До чего же интересная эта птица – сорока. Я уже писал, как у нашего знакомого, Саши Мухина, на садовом участке развелись сороки (1), и как это нам аукнулось. Вот, думал и закрыл тему – ан нет! Эти длиннохвостые любознательные бестии начали в этом году докучать нам прямо при приезде.
Вот ведь птица, у которой ухитряются сочетаться одновременно – наглость, осторожность и крайняя любознательность. Человека она и близко не подпустит. Но стоит убраться с ее глаз – непременно лезет во все, даже самые жилые места. При этом она заранее, путем долгого наблюдения, убеждается, что никого там нет. Вот, про одну такую я уже писал. Она под утро, когда хозяева еще крепко спали, а коты, угомонившись после ночной охоты, уже крепко спали, залезла через выставленное (для удобства входа-выхода котов) стекло в эркер и начала хозяйничать на столе. Но плутовка не учла того, что в это утро вернулся домой кот Сильвер, которого не было больше недели. Он то и отрезал ей путь к отступлению. Поднявшиеся стрекот и мяуканье разбудили бы и мертвого, а не только нас с Ларисой. Сороку я тогда отбил у котов уже на втором этаже, и отпустил на все четыре стороны.
Потом она свила гнездо на участке у наших хороших знакомых в соседнем товариществе. Гнездо было на низенькой, но развесистой сосне и в пределах досягаемости человека. Хозяева заехали на дачу, когда птенцы уже вовсю скакали с ветки на ветку. Конечно, их не тронули, и вскоре эта веселая стайка покинула родовое гнездо. На следующий год они в старое и такое уязвимое гнездо уже не вернулись, зато по всей округе, и в нашем товариществе тоже, замелькали пестрые, длиннохвостые любознательные воришки. А одна сорока, казалось, так и не улетала с нашего двора. И недаром казалось – вскоре появилась она уже в окружении пятерых сорочат.
Оказалось, что свила она гнездо на соседнем участке. Хозяйка его, вдова Володи Знаменского, приезжала очень редко, и принадлежала ей теперь только половина участка, а вторая, перешедшая по наследству к дочери Володи, так и стояла запущенная, заросшая травой и крапивой, в которой прятались кусты смородины, и над которой возвышались бесхозные яблони и три прелестные сосны. Вот и воспользовалась одной из них наша старая знакомая, обитавшая в свое время у Мухиных, чтобы построить себе гнездо и вырастать пятерых горластых любознательных сорочат. Вскоре этот выводок стал на крыло, освоился и стал хозяйничать у нас на участке, как у себя дома.
Персиянка Ксюша, перезимовавшая в столице, на даче опять жила вольно – приходила и уходила, когда заблагорассудится, и дома категорически не жила. Спать она предпочитала на крылечке кухни, на выделенной ей подстилке, которой она очень гордилась и с недоумением оглядывалась, когда ее куда-нибудь убирали на время. Рядом с подстилкой у нее была и собственная столовая – мисочки с различным кормом, водой и молоком. Под вечер они всегда заполнялись, а утром, как правило, оказывались пустыми. Можно было бы порадоваться такому отменному аппетиту Ксюши, но каждое утро она толкалась у пустых мисок с голодным видом и еле слышным: «Мяу».
Надо сказать, что большая пушистая, и немного страшноватая на вид, Ксюша, была неговорлива. А, если и мяукала, то так тихо, что только по открытой пасточке можно было догадаться, что она что-то говорит. В этом отношении Тимоша мог дать ей сто очков вперед. Небольшой гладкошерстый сиамец обладал таким могучим скрипучим голосом, что поневоле, услышав его, можно было вздрогнуть. Так что, когда он требовал еду, это можно было услышать издалека. Был он в своих желаниях упорным, и даже настырным. Его можно было понять – столько раз этому небольшому любознательному коту приходилось сражаться за свою жизнь.
