Если вас нет, как можете вы быть счастливыми? Если вас нет, как можете вы что-либо делать? На первое место нужно поставить бытие, затем все становится возможным.
Иисус говорит: «Сначала отыщите царство божие, потом все остальное дано будет вам». Я бы хотел это немного подкорректировать: Сначала отыщите свое бытие, царство бытия, потом все остальное дано будет вам. И это значение Иисуса. Царство Бога — это старое выражение для царства бытия. Сначала будьте, потом все возможно, но прямо сейчас, когда я смотрю в вас, вас здесь нет. Здесь много гостей, но хозяин отсутствует.
Экаграта паринам, яркая центрированность в сознании, — это главное условие, при котором может возникнуть ваше бытие. В постоянном потоке бытие невозможно. В лучшем случае вы можете все время становиться то тем, то этим, но вам никогда не быть бытием.
Затронутые в четырех последних сутрах преображения свойства, характера и условия в элементах и органах чувств также объясняются.
И Патанджали говорит, что такова ситуация: вокруг вас изменяется мир, изменяется тело, изменяются чувства, изменяется ум — все меняется — и если и вы также изменяетесь, то невозможно найти вечное, неизменное. Они изменяются, это верно.
Мир постоянно изменяется. Это процесс; у него нет естества. Это поток. Пусть так и будет. Лишь одна вещь в мире постоянна, и это изменение. Все остальное меняется, кроме изменения. Лишь изменение пребывает в качестве постоянной характерной особенности.
Тело изменяется постоянно, каждый миг. Каждый отдельный миг оно течет и изменяется; иначе, как же вы постареете, как вы станете молодыми, как ребенок станет подростком? Вы можете сказать, в какой день ребенок становится юношей? Вы можете сказать, в какой день молодой человек становится старым? Трудно. На самом деле, если вы спросите физиологов, им и самим еще не ясно, в какой точно момент можно сказать, что человек был жив, а теперь он мертв. Это невозможно решить. Определение неясно до сих пор, потому что жизнь — процесс. На самом деле, когда вы умерли, это почти умерли, а ваши друзья уже оставили вас, в теле все еще продолжаются кое-какие процессы: растут ногти, растут волосы. Кажется, часть вас до сих пор жива и функционирует.
Когда точно умирает человек, все еще не определено. На самом деле, жизнь и смерть нельзя определить; это текущее явление. Тело все время изменяется, ум все время изменяется — каждый миг изменяется ум.
Если вы всмотритесь в этот меняющийся мир, в рассеянность вашего бытия и будете искать правду, Бога, блаженство, то вы разочаруетесь. Двигайтесь внутрь. Идите в промежутки, где не существуют ни мир, ни тело, ни ум. Там, в первый раз, вы встречаетесь лицом к лицу с вечностью, у которой нет ни начала, ни конца, в которой нет изменения.
Все свойства, скрытые ли они, действующие или же непроявленные, присущи субстрату.
Патанджали говорит, что мертв ли цветок или же цветок распускается, — нет никакой разницы. Когда цветок распускается, он умирает, и когда цветок умирает, он старается снова воскреснуть. Созидание продолжается через процесс несозидания и созидания, несозидания и созидания. Это то, что Патанджали называет пракрити. Пракрити, опять же, — слово, которое нельзя перевести. Это не только созидание, это как раз тот самый процесс созидания и несозидания.
Все становится проявленным, исчезает, становится непроявленным; но оно остается в субстрате, пракрити. Оно снова вернется. Приходит, а затем уходит лето; лето снова возвращается. Вот уходит зима; она снова вернется. Движение продолжается. Появляются цветы, исчезают. Приходят облака, исчезают. Мир все время циклически двигается.
У вещей есть два состояния: проявленное и непроявленное. Вы — по ту сторону их. Вы ни проявленные, ни непроявленные. Вы — свидетель. Через ниродха паринам, через промежуток между двумя мыслями вы получите первый проблеск этого. И тогда продолжайте собирать эти промежутки, продолжайте накапливать их. И всегда помните, если есть два промежутка, они стали одним. Два промежутка не могут быть двумя. Они не похожи на две вещи; они — две пустоты. Они не могут быть двумя. Вы складываете два нуля — они становятся одним нулем. Они совпадают, поскольку два нуля не в силах быть двумя нулями. Ноль — он всегда один. Вы приносите домой тысячу и один ноль — они совпадут и станут одним.
