Есть деньги — очень важное обстоятельство, теперь можно не экономить. Недавно пришло письмо из Академии, в котором сообщили о том, что родители получили 500 рублей. Значит, и они тоже продержатся еще какое-то время. Тем не менее Айвазовский напоминает о том, что Академия обещала регулярно отсылать деньги домой: «Прошу еще приказать вовремя выслать домой, они терпели нужду, пока получили деньги».[138]
Айвазовский, Штернберг и решивший присоединиться к компании Монигетти[139]добрались вместе из Рима в Неаполь, и теперь каждый спешит к тому, что ближе его сердцу и настроению. «…Я в Кастельмаро и по прочим окрестностям, — пишет Григоровичу Айвазовский, — Штернберг у своих грязных ла-царони,[140]а Монигетти — к развалинам Помпеи».
Впрочем, Ованес просто не мог упустить возможности увидеть своими глазами развалины древней Помпеи. Картину Брюллова он запомнил в деталях, Карл Павлович настаивал на том, что в своей работе руководился подлинными фактами, в частности, расположением скелетов, Айвазовский ведет уже бывавшего несколько раз в Помпеи Монигетти, безошибочно угадывая направление. От Геркуланских ворот по улице, названия которой он не знает, дорога вымощена крупными глыбами лавы. Айвазовский движется сначала подобно сомнамбуле, доходит до перекрестка, останавливается на мгновение у гробницы, далее ориентируется на конус Везувия. Он хорошо помнит, под каким углом нарисовал Брюллов знаменитый вулкан. Еще шаг, второй. Все. Пришел. «Последний день Помпеи» нарисовалась в его голове поверх реального пейзажа. За пару минут воображение и память художника справляются с полотном, над которым его творец трудился целых три года.
Вообще в то время выставки проходили редко, поэтому сам факт представить на них свои произведения уже повод испытывать некоторую гордость. Что же говорить о тех, чьи произведения не просто занимали стенки, а были отмечены прессой?
О тех, кто нашел и теперь уже, скорее всего, с гарантией будет находить своих покупателей?
Моллер,[141]Тиранов,[142]Пименов,[143]братья Чернецовы,[144]Шамшин[145]— одновременно с Айвазовским выставляли свои произведения, в той или иной степени добившись успеха, но все же им далеко до Айвазовского, чьи произведения признаны первыми!
Удрученные слишком быстрыми успехами Айвазовского за границей, обиженные невниманием к себе, русские художники начинают в свою очередь специально приходить туда, где выставляется знаменитость, дабы отыскать в его произведениях недоработки: «Говорят между вздорами (и похожее на дело обвинение), что Айвазовский пишет слишком проворно и небрежно и что картины его больше декорации, нежели картины. Этого не имею уже силы опровергать, а досадую только и говорю: «По крайней мере, согласитесь, что декорация прелестна».[146]
Чего же хотят от Айвазовского профессора, академики и просто заслуженные, но менее известные художники его времени? Это мы также можем почерпать из письма А. Р. Томилова: «…земля, но самые люди, т. е. фигуры, не должны пропадать в эффекте, который хоть очень приятно поражает глаза и чувства, но в той же мере возбуждает любопытство зрячим знать, где он. В какой земле видит он этот эффект природы? Какие люди вместе с ним дышат этим воздухом? Что они делают, населяют ее? А в картинах, что видим на выставке, интерес разжег этот вопрос, но он вовсе не удовлетворен. Фигуры пожертвованы до такой степени эффекту, что не распознать: на первом плане мужчины это или женщины. Самые берега служат только, отметим, чтобы не глядеть на них, а любоваться только как помощью противоположности, что они делают мутностью и темнотою своей, красуется воздух и вода». Томилов описывает здесь картину «Лазоревый грот». Неаполь — 1841 год. Но это не столь важно. Зритель хочет увидеть реалистичную картинку, разглядеть во всех подробностях место, где, возможно, никогда ему не суждено быть, или, наоборот, место, знакомое и родное, Айвазовский же рисует картину, запечатленную в его душе, он гениально передает настроение, которое возникло у автора, когда он увидел тот или иной пейзаж. Но при этом, если Айвазовский пишет, к примеру, лунную дорожку — все остальное словно меркнет в ее свете. Помните, как сам художник рекомендовал разглядывать его полотна? Идти от самой яркой точки — например, источника света. Впрочем, когда мы любуемся луной, разве остальное имеет значение? Луна — облака рядом, море, в котором эта же луна отражается. Все остальное тает, исчезает. В картинах Айвазовского на первом месте — свет, и вокруг света он выстраивает все остальное. Фигуры людей не прописываются уже потому, что они не более чем декорация или статисты, в то время как главный персонаж здесь не они!
