть, то мысли неожиданно стихают, пропадает рассеянность, медленно. Это, как если бы шел кто-то, с увлекаемыми быками повозками, и они переходили бы горный ручей, и вот из-за проехавших колес и из-за людей, к поверхности воды поднялось бы много мути. Весь ручей, который всего несколько секунд назад был таким кристально чистым, теперь совершенно грязный, мутный. Но затем и повозки, и люди ушли, а ручей продолжает течь; мало-помалу, со временем муть снова оседает на дно, ручей снова становится кристально чистым.
Когда вы смотрите в промежутки, толпа ваших мыслей, которая так сильно возмутила ваше существо, потихоньку уходит, все дальше и дальше, и начинает успокаиваться ваш внутренний поток сознания. Это то, что Патанджали называет самадхи паринам, внутренним перевоплощением: «...это постепенное уменьшение рассеянности при одновременном росте центрированности». Здесь две части. С одной стороны, рассеянность уменьшается, с другой стороны, возникает центрированность.
Когда вы слишком полны мыслей, вы — не один человек. Вы — не одно сознание; вы — почти толпа, масса. Когда есть мысли и ваш gestalt — «смотреть на мысли», то вы разделены; вы разделены на столько частей, сколько мыслей в вашем уме. Каждая мысль становится разделением вашего естества. Вы становитесь полидуховным; вы не унидуховны. Вы — не одно, вы становитесь многими, поскольку каждая мысль несет часть вас и разделяет вас, и эти мысли бегут во всех направлениях. Вы почти сходите с ума.
Была такая история.
Один старый шотландский проводник вернулся из поездки на моховые болота, где новый священник охотился на тетеревов, и устало опустился в кресло у камина.
— Вот тебе чашка горячего чая, Ангус, — сказала ему жена. — Хороший ли стрелок новый священник?
Старик немного подымил трубкой, а потом ответил:
— Ох, стрелок-то он замечательный, но вот что по-настоящему удивительно, так это то, как господь защищает птиц во время стрельбы.
Вы бьете мимо цели потому, что не центрированы. Вы упускаете все, чего вы хотите, потому что вы не центрированы. Вся беда человека в том, что он бежит одновременно во многих направлениях, совершенно нерешительный, колеблющийся, не знающий, куда идет, не ведающий, что делает.
Как-то у двери к психоаналитику повстречались два политика. Один выходил, а другой, тот, что входил, спросил:
— Вы входите или выходите? Тот, что выходил, ответил:
— Эх, если бы я хорошо знал, выхожу я или вхожу, то меня бы здесь не было.
Никто не знает, выходит он или входит. Куда вы идете? Чего вы ищите?
Вы продолжаете упускать, потому что ваша цель постоянно меняется. Это поток. Вокруг вас тысяча и одна цель, и вы — тысяча и одно, толпа; толпа стреляет в толпу целей. Вся жизнь оказывается пустой.
«Самадхи паринам, внутреннее преображение, — это постепенное уменьшение рассеянности при одновременном росте центрированности». В то время как исчезают мысли (мысли — это разрушения), возникает центрированность. Вы становитесь единым. Поток сознания течет в каком-то одном направлении, он становится направленным. Теперь у него есть направление. Он может достичь; он может стать осуществлением.
Экаграта паринам, преображение центрированности, — это состояние ума, при котором уходящий объект ума в следующий миг замещается абсолютно сходным объектом.
Обычно одна мысль уходит, приходит другая, совершенно иного характера. Уходит грусть, приходит счастье. Уходит счастье, приходит разочарование. Уходит разочарование, приходит гнев. Уходит гнев, приходит грусть. Атмосфера вокруг вас все время изменяется, а с ней — и вы. Каждый миг у вашего бытия различный цвет. Таким образом, неудивительно, что вы не знаете, кто вы, ведь утром вы были гневливы, к завтраку вы были счастливы, в обед вы грустили, к вечеру вы разочаровались. Вы не знаете, кто вы. Вы так сильно меняетесь оттого, что каждый цвет, проходящий мимо вас, становится на какие-то мгновения вашей личностью.
Экаграта паринам — это состояние вашего сознания, где останавливается это изменение. Вы начинаете преследовать одну цель. И не только это: если вы хотите удержать одно состояние, вы становитесь способными сохранить его. Если вы хотите оставаться счастливыми, вы остаетесь счастливыми. Если вы хотите оставаться печальными, вам решать. Но тогда вы — хозяин. В противном случае все продолжает изменяться.
Я все время наблюдаю за вами. Кажется почти невероятным, как вам это удается. Однажды ко мне пришла парочка, они говорят: «Мы сильно любим друг друга. Благословите нас». А на следующий день они снова тут и говорят: «Мы деремся, и мы разошлись». Что же, правда? Любовь или борьба? Для вас, кажется, ни что не правда. Все кажется просто постоянным изменением состояния. Кажется, ни что не остается. Кажется, ни что не является частью вашего естества. Кажется, все — просто часть вашего мыслительного процесса — с одной мыслью, одним цветом; с другой мыслью, другим цветом.
Был такой случай.
Одна близорукая девушка, слишком тщеславная, чтобы носить очки, решила выйти замуж. Наконец, она нашла себе мужа и укатила с ним в медовый месяц к ниагарским водопадам. Когда она вернулась, ее мать завопила и побежала к телефону звонить окулисту.
— Доктор, — захлебывалась она, — вы должны тот час же приехать сюда. Это дело неотложной важности. Моя дочь всегда отказывалась носить очки, а теперь она вернулась из медового месяца и...
— Мадам, — прервал ее доктор, — прошу вас, возьмите себя в руки. Пусть ваша дочь приедет ко мне в контору. Не имеет значения, насколько плохие у нее глаза, возможно, дела далеки от критического положения.
— Далеки? — протянула мать. — Да парень, что вернулся с ней, — не тот, кто поехал с ней на ниагарские водопады.
Но это положение дел каждого. Человека, которого вы любите утром, вечером вы ненавидите. В человека, которого вы ненавидите утром, вечером вы влюбляетесь. Мужчина или женщина, которые только на днях выглядели прекрасными, сегодня стали безобразными.
А это чрезвычайный случай.
Так вы и живете, как брошенное в реку бревно, по воле ветров. Ветер меняет направление, и ваш курс меняется. У вас все еще нет никакой души.
Гурджиев обычно говорил своим ученикам: «Сначала будьте, потому что в настоящий момент вас нет. Пусть это будет вашей единственной целью в жизни — быть». Однажды его спросили.
— Как нам любить? Он ответил:
— Не говорите чепухи. Сначала будьте, потому что пока вас нет, как же вы можете любить?