Так продолжайте же накапливать эти промежутки, нули бытия, и мало-помалу то, что Патанджали сначала называет ниродха, становится самадхи. В самадхи рассеянность исчезает, уходит все дальше и дальше, и дальше... а затем исчезает; и в вашем существе возникает центрированность. Это первый проблеск того, кем вы являетесь — за пределами пракрити, за пределами этой игры созидания и несозидания, за пределами этой игры волн и отсутствия волн, цветов и отсутствия цветов, изменения, движения, мгновенности. Вы становитесь свидетелем.
Этот свидетель есть ваше бытие.
Достичь себя и бога — вот вся цель йоги.
Йога значит: unio mystica. Это означает союз, мистический союз с самим собой. А если вы едины с самими собой, вы вдруг осознаете, что вы стали едиными со всем, с Богом, потому что если вы двигаетесь в свое существо, снова наступает пустота, тишина, невероятная бесконечная тишина... а Бог — это тоже тишина. Две тишины не могут быть двумя — они совпадают и становятся одним.
Вы уходите в себя, а Бог возвращается. Вы встречаетесь на пути; вы становитесь одним. Это единство и есть значение слова «йога». Йога означает: стать единым.
ВЫНЕ МОЖЕТЕ ПОПАСТЬ ТУДА ОТСЮДА
Почему я всегда задаю почти те же самые вопросы, снова и снова?
Потому что ум сам по себе есть повторение. Ум никогда не бывает оригинальным. Он и не может быть иным; он такой по своей природе. Ум — это заимствованная вещь. Он никогда не бывает новым; он всегда старый. Ум - значит прошлое, он всегда вне даты. И ум, мало-помалу, становится шаблоном, привычкой, механизмом. Потом вы начинаете очень умело им пользоваться. Затем вы бесконечно двигаетесь все по той же колее, в той же рутине, снова и снова, и снова.
Вы все время задаете одни и те же вопросы потому, что вы все время остаетесь в том же самом уме.
Пока вы не станете новыми, ваши вопросы новыми не будут. Пока вы совершенно, полностью, целиком не отбросите старый ум, новый вопрос попасть в вас не может. Новый вопрос не может в вас попасть, потому что нет места, вы уже заполнены старым. И у ума есть стойкая привычка повторять себя; это более эффективно. Ум очень упрямый. Даже если он притворяется, что изменяется, то изменение нереально, всего лишь притворство, усовершенствованная форма старого. Возможно, изменяется язык, изменяется форма, но глубокий вопрос остается тем же... и ум остается устойчивым.
Вы должны это понимать. Этот вопрос хорош. По крайней мере, этот вопрос не старый.
Это Сарой спросила. Она все задает и залает вопросы, а я никогда ей не отвечаю, но сегодня я решил ответить, поскольку это новый проблеск, то, что она поняла одну вещь: что она спрашивает снова и снова про одну и ту же старую вещь. Это понимание ново. Новое утро, новый рассвет пришел в ее ум. Ее сознание стало бдительным к некому старому образцу.
Помогите же этому осознанию; сотрудничайте с ним. Шаг за шагом вы станете видеть самих себя в двух измерениях: измерении ума (старом, прошлом) и измерении сознания (всегда свежем и всегда новом, всегда оригинальном).
Я расскажу вам один анекдот:
Некий человек в волнении нагнал на улице другого человека и с чувством хлопнул его по спине.
— Пол Портер, — приветствовал он его, — рад тебя видеть! Но скажи мне, Пол, что же с тобой стряслось? Когда мы встретились в прошлый раз, ты был низкорослый и полный. И вдруг ни с того ни с сего ты выглядишь высоким и подтянутым.
— Послушайте, сэр, — ответил озадаченный человек, — я не Пол Портер.
— Ага! — презрительно взревел первый, ничуть не смутившись. — Ты и имя поменял?
У ума есть стойкая привычка непрерывно верить в себя, даже наперекор всем фактам. Даже если ваш старый ум только и делает, что дает вам только несчастье, да еще и ад и ничего более, - вы и тут продолжаете в него верить.
Люди говорят, что сейчас век безверия. Я этого не понимаю. В уме продолжается та же самая старая вера. Кто-то — индуист; он верит в индуизм, поскольку его ум настроен на то, чтобы быть индуистом. Кто-то — христианин; он верит в христианство, поскольку его ум настроен на то, чтобы быть христианином. Кто-то — коммунист; он все время верит в коммунизм, поскольку его ум настроен на то, чтобы быть коммунистом. Все трое — одно. Они — не разные люди. У них могут быть разными имена и ярлыки, но со всеми ними происходит одна и та же вещь: все они отрегулированы и цепляются за ум, и все они верят в ум.
Я называю религиозным того, кто отрекается от ума. Я называю религиозным того, кто отказывается от любой обусловленности, кто перестает цепляться за ум, кто начинает двигаться в сознании, кто становится все более и более знающим об обусловленности. И вот в этой самой осознанности человек освобождается от всех состояний — и только это и есть свобода. Все остальное — лишь сор. Всякие разговоры о свободе — политической, экономической, социальной — один только сор. Есть только одна свобода, и эта свобода, есть свобода от обусловленностей, свобода от ума; становление бдительными, осознающими, внимательными и движение в новое измерение.
Сарой, это хорошо, что ты осознала, что твои вопросы постоянно одни и те же. Вот почему я не отвечал на них. Это бессмысленно, поскольку, когда ум без конца упорно продолжает следовать своим старым привычкам, он не слушает.
Старайтесь всегда находить новое, свежее, молодое, которое только нарождается. Поймайте его, прежде чем оно станет старым; растворитесь в нем, пока оно не стало шаблоном. Никогда не делайте свою жизнь скопированной и структурированной вещью. Пусть она остается потоком, незамерзающим, текучим, всегда текущим в неизведанное.
Ум - значит известное. А вы — неизвестное. Если вы поймете это, вы будете использовать ум, и вы никогда не будете использованы умом.
Многие люди замечают в том, что вы говорите, немало противоречий. Однажды вы объяснили, почему это происходит. Но я до сих пор не встретил ни единого противоречия, даже когда оно, очевидно, должно быть. Я просто не могу его увидеть, даже когда стараюсь. Со мной что-то не так?
Прошу вас, объясните.
Нет, с вами все в порядке. Что-то не так с другими, которые продолжают видеть противоречия, но они в большинстве. Вы будете одиноки. Так не позволяйте же большинству господствовать над собой. Оставайтесь в одиночестве. Правда никогда не бывает от толпы; она всегда личностной. Правда никогда не бывает от многих; она всегда от малого, от редких. Она не от множества; она от уникального. Нужно понять это различие.
Научная правда не уникальна. Научная правда, фактически, запрещает уникальное. Она слушает лишь повторяющееся. Наука продолжает утверждать, что пока опыт не повторен, ему нельзя верить. Когда эксперимент повторяется тысячу и один раз, и он всегда дает один и тот же результат, тогда его реальность принимается за факт.
Религиозная правда - от уникального. Будду нельзя повторить, нельзя повторить Иисуса. Они приходят однажды, а затем они исчезают. Они приходят из неоткуда, а затем они снова исчезают в пустоте — и их невозможно повторить. Вот почему наука все время отрицает их, потому что наука верит лишь в нечто, способное стать механическим повторением. Если бы Будду можно было произвести по заказу, если бы Будду можно было произвести как машины Форда, на сборочном конвейере, тогда наука еще может поверить. Но это невозможно.
Религия — это сфера уникального, редкостного, того, что нельзя повторить, неповторимого; а наука — область повторяющегося. Вот почему наука остается частью ума, а религия выходит за рамки ума, ведь все, что можно повторить, понимается умом.
Люди видят во мне противоречия оттого, что я не повторяюсь. Они видят во мне противоречия, потому что их ум обучен в некой аристотелевской логике. Аристотелевская логика утверждает, что это либо белое, либо черное. Если это белое, то оно не может быть черным; если это черное, то оно не может быть белым. Аристотелевская логика учит вас: либо то, либо это. Это основа всего научного ума. Религиозный ум говорит, что они совпадают: белое — также черное, черное — также белое. Иначе быть не может, ведь религия видит настолько глубоко, что противоположности становятся одним целым.
Жизнь должна быть также и смертью, смерть — также и жизнью, потому что в какой-то точке религиозный ум, религиозное сознание приходит к пониманию того, что они встречаются — они встречаются уже в вас. Что-то умирает, что-то рождается. Каждый миг я вижу, как вы умираете, каждый миг я вижу, как вы возрождаетесь. Вы не являетесь непрерывностью. Каждый миг что-то растворяется, каждый миг в существование приходит что-то новое. Но вы не осознаете это, поэтому вы не умеете видеть промежуток. Оттого, что вы не в силах увидеть промежуток, он выглядит как целостное.