Что же победит, сказка или реальность? В случае с Айвазовским, конечно же, сказка, которую этот волшебник каким-то чудом сумел перенести в повседневную жизнь.
30 апреля 1842 года Айвазовский отсылает в Петербург на очередную выставку четыре картины: «Остров Капри при луне»,[147]«Остров Искияпри закате солнца», «Часть Неаполя», «Штиль» (картина уже принадлежит княгине Изабелле Адамовне Гагариной). Кроме того, он прикладывает к посылке свой портрет работы А. Тыранова (1841 г.). И оповещает Академию о своем решении посетить Голландию и Англию.
Он не просит оплачивать путешествие, появились деньги, а вместе с ними независимость.
Собственно, в письме всего две просьбы, первая: после выставки передать все картины Григоровичу, который заранее уведомлен, как с ними поступить, и второе: переслать половину его содержания матери в Феодосию.
Да и захоти Оленин остановить слишком бойкого пенсионера Академии, куда там. До Петербурга уже дошла подтвержденная информация относительно того, что, неслыханная честь, Папа Римский наградил Айвазовского золотой медалью! Король Неаполя взял в свою коллекцию картины Айвазовского и ведь еще возьмет. Вчерашний феодосийский мальчик входит в моду, а, следовательно, если что его примут при любом дворе. С другой стороны, при всех своих нынешних регалиях Айвазовский остается почтительным и трудолюбивым. Он не кичится своими заслугами и готов выслушать критику, не пьет, мало интересуется политикой, и либо вообще не имеет до сих пор любовницы, либо не распространяется на этот счет. Что уже говорит о благоразумии и хорошем воспитании. Тоже весьма похвальная черта. Все, что он делает, пойдет к славе отечества, куда после своих странствий по свету он неминуемо вернется. А следовательно, Айвазовский, каким бы он ни был гением, — наш! И за него следует скорее радоваться, нежели выискивать огрехи в его творчестве и затем поласкать грязное белье соотечественника при сторонних наблюдателях. «Обратимся сначала к Айвазовскому. Картины его производят особенное впечатление: он глубоко чувствует природу, превосходно улавливает игру и перелив ее тонов. Это талант необыкновенный. Айвазовский чувствует море страстно, всем существом своим», — пишет журнал «Отечественные записки»). (1842, т. 25, стр. 25, статья «Выставка Академии художеств).
Великий Джозеф Маллорд Вильям Тёрнер,[148]художник, член Королевской Академии, посвятил стихи картине Айвазовского «Неаполитанская ночь»: «На картине этой вижу луну с ее золотом и серебром, стоящую над морем и в нем отражающуюся… Поверхность моря, на которую легкий ветерок нагоняет трепетную зыбь, кажется полем искорок или множеством металлических блесток на мантии великого царя!.. Прости мне, великий художник, если я ошибся (приняв картину за действительность), но работа твоя очаровала меня, и восторг овладел мною. Искусство твое высоко и могущественно, потому что тебя вдохновляет гений!»
Это было на той самой знаменитой выставке в Риме, где Айвазовского ждал первый оглушительный успех за границей. Шестидесятисемилетний британский художник впервые увидел картины русского художника Ивана Айвазовского, которые привели его в восторг. Он сразу же захотел познакомиться с маринистом, но того как на зло не было в это время в зале. Опершись о руку также разглядывающего картины маэстро Камуччини, он направился в мастерскую молодого художника.
Камуччини знал, наверное, всех художников в Риме, точнее, это они знали прославленного мастера, авторитет которого был так высок, что если русский пенсионер писал в Петербург, будто маэстро Камуччини-де советовал ему сделать то-то или отсоветовал выполнять прямой заказ Академии, его начальники автоматически соглашались с мнением прославленного живописца, рекомендуя и впредь держаться его точки зрения, ни в чем не противясь знаменитости. Сам факт быть допущенным в мастерскую великого маэстро — был пропуском в мастера, во всяком случае, устная похвала Камуччини воспринималась равнозначной рекомендательному письму от высокопоставленного лица или даже диплому о присвоении квалификации.
Но так уж получилось, что Камуччини знал, где обосновался Айвазовский, и на следующее утро, как раз когда пастухи гонят стадо коз по улицам вечного города и торговки овощами и фруктами только начинают выкладывать на прилавок разноцветными горками свой товар, он уверенно повел к Ованесу своего английского друга. Но неожиданно дорогу в мастерскую преградила полная, симпатичная дама лет пятидесяти, у которой Айвазовский снимал комнату. Утренние часы — священные для художника часы… Домовладелица узнала Камуччини, присев перед ним в глубоком реверансе, но… последнее время сеньор русский маэстро постоянно сетует на приходящих в неурочный час посетителей. Мало того что жалуется, а еще и строго-настрого наказал не пускать к нему ни черта, ни дьявола, ни светлейшего герцога, ни даже посланца с его далекой родины. Так что ей пришлось поклясться мадонной, что в случае чего она лично встанет у двери и не пустит даже Господа Бога, коли тот пожелает войти к Айвазовскому, прикрывая своего любимого художника и постояльца собственной обширной грудью.
Камуччини попытался объяснить, кто такой Тёрнер, но хозяйка была неумолима, так что, в конце концов, два прославленных маэстро, чьей благосклонности добивались и молодые и известные своими заслугами художники, были вынуждены ретироваться. Последнее, что успел сделать утонченный англичанин, написать стихотворение, которое и попросил передать Айвазовскому, когда тот закончит работу.
Представляю разочарование молодого художника, когда он понял, что его правильное, по сути, приказание оказалось непреодолимым препятствием между ним и великим художником, с которым Ованес давно мечтал познакомиться.
Впрочем, его отчаяние не было чрезмерным, Айвазовский умылся, прилично оделся и отправился на поиски Тёрнера. К слову, англичанин нисколько не обиделся на русского, даже напротив. Всю свою жизнь он трудился и не любил, когда молодые художники проводят время в лени и потворстве своих низменных желаний. Поэтому когда он понял, что Айвазовский ни под каким предлогом не пропускает часов занятий, так что даже имена знаменитых гостей не подействовали на его квартирную хозяйку, он преисполнился уважением к молодому маэстро.
В тот день старый и молодой художники много разговаривали, гуляя по улицам Рима, но вокруг веселился карнавал, и что бы ни предпринимали Айвазовский и Тёрнер, в какую тратторию не забредали, повсюду гремели гитары, трещали и плевались огнем самодельные фейерверки, танцевали, пели, устраивали потешные бои. Гоголь и Панов лихо отплясывали в костюмах малороссов, зазывая и Айвазовского присоединиться к ним. Еще вчера Ованес, Василий и Векки веселились здесь же в костюмах испанцев, теперь душа художника требовала покоя и уединения, места, где можно было бы спокойно поговорить с Тёрнером, а не перекрикивать друг друга. Поэтому на следующий день англичанин повез его в Кампанью, где некогда творили Николя Пуссен и Клод Лоррен.[149]
Можно ли предположить, что Айвазовский зазнался, что гомон толпы, подобно волнам океана, убаюкал его чутье и самокритичность? Что теперь, когда у него появились новые друзья, старые побоку? Нет. Да, он мало пишет своим бывшим благодетелям, в чем сам же и признается. Но он ведь по-настоящему много работает. Не гуляет, не тратит время на женщин и вино, а буквально все время трудится. Если не рисует, то смотрит, примечает, учится. И разве можно сказать, что он неблагодарен, что забыл тех, кто помогал ему в самом начале. Вот строчки из его письма А. Р. Томилову от 20/8 июля 1842 года, из Парижа: «…я счастлив тем, что природа одарила меня силой возблагодарить и оправдать себя пред такими доброжелателями, как Вы. Я помню, в первое время еще в Петербурге, какое родное участие принимали Вы во мне, тогда, когда я ничего не значил, это-то меня и трогает».
В 1842 году Айвазовский получает приглашение выставиться в Лувре. Художник дал согласие, сообщив, что будет в Париже ко времени проведения выставки.
Должен ли он просить разрешения Академии на это путешествие? — Теоретически мог обойтись и без оного, он же едет на собственные средства. Но Айвазовский собирается присутствовать на означенной выставке не как частное лицо. Он русский художник и единственный представитель великой державы. Поэтому он действует разумно и официально, Айвазовский пишет прошение на имя начальника общины русских художников в Риме г. Кривцова,[150]и тот в свою очередь отправляет запрос в Петербург. Подписанное министром императорского Двора князем Волконским разрешение датируется 9 октября 1842 года Айвазовскому официально разрешено «выставить несколько больших картин с морскими видами (которые теперь он пишет) на имеющие быть в Париже выставке и самому ему провести там несколько месяцев для дальнейшего усовершенствования в морской живописи». Это означает буквально следующее — стажировка за границей продолжается, пенсионное пособие поступит туда, где художник будет жить. Кроме того, ему разрешено выставлять картины, «которые теперь он пишет» — то есть которые никто еще не видел и ценность их не определил. Иными словами, на свое усмотрение. Он не просто в милости, Айвазовский в явном фаворе. Он будет официально представлять Россию в Париже, и об этом напишут все газеты!
Глава 14
Восстав, в океане неистовость вод
Тяжелыми всплесками бьет до высот,
Под яростный рев строит призраки гор,
И буря — безбрежный, безграничный простор
Одевает, как дым,
Дуновеньем своим.
«Ни с места!» — воскликнул, — палитра в руках, —
Старик чародей, и взмутившийся прах
Покорен, заслышавши гения зов;
И в бурю, безмолвно громады валов
Вот стоят, как во сне,
На его полотне.
Ованес Туманян «Перед картиной Айвазовского» (экспромт). 1893 (Перевод В. Брюсова)
Однако Париж — дело хорошее, но к чему спешить туда загоняя лошадей? Айвазовский рассчитывает путешествие таким образом, чтобы по дороге посетить ряд итальянских городов, останавливаясь в каждом на несколько дней и спокойно работая.
Дольше, чем в других городах, он задержался в особенно поразившей его Генуе, где посещает дом, в котором родился Христофор Колумб.[151]Очередная идея — написать серию картин из жизни отважного мореплавателя — скоро будет реализована в полном объеме. Пока он собирает необходимый в работе материал. Много рисует в самом городе и окрестностях.
Молодой художник не пытается привлечь к себе внимание, у него и так мало времени на посещение тех или иных мест, а если еще и заводить новые знакомства, с умным видом разговаривать об искусстве, пить вино и ходить по гостям, точно уже будет не до работы. Тем не менее его то и дело узнают, пытаясь заговорить, проследить до гостиницы, попытаться выяснить, с кем он путешествует.
Да не с кем — один как перст. Впрочем, согласно легенде, жизнь Айвазовского той поры освещала первая страстная любовь — балерина Мария Тальони — итальянка по происхождению, на тринадцать лет старше Ованеса. Имела ли место эта связь в реальности — неизвестно. Во всяком случае, не сохранилось никаких писем, дневниковых записей, свидетельств современников. Факт, что они были знакомы, возможно, близко знакомы. Во всяком случае, в 1854 году Айвазовский написал картину «Венеция со стороны Лидо», на которой изобразил себя и Марию в лодке. Сама история их отношений хоть и блуждает из издания в издание, тем не менее больше напоминает красивую сказку, нежели правдивый случай из жизни. К слову, на всех сайтах в Интернете, где поминаются вместе имена Айвазовского и Тальони, эта история пересказана буквально слово в слово, что подтверждает ее происхождение из одного источника: балетная дива Мария Тальони приехала в Петербург осенью 1837 года, спектакли итальянской труппы проходили в Большом (Каменном) театре. Слава Тальони летела перед ней, и все билеты на «Сильфиду» с ее участием были распроданы заранее.
Тальони первая балерина, вставшая на пуанты, первая, отказавшаяся от тяжелых нарядов, первая актриса, которой на русской сцене начали выносить на сцену цветы. Ею восторгались не только мужчины, но и женщины, которые буквально вскакивали со своих мест, аплодируя стоя. До Тальони такое бурное выражение чувств считалось, мягко говоря, вульгарным.
С Тальони сразу же пожелала познакомиться императорская чета, а знатные дамы брали у нее уроки танцев, что было возможно уже потому, что, согласно графика выступлений артистки, она была занята на сцене через день.
О Тальони писали все газеты, она звезда, кумир, мечта. Возникает вопрос, каким образом в толпу великосветского общества мог просочиться почти что нищий учащийся Академии художеств? Было ли приме дело до мало кому известного тогда студента? Тем более, когда в ее поклонниках числился сам Российский самодержец? При невероятно плотном графике работы, уроках и обязательных светских визитах?
Известно, что Тальони была невероятно принципиальна в отношении денег, которые неизменно требовала платить вперед, и однажды, не получив оплаты утром, не вышла на сцену вечером. Директора театров ненавидели итальянку и пытались отыскать ей замену, но равной Тальони не было.
Впрочем, самое поразительное, что Мария Тальони никогда не была красивой. Некрасивая и неказистая дочь известного балетмейстера, который муштровал ее с утра до вечера и даже придумал особую обувь — пуанты, на которые ножка танцовщицы, словно чуть-чуть касалась пола. Кроме того, пуанты заметно удлиняли ногу, что в случае некрасивой Марии было необходимым.
Вот как пишет о встречах с итальянской балериной писательница и мемуаристка Авдотья Панаева,[152]посещавшая тогда театральную школу: «Приехала в Петербург знаменитая балерина Тальони с своим отцом, маленьким старичком, и являлась с ним в школу упражняться. Директор и другие чиновники очень ухаживали за обоими иностранцами; им подавался в школе отличный завтрак. Тальони днем была очень некрасива, худенькая-прехуденькая, с маленьким желтым лицом в мелких морщинках. Я краснела за воспитанниц, которые после танцев окружали Тальони и, придавая своему голосу умиленное выражение, говорили ей: «Какая ты рожа! какая ты сморщенная!»
Не понимая русского языка, но видя обращенные к ней улыбки, танцовщица благосклонно кивала головой, приговаривая: «Merci, mesenfants!»
Слухи доносят до нас историю о том, что Тальони случайно сбила Айвазовского своей каретой, а затем, подобрав пострадавшего, довезла его до дома, подарив в качестве компенсации билет на «Сильфиду», — история, которая с небольшими искажениями может быть приписана многим популярным любовным романам того времени. Могло такое произойти на самом деле или нет, мы не можем утверждать со всей определенностью. Проще было бы поверить, что Тальони согласилась на эту связь, когда Айвазовский сделался знаменитым. Но… очень многое в жизни Айвазовского происходило точно по мановению волшебной палочки, так отчего же добрый ангел не подарил ему еще в юности связь с самой желанной и знаменитой в Европе женщиной?
Согласно той же легенде, Тальони живет в Петербурге до весны, еще точнее, до начала Великого поста, после чего уезжает на несколько месяцев за границу. Однажды, а именно летом 1840 года, Айвазовский убеждает своих учителей в Академии, что ему необходимо отправиться для усовершенствования мастерства в Венецию, где живет Тальони, и вскоре он уже в объятиях любимой.
Айвазовский действительно отправился в июле 1840 года за границу, но только не вследствие истерики, которую он якобы учинил профессорам, этого еще не хватало, а потому, что получил Золотую медаль, дающую ему это право, плюс заслужил работой в Крыму на черноморском флоте под началом H.H. Раевского.
В случае с Айвазовским все достаточно гладко — Золотая медаль, и как следствие — приказ отправить художника в командировку с полагающимся ему пенсионом. Треволнения же он испытывает единственно из-за постоянных дум о содержании в его отсутствие родителей.
Далее, согласно легенде, они жили какое-то время вместе в Венеции — очень странное заявление, Айвазовский все время снимал квартиру вместе со Штернбергом. Мария же, хотя уже к тому времени несколько лет и не общалась с мужем, от которого у нее были дочь и сын, но тоже вряд ли стала бы рисковать, открыто проживая с молодым человеком, не будучи за ним замужем. Расставаясь, Тальони отказала художнику, преподнеся ему свою туфельку, а он в ответ подарил ей роскошное палаццо — еще одна невероятная вещь, учитывая, что в свой первый приезд в Венецию Айвазовский был, что называется, «гол как сокол». Россия, конечно, же присылала ему положенные деньги, из которых часть он отсылал родителям в Феодосию, продавались некоторые его картины. Но молодому человеку были необходимы деньги на путешествия, одежду, пищу, кроме того, он должен был приобретать художественные принадлежности, которые, судя по темпам работы, у него быстро заканчивались. В общем, когда человек едва сводит концы с концами, ему как минимум не до покупки дворцов.
