Наступивший новый дачный сезон стал для наших пушистиков порой взросления и становления. Данька и Крош восприняли вхождение во взрослую жизнь по-разному. Вот, вроде бы, всего пять минут разницы в возрасте, но старший, Крош, всячески это подчеркивал, пытаясь главенствовать над Данькой. Но все же, наверное, дело было не в возрасте, а в наследственности – папаша, Пират, наделил сынка неизбывной жаждой власти над своими сородичами, отчаянной, я бы даже сказал безрассудной, отвагой и любовью к ласке. Видимо, тайная мечта беспризорного бродяги о том, чтобы хоть кто-то его приютил и обласкал передалась Крошу без остатка – он буквально млел, когда его брали на руки, расслаблялся, закрывал глаза и позволял делать над собой все, что заблагорассудится очередному гомо сапиенсу, но не без задней мысли, что за такое доверие и предоставленную возможность приласкать его просто обязаны угостить чем-то вкусненьким. И если этого не происходило, то он удивленно распахивал свои зеленые глазищи, валился на спину, демонстрируя пушистый животик – как бы подсказывая недогадливому гомо, что такого милого кота просто грех не угостить каким-либо деликатесом. Ну, и как тут устоять перед таким умильным попрошайкой? Однако, следовало иметь в виду, что это кот натурал, в том смысле, что потребляет только натуральный продукт, и на дух не выносит всякие кошачьи рагу и паштеты в пакетиках и баночках. Унюхав такой магазинный деликатес, он с возмущенным мяуканьем начинал зарывать предложенное, словно вопрошая:
– Ну как можно такому достойному коту предлагать такой недостойный продукт?
Я уже отмечал, что между двумя братанами существуют поразительные отличия, и не только в экстерьере. У черного, как смоль, Даньки проявились гены благородного и элегантного Лакки, нашего кота, когда-то изрядно погулявшего по дачным просторам. Вот и Данька уродился весьма интеллигентным котом, добрым, очень осторожным и удачливым в охоте, как и Лакки (1). В отличие от Кроша, Данька просто без ума от кошачьего корма в пакетиках, и, если какое-то время им его не кормить, то у кота начиналась настоящая ломка.
В отличие от бесшабашного Кроша, смело и без размышлений бросающегося в схватку с противником, Данька попусту в драку не лезет, но и не уклоняется от выяснения отношений.
По всей видимости, у него еще с прошлого года завелась где-то на стороне интрижка. И если сразу же по приезде Крош начал осваивать дом и участок, то Данька почему-то тяжело перенесший дорогу в темноте и тряске салона, ни за что не хотел самостоятельно выходить из переноски. Пришлось мне буквально вытрясти его из нее. На этот не очень дружественный жест Данька явно обиделся, ушел под дом и пропал где-то на целых три дня. Мы уже начали беспокоиться за обиженного кота, а он вернулся после трехдневного отсутствия ничуть не удрученным, ужасно голодным и с мордой, покрытой свежими и подсохшими царапинами – видимо бои были нешуточные.
Крош в отсутствие брата тоже мирно не дремал, а воевал, защищая свои домашние владения и маму кошку от пришлых кавалеров-захватчиков, количество которых временами доходило до трех особей. В этих неравных схватках я частенько вставал на сторону нашего защитника.
Отстояв участок и дом, Крош добросовестно пометил каждый уголок своих владений и на какое-то не очень продолжительное время превратился в уютного ласкового домашнего кота. Но чуть только немного затянулись боевые раны, кот понял, что дом и территория это далеко не все, что нужно для удовлетворенного самолюбия – для полного преуспевания просто жизненно необходима любимая подруга. Вот, у того же Даньки, наверняка, такая есть – потому он и пропадает днями, отстаивая в боях симпатии своей пассии, и в редкие визиты домой он гордо щеголяет с высоко поднятой головой, украшенной вдоль и поперек шрамами разной давности и тяжести.
Крош с завистью поглядывал на счастливого братца, вынюхивал информацию о его похождениях, и, по всей видимости, тайно мечтал о своей собственной подруге. А вскоре он тоже, по примеру Даньки, стал пропадать из дома. Правда, пропадал он ненадолго и возвращался всегда украшенный боевыми трофеями. Больше всего доставалось его лохматой голове. Глубокие царапины на морде и ушах не успевали заживать, как появлялись новые, свежие, и мы мазали их раствором мумие, чтобы быстрее зарастали. Как-то дня три он никуда не ходил, залечивая правую лапу. Ран на ней не было, но и наступать на нее он боялся – видимо кто-то из двуногих поспособствовал этой травме.
Лапа зажила, и возобновились любовные отлучки. Вскоре я узнал, где он пропадает и кто его друзья-соперники, и кто их хозяева. Пассия его проживала в домике Тамары Зиборовой. Всего у Тамары жили две кошки – блондинка и брюнетка. Одна жила с самого рождения, а другую Тамара приручила на даче, как и мы в свое время приручили бездомную Ксюшу. Эти две красавицы были предметом воздыханий трех бравых котов – темно-рыже-полосатого кота Мыскиных, светло-рыжего Кроша и большого серого, скорее всего беспризорного и безымянного. Даже коту было ясно, что в данной ситуации третий кавалер явно лишний, а вот кто конкретно – это и выяснялось в каждодневных рыцарских поединках.
И все бы хорошо, и победители могли бы быть счастливы, но один маленький нюанс сводил на нет все усилия доблестных пушистых рыцарей – оба предмета воздыханий были полностью стерилизованы. И воздыхатели, безусловно, знали об этом, и потому протекающие сражения были лишь способом получения морального удовлетворения, что, безусловно, тоже важно для всякого уважающего себя кота.
Когда Тамара была дома, друзья-соперники устраивали под домом самодеятельный концерт, такой, что впору было брать ноги в руки и уходить в гости – подальше от этих истовых солистов. Но как только и если Тамара покидала дом, действия солистов начинали разворачиваться по совершенно другому сценарию.
Чтобы красавицы кошечки могли свободно и в любое время выходить на прогулку, Тамара выставила в раме нижнее стеклышко и пушистые воздыхатели прекрасно знали об этом. Стоило Тамаре удалиться от дома, как солисты тут же замолкали, вылезали из-под дома и наперегонки спешили к открытым «вратам рая». А, попав в дом, сразу же начинали заявлять свои права на захваченную территорию – дружно метить все, что подвернется под лапу. Возвращаться в такой «замечательный» дом было весьма неприятно. Тамара, сердечный и добрый человек, доведенная проделками хвостатой братии почти до нервного срыва, стала подумывать даже – а не поставить ли капканы на этих разбойников? Однако вскоре все как-то утряслось – серый бродяга куда-то пропал, видимо сообразив, что на любовном фронте ничего ему здесь не светит, а без него рыжие почти подружились. Они теперь терпеливо дожидались своих подружек на лавочке под окошком – рыже-полосатый – брюнетку, а Крош снежно-белую даму.
До окончания летне-осеннего дачного сезона осталось еще почти четыре месяца, и я уверен, что основные приключения Даньки и Кроша еще впереди, и мы не раз еще встретимся с этими забавными братанами.
Новое знакомство
Как часто бывает, когда в одном существе уживаются порой самые противоположные черты характера. Вот и в этот раз, поджидая на лесной железнодорожной платформе электричку из Москвы, услышал я историю о Найде, и саму Найду увидел, и даже погладил ее по большой лохматой голове, и за ушком почесал, чем, по всей видимости, весьма ей потрафил. По крайней мере, я так заключил, глядя на ее улыбчивую морду и весело вертящийся загнутый колечком пушистый хвост. Было в ней что-то от лайки – и морда, и хвост и густой подшерсток, но при этом мощная грудная клетка, дающая видимость чрезмерной упитанности. Собака была ничья, и не потому, что никому не была нужна. Впрочем, вот ее короткая история, рассказанная здесь же, на платформе одной сердобольной женщиной. Есть такой тип старушек, знающих все и обо всех, и охотно делящихся своими наблюдениями.
Найду на наш «141 километр» привезли из столицы, но не в ссылку – просто деть ее было некуда. Была она сторожевой собакой и охраняла гаражный кооператив, служила честно и добросовестно, и за это ее любили автовладельцы, и содержали справно. И все бы ничего, но тут местная администрация озаботилась благоустройством владельцев железных коней. Вместо одноместных жестяных стойл-ракушек она вознамерилась возвести теплую светлую и многоуровневую автоконюшню, охраняемую бойцами ЧОП. Найде места в планируемой автоконюшне не предусматривалось. Гаражи быстренько снесли, грядущую новостройку обнесли забором, чтобы у автовладельцев не было соблазна бесплатно парковаться на будущем доходном месте, и осталась наша Найда без работы и без средств существования.
Сторожевая собака в качестве домашней собачки оказалась никому не нужна. У одного из обманутых автовладельцев был дачный участок в товариществе «Ветеран», что по соседству с нашим «Экологом» – таким образом, Найда, потеряв московское местожительства, прописалась за 141-м километром. Впрочем, это громко сказано – определенного места жительства у нее не было. Несколько раз ее пытались приютить садоводы, но безрезультатно. Не прельщали ее ни будка отдельная, ни хлебосольство хозяйское – Найда ни у кого надолго не задерживалась. Не помогали ни запоры, ни ошейники, ни заборы – что-то она отгрызала, где-то подрывала и уходила туда, где есть машины.
Она привыкла их охранять, и по приезде на дачу никак не могла понять, для чего ее привезли туда, где нет объекта охраны. Найда искала гаражи и не находила, а потом смирилась, ограничившись охраной отдельных машин. Она не отдавала предпочтение ни одной из них, но охраняя в первую очередь те, которые парковались на проезжей части, вне огражденных участков. К каждой новой прибывающей машине радостно бежала навстречу, ложилась рядом и лежала до тех пор, пока хозяин авто не загонял его за ограду, или не уезжал. Правда, она могла на время оставить пост, встречая новоприбывших, а, убедившись, что новое авто под присмотром, возвращалась на пост.
В ней прекрасно уживались два противоположных чувства – абсолютная свобода и беззаветная привязанность. Даже зимовала Найда не на чьем-либо подворье, а в земляной норе, вырытой неподалеку от товарищества, и добывала себе пропитание охотой в лесу. Впрочем, перепадал ей харч и от редких дачников, посещающих и зимой свои отдаленные угодья, чтобы хоть ненадолго, но пожить в тишине и покое в этих богом забытых местах.
Услышав звук одинокого мотора, Найда неизменно прибегала, преисполненная чувством долга и радостью от общения. Ее не тяготило одиночество, но общение давало новые импульсы к жизни. К весне, наголодавшись без контактов, она выбегала встречать каждую электричку, прибывающую из столицы. Вот и сейчас она, вполне упитанная по виду, и вполне довольная жизнью крутилась на платформе в предвкушении приезда кого-нибудь из старых знакомых. Впрочем, она и новыми не гнушалась, благосклонно включив и меня в их число. И я теперь, зная ее историю, буду тоже стараться ее привечать.
Кар-луша хор-роший
Вот уж никогда бы не подумал, что обыкновенные черные галки существа весьма интеллектуально развитые. Впрочем, это я сейчас бы не подумал, а в детстве во все необычное верится с легкостью – как в само собой разумеющееся.
Дело было весной, и было мне тогда лет, наверное, восемь, или девять. Семейство наше проживало в деревне Ширино, что в Тульской области неподалеку от Новомосковска (Сталиногорска). Наш длинный барачного типа рубленый дом, в котором мы занимали пару комнат с большой холодной и затемненной прихожей, располагался на самом краю деревни. Далее шли только сараи, погреба, рядок высоких развесистых тополей за которыми начинались огороды и поля.
Тополя были буквально усеяны разнокалиберными гнездами врановых. Там гнездились и вороны, и грачи и галки. Они уже вывели птенцов, и теперь кормили питомцев, прилетая, откликаясь на зов, и улетая. А потому у тополей стоял настоящий гай. Под тополями же дежурили кошки, охотясь на выпавших птенцов. На деревья забираться они не решались – врановые птицы серьезные, запросто и заклевать могли.
Как-то поутру и я выбрался к деревам, и почти сразу наткнулся на дымчато-серого и еще желторотого птенца. Он уже оперился и довольно шустро бегал, но силенок не хватало даже на подлет, так что, считай, это был уже не жилец. И если бы я вышел чуть позже, то птенец уже стал бы добычей кошки. Бедолагу надо было спасать, и я отнес его домой. Правда, у нас тоже жил вальяжный котяра Василий, а потому Карлушу (так я его назвал) пришлось поначалу посадить в клетку и максимально изолировать от Васьки.
Был Карлуша говорлив и весьма прожорлив, ел жучков и червячков, что я приносил ему с улицы, да и от домашней пищи не отказывался, и рос, как на дрожжах. Скоро ему стало тесно в бывшем жилище канарейки, и Карлуша перебрался на шифоньер. Получив желанную полусвободу, он важно расхаживал по шкафу, и с высоты своего положения поглядывал, наклоняя голову то вправо, то влево, на приземленных обитателей этого большого человеческого гнезда. И не просто расхаживал, а уже пробовал свои вполне оперенные крылья, размахивая ими во время прогулки.
Наш Васька, считавший себя до вселения нового пернатого жильца хозяином квартиры, при водворении Карлуши на шифоньер решил утвердить перед ним свои исконные права, и стал карабкаться на шкаф. И, как только над шифоньером нарисовалась его бедовая головушка, так тут же Карлуша наклевал его в макушку. Кот, не в состоянии отмахнуться, какое-то время удерживался когтями передних лап за край шкафа, но, не выдержав наскоков сердитого пернатого, сорвался на пол, возмущенно визжа от боли и обиды – власть буквально уплывала из его когтистых лап.
Уплыла она, впрочем, не вся – только та часть, что распространялась на предметы, существенно возвышавшиеся над полом – от спинки стула и выше. То, что ниже, осталось за Василием. Пока это было неустойчивое равновесие, поскольку и люди и звери казалось понимали, что Карлуша подрастает, и скоро покинет нас. Поэтому, наверное, Васька и мирился с таким временным разделением полномочий.
Время шло, Карлуша уже твердо встал на крыло, и пришла пора начинать ему жизнь самостоятельную. Как-то поутру я посадил его на плечо и вышел во двор. Надо сказать, что за пару месяцев пребывания в доме Карлуша вполне освоился и подружился со всеми его обитателями, мы же с ним стали просто приятелями. Жаль было расставаться с таким умным и понятливым другом, но и у него должна быть своя пернатая семья – вот и шли мы с ним к тополям. А когда дошли, то поговорил я с ним по-мужски (это я так предположил, что он был самцом) и подбросил в воздух – лети, птица, ищи себе подругу, и будь счастлива.
Огорченный расставанием, я вернулся домой и обнаружил Калушу, сидящего на открытой входной двери.
– Кау, кау – произнес мой питомец, из чего я заключил, что расставаться он со мной пока не собирается.
– Добро пожаловать, живи, пока не надоест.
И Карлуша стал жить у нас на полном довольствии и при полной свободе. Временами он улетал ненадолго поохотиться, по всей видимости, на дичь, но неизменно к вечеру возвращался в родные уже пенаты. Во дворе он подружился с нашей собакой, дворнягой Дамкой (1), у которой при доме была своя теплая будка, и частенько ходил к ней в гости, что-то выискивая в ее густой шерсти. Временами он даже катался, сидя у нее на спине. Вообще, умея прекрасно летать, он, тем не менее, очень любил на ком-нибудь кататься. Чаще всего он был моим наездником, сидел у меня на плече, что-то нежно ворковал на ухо и рылся клювом в волосах. А мне было приятно, что у меня есть такая ручная живность.
Так что Карлуша задержался у нас до осени, а потом остался на всю зиму. За это время он вполне освоился с домом и его обитателями. Из дымчато-серого подростка он превратился во взрослого красавца с черными животиком и крыльями, и серебристо-серыми головой и грудкой. Он начал довольно успешно учиться говорить, и первыми его словами были: «Толя» и «Кар-луша хор-роший». Он уже знал свое имя, любил хвастаться – «Кар-луша, Кар-луша хор-роший», и гордо выхаживал, приподняв голову. С Василием он после нескольких стычек все же подружился, но не упускал момента всякий раз, когда Василий, беспечно развалившись, сладко спал, ущипнуть его за хвост.
Наступила и прошла весна, Карлуша много времени проводил на воле, но неизменно каждый вечер возвращался домой. Похоже, было, что покидать нас он не собирался. Но как-то раз уже в середине лета я возвратился домой уже в темноте. На то были свои причины – мы, малолетние пацаны, до самой темноты пытались взорвать найденный накануне в ручье снаряд времен войны (2). Наскоро поужинав, я завалился спать, забыв даже, за избытком дневных впечатлений, о своем питомце.
Наутро выяснилось, что Карлуши нигде нет. Обычно он просыпался очень рано и всегда будил меня, перебирая волосы на голове и наговаривая на ушко свое коронное – «Кар-луша хор-роший». Но тем утром мне было не до него – я торопился на поле к военным воронкам, чтобы продолжить начатое накануне, и наконец-то взорвать найденный боеприпас. Вы, надеюсь, уже знаете чем закончилась эта эпопея, я же, расстроенный донельзя, к обеду возвратился домой, и опять не нашел пернатого друга, но не придал этому значения – днем он обычно летал на свободе. Но когда и вечером Карлуша не явился домой, я расстроился уже всерьез – привык, однако, к его всегдашнему присутствию.
Сочувствуя моему явному огорчению, родители решили не усугублять его далее, и честно признались, что Карлуши уже нет. По их словам, он, как всегда, сидел на входной двери, был сильный ветер и, когда в доме открыли окно для проветривания, нашего пернатого друга насмерть прищемило захлопнувшейся дверью. Его сразу же, еще вчера, и похоронили. Два несчастливых события (со снарядом и с Карлушей) расстроили меня донельзя – это была моя первая значительная потеря, которую я не забыл до сих пор.
Уже значительно позже, по прошествии многих лет, я начал сомневаться в объяснении родителей. Карлуша был молодой, сильной и ловкой птицей, и не могло его прихлопнуть какой-то дверью. Уже потом я прочитал, что галки находят себе единственную на всю жизнь подругу как раз на втором году жизни, и это событие для однолюбов перевешивает все, существовавшие до этого, дружеские отношения. Хотелось бы надеяться, что как раз тогда Карлуша отыскал свою любовь, и еще долго (галки живут до двадцати лет) проживал с ней в любви и согласии.
Галки — извечные спутники людей, городских и сельских жителей. Они являются представителями отряда воробьиных птиц, только входят в самостоятельное семейство врановых. Кроме них в эту черную семью входят крупные черные вороны, серые вороны, грачи, сороки, сойки, кукши, клушицы, кедровки. (И. Ф. Заянчковский. ГОВОРЯЩИЕ ПТИЦЫ. БАШКИРСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО.-УФА — 1981)
Я строю скворечник
Весны проворные гонцы
Повсюду гнезда вьют скворцы.
А я, безбожный грешник,
Не сколотил скворечник.
А у соседа Праниса
И у соседа Вовы
(Хотя и тоже грешники)
Скворечники готовы.
Еще зимой, в пургу, в мороз
Ольху я из лесу принес.
И отвечаю головой –
Она была еще живой.
А у соседа Праниса
И у соседа Вовы
(Хотя и тоже грешники)
Скворечники готовы.
И я спешу (хотя с трудом)
Скворцам построить новый дом.
Добротный, теплый, без щелей
Певцам дубравы и полей.
А у соседа Праниса
И у соседа Вовы
(Хотя и тоже грешники)
Скворечники готовы.
Не вечно мне ходить в грехе –
Висит скворечник на ольхе.
И в нем живет проверь-ка
Веселая семейка.
И у соседа Праниса
И у соседа Вовы
И у меня, безгрешного
Скворечники готовы!