Религия верит, что противоречий не существует — их не может быть, — потому что существование одно. Религия верит и видит, что не существует полярности. Даже если и есть полярность, она не полярна и не противоположна, она дополняет, поскольку существование не двойственно; оно одно. Жизнь нельзя отделить от смерти, а ночь нельзя отделить от дня, и лето нельзя отделить от зимы, и преклонный возраст нельзя отделить от детства. Детство растет в старость, ночь сменяется днем, день сменяется ночью. Нет и да — не вопрос или/или, оба они вместе. Две точки на одной линии, возможно, на противоположных концах, но линия то одна.
Таким образом, когда бы ни существовал религиозный человек, он не может быть точно таким же последовательным, как ученый. У него более глубокая логичность. Она не проявляется на поверхности; она глубоко в его естестве.
Я — не философ, и я не пытаюсь доказать вам какую-либо теорию, и я здесь не для того с вами разговариваю, чтобы доказать какую-нибудь гипотезу. Доказывать нечего. Есть правда, уже данная. Религии нечего доказывать; у нее нет теории о себе. Она просто дает вам способ, как видеть то, что уже есть. Я продолжаю говорить с вами не потому, что у меня есть теория. Если у меня будет теория, тогда я буду последовательным. Я всегда буду смотреть, согласуется ли это с моей теорией или нет: если совпадает, хорошо; если не подходит, я ее отбрасываю. Но у меня нет теории. Мне все подходит. Если бы у меня была теория, то я вынужден был бы на нее оглядываться. Тогда факт становится вторичным, а теория становится первичной. Если факт согласуется с теорией, то все нормально, если не согласуется, то мне следует проигнорировать его.
У меня нет теории. Каждый факт, - просто уже потому, что он факт, - подходит мне, прекрасно со мной согласуется. Лишь очень немногие осознают это. Поэтому не переживайте. Если другие видят противоречия, то у них — аристотелевская обусловленность.
Все мои усилия направлены на то, чтобы помочь вам растаять. Так ваша структура растворяется, и мало-помалу вы можете начать видеть, что противоположности дополняют друг друга. Если вы любите меня, это произойдет тотчас же, поскольку сердце не ведает противоречий. Даже если на поверхности есть противоречие, сердце знает, что где-то глубоко внизу должно быть постоянство, это противоречие должно где-то встретиться, оно должно быть удержано чем-то, что выходит за пределы противоречия.
Я есть единство. Если вы наблюдаете за мной, если вы любите меня, вы сможете увидеть согласие. Стоит вам увидеть мое единство, и все, что бы я ни говорил, исходит из единства. Оно должно быть последовательным. Рационально ли вы способны понять или же нет, это не суть важно. У сердца — свои собственные причины, и эти причины глубже, нежели причины причин.
Когда меня слушают люди, которые никак не вверены мне, люди, которые никак ко мне не привязаны, люди, которые не путешествуют со мной в неизведанное, то все, что бы я ни говорил, они понимают по-своему — они интерпретируют это. Тогда это не то, что я сказал. К этому примешалось что-то еще: их толкование. А из-за их интерпретации меняется весь цвет, теряется чистота, а затем возникают проблемы. Эти проблемы — их собственного изготовления.
Я слышал такую историю:
Патрик пришел на исповедь и сказал священнику:
— Отец, я люблю мою соседку. Священник ответил:
— Прекрасно. Я рад видеть, как твое посещение служб нашей церкви принесло тебе пользу и наставило тебя на пути Господа. Заверши же хорошее дело. Вот все послание Иисуса: Возлюби своего ближнего как самого себя.
Патрик вернулся домой, переоделся в более комфортную одежду и юркнул в соседнюю дверь. Он позвонил в колокольчик и спросил:
— Все в порядке? Отозвалась дама:
— Знаешь, Альберта нет, но сейчас день и очень светло. Кто-нибудь может заметить, как ты сюда приходил.
— Все в порядке, — успокоил ее Патрик, — у меня от отца О'Брайена особый завет.
«Возлюби своего ближнего как самого себя». Когда это произносит Иисус, он имеет в виду нечто диаметрально противоположное. Когда это толкует Патрик, это становится совершенно другим. «Возлюби своего ближнего» — это молитва, медитация, весь способ бытия, но когда это слушает обычный ум, все приобретает иной оттенок. Любовь становится сексом. Молитва становится безрассудной страстью. А ум очень хитрый: он постоянно принимает любую поддержку — все что угодно, откуда угодно — до самой смерти.
Когда вы слушаете меня, будьте осторожны. Вы можете толковать меня по-своему. Когда я говорю «свобода», вы можете интерпретировать это как «официальное разрешение». Будьте начеку. Когда я говорю «любовь», вы можете интерпретировать это как «секс». Будьте настороже. Присматривайтесь к своим толкованиям, потому что они — ловушки, а потом вы отыщете во мне много противоречий, ведь меня там больше нет: теперь это вы отразили. У вас внутри много противоречий. Вы почти полностью перепутаны. Внутри вас много умов, и вы бесконечно толкуете многими способами, а потом вы видите противоречия — в своих собственных толкованиях.
Слушайте меня. Даже более чем слушайте — будьте со мной. Тогда исчезают все противоречия.
Третий вопрос — прекрасная история, рассказанная Деватиртхой:
Ошо, ваш рассказ о дяде Дадли напоминает мне другую историю из Западной Виргинии. В ней говорится о том, как один человек, не местный, искал, как пройти куда-то, заблудился, и вот он остановился спросить дорогу у старого фермера.
Старик ответил:
— Идите три мили на север, через мост, сверните направо, идите прямо шесть миль до разрушенного амбара, за забором из пекана поверните налево... Не, так не пойдет.
Он начал заново:
— Ступайте прямо по этой дороге четыре мили, через ручей, у излучины возле каштанового дерева сверните направо, ступайте по этой дороге около двух миль, сверните налево у знака «стоп»... Не, опять не то…
Тут старик еще раз попытался объяснить:
— Отправляйтесь на запад, пока не упретесь в магазин Грубера, ступайте направо через мост пять миль, у желтого дома сверните направо, пройдите три холма, пока не придете к развилке дорог, держитесь права... Не, и так не пойдет…
— Простите, — заключил старый фермер после серьезного размышления, — вы не можете попасть туда отсюда.
Мне всегда нравилась эта история. Она невероятно показательна. Позвольте мне повторить ее последнюю часть. Он сказал: «Просите, вы не можете попасть туда отсюда».
На самом деле, отсюда вы можете попасть только сюда. Отсюда нет пути туда. Отсюда вы всегда можете попасть сюда; отсюда сюда — вот единственная возможность. Отсюда нет пути туда. Из настоящего вы попадаете в настоящее — снова и снова, — потому что это всегда текущий момент. Из «сегодня» вы никогда не попадаете в «завтра». Запомните, из сегодня вы возвращаетесь в сегодня снова и снова, и снова, потому что завтра нет. Остается сегодня; это вечность. Теперь есть вечность, и вот единственное пространство.
Человек может напиться, но пьяницы иногда излагают чрезвычайно значительные истины. Почему? Потому что пьяницы никогда не пребывают в аристотелевской логике. В этом может быть притягательность алкоголя, наркотиков: они расслабляют вас. Ваша голова, которая разделена Аристотелем, — между «здесь и там», между «сейчас и потом», между «сегодня и завтра» — это разделение исчезает. Вы полностью успокаиваетесь. Вы вновь обретаете свое потерянное детство, когда все было - всем другим, и все встречалось и поглощалось всем другим, и границ не было.
Понаблюдайте за ребенком. Просыпаясь по утрам, он может иной раз всплакнуть из-за того, что во сне потерял игрушку. На самом деле, между сном и бодрствованием нет границы — не существует границы между сном и реальностью. Все встречается и поглощается друг другом. Ребенок живет в совершенно ином мире — мире, который един, мире мистики, мире нондуалистов, адвайты, мире, где нет разграничений, где вещи не разделяются друг против друга.
Очевидно, в тот день старик перебрал. В противном случае, если вы в своем уме, вы не можете сказать такое. Он хорошо постарался. Он хорошо постарался ухватить свой аристотелевский ум. Он хорошо постарался попасть в старые категории, которые стали туманными под воздействием алкоголя. Он хорошо постарался найти путь, но он терялся снова и снова. Наконец он заключил, что это невозможно: «Простите, вы не можете попасть туда отсюда».
Такая концовка анекдота понравилась бы мастерам дзен. Они увидят суть, поскольку они — такие же пьяницы, пьяные Богом. Снова происходит то же самое: категории исчезают, разграничения исчезают. Лао Цзы говорит: «Все мыслят трезво, один я пьяный». Лао Цзы и пьяный? Лао Цзы говорит: «Все знают, что почем, один я не знаю. Все мудры, один я невежествен». Само слово «Лао Цзы» означает либо «старый приятель», либо «старый идиот». Наверное, враги называли его Лао Цзы, вкладывая значение старого идиота, а друзья называли его Лао Цзы, имея в виду старого приятеля; но у его имени два смысла.
Запомните, некуда идти. Вы носите свое «здесь и сейчас» с собой, оно - вокруг вас. Куда бы вы ни пошли, это всегда здесь; куда бы вы ни пошли, это всегда сейчас. Здесь и сейчас — это вечности, а не два понятия. В языке мы привыкли называть их двумя, ведь Эйнштейн до сих пор не введен в язык. Эйнштейн доказал как научный факт, что пространство и время — не две вещи. Он выдумал новое слово «время-пространство», чтобы сделать их одним. Если это верно, то здесь и сейчас не могут быть двумя. «Здесь-сейчас» — слово будущего. Раньше или позже, когда языки впитают Эйнштейна, эти слова потеряют различие. Здесь-сейчас.
Рассказ — вещь замечательная. Случается, что в коротких анекдотах, фольклоре, в человеческих историях кроется много мудрости. Вы не просто смейтесь над ними. Иногда смеясь, вы пытаетесь избежать того, что способно создать вам неудобства. Эти рассказы никто не пишет; они растут словно деревья. Столетьями над ними работает тысяча и один ум. Они постоянно изменяются и совершенствуются. Они — часть человеческого наследия. Когда бы ни прозвучала шутка, не просто смейтесь над ней и забывайте. Смех — абсолютно нормальная и совершенно правильная вещь, но не упустите в смехе шутку. В ней может скрываться нечто невероятно ценное. Если вам удастся это увидеть, ваше собственное сознание будет обогащено.
У меня недавно случился проблеск пустоты. Я общаюсь в своей работе посредством мысленных образов, удивительно накладывающихся друг на друга. Позволит ли процесс очищения воссоздаться мысленному образу, или же, когда я исчезну, вся работа пропадет?
Как сказать. Если ваша работа — всего лишь профессия, она может пропасть, когда вы исчезаете. Когда ваше эго исчезает в глубокой медитации, ваша профессия также может исчезнуть, но если это не профессия, а призвание, если это не просто работа, но зов, если это не просто навязано вам вами или другими, но имеет в вас более глубокие источники, чтобы питать и вскармливать ее, то, когда исчезает эго, ваша работа впервые становится любовью; тогда вы становитесь более созидательными.
Когда эго исчезает, высвобождается огромная энергия, ведь эго удерживает много вашей энергии — впустую растрачивает много вашей энергии. Просто понаблюдайте в течение двадцати четырех часов. Ваше эго забирает так много энергии — на гнев, на гордость, на ложные шаги. Впустую растрачивается так много энергии. Когда исчезает эго, вся эта энергия становится доступной вашей работе, вам.
Она может стать созидательной, но в этом случае у созидательности совершенно другое качество, другие вкус и аромат. Тогда это, как если бы не вы творили; это, как если бы вы стали средством, как если бы вами овладело нечто, что сильнее вас, словно бы существование сделало вас инструментом, материалом. Вы превратились во флейту, а Бог теперь поет. Вы — просто полость, коридор; вы позволяете всему течь сквозь вас. Если есть какой-то недостаток, то он ваш. Если есть какая-то красота, то она принадлежит Богу. Если вы заблуждаетесь, то это вы заблуждаетесь. Если через вас действительно рождено что-то, вы чувствуете благодарность. В этом случае все ошибки ваши, потому что тогда вы сами каким-то образом служите себе помехой. Оттого что вы заблокированы, у вас никак не получается быть полностью пустыми. Коридор не был очищен для того, чтобы по нему тек Бог. Но когда бы ни случалось нечто прекрасное — живопись, поэзия, танец или еще что в таком духе — вы чувствуете глубокую благодарность. В ваше сердце приходит молитва; в ваше сердце приходит благодарность.
Тогда у вашей созидательности очень тихое, спокойное качество. Прямо сейчас, с эго, очень много шума и суматохи. С эго созидательность — это ничто более, как звук о том, что вы — творец. Поэзия может и не стоить ничего, а поэт только и знает, что кричит с крыш. Картина может и вовсе не иметь ценности, в ней может и не быть ничего оригинального, она может быть всего лишь подражанием, фальшивкой, но художник продолжает горделиво, высоко держать голову. С эго очень шумно.
Когда эго исчезает, вы течете по-разному, но все становится очень тихим и спокойным.
Вот еще одна история:
Некто однажды спросил профессора Чарльза Таунсенда, почему он живет на последнем этаже Холлис Холла в старых, тесных и пыльных комнатах.
— Я всегда буду здесь жить, — ответил он. — Это единственное место в Кембридже, где надо мной лишь один Бог.
Затем, выдержав паузу, он добавил:
— Он занятой, но он тих.
Да, Бог занятой, чрезвычайно занятой, распростертый над всем существованием. Вы только посмотрите, как много он делает одновременно, в один момент. Это безграничное пространство - его. Вы, наверное, видели иллюстрации с индуистскими богами, с тысячами рук. Они очень символичны.
Они показывают, что у Бога не получается работать двумя руками. Двух рук недостаточно. Работа так огромна. Вы, должно быть, видели индуистских богов с тремя головами, обращенными в три измерения, ведь будь у бога лишь одна голова, что же произошло бы у него за спиной? Ему нужно смотреть во всех направлениях. Ему приходится быть занятым везде, с тысячью и одной рукой... но так тихо, не заявляя даже: «я сделал так много».
А вы делаете небольшую вещь — вы просто подгоняете друг к другу несколько слов и полагаете, что это поэма, — и вот возникает гордость, и вы сходите с ума. И вы принимаетесь утверждать, что вы создали нечто. Запомните, такое утверждают лишь одни посредственности. Настоящие творцы никогда так не делают, потому что настоящие созидатели становятся очень скромными, они понимают, что ничто не приходит от них самих. На самом деле, они — лишь средства.
Когда великий поэт Рабиндранат был чем-то одержим, он всегда уходил в комнату, запирал дверь. Несколько дней он не ел, не выходил из дому. Он просто молча слушал голос Бога. Он очищал себя, чтобы получить возможность стать правильным средством. Он плакал и стенал, и продолжал писать. И когда бы кто-нибудь ни спрашивал его, он всегда отвечал: «Все, что прекрасно, — не мое, а все, что обычно, — должно быть моим. Вот это, без сомнения, прибавил я».
После смерти Колдриджа нашли почти сорок тысяч незаконченных фрагментов стихов и рассказов, принадлежащих ему — сорок тысяч. Почти всю жизнь его друзья говорили:
— Почему ты не заканчиваешь их? Он отвечал:
— Как же я могу закончить? Он начинает, ему и заканчивать, когда бы Он ни пожелал. Я беспомощен. Однажды он вселился в меня, а затем появились несколько строк. Отсутствует лишь одна строка, но я не собираюсь добавлять ее, потому что она станет разрушительной. Семь строк с неба и только одна от земли? Нет, это отрубит крылья. Я буду ждать. Если он не спешит, то кто я, чтобы об этом беспокоиться?
Вот Он — настоящий творец.
Настоящий творец — это вовсе не творец. Настоящий творец становится орудием; он — вместилище великих сил. Необузданные силы Бога овладевают им, бурные моря и небеса овладевают им. Он становится глашатаем. Он издает звуки, но слова не принадлежат ему. Он рисует, но цвета не принадлежат ему. Он поет, но звуки не принадлежат ему. Он танцует, но танцует так, как если бы в него вселился некто, — кто-то другой танцует через него.
Поэтому все зависит от конкретного случая. Вопрос в том, что если ваше эго исчезнет в медитации, что же произойдет с вашей работой? Если это профессия, она исчезнет, и хорошо, что она исчезает. Никто не должен быть профессионалом. Ваша работа должна быть вашей любовью; в противном случае работа становится разрушительной. Тогда вы влачите ее, так или иначе, и вся жизнь ваша становится обузой. Вся ваша жизнь становится пустой в отрицательном чувстве, нереализованной. Вы делаете что-то, что никогда не хотели выполнять как основную работу. Это насильственно. Это самоубийственно — вы медленно убиваете себя, отравляете свою собственный организм. Никто не должен быть профессионалом. Ваша работа должна быть вашей любовью; она должна быть вашей молитвой. Она должна быть вашей религией, а не вашей профессией.