В общем, история в этой части не выдерживает критики и, скорее всего, была выдумана газетчиками как раз во время триумфа мариниста, когда дамы высшего света мечтали сосватать за него своих дочек. К слову, красивый, талантливый, порядочный, знаменитый, а теперь еще и богатый художник, любимец многих монархов, был завидным женихом, и неслучайно, что то и дело кто-то придумывал новые пикантные истории с его участием.
Но а это уже отличительная черта Айвазовского, к нему, как к какому-то святому, не прилипала грязь.
Что же до Тальони — отказавшись стать женой молодого художника, она подарила ему свою танцевальную туфельку, добавив, что-де «вот эта самая туфелька растоптала мою любовь к вам», а также букетик ландышей, которые она очень любила. Был праздник — вербное воскресенье… в церквях звенели колокола, в первый раз получивший отказ влюбленный художник брел в свою одинокую коморку, не разбирая дороги.
Вот история Айвазовского и Тальони, но самое удивительное, что она не закончилась туфелькой и ландышами, но терпение, пройдет еще несколько лет, и мы вновь ощутим запах этих цветов и вспомним божественную Марию Тальони.
А пока вернемся в Геную, где уже знаменитый художник Айвазовский чуть было не стал героем весьма пикантной истории. Познакомиться с ним решила красивая женщина — австрийская полька графиня Потоцкая. Они якобы случайно встретились в холле гостиницы, где остановился Айвазовский по дороге на выставку в Париж. Впрочем, по дороге художник намеревался увидеть несколько городов, и следующим был Милан. В последнее время художник замечал, что женщины начали на него что-то вроде охоты, но не предавал этому особого значения. Он всегда мог поговорить ни о чем, делая любезное выражение лица и щедро раздавая комплименты, мог откланяться, если беседа начинала надоедать. Ну не будут же его держать силой? В любом случае он всегда сумеет уйти, ничего, не пообещав и ничего не нарушив.
Мелькнув в гостинице перед его взором, графиня вдруг оказалась на соседних сидениях в дилижансе. Красивая женщина в любом случае имеет шанс хотя бы ненадолго увлечь артистическую натуру. Они разговорились, оказалось, что графиня тоже держит путь в Милан. В приятной беседе они оба словно не почувствовали тягот пути. Графиня оказалась хорошо образованной женщиной, она имела свое мнение на ряд интересующих Айвазовского вопросов, много путешествовала, много и видела. По прибытии в Милан оба остановились в гостинице недалеко от Миланского собора. Айвазовский сообщил, что намерен с самого утра гулять по городу и непременно насладиться «Тайной вечерей» Леонардо да Винчи. Любезная графиня пригласила своего попутчика на чашку утреннего кофе, после чего они вместе отправились в Миланский собор.
Несмотря на утро, там уже было много народу, причем много знакомых Потоцкой. Еще бы, прекрасно знавшая город графиня вела по нему ничего не понимающего в ее уловках художника, придерживаясь традиционных маршрутов прогулок горожан. Тут же узнали и Айвазовского. Так что некоторое время их пара сделалась центром внимания. После собора они пообедали вместе в ресторане, затем, сев в наемную карету, совершили вояж в парк у замка Кастелло Сфорцесско, который расписывал Леонардо да Винчи. Айвазовский с жаром рассказывал о расписном потолке, восхищаясь работой художника, графиня откровенно скучала. После, побродив по замку и окрестностям и окончательно утомив не привыкшую к столь длительным экскурсиям польку, Айвазовский велел отвезти их к монастырю Санта Мария делле Грацие, дабы наконец узреть «Тайную вечерю», но Потоцкая уже устала, и художник отправился туда один. Из Милана графиня поехала в Вену, Айвазовский же должен был следовать в Париж.
Вот, казалось бы, ничего не значащая история. Но в результате Айвазовский чуть было не лишился жизни. Это произошло уже в Париже, когда перед ним вдруг возник поляк Теслецкий, которого он несколько раз до этого встречал в Италии, и недвусмысленно вызвал художника на дуэль.
Пан Теслецкий был смертельно обижен на Айвазовского, и вот почему по версии самого Теслецкого, Айвазовский ни много ни мало увез из Генуи в Милан, а затем, скорее всего и Париж даму его сердца! Женщину, в которую он без памяти влюблен! Вполне обоснованный повод для дуэли.
Что бы сделал любой на месте Айвазовского? — Вздохнул и принял вызов. Ованес поступил более чем странно: он рассмеялся и, подойдя к стоящему за спинами своих мрачных секундантов Теслецкому, откровенно рассказал ему всю историю мнимого увоза. При этом он был настолько искренен, что сердце поляка дрогнуло, и в результате он согласился выпить мировую.
Конечно, Теслецкий мог не поверить Айвазовскому, но рядом с тем уже стоял приехавший в Париж по своим делам Векки, который дал слово, что они с Айвазовским живут в одной гостинице, располагаются в снятых на двоих комнатах, и никакой графини он не видел и о ней даже не слышал.
Решив этот сложный вопрос миром, Айвазовский пригласил всю компанию на открытие выставки в Лувре, тут же вручив им бесплатные входные билеты. Тем дело и кончилось.
Глава 15
«В его буре есть упоение, есть та вечная красота, которая поражает зрителя в живой, настоящей буре. И этого свойства таланта г-на Айвазовского нельзя назвать односторонностью уже и потому, что буря сама по себе бесконечно разнообразна. Заметим только, что, может быть, в изображении бесконечного разнообразия бури никакой эффект не может казаться преувеличенным, и не потому ли зритель не замечает излишних эффектов в бурях г-на Айвазовского?»
Ф. М. Достоевский о картине «Буря под Евпаторией» (1861).[146]
На парижской выставке Айвазовский был представлен тремя картинами: «Море в тихую погоду», «Ночь на берегу Неаполитанского залива» и «Буря у берегов Абхазии». Примечательно, что Айвазовский был здесь единственным русским художником, что также привлекало к нему всеобщее внимание и одновременно напоминало об ответственности.
«Бурю у берегов Абхазии» Айвазовский писал по памяти, это та самая буря, когда он вместе с Звамбой наблюдал, как русский военный корабль преследует черкесскую кочерму, чтобы спасти плененных абхазских девушек.
На выставке французская Академия наградила Айвазовского золотой медалью.
Из Парижа Айвазовский устремился в Марсель и Неаполь — в поисках новой воды и новой игры света. О красотах этих городов рассказали Айвазовскому французские художники, с которыми он познакомился. «Чрез пять дней я еду в Марсель и в Неаполь, заняться серьезно опять и хочу послать сюда на выставку, так просили меня многие французы, вероятно, я не могу здесь иметь первостепенную славу, какую мне дали в Италии, но все-таки пусть критикуют, пока молод, а хочется состязаться с французами», — пишет он А. Р. Томилову в июле 1842 года.
Но «состязание с французами» не сбивает Ованеса с выбранного ритма, Айвазовский серьезно готовится к выставке в Петербурге, направив туда шесть картин и прося скульптора Федора Петровича Толстого[153]и князя Витгенштейна, в коллекции которых находятся несколько его крупных картин, выставить их.
Впрочем, соглашаться или нет — это их личное дело, а пока художник отправляется в странствие, конца-края которому не видит сам. Учась у воздуха, воды и картин известных маринистов, он объезжает города, превратившись в странствующего рыцаря моря. Куда он движется в конечном итоге? Этого Айвазовский не может объяснить даже себе, зная одно — мир огромен, и он еще очень мало видел в нем. В его заграничном паспорте уже некуда ставить штампы о пересечении границ, таможенные служащие начали вшивать и вклеивать новые страницы. Так что когда Айвазовский вернулся домой, он не без удивления для себя обнаружил, что его документ содержит сто тридцать пять виз!
Он путешествовал на кораблях и в дилижансах, брал наемные кареты, а где-то, возможно, переезжал на крестьянских телегах или шел пешком. Лондон, Лиссабон, Мадрид, Гренада, Севилья, Кадикс, Барселона, Малага, Гибралтар, Мальта… Четыре года за границей подарила миру восемьдесят картин, не считая рисунков. Толпы заказчиков стояли перед мастерской, надеясь приобрести хоть что-нибудь кисти великого мастера. Айвазовский же начал устраивать собственные выставки, перебираясь из города в город, в результате он вез с собой целую свиту картин о море, которые украшали его триумфальное шествие.