Ксюша же, вынужденная бомжевать в самых экстремальных природных и житейских условиях, была весьма пуглива и осторожна. Вот и пользовались этой ее особенностью все окружающие, включая Тимошу, всех кавалеров-котов, нашего почти домашнего (живет у нас под домом) ежа, и, самое главное, сорок Знаменского. Так что, оставленная на ночь для Ксюши, еда съедалась подчистую, пока Ксюша охотилась на мышей. И, если охота была неудачной, то, возвращаясь поутру к пустым мискам, оставалась наша Ксюша впроголодь до часа, когда соизволят проснуться хозяева.
Обнаружив это, мы стали оставлять миски на кухне, а Ксюше показали прорезанный в двери лаз. На какое-то время это спасало, но любознательные сороки по всей видимости выследили этот путь, стали по утрам пробираться на кухню и склевывать кошкину еду. И благо бы только кошкину – склевывали все, что плохо лежит, а, если не склевывали, то утаскивали. Пришлось нам срочно приучать вольную кошку к домашней жизни. Впрочем, внутренние двери для нее всегда были приоткрыты, и одно стекло в эркере было заменено на висячую заслонку – так что Ксюша, даже живя в доме, всегда имела возможность выходить во двор, чем она и пользовалась широко, приходя домой только поесть да еще отоспаться днем после ночной охоты. Что не говори, а кошка существо вольное, которое любезно соглашается почтить своим присутствием людское жилье и дать возможность этим наивным человекам приласкать ее и покормить.
Впрочем, мы отвлеклись на Ксюшу, в то время как соседские сороки, потеряв доступ к постоянному пункту питания, стали изыскивать другие возможности поживиться на дармовщинку, а таких возможностей при наличии у хозяев сада-огорода было предостаточно. И если раньше на сады-огороды налетали в основном дрозды-рябинники, то в этом году первенство крепко держали вороновые, и основными зачинщиками среди них стали наши соседи – сороки.
Собиралась эта компания (сороки, галки, вороны и вОроны, грачи) огромными стаями и мгновенно опустошала всякие ягодники по мере их созревания. Самой первой под гильотину вороновых попадала жимолость, потом вишня, слива (предпочтение отдавалось желтой, сахарной на вкус). Но особой популярностью пользовалась облепиха. Оно и понятно – ягода весьма полезна во всех отношениях. Мы обычно собираем ее, когда она становится мягкой, а потом перетираем с сахаром, и в таком первозданном виде она может храниться очень и очень долго, не теряя своих вкусовых и целебных свойств.
И здесь главное – не упустить момент. Пару лет мы не успевали, и дрозды оставляли нас без ягод. Но в этот раз мы уже собрали, сколько смогли, и оставили еще ягоды для пернатых, и они этим не преминули воспользоваться. Но сначала огромная стая вороновых наведалась к соседям напротив. Они приобрели дачу гораздо раньше нас, и облепиха у них успела вырасти в довольно большое дерево. Тем не менее, его не хватило на всю стаю. Основная масса пернатых облепила стоящую рядом высоченную березу, а с десяток птиц обрабатывало облепиху. Наклевавшись, они улетали на березу, а к трапезе приступала следующая десятка.
Все это делалось так организованно и быстро, что через час облепиха была уже без ягод. Соседи приезжали нечасто и облепихой не интересовались. Вот и в этот раз их не было, и пернатая компания чувствовала себя вольготно, не торопилась, и обобрала дерево по-хозяйски рачительно. Пора было подступиться к нашей облепихе, но вот незадача – росла она напротив окон жилого дома, и хозяин его, то и дело мелькал в открытом окне с каким-то неопределенным, может быть и опасным, предметом в руках. Вот почему стая отрядила толкового наблюдателя – одну из сорок, которая и уселась на верхушку столба линии электропередачи, вертя головой по сторонам и балансируя длиннющим хвостом. В случае опасности она начинала громко трещать, и сборщики урожая тут же снимались с места и присоединялись к стае, оккупирующей соседскую березу.
