– Ты всего лишь человек, Нейтан, ты сделал тогда все что смог. Хватит винить себя!
– Да… – я подошел к двери и потянулся к ручке, – скажи это матери… и Альме.
Я захлопнул за собой дверь с табличкой «Заместитель директора ФБР – Роберт Стиллер» и направился к лифту.
Глава 2
Внизу на стоянке меня уже ожидал затягивающийся сигаретой Дэвид. Он стоял рядом с джипом и стеклянными глазами смотрел на бетонную стену.
– Завязывал бы ты с курением. В твои‑то годы… – бросил я, подходя к машине.
– Тогда у меня будет инфаркт от этой работы. Один черт от чего подыхать.
Я сел за руль, Дэвид бросил сигарету на асфальт, растоптал ее и следом залез в машину. Стоило нам выехать из‑под крыши парковки, как сразу же в лобовое стекло хлынул сильнейший ливень. Я включил дворники, но толку от них практически не было, вода заливала лобовое стекло как из гидранта. На часах было только десять утра, но тучи настолько плотно затянули небо, что казалось, будто сейчас ночь.
На дороге было не протолкнуться. Из‑за сильного дождя и без того не самое быстрое Нью‑Йоркское движение сейчас практически остановилось. Через несколько секунд остановились в пробке и мы.
Сквозь стекло виднелся свет фар сотен машин – все сигналили и нервничали. Я заметил, как двое водителей бросили свои автомобили, и под проливным дождем, куда‑то в спешке побежали через дорогу, огибая плотно стоящие транспортные средства. Очевидно, у них было какое‑то срочное дело.
Я прикинул расстояние до забегаловки, в которую мы направлялись, и пришел к выводу, что с таким движением мы туда быстрее пешком дойдем. Я еще раз окинул взглядом обстановку вокруг и сделал второй вывод: никаким пешком мы никуда не пойдем. Выбора не было. Тело Линды Седжвик все равно никто до нашего приезда трогать не собирался, поэтому нас ожидал час, а то и два, изнурительной тягомотины в трафике.
Не то чтобы я не любил дождь или даже ливень, нет, я любил подобную погоду. Она, можно сказать, соответствовала моему обычному настроению, но за четыре года работы в ФБР я понял одну важную вещь. Работать в полевых условиях лучше всего при ясной погоде, когда не льет дождь, когда нет тумана, когда ярко светит Солнце и на небе нет ни единого облака, а температура находится в пределе от +10 до +22 градусов. Все отклонения от этих условий с большой вероятностью могли в той или иной мере осложнить работу. Так что да, сейчас я совсем был не рад, что мою машину поливают из сотен гидрантов.
Дэвид флегматично смотрел в окно и думал о чем‑то своем. Мыслей, похоже, ему надолго не хватило и он начал рассматривать салон машины. Покрутив головой в течение нескольких секунд, и не найдя ничего интересного, он решил занять себя чем‑нибудь полезным:
– У тебя фотографии жертв с собой?
– Да, вон в чемодане на заднем сидении.
Дэвид неуклюже потянулся к заднему сиденью, но размер его живота в сотрудничестве с пристегнутым ремнем безопасности полностью разрушили его планы. Он что‑то буркнул, отстегнул ремень безопасности и все‑таки сумел дотянуться до желаемого. Расположив чемодан у себя на ногах, он раскрыл его и первым делом увидел мою книгу. Заметив его любопытный взгляд, я мысленно обругал себя за то, что не переложил ее куда‑нибудь подальше от посторонних глаз.
Внезапно Дэвид забыл, что хотел посмотреть на фотографии жертв, он вытянул мою книгу и, прищурившись, уставился на ее обложку. Ему уже шел пятьдесят седьмой год и он явно испытывал проблемы со зрением, но очки не любил и надевал их только в крайнем случае. Дэвид всмотрелся в надпись на книге и тихо пробормотал:
– Исследование… мира… осознанных сновидений… Стивен Лябирж…
– Лаберж, – поправил я.
– Сновидения? Это что еще такое, Стиллер? Ты сказки читаешь?
– Дай сюда, – рявкнул я, – да, сказки, а еще магии вуду самообучаюсь.
Я еще раз обругал себя за свой просчёт, забрал книгу у Дэвида и кинул на заднее сиденье.
