И Айвазовский заиграл, усевшись так, чтобы иметь возможность видеть девушку и петь только для нее. Ованес пел все с большим и большим вдохновением песни, услышанные в далекой и любимой им Италии. Это были нежные песни любви, и хоть он пел по-итальянски, смысл его слов был понятен.
Когда он закончил, его наградили овацией. Дети хлопали, стоя и приплясывая на месте. Так же тихо как пришла, гувернантка собрала малышей и неслышно, в общем шуме, покинула вместе с ними затянувшийся праздник.
Теперь у Айвазовского была одна цель — познакомиться с девушкой в черном, но это было непросто сделать. В этом доме Иван Константинович был в первый раз, и, наговори он комплиментов хозяину, его непременно пригласили бы еще, но где гарантия, что на следующем вечере появится она?
Будучи среди гостей, он не сможет вдруг отправиться бродить по чужому дому в поисках поразившей его красавицы. Тем не менее следовало решиться хоть на что-то. В конце вечера он подсел к хозяйке и, похвалив малышей, все же умудрился выяснить имя их гувернантки — девушку, в которую так неожиданно для себя влюбился Айвазовский, звали — Юлия Яковлевна Гревс, англичанка, дочь штабс-доктора, прибывшего некоторое время назад в Россию и до самой своей кончины находящегося на русской службе.
Помогло ли ему это знание? Во всяком случае, уже то, что он знает имя своей любимой, доставляло ему немалую радость, заставив сердце биться еще быстрее. Сама Юлия по-прежнему была для него за семью печатями. Можно было, конечно, попытаться выследить, когда она отправлялась гулять с малышами. Но это значит — стоять и ждать как дураку, пока знакомые или случайные прохожие не узнают его по портрету Тыранова. Приходилось действовать осторожнее. Нужно было не просто встретиться с Юлией, а сделать это так, чтобы все выглядело естественно. Юлия Яковлевна была вынуждена работать, и скомпрометируй ее художник, возможно, ей пришлось бы подыскивать себе другую службу. Почему-то Айвазовский был уверен в том, что тоже понравился своей красавице. Вот как описывают в своей книге «Повесть о художнике Айвазовском» Лев Арнольдович Вагнер и Надежда Семеновна Григорович:
«Он велел зажечь свечи в большой люстре и канделябрах. Лихорадочно, по памяти он начал писать портрет молодой гувернантки.
Прошло несколько часов. Айвазовский отложил палитру. С холста на него глядели милые девичьи глаза.
Без помощи слуги художник потушил свечи и поднял шторы.
Стояло на редкость ясное зимнее утро.
Солнце залило комнату и осветило портрет девушки.
Тогда художник вывел на нем крупными буквами надпись — Юлия, жена моя…»
Поняв, что не сможет назначить встречу Юлии Яковлевне, не попав предварительно в дом, где она работала, Айвазовский припомнил, что на памятном вечере хозяин дома расхваливал художественные способности своих старших дочерей — это было поводом для визита. И вот он уже с деланным вниманием рассматривает художества сестер, хваля их и тут же показывая, как можно исправить, усилить эффект, чтобы картина по настоящему заиграла. Девушки в восторге от красивого внимательного художника, который оказался не таким уж и букой. Первое впечатление обманчиво. Они тотчас влюбились в Ивана Константиновича, поэтому все были в восторге, когда он предложил дать несколько уроков рисования сначала девицам, а затем, заметив походя, что великий Карл Брюллов сызмальства был приучен держать в руках карандаш и краски, усадил за мольберт малышей. Вот тут-то он и увидел во второй раз Юлию, влюбившись в нее еще больше.
Впрочем, толком поговорить не удалось. Обменялись парой малозначительных фраз, но это было только начало. Являясь по заранее оговоренным дням в милое семейство, Айвазовский ждал появления Юлии, и она приходила. Помогала малышам, слушала рассуждение Ивана Константиновича об искусстве, о путешествиях в дальние страны. Иногда он задавал ей вопросы, и тогда они на мгновение встречались глазами. Тем не менее ему не удавалось назначить ей встречу, рассказать о своих чувствах, узнать, как она относится к нему.
Наконец, когда он понял, что топчется на месте, Айвазовский решился на отчаянный шаг — написал Юлии откровенное письмо. Он писал о том, что влюбился в нее с первого взгляда, и просил стать его женой. Если она согласна, она должна дать ему знать, и тогда она бросит работу, и они тотчас обвенчаются. В противном случае он не будет искать дальнейших встреч и перестанет посещать сей дом.
Свое послание он незаметно вложил в руку Юлии во время урока, рассчитывая на следующий день получить ответ. Но что, если она ответит отказом? Снова и снова приходить на уроки, дабы хотя бы издали видеть ее? Немыслимо! Тем более после собственного категоричного признания. А если согласится, но не по любви, а потому что устала жить в нищете? Следить за чужими детьми — дело неблагодарное, и, без сомнения, Юлия достойна большего.
Ночь он провел без сна, едва не опоздав на урок, он влетел в комнату, где ждали его ученицы и она… Забыв про все на свете, про свои обязанности, приличия, наконец, художник, не скрываясь, сразу же подошел к ожидавшей его Юлии и услышал долгожданное: «Я согласна».
В тот же день Юлия Гревс покинула службу. На улице возле дома ее ждал в наемном экипаже Айвазовский. Через несколько дней новость о скорой женитьбе прославленного художника облетела все петербургские гостиные.
Жениться — надо же… то сторонился женского пола, точно робкий монашек, а теперь вдруг вот так по-гусарски влюбился и сразу же церковь. На ком? На какой-то гувернантке? Да не может такого быть! Вранье и клевета, поклеп, за который мало на дуэль вызвать. Это же надо — чтобы художника, лично знакомого с Папой Римским, с королем Неаполя, да мало ли с кем еще, вот так вдруг обвиняли в связи с черт знает кем! Ну ничего, днями Иван Константинович объявится у знакомых, тогда сам все и опровергнет.
Вскоре Айвазовский действительно показался в салоне княгини Одоевской, где сообщил о своей скорой женитьбе на похитившей его сердце Юлии Гревс.
Айвазовский был счастлив, откровенно посмеиваясь над шумом, поднятым в обществе его скороспелой женитьбой. Ему было забавно раскланиваться с теми, чьи надежды он не оправдал, но вскоре отношение к нему в свете изменилось не в лучшую сторону. Там, где еще вчера его принимали с распростертыми объятиями, нынче он встречал прохладный прием, какие-то двери оказались и вовсе закрытыми для художника.
И это можно понять, ему — человеку неблагородного происхождения — выпал редкий шанс выбрать себе жену из общества, породнившись с какой-нибудь известной дворянской фамилией, он же предпочел найти себе такую же плебейку, как и он сам. Да еще теперь, по всей видимости, пожелает водить ее с собой на приемы, надеясь на то, что бывшую гувернантку посадят пить чай в княжеской гостиной, рассуждая на темы, недоступные людям низкого происхождения. Зачем только было жаловать такому человеку дворянство? К чему, если предел его мечтаний — миловидная служанка без гроша в кармане?!
Что же, Айвазовский всегда писал на вдохновении, был легок на ногу и готов пуститься в новое путешествие или авантюру. Он горяч, порывист и своеволен. Вот как охарактеризовал Айвазовского его внук Александр Айвазовский:[178]«Непокорный, властный, независимый, он при умелом обращении с ним мог быть очень и очень послушным. Но, чтобы разобраться в нем, надо было хорошо его знать». Безусловно ценный совет. Но только вопрос — а кто его хорошо знает на тот момент времени, о котором мы повествуем? Казначеев? — Возможно, но он в Крыму, Штернберг — умер в Италии. Иван Константинович обожал Глинку и тот всегда хорошо относился к Айвазовскому, но можно ли назвать их близкими людьми? Кто вообще близок к художнику, ведущему полу-монашеский образ жизни? Слуги, квартирные хозяева, владельцы обеденных заведений? — Даже если так, кто, извините, будет их спрашивать?
Вот и получается, что настоящий Айвазовский — это его бури, его солнце, его штиль и его воздух. Он легкий, резкий, страстный, обидчивый, он ураган, весело и жестоко играющий со шхуной, он легкий пронизанный поэзией ветер над Петербургом, он лунная дорожка на теплой воде, в которой так хочется раствориться. Он мальчик, от избытка чувств малюющий на стенах домов корабли и солдат, юноша, потерявший счет времени на берегу… мужчина, долгие годы бегущий от любви и женившийся по первому требованию сердца.
Те, кто не поняли, что Айвазовский все время рисует только себя, не поняли о нем ровным счетом ничего.
Вот и теперь, он мог годами жить бобылем, наблюдая, как опытные охотницы ставят на него сети. Он ждал, приучая тело двигаться на мягких кошачьих лапах, глаза не излучать бушующий в них пламень, чтобы однажды, заметив ту, которая ему действительно необходима, даже не как вода, еще острее — как воздух, броситься в любовь, как, должно быть, не раз кидался в объятия моря.
И вот юная и прекрасная, точно черный лебедь, Юлия призналась, что тоже любит его. А что еще имеет значение? В картине «Последний день Помпеи» К. П. Брюллова Айвазовский был изумлен человеческому мужеству и силе любви, еще сильнее проявленной перед лицом неминуемой смерти. Он много думал об этом, а потом говорил с Великим Карлом. Мать — умоляющая сына спастись одному, и сын, ни за что не желающий покидать свою мать. Семья, несущая на руках парализованного отца. Молящиеся о спасении погибающего города юная мать и ее дочери… Художник пытающийся вынести из обреченного города ящик с красками… И вот теперь он — Айвазовский — оказался в своеобразной Помпее, где рушатся тщательно возведенные им стены благопорядочности и респектабельности, а он стоит посреди погибающего мира, обнимая единственное близкое ему существо. Девушку, которую он непременно вынесет из этой плавно сползающей в ад Помпеи, из не принявшего его выбор ледяного Петербурга.
Радуются за Айвазовского только его собратья по искусству — художники, поэты, музыканты. Поняв, что больше не может оставаться в столице, художник забирает невесту, и они уезжают в Феодосию, где празднуют пышную свадьбу. «Женился 15 августа 1848 года на Джулии, дочери Якова Гревса, англичанина-лютеранина, однако венчался в армянской церкви и с условием, что дети мои от этого брака тоже будут крещены в армянской святой купели», — сообщает Айвазовский Эчмиадзинскому синоду.[179]
После венчания молодые и их многочисленные гости направились в Шейх-Мамай — недавно приобретенное имение Айвазовского, их ожидал свадебный пир. Празднично украшенные экипажи тихо двигались через лес, когда дорогу им преградил отряд наездников-джигитов. Это были разбойники Алим Азамат-оглу, больше известный как Алимка-разбойник. Гости были напуганы, а статный Алим распахнул дверцу экипажа молодых и, изящно поклонившись, положил на колени Юлии расшитый золотом платок. После чего атаман и его банда с криками и гиканьем покинули свадебный кортеж, не препятствуя им более.
Праздновать свадьбу своего любимого художника в Феодосийскую бухту вошла севастопольская эскадра — шесть кораблей! Молодые шли по коврам из живых цветов, целый день и даже ночью играли музыканты и проходило выступление танцоров со всего Крыма. Днем перед гостями выступили джигиты-наездники, которые дотемна состязались между собой, а ночью с ярко освещенных кораблей производились выстрелы и гремела музыка. «Теперь я спешу сказать вам о моем счастье. Правда, я женился, как истинный артист, то есть влюбился, как никогда. В две недели все было кончено. Теперь… говорю вам, что я счастлив так, что не мог представить и половины этого. Лучшие мои картины те, которые написаны по вдохновению, так, как я женился», — писал Айвазовский.
Через год после женитьбы в июне 1849 года в Петербурге родилась их первая дочка Елена.[180]Супруги были счастливы, и казалось бы, этому счастью не видно конца-края.
Теперь немного о самой Юлии, так как фигура знаменитого мужа неизменно заслоняет его избранницу, превращая в просто жену, женщину, рожавшую ему детей, заботившуюся о нем.
О Юлии Яковлевне мы знаем мало. Англичанка по происхождению, Юлия была дочерью петербургского врача, еще точнее, личного врача Александра I. Теоретически, проживи ее родитель дольше, Юлия была бы зачислена фрейлиной Ея величества или нашла бы себе достойное место, во всяком случае, имела бы приданое. Но, странное дело, отец Юлии пропал без вести в день смерти своего августейшего пациента.
Юлия была хорошо образована, умела вести себя в светском обществе. Хочется заметить, что должность гувернантки, которую она занимала, требовала от нее хороших рекомендаций, знаний, умений, и главное, способности объяснить и передавать эти самые знания. Никто бы не доверил абы кому воспитание своих детей. А Юлия блестяще справлялась со своей работой. Далее, будучи уже замужем за Айвазовским, она родит ему четырех дочерей, каждую из которых она будет воспитывать сама, и воспитает как истинных леди.