Поскольку мы свою долю облепихи уже собрали, то мне было совсем не жаль остатков ягод – пусть пернатые полакомятся, но мне очень хотелось сфотографировать их трапезу. Если галки, вороны и грачи просто клевали ягоду, то сороки привносили в этот процесс изрядную долю экстравагантности. Они срывали кончиком клюва ягоду и подбрасывали ее, а потом ловили открытым клювом. Это выглядело весьма занимательно, и фотогенично. Но как только я с фотокамерой в руках появлялся в открытом окне, сорока-наблюдатель сразу начинала верещать, и любители трапезы быстро перелетали на березу.
Это повторялось раз за разом, я даже не успевал навести на резкость, как все улетали. Отчаявшись, я закрыл окошко, и теперь, что бы я ни делал за закрытым окном, сороки меня уже не боялись. Так и пришлось фотографировать через стекло. Качество, к сожалению, получилось не очень четко, но из многих снимков удалось отобрать именно тот, на котором так забавно сорока лакомилась облепихой. На наши небольшие кусты облепихи у стаи ушло минут десять, а потом она снялась с соседской березы и полетела искать другие лакомые места. Улетели и наши знакомые сороки, но поскольку участок Знаменских так и остается бесхозным, то велика вероятность, что и на следующий год сороки выберут его для гнездования, и мы еще вернемся к этим любознательным созданиям.
Соловей
Вот ведь – серенькая птица,
А, поди ж ты, мастерица –
Средь деревьев сыплет трели из восторженной души.
Достает такие звуки,
Ясно дело – не от скуки
Будоражит населенье этой призрачной глуши.
Заковыристые стансы,
То любовные романсы –
Своей даме невеликой дарит сердце соловей.
Дарит щедро, дарит жарко,
Ничего ему не жалко –
Ведь с подругой жить на свете, знамо дело, веселей.
Вот настанут птичьи будни,
Он про песнь свою забудет –
Каждодневные заботы не потеха для души.
Не взирая на уменье,
До весны отложит пенье –
Воспитает новых певчих – будут дивно хороши.
Не болит голова у дятла
Как все-таки, живя на природе и общаясь с ней, размягчаешь свое сердце, становишься добрее и чувствительнее, порой сверх меры. В городе, с его жесткими правилами и распущенными нравами, с черствостью житейских отношений сам невольно черствеешь сердцем, приспосабливаясь к действительности. Город жесток и безжалостен, лишен сострадания к человеку и уж тем более к братьям нашим меньшим. Впрочем, все это лирика, невольно пришедшая на ум в связи с недавними дачными событиями.
Как-то, ближе к полудню, на нашем дачном участке появился дятел. Небольшая красивая птица в красном беретике и красных штанишках сидела на вертикальном шесте, на котором был водружен скворечник, и увлеченно что-то выклевывала в нем. Я поначалу удивился такому гостю, которого даже в лесу редко можно увидеть воочию. И чего бы ему у нас делать?
Правда, накануне я заготавливал в лесу дрова, пилил сушняк, в том числе спилил одну высокую сухую осину, стоящую уже без коры, и от комля до вершины покрытую выклеванными лунками. Была это, по всей видимости, столовая дятла, но я сообразил это позже, раскалывая чурбаки на дрова – чурбаки были буквально напичканы личинками. Так и сложил дрова с личинками в поленницу возле шеста скворечника и позабыл об этом, а вот дятел, по всей видимости, не забыл про свою трапезную и прилетел на участок полакомиться.
А на следующий день после этого события прибежала со двора возбужденная супруга – скорей говорит, спаси! Во дворе Крош трепал вовсю красавца дятла. Как рассказывала потом Лариса, она услышала страшный крик и увидела, что Данька поймал дятла. Тот, правда, вырвался и забрался под лежащие во дворе доски, и, пока Лариса бегала за мной, его вытащил Крош и начал трепать.