Дэвид по натуре был не самым простым человеком. В некотором смысле его можно было назвать неверующим последней стадии, и причиной тому было его неверие в какие бы то ни было сверхъестественные силы и непреодолимое желание жестоко высмеять любого, кто подобные вещи воспринимает всерьез. По его мнению, после жизни, с приходом смерти его ожидало исключительно «ничего». Не сказать, что в этом наши с ним взгляды на жизнь слишком различались, но вот только на этом его личность не заканчивалась.
Степень его неверия иногда зашкаливала и вырывалась далеко за пределы здравого смысла. Мало того, что он не верил в потустороннее, он же ко всему еще отказывался признавать многие современные науки, изучающие различные доселе неизведанные возможности человеческого мозга. Этот человек даже не верил в гипноз и у него был один веский довод в свою пользу. Однажды его пытались загипнотизировать несколько раз подряд в течение одной недели, но ни одному специалисту это так и не удалось, у Дэвида был какой‑то иммунитет к любому гипнотическому внушению. Развитие его мировоззрения остановилось где‑то в возрасте тридцати лет.
И при всем моем уважении к Дэвиду, он явно был самым последним человеком на Земле с которым я бы стал обсуждать осознанные сновидения – состояние, когда человек спит, видит сон и понимает, что он на самом деле грезит и во сне может позволить себе делать все что угодно. Главное, чтобы фантазии хватило.
Я же наткнулся на информацию об осознанных сновидениях совершенно случайно, когда пытался найти способ побороть свои невыносимые кошмары. С тех пор как я начал читать литературу на эту тему прошло уже больше года, но особых успехов в этой области мне так и не удалось достигнуть. За прошедший год я смог всего пятнадцать раз осознать что сплю, но побороть мои кошмары это никак не помогло. По статистике это вполне можно назвать ужасным результатом для человека, который занимается осознанными сновидениями уже больше года, но у меня были веские причины на такой провал в личностном развитии.
На мой ответ Дэвид только фыркнул и недовольно замотал головой. Он покопался пару секунд в чемодане, вытянул оттуда папку с фотографиями Стивена Горэма и Линды Седжвик, и начал внимательно их рассматривать. Я забрал у него свой чемодан и вытащил планшет. На экране висело новое сообщение.
– Глянь, из Лос‑Анджелеса наконец‑то соизволили прислать информацию о первых двух жертвах и их снимки в высоком разрешении, – я показал подписанные фотографии Лос‑Анджелесских жертв Дэвиду.
– Асэль Лэнсбери и Алан Ричардсон… хм, а я все гадал по той черно‑белой копии какого пола эти две туши. Наш жирорез основательно постарался над своими жертвами.
– Жирорез? – я вопросительно уставился на Дэвида. – Ты это серьезно? Ты дал шутливую кличку нашему серийному убийце?
– Ой, Стиллер, я тебя умоляю, ты еще начни мне тут мораль читать, что я осквернил доброе имя жертв. Им уже все равно. Им уже ничего не поможет.
Я только недовольно покачал головой в ответ на цинизм Дэвида и переключился на фотографии Асэль Лэндсбери и Алана Ричардсона. Рассмотрев оба снимка в цвете, чего‑то кардинально нового я не обнаружил, но все же сделал некоторые выводы. В первую очередь я открыл для себя, что нашей предполагаемой первой жертвой, которая не имела «кишечного номера» была Асэль Лэндсбери – женщина. Пока этот факт ничего конкретного не говорил, но я отметил себе, что первой жертвой стала именно женщина, а не мужчина. Возможно, в дальнейшем это могло каким‑то образом помочь нашему расследованию.
Всмотревшись в фотографии, во вторую очередь я обратил внимание на «украшение» едой. В случае с Асэль, еда была в основном небрежно разбросана по телу и вокруг него. Переведя свой взгляд на Алана, я уже заметил некоторую структуру в расположении продуктов питания, но все же еда на нем была разложена не так аккуратно как на двух жертвах, найденных в Нью‑Йорке. Бегло просмотрев биографию обоих жертв, я не вынес для себя из нее ничего особо важного. Алана и Асэль ничто не связывало, кроме их большого веса. Алан весил 132 килограмма, а Асэль – 110 килограмм. Эти люди были самыми обычными гражданами нашей страны: Алан работал поваром в каком‑то приюте для бездомных, Асэль уже как год была безработной и имела проблемы со здоровьем, из‑за чего б о льшую часть времени проводила дома под опекой своего мужа.
К концу первого часа нашего ожидания в пробке, ливень на улице начал наконец‑то понемногу стихать и движение на дороге стало медленно ускоряться. Пару раз мы пытались включать мигалку, чтобы пробиться сквозь заторы, но пользы от этого было мало, так как все дороги в центре Манхэттена были загружены под завязку. Находясь в образе черепахи, мы с Дэвидом начали обсуждать нашего серийного убийцу и принялись выдвигать всевозможные гипотезы о мотивах его поступков. Из наших уст звучали самые абсурдные идеи. Это было что‑то вроде игры «в города», но только модифицированная версия для детективов. Я старался руководствоваться психологией и человеческим фактором, выдвигая идеи о разных душевных травмах, которые могли сподвигнуть нашего убийцу на такое.
По моему мнению, вероятнее всего, мы имели дело с социопатом, у которого были достаточно серьезные проблемы с лишним весом в прошлом. Спустя какое‑то время что‑то заставило этого человека переосмыслить свой образ жизни. Возможно, его физическое состояние давило на психику и причиняло массу личностных проблем. В конечном итоге он нашел в себе силы привести свое тело в хорошую форму и почувствовал разницу между тем состоянием, в котором он был и состоянием, которого он достиг. Далее он, возможно, сам того не желая, развил в себе ненависть к своему прежнему «Я» и стал проецировать ее на всех людей с лишним весом. Мое мнение заключалось в том, что наш убийца не мог смириться с тем, что в мире живет столько людей олицетворяющих его прежнее «Я» и при этом у этих людей даже не возникает мысли что‑то с собой делать, как‑то изменить себя. Это и заставляет его истреблять все то, что напоминает ему о его прежней жизни. Хотя он вполне мог просто тронуться головой и убивать людей ради удовольствия, а я как всегда все слишком усложняю и строю теории заговора…
Дэвид же в своих рассуждениях был как всегда циничен. Он называл нашего убийцу разными жуткими словами и даже отпускал много черных «шуток» про толстых. По его мнению, вся вина лежала на «современном развращенном обществе» и его порождениях: на жестоких фильмах, телепередачах и видеоиграх, а также на всеобщем разврате начиная с пеленок.
– Говорю тебе, это все видеоигры и современные фильмы виноваты в появлении таких выродков, с которыми нам приходится иметь дело.
– О нет, ты это серьезно?! Дэвид, как жестокий фильм с расчлененкой и кучей кровищи может быть виноват в поведении нашего убийцы?! И то же самое касается видеоигр! Неужели покромсав парочку невинных пешеходов на улице в видеоигре, ты пойдешь делать то же самое в реальной жизни? Я бы точно не стал. Если у человека проблемы с головой, то его спровоцировать может что угодно: и фильм, и видеоигра, и книга, и безобидный постер, и подстрекательство такого же ненормального как он. Нельзя обвинять в этом…
– Так, Стиллер, притормози коней! – не выдержал Дэвид. – Ты не туда клонишь. Я отдаю себе отчет в том, что одной жестокой видеоигры никогда не хватит, чтобы сотворить маньяка. У меня у самого есть внук шестилетний, которому родители позволяют по несколько часов в день сидеть за приставкой. Я навещал его на прошлых выходных и видел, во что он там играет. Как для шестилетнего парнишки он уже хорошо понимает, что это всего лишь игра и там весело, а если он хотя бы подумает начать вытворять подобное в жизни, то получит хорошего ремня от дедушки…
– Хороший аргумент для шестилетнего ребенка не дебоширить, – хмыкнул я.
Дэвид сделал вид, что не услышал меня:
– Что я хочу тебе втолковать, так это что современные жестокие фильмы и видеоигры чертовски сильно влияют на уже сформировавшихся психов. Сам подумай и сравни. Какие раньше были убийства и какие сейчас?! Конечно, мы имели дело с извращенцами и в былые времена, но раньше в большинстве случаев если какой‑то мудозвон и убивал людей, то просто убивал их. Мы находили труп с пулей в голове или сердце, с перерезанным горлом, со смертельной раной в животе и тому подобное. Убийцы раньше не изощрялись. А что сейчас?! Ты посмотри, что наш выродок устроил‑то! Этот зверь перерезал своим жертвам глотки, повырывал их языки! И ведь этого ему мало было! Он начал изощряться. Он позасовывал языки другой стороной обратно во рты, он вспорол им брюхо и вытянул кишечник. И не просто же вытянул, а начал еще выкладывать эти чертовы цифры! А эта разрисовка с едой по всему телу? Да это же клиника! Вот скажи мне, разве раньше такое было в нашей работе?! Вот‑вот! А все потому что раньше мало кому в голову приходило, что можно не просто кого‑то застрелить. Современному обществу теперь подавай хлеба и зрелищ! Сценаристы современных фильмов и видеоигр уже не знают, как придумать убийство поизвращенней, чтобы зрителя удивить. Вот из‑за таких вот произведений искусства нашего зажравшегося общества наши психи и черпают свои идеи. А нам потом разгребай все это дерьмо…
Я молча сидел, уставившись на Дэвида, и не знал что ответить. Честно говоря, подобной эмоциональной речи, да еще и с такими мыслями я от него никак не ожидал. А ведь он был прав. Во многом прав. Я пораскинул мозгами несколько секунд и понял, что у меня даже мыслей подобных не возникало. Я никогда не смотрел на эту проблему в таком ключе.
Дэвид потянулся в карман пиджака за сигаретой, а я тем временем наконец осмыслил до конца все прозвучавшее:
– Да, ты прав… наверное, мы сами виноваты, что до такого докатились, – с сожалением ответил я.
– Ты что книгу пишешь? – он подпалил сигарету.
– Эм… нет вроде.
– Тогда сценарий к какому‑то триллеру с мясокровищей написал?
– Тоже нет.
– Тогда это не мы виноваты в том, куда докатилось наше общество. «Верность, смелость, честность» – помнишь еще, что это означает? – он глубоко затянулся сигаретой, приоткрыл немного окно и уставился на постепенно стихающий снаружи ливень.
– Помню… но я люблю жесткие, по‑настоящему взрослые фильмы со смыслом и при этом содержащие «убийство поизвращенней чтобы зрителя удивить». Тогда получается, что мой разум уже тоже извращен?
– Если только у тебя проблемы с головой, то да. Не ной, такие люди как мы стараются сделать общество лучше и безопасней. Что бы там в СМИ о нас не говорили, я все еще в это верю. Что‑то кардинально изменить в лучшую сторону уже давно не в наших силах… но мы хотя бы пытаемся.
Оставшееся время пути мы провели по большей части в тишине, изредка отвечая на звонки подчиненных, которые предоставляли нам абсолютно бесполезную информацию о расследовании. Выехав из здания ФБР в десять часов утра, добрались мы к пункту назначения только к полудню. К тому времени ливень уже почти прекратился и движение на дороге снова полностью возобновилось.
Мы подъехали к ничем не выделяющейся забегаловке. Вокруг стояло три полицейские машины и транспорт коронера, а все кафе было окружено желтой лентой с надписью «место преступления». Несмотря на совсем нелетную погоду, за желтой лентой под зонтами столпилось немалое количество зрителей, вооруженных камерами своих смартфонов и готовых при первой возможности снять какое‑нибудь сенсационное видео или хотя бы заснять один кадр произошедшего, чтобы тут же выложить все это в интернет.
Честно говоря, никогда не понимал подобного поведения людей. Я согласен, что обществу необходимо знать о том, что происходит у них под носом, но для этого есть репортеры, которые делают профессиональные репортажи о подобных событиях, берут интервью у детективов и очевидцев и тому подобное. Но какой смысл совать свой нос в любую нестандартную ситуацию на улице, снимая это все на видео, а потом восхищаться своей крутостью потому что твое видео в интернете набрало несколько миллионов просмотров? И ведь же доходит до абсурда. Если некий идиот вдруг решает совершить какой‑нибудь летальный подвиг в стиле «смотрите, как я могу», то не найдется никого, кто захотел бы отговорить этого героя от безрассудного поступка. Все будут снимать подвиг на видео и гордиться тем, ЧТО они смогли заснять… не важно, погибнет на этом видео кто‑то в конечном итоге или нет.
Кстати о репортерах, почему их до сих пор нет на месте преступления? Может, они тоже в пробках застряли?
– Нужно как можно быстрее осмотреть тут все пока репортеры не набежали и не начали свою историю придумывать, – сказал я Дэвиду, выбираясь из машины под моросящий дождь.
Увидев подъехавшую машину ФБР, к нам тут же подбежал укутанный в мокрый целлофан офицер полиции:
– Я офицер Роркинс, сэр. Мне сообщили, что вы берете это убийство под свою юрисдикцию, – официальным тоном отрапортовал он.
– Специальный агент Стиллер, – я показал свое удостоверение, – это специальный агент Аркетт. Да, с этого момента это убийство официально является делом ФБР. У нас имеется общая информация о произошедшем, но хотелось бы лично осмотреть тут все. Можете ввести нас в курс дела с вашей точки зрения?
– Да, конечно, сэр. Следуйте за мной.
Кафе располагалось вдоль дороги на углу высокого здания и целиком занимало первый этаж строения. Мы миновали желтую ленту и прошли мимо парадного входа. Офицер Роркинс повел нас прямо к заднему входу в кафе, который был предназначен для персонала.
– Звонок диспетчеру поступил сегодня около восьми утра, мы с напарником находились в двух кварталах отсюда и приняли вызов. Приехав сюда, мы увидели удручающую картину. Нас встретил Джейкоб Тауб – парень лет двадцати на вид. Он студент, подрабатывает тут вечерами. Видели бы вы его лицо, никогда не думал, что человек может быть настолько бледным. Мы пытались вести с ним беседу о случившемся, но он был просто не в состоянии связать двух слов, на моей памяти он раза три бегал в туалет, потому что его рвало. Мы толком ничего так и не выяснили у него, он сейчас внутри сидит, может, уже пришел в себя.
Роркинс довел нас до заднего входа и остановился у защитного тента, которым место преступления было накрыто от дождя. За прозрачным полотном виднелись огни прожекторов и двигающиеся фигуры судмедэкспертов. Роркинс нахмурился и серьезно посмотрел на нас с Дэвидом:
– Готовы?
– Мы и не такую чертовщину видели в своей жизни, офицер, – ответил Дэвид. – Показывайте.
Роркинс вдохнул свежего воздуха так, будто приготовился к тому, что внутри будет совсем нечем дышать, и мы втроем нырнули под тент. Резкий запах тут же ударил мне в голову. Это было нечто жуткое. Одно дело, когда ты чувствуешь запах смерти, запах разлагающейся плоти – к такому я в своей работе давно привык и справлялся с подобной вонью не хуже матерых судмедэкспертов, но тут было нечто иное. Запах мертвечины, словно коктейль, был перемешан с ароматами специй, которыми был усыпан весь труп. Свою лепту в этот коктейль благоуханий вносил и выпотрошенный кишечник бедной женщины, красующийся на земле в виде цифры «4» и содержащий в себе остатки недошедшей до пункта назначения переваренной пищи. Признаюсь, к такой концентрированной смеси запахов я определенно готов не был. Мне потребовалась пара минут, чтобы хоть как‑то адаптироваться к этой извращенной вони.
Само изуродованное тело в реальности выглядело еще хуже, чем на фотографиях. Одно дело видеть картинку, а совсем другое смотреть на изуродованный труп и понимать «что», «откуда» и «как» вырезали, понимать, что кишечник совсем недавно был внутри этой бедной женщины, видеть остатки того блюда, которое миссис Седжвик употребила последним в своей жизни. Но не это было самым страшным. Ужасней всего было осознавать, что все это с ней сделал человек. Такое же живое существо как я, может, убийца даже внешне был похож на меня. Я вдруг подумал, смог ли бы я совершить нечто подобное. От этой мысли у меня случился рвотный позыв и это меня успокоило. Я представить не мог, какие же мысли и мировоззрение должны быть у человека, совершившего нечто столь жестокое.
Я посмотрел на Дэвида и увидел его стандартный равнодушный взгляд. Казалось, будто он вообще не чувствует никакого запаха в отличие от остальных. Такую реакцию можно было списать, например, на то, что у него заложен нос, но дело было в другом. Он руководил отделом криминальных расследований гораздо дольше меня, и я знал, что за свою жизнь он повидал достаточно ужасных вещей и морально уже был готов абсолютно ко всему. На первый взгляд он мог показаться задирой и хамом, но такие черты характера были результатом его длительной работы в ФБР – подобное поведение помогало ему абстрагироваться от внешних негативных раздражителей и меньше переживать. С тех пор, как три года назад он сдал мне под командование отдел криминальных расследований, я неоднократно пытался принудить его рассказать мне о каких‑нибудь необычных убийствах в его практике, но он только отмахивался и посылал меня в архивы. У меня сложилось впечатление, что ему очень тяжело вспоминать о былых временах. Тем не менее его совет о копании в архивах оказался вполне дельным – я многое для себя вынес оттуда.
Дав нам несколько секунд, чтобы освоиться, Роркинс продолжил:
– Кое‑как жестами и отрывистыми фразами мистер Тауб дал нам понять, что нас ждет нечто ужасное возле входа для персонала. Честно говоря, реакция Тауба нас напугала даже больше, чем сам труп. Мы даже приготовили наши пистолеты на всякий случай, когда двинулись к месту убийства… мы просто не знали чего ожидать. Уже когда мы с офицером Джеронсом вышли через заднюю дверь, то увидели всю картину. Джеронса, кстати, тоже один раз стошнило. Он просто недавно в полиции работает. Я смог сдержаться, мне уже в прошлом «везло» видеть парочку нездоровых преступлений.
– А вы считаете, что преступления бывают здоровыми? – спросил я, чтобы сделать вид, что слушаю – сам я уже к тому моменту полностью погрузился в раздумья.
– Ну, нет, сэр, я просто имел в виду, что так извращаться над телом – это уже совсем нечто нездоровое… я бы даже сказал, сатанистское.
Я заметил заинтересованный взгляд Дэвида на офицере Роркинсе:
– Что, офицер, считаете, что это все происки Сатаны?
– Все возможно, я ничего не исключаю. Но это явное зло.
С этим Дэвид спорить не стал.
Я осмотрел тело и заметил, что, несмотря на непрекращающийся сегодня дождь, тело было практически сухим.
– Офицер, сегодня вроде весь день льет как из ведра, как вам удалось уберечь тело от дождя? – поинтересовался я.
– Когда мы приехали, дождь только начинал накрапывать. Оценив ситуацию, я сразу же вызвал коронер и попросил их обязательно прихватить что‑нибудь от дождя, – Роркинс грустно улыбнулся.
– Считайте, что вы спасли место преступления. Если тут есть важные улики, вода могла их смыть, – подбодрил я.
– Спасибо сэр, это моя работа.
Как бы мне не было противно, но я всматривался в тело, во все детали порезов и разрезов, в пищевые «украшения», в положение и позу тела, во все, что могло мне сказать хоть что‑то о мотивах или характере убийцы. Спустя несколько минут пристального осмотра я заметил одну особенность. Или даже две особенности, это как на проблему посмотреть.
В голове нашего убийцы явно уживались бок о бок две противоположности: порядок и хаос. Помимо хаотично разорванной одежды, основной хаос заключался в увечьях, причиненных миссис Седжвик. Все раны были необычайно жестокими и рваными. Горло было не просто один раз перерезано ножом, в гуще крови можно было разглядеть как минимум три, а то и четыре пореза. Эти раны не образовывали собой никаких символов или какой‑то сатанистской символики, как того опасался офицер Роркинс. Единственное, что они выражали – это хаос. Два пореза были относительно горизонтальными и близки к параллельности между собой. Еще один был нанесен под наклоном и из него выходил четвертый след работы ножом, который простирался почти от подбородка до груди. Вырванный и неуклюже засунутый противоположной стороной в глотку язык в комментариях не нуждался. Складывалось впечатление, что после оглушения электрошокером, убийца, чувствующий теперь полную власть над беспомощной женщиной, зверски набрасывался на нее и жестоко изрезал горло, а следом вырывал язык и принимался за живот.
Кстати об электрошокерах. Я посмотрел на двух судмедэкспертов, изучающих тело:
– Вы нашли какие‑нибудь следы действия электрошокера и установили ли вы причину и время смерти?
Невысокий лысый мужчина азиатской наружности поправил свои очки на носу и удивленно посмотрел на меня, когда я прервал его заинтересованный осмотр тела:
– Электрошокера? Откуда вы…
– Просто расскажите, что уже знаете.
– Да сэр, конечно… да, вы правы, мы нашли следы воздействия электрошокера на затылке миссис Седжвик. Определенно, убийца сначала оглушил жертву, далее он перерезал горло и только потом, посмертно уже начал потрошить кишечник и вырывать язык.
– Что с временем смерти?
– Ее убили сегодня ночью, это произошло где‑то между часом ночи и четырьмя часами утра, точнее не скажу.
Я подошел к Дэвиду и тихо шепнул:
– Два убийства менее чем за четыре часа. Должно быть, наш герой был неплохо подготовлен и к случайной жертве.
– Угу, шустрый сукин сын. Думаешь, Седжвик все же стала случайной жертвой?
– Это пока только предположение.
Вернемся к нашему порядку и хаосу. Помимо жестоко изрезанного горла, убийца подобным образом поработал и над животом жертвы, который был огромен и предоставлял потрошителю обширное пространство для творчества. Тут творился настоящий зловещий хаос. Выродок мог бы значительно облегчить себе задачу, если бы просто сделал один большой разрез на животе и вытянул бы оттуда кишечник, но он решил повеселиться по полной. Из живота были вырезаны отдельные куски плоти, и таким образом это уже был не живот, а решето. Решето без каких‑либо закономерностей. Где‑то был вырезан кусок поменьше, где‑то побольше – убийца явно испытывал удовольствие, разрезая плоть. Но я более чем уверен, что у него случился оргазм, когда он начал доставать кишечник из своей жертвы. На фотографиях этого заметно не было, но вживую было видно, что цифра «4», выложенная из кишечника, на самом деле состояла из его частей – весь кишечник был порван на ошметки. Убийца не утруждал себя в осторожности, когда выдирал пищеварительную систему своей жертвы. Он зверски вырывал ее по частям и потом легко составлял из ошметков числа. Это и был хаос.
Во всем остальном красовались порядок и симметрия. Я говорю о еде. На глазах у Линды Седжвик лежали пончики и своими надломленными частями, словно зрачки глаз смотрели строго вверх. На руках и груди были осторожно разложены куски жирного прожаренного мяса не первой свежести. По куску мяса можно было наблюдать на каждой руке и два куска располагались на груди. Причем те, что лежали на груди, содержали на себе небольшую порцию белого соуса и строго прикрывали именно соски жертвы. Я бы даже сказал, что куски мяса с каплей соуса пародировали соски. На каждом запястье красовался завязанный на узел браслет, состряпанный из стебельков зеленого лука. В руки были вложены очищенные куриные яйца, а то, что осталось от живота было украшено ровными линиями аккуратно нарезанных овощей. Все тело было целиком посыпано самыми разными специями для приготовления пищи и даже, как я узнал у судмедэкспертов, посолено.
Не поймите меня неправильно, все это, конечно, было ужасающе отвратным зрелищем, но было что‑то притягательное в «украшении» тела едой. Если порезы убийца наносил со всей злостью, то едой он действительно украшал свою жертву. Тут не было никакой спешки или импровизации, он явно продумывал заранее что, где и как будет лежать на теле. Каждый кусочек пищи имел свое место. Все было очень аккуратно и красиво разложено, здесь была структура и порядок – расположение пищи вполне могло иметь некий смысл для убийцы. Если убрать тело бедной женщины и оставить только разложенную еду, то это даже будет напоминать какое‑никакое творчество. В этом и заключалась вторая сторона убийства – порядок. Будто тут поработало два человека, а не один. Сначала обезумевший зверь свершил свое убийство, а затем пришел умиротворенный искусный творец и сотворил свое произведение искусства. Как будто не один, а два человека… я запомнил эту мысль.
– Эм… сэр, вы не желаете допросить свидетелей? – прервал мои раздумья Роркинс.
– Да конечно. Их что, много?
– Нет, один только Тауб. Я имел в виду, что тут еще семья убитой. Ее муж и дочь сейчас внутри здания.
– Когда они успели сюда приехать?
– Минут за сорок до вашего приезда, они недалеко живут.
– Вы подпускали их к телу?
– Только мужа, – осторожно ответил Роркинс, – он просто… ну он сильно просил хоть одним глазом увидеть свою жену. Дочь еще школьница, конечно, мы не стали…
– Ладно, но вообще не стоило этого делать. Как они сейчас?
Из здания к нам вышел второй офицер, очевидно, напарник Роркинса – Джеронс. Роркинс представил нас своему напарнику и задал ему тот же вопрос. Напарником Роркинса был довольно молодой парень лет двадцати пяти от силы. Он вышел из здания весьма хмурым, а когда увидел федеральных агентов так и вовсе поуныл. Замявшись, он ответил:
– Ну… мистер Седжвик держится, хотя по нему явно понятно, что он раздавлен… а дочь… она не перестает плакать.