К слову, Феодосия, на момент приезда туда Юлии Яковлевны, представляла собой богом забытую глушь, которую только предстояло как-то облагородить.
Когда Айвазовский вдруг увлекся раскопками курганов в окрестностях Феодосии, Юлия работала рядом с ним. Она сама займется просеиванием земли из гробниц, будет вести учет находкам, она же станет отправлять их в Петербург — то есть она будет заниматься научной работой. Их совместными трудами будет раскопано и изучено восемьдесят курганов. И все это, можно сказать, без отрыва от семейных обязанностей, почти что постоянно будучи либо беременной, либо кормящей матерью.
Теперь о разрыве, который только предстоит между Иваном Константиновичем и Юлией Яковлевной. Разводе, в котором историки почти хором обвиняют Юлию, де, она вышла замуж за известного художника и требовала теперь, чтобы они поселились в блистательном Петербурге или хотя бы в Одессе, где есть светское общество. Мол, она соскучилась по танцам и всю жизнь мечтала появляться в роскошных гостиных под руку со своим прославленным мужем.
Давайте же разберемся, что здесь правда, а что нет. Конечно, сейчас мы не можем прочесть мысли Юлии, тем более что не сохранился ни ее дневник, ни письма, в которых она бы жаловалась на свою жизнь родным. Поэтому чистые факты. Юлия воспитала дочерей, уча их не только навыкам домашнего хозяйства. Ее девочки прекрасно музицировали, знали литературу, кроме того, они могли заниматься финансовыми делами, приносившими прибыль и дававшими возможность содержать себя.
Сама Юлия влюбилась в Айвазовского и доверчиво поехала с ним на край света. С милым, как говорится, и в шалаше рай. Но вот подрастают дочери, и Юлия Яковлевна начинает присматриваться к соседям и детям друзей мужа с одной-единственной целью — решить, за кого выдавать замуж своих прекрасных дочерей. Какая же мать не мечтает о лучшей участи для своих детей? И приходит к простому выводу — здесь не за кого. Либо ее умные, красивые, образованные девочки выйдут замуж за простых, зачастую полуграмотных людей — рыбаков, портовых рабочих — и будут жить в нищете, либо она соберется с силами и уломает мужа вести их в Петербург. Она же умудрилась выйти замуж за приличного человека, будучи бесприданницей, но это произошло в Петербурге. Испокон веков родители возили своих дочерей на ярмарку невест в Москву и Петербург. Так отчего не поступить и теперь подобным образом?
Юлия знает — женское счастье — удачный брак. Современная, образованная женщина может зарабатывать на жизнь переводами или перепиской, может наняться компаньонкой или гувернанткой, может делать что-то своими руками, но это уже крайний случай. Дочери Айвазовского должны быть обеспечены, и надо ехать туда, где у них появится шанс познакомиться с достойными молодыми людьми. Куда ехать? Город номер один в Российской империи — Санкт-Петербург, на втором месте патриархальная Москва, на третьем молодая, амбициозная Одесса. В то время разрабатывались проекты — сделать из Малороссии вторую Италию, с центром в Одессе. К. П. Брюллова соблазняли перебраться в Одессу, климат которой намного милосерднее петербургского.
Что же сам Айвазовский? Неужто он не понимал справедливые доводы любимой супруги? Или его не трогало счастье дочерей?
Он любил и Юлию и дочек, но при этом искренне считал, что их место в Феодосии. Там, где ему так легко всегда думалось и творилось, где они будут вместе. При этом он был не против поездить по Крыму или вдруг отправиться в Харьков или Одессу. Но жить там?
После того как Айвазовский женился и угнездился в родном городе, в Петербурге при дворе Феодосию начали называть землей Айвазовского. Обласканный царем, Айвазовский не устает ходатайствовать о всевозможных вспоможениях родному городу, бьется за его жителей, не перестает делать подарки, заботиться о благоустройстве. Да и своим возлюбленным дочерям он завещал имения в Крыму (Шейх-Мамай, Баран-Эли, Роман-Эли, Отузы). Если дочери повыходят замуж в Петербурге или Москве, они там и останутся, Айвазовский же привык жить большой семьей и ревностно держал при себе своих близких.
В довершение всего Юлия заболела. Врач категорически запрещал ей жить на берегу моря, особенно в зимнее время, предложив вариант, который, казалось бы, мог устраивать обоих — Одесса. Климат мягкий, Айвазовскому море — рисуй, семье — общество и развлечения!
Я специально так подробно останавливаюсь здесь на личности Юлии Яковлевны Айвазовской. Потому что сам Иван Константинович — герой этого произведения — теперь вновь выдвигается на первое место повествования, что же до Юлии, мы еще не раз встретимся с ней, гуляющей по набережной вместе со своим мужем и девочками, трясущуюся в дилижансе или читающей книгу на палубе корабля. О самой Юлии нам не говорят ни письма Айвазовского, ни его картины. Поразительно, получается, что за всю их достаточно долгую совместную жизнь Айвазовский ни разу не нарисует своей красавицы жены. Я не считаю того самого первого портрета, написанного Иваном Константиновичем сразу же после того, как он в первый раз увидел свою будущую жену. Этот портрет не сохранился, а может быть, все это не более чем красивая легенда. Отчего же Ованес не писал Юлию? Он, который не расставался с карандашом и красками. Айвазовский несколько раз рисовал своего приемного отца Казначеева, писал моряков и политиков, своих друзей художников, их жен и даже бабушек. Айвазовский будет рисовать свою вторую жену, сохраняя для вечности ее красоту и очарование. Почему он не рисовал ни Юлии, ни дочерей? Неужели ответ кроется в собственном неосторожном признании художника: «В две недели все было кончено».
Многие хорошие истории заканчиваются свадьбой. Здесь же — буря и натиск. Влюбился с первого взгляда, обманом проник в дом в качестве учителя живописи, признался в любви, полное согласие и увоз вопреки мнению света — роман!
Добавим выстроенные самим же Айвазовским декорации — добротный современный дом на берегу моря — чем ни замок, сад, утопающий в розах… казалось бы, счастье достигнуто и теперь уже лучший художник моря будет вечно сидеть на берегу с мольбертом, этюдником, блокнотом. А рядом с ним в покойном плетеном кресле устроится прекраснейшая из женщин, а через год у них появится крошечная дочка, в которой оба не будут души чаять.
Иван Константинович женился на Юлии Гревс 15 августа 1848 года, а уже в сентябре этого же года мы можем наблюдать нашего героя на Московской выставке его картин, торжественное открытие которой произошло 27 сентября, так что сами считайте, сколько времени длился их медовый месяц, с учетом дороги из Крыма. Воистину: «В две недели все было кончено!»
Глава 18
«Едва приехав в Рим, он написал две картины — «Штиль на море» и меньшего размера — «Буря». Потом явилась третья картина — «Морской берег». Эти три картины возбудили всеобщее признание Рима и гостей его. Множество художников начали подражать Айвазовскому… после него в каждой лавчонке красовались виды моря а-ля Айвазовский».
Ф. И. Иордан
«Профессор императорской Академии художеств И. К. Айвазовский (проездом из Крыма в С.-Петербург находящийся в Москве) вознамерился познакомить публику здешней столицы с его произведениями. Выставка картин отечественного художника назначена в залах училища ваяния и живописи (против почтамта на Мясницкой) с 27 сентября по 7 октября от 10 часов утра до 3-х часов пополудни. Совет Московского художественного общества, доводя об этом до всеобщего сведения, имеет честь пригласить гг. почетных и действительных членов своих, художников и прочих любителей искусств на выставку. Вход безденежный, для членов художественного общества без билетов, а для прочих посетителей — с билетами, которые раздаются в самом училище, у комиссионеров в магазине г. Дациаро на Кузнецком мосту»[181].
Неизвестно, поссорился ли Айвазовский со своей юной супругой, или так уж сильно ему требовалось лично присутствовать в белокаменной. Но факты упрямая вещь. Работа для Айвазовского всегда стояла на первом месте, а семья, жена, дети — на всех последующих. Можно ли сказать, что московская выставка была новостью для Айвазовского? Не была. В Центральном городском архиве Петербурга сохранилось «Уведомление Правления Академии в Совет Московского художественного общества о разрешении И. К. Айвазовскому устроить выставку своих работ в Москве». Документ датирован 20 сентября 1848 года. Выставка открылась, повторюсь, 27-го. В Москву Айвазовский ехал из Крыма, намереваясь после добраться до Петербурга, отчего был вынужден просить письменно Президента Академии выслать ему в Москву на десять дней хранящиеся там его картины, которые он обязался по окончании выставки вернуть.
Приблизительно в то время Иван Константинович познакомился с известным русским полководцем, героем Отечественной войны 1812 года Алексеем Петровичем Ермоловым,[182]которого, так же как и многих привлекала живопись Айвазовского. Что же до Айвазовского, то он был растроган и почти счастлив знакомству с человеком, которому сам Пушкин посвятил следующие строки:
Смирись, Кавказ: идет Ермолов!
И смолкнул ярый крик войны.
Ермолов пожелал лично познакомиться с Айвазовским и непременно посмотреть, как тот работает: «Вчера, любезный Иван Константинович, Вы снова бросили меня в ужас бури, но имели великодушие не более трех часов продлить мои страдания. На Ваших часах я замечал время, и из белого полотна явилась картина, которая между произведениями Вашими займет почетное место. Я с намерением упомянул о трех часах времени, ибо каждому покажется удивительным и многим даже невероятным, чтобы так скоро могла быть совершена картина масляными красками. По скромности Вашей Вы не хотели вместо начальной буквы фамилии поставить слова в три часа, которым не помешали ни разговор присутствующих, ни частые обращаемые к Вам рассуждения. Не говорю о похвалах и восторге, к ним давно Вы сделали привычку. С совершенным почтением к высоким талантам знаменитого соотечественника пребываю покорнейший слуга. А. Ермолов».
Айвазовский действительно написал в присутствии своего уважаемого гостя картину «Кавказский вид в Абхазии» и снабдив ее надписью «Дань русского искусства русской военной доблести». Впервые эта картина была выставлена в 1851 году в Москве.
Выставка 1848 года прошла на ура и если и не принесла Ивану Константиновичу денег — так как была безденежной, но добавила славы к его и без того громкому имени. «По окончании выставки И. К. Айвазовский позволил ученикам училища снять копии с его видов, что было исполнено довольно удачно некоторыми из них и содействовало много развитию в них вкуса к пейзажной живописи».[183]Кстати, среди учеников Московского училища живописи и ваяния, писавших тогда копии с картин Айвазовского, был Алексей Кондратьевич Саврасов,[184]в будущем знаменитый художник-пейзажист. За десять дней, которые работала выставка, ее посетило великое множество зрителей.
Первая дочь Айвазовского Елена родилась в 1849 году, а в 1850-м художник написал одну из своих лучших картин «Девятый вал».[185]Он был на подъеме, впрочем, нельзя сказать, что все шло гладко. Жизнь вздымала перед певцом моря волны одна мощней другой. Черная волна по имени смерть уже погребла под своей мощью неугомонного профессора Зауервейда, во время пребывания Айвазовского за границей не стало Оленина и Крылова. Айвазовский еще помнил то страшное время, когда он черпал полной ложкой горькую опалу, и именно «всеобщий дедушка» явился в Академию утешить его. Нет больше Крылова. Впрочем, баснописец был стар, что называется, следовало ожидать, но Вася?! Драгоценный однокашник, друг с первого дня пребывания Ованеса в Академии. Да, тогда его называли Ованесом, и еще иногда «крымчиком» — не злобно, шутя. Писали, будто бы Вася Штернберг скончался внезапно, будто бы ничем не болел, никто не ожидал, все в ужасе. Впрочем, Василий умер в 1845-м, просто Айвазовский до сих пор вздрагивает, когда слышит это имя. 27 лет! Что за возраст?!
И вот теперь — Белинский!
Смерть Виссариона Григорьевича — тяжкий удар для Айвазовского, неизменно робевшего прежде в его присутствии. Белинский говорил, когда другие подумать трусили.
Письмом из Рима известили, будто бы старый приятель Векки сделался личным адъютантом Гарибальди. Зная неугомонный характер Векки, Айвазовский не колеблясь согласился, что так оно и есть.
В 1851 году у четы Айвазовских появляется вторая дочь, Мария,[186]которую отец будет называть Мариам. Иван Константинович устраивает в Москве совместную выставку с известным русским художником-гравером Федором Ивановичем Иорданом, получившим год назад звание профессора Академии художеств. На выставку Иордан привез гравюру с «Преображения» Рафаэля.
С Иорданом Айвазовского связывала давняя дружба — они познакомились в Италии, Иордан хорошо знал Александра Иванова, дружил с Гоголем и братьями Брюлловыми. Это был необычайно скромный, тихий и трудолюбивый человек, для которого ничто в жизни не доставалось без кропотливого труда.
Айвазовский был рад выставляться вместе со старым другом. Для участия предоставил следующие картины: «Закат солнца в Крыму», «Лунная ночь (нападение корсаров на купеческий корабль у храма Минервы в Греции)», «Мыс Айя (на пути из Одессы в Крым с разных сторон)», «Вид Генуи с моря во время захода солнца», «Море близ Алиханте в Испании», «Вид Капри», «Афонская гора», «Кавказский вид в Абхазии с берегов Черного моря во время бури», последнюю любезно предоставил ее владелец А. П. Ермолов.
«…Картины эти, «Закат солнца в Крыму», принесли большое удовольствие истинным ценителям таланта и снова подтверждают, что кроме Айвазовского, у нас никто не передает так верно жизни моря, никто не достигает, как он, прозрачности воздуха, и никто, кроме него, не остается более верен воздушной перспективе. Истинный талант, полный жизни, виден и в небольших вещах, составляющих иногда его отдых от более серьезных занятий», — писал скульптор Н. Рамазанов[187]в журнале «Москвитянин», 1854, № 264.
Выставка вызвала большой интерес, после ее закрытия историк, писатель и публицист Михаил Петрович Погодин[188]попросил Айвазовского прислать ему речь, которую Иван Константинович произносил на обеде, устроенном в честь двух художников 19 марта 1851 года. Наивный, он надеялся, что Айвазовский сначала прописал текст ответного слова на бумаге, Айвазовский же, как обычно, импровизировал, отчего произнесенная им речь не была зафиксирована, и в дальнейшем, создавая серию статей для журнала «Москвитянин» об Айвазовском, Погодин мог лишь цитировать ее по памяти или черпать из того скудного материала, который «любезно» предоставил ему Иван Константинович.
Почему я выделяю в кавычки слово «любезно»? Да потому, что Айвазовский написал Погодину не речь, как тот просил, а некоторую отписку, в которой, впрочем, не было злого умысла или нежелания сотрудничать. Обычная спешка, стремление поскорее приступить к запланированной работе, в то время как ему пытаются навязать писания давно произнесенной и уже никому толком не нужной речи. Очень, кстати, знакомое отношение, свойственное скорее персонажам нашего с вами века, но людей достаточно неспешного девятнадцатого такие отписки могли и обескуражить: «Желаете также заметку о том, что я говорил в ответ на обеде. Опишу, сколько помню, но прошу Вас покорнейше намерение мое поняв, дайте должную форму, я не в состоянии», — пишет Айвазовский Погодину. Далее он разбивает свою речь на тезисы, которые в результате профессиональный литератор должен переписать за него. На самом деле неглупое решение, не знаю, был ли благодарен за эту отписку Михаил Петрович, но Айвазовский безусловно прав. Сам он не считает себя писателем и прекрасно понимает, что произносить речь или тост — одно, а записать его после в форме статьи — совсем другое. Если же он, на беду себе, пропишет речь, Погодин, не дай бог, может разместить ее в журнале не правя. Михаил Петрович не просто публицист и журналист, он придумал и создал означенный журнал, следовательно, вправе поместить текст без чистки, а Айвазовский знает, что его текст, лишенный редакторского вмешательства, будет априори нехорош. Поэтому он намечает краткие тезисы, а уж Погодин придаст им нужную гладкость и легкость. В любом случае получится лучше, чем если бы писал сам художник. «Простите, что я так неясно и нечисто написал. Хлопот много и голова кругом, а написанного не было у меня. Решился послать к Вам потому, что Вы желаете, но прошу еще Вас передать так, как Вы найдете лучше и тем крайне обяжете».
На обеде Айвазовский подарил училищу одну из своих картин, с тем, однако, условием, чтобы те непременно продали ее и отдали вырученные деньги сиротам. В компенсацию же за это доброе дело, он обещал прислать им другую картину, которую напишет специально для училища и которая будет более соответствовать этому месту. «В пользу бедных раздать или как заблагорассудится, для училища же я напишу после что-нибудь более согласное назначению».