Дятел уже не кричал и не сопротивлялся. Увидев меня, Крош попытался затащить птицу под доски, но я успел ухватиться за кончик его роскошного хвоста, и отбил дятла. Птица была изрядно потрепана, но дышала, и гулко колотилось ее бедное сердечко. На Ларису жалко было смотреть – слезы стояли в ее глазах.
– Не жилец, бедняжка, даже глаза не открывает, – горестно заключила она.
– Это еще не факт, ведь дышит, сердечко бьется, да и крови нет. Может еще оклемается. Вот вылечим, и будет у нас ручной дятел, – утешал я ее, как мог.
Бедняжку отнесли в предбанник, где и устроили ему из чистого белья уютное гнездышко. Он уже открывал и закрывал замутненные глаза, но даже не пытался двигаться.
Лариса уже откровенно хлюпала носом, да и у меня на душе было горько – не уследили за своими пушистиками и погубили они такую чудесную птицу. День был безнадежно испорчен. Я понимал, что надежды мало, но успокаивал Ларису, а она, совсем уж в горе, решила дать дрозду сеанс Рэйки на исцеление. Я же пошел колоть осиновые чурбачки в надежде отыскать дятлу для первого прокорма несколько личинок.
И часа не прошло, как Лариса прибежала ко мне уже не убитая горем, а веселая.
– Пойдем, что покажу, – и повела меня в предбанник.
В предбаннике на стене сидел во всей красе дятел и пытался стучать в нее. Как он держался на вертикальной стенке из лакированной вагонки – ума не приложу. Я попытался взять его в руки, но он быстро перелетел на другую стенку. Держать такую шуструю птицу в доме не представлялось никакой возможности, надо было как можно быстрее отнести дятла в родную стихию, благо лес начинался почти за забором.
Не с первой попытки, но дятла я поймал, при этом он сердито и громко закричал на меня и попытался вырваться, клюя раз за разом мои сжатые пальцы. Должен вам сказать, что удар клювиком у него довольно увесистый и весьма болезненный. Долго я его держать не мог, и потому, после короткой фото-сессии, понес его сразу в лес. Понес в чем был – в тапочках на босу ногу, трусах и майке. Накрапывал дождь, мокрая высокая трава за забором сразу же намочила меня до пояса, а сверху, уже в лесу, меня намочила вода с веток. А еще крапива в рост дала мне понять, что в таком ненадлежавшем виде в лесу лучше не появляться. Но я шел и шел, не обращая внимания на все эти мелкие трудности, гордый, что возвращаю лесу его утраченное чудо.
Посадил я дятла на толстую сухую, с еще не опавшей корой, осину, и он быстро-быстро полез вверх, опираясь на хвост и помогая себе крыльями. Эту живописную картину стоило бы заснять, но у меня под рукой не оказалось мобильника.
Возвращался домой я мокрый с ног до головы и покусанный крапивой, но довольный счастливым исходом так грустно начавшейся истории. Дома Лариса буквально светилась от радости – спасли, стало быть, живое существо, не взяли грех на душу. Я переоделся, обул сапоги, захватил мобильник с камерой и еще раз сходил в лес проведать и заснять нашего нового знакомого, однако дятла уже не нашел – улетела птица, наверное, от греха и людей подальше.
Вот так, в течение часа природа подарила нам и горе и радость, и показала еще раз, что за радость надо бороться, а перед горем не опускать руки.
Те же и не те …
Что ни говори, но в этом году спасение различного рода пичужек стало входить у нас в привычку. При этом и место действия, и обстоятельства, и действующие лица остаются практически теми же, за исключением главной жертвы.
В качестве охотника-добытчика опять выступает Крош. При всей своей доброте, мягкости и диванности он оказался еще и весьма удачливым в охоте. Охота для него не форма добычи пропитания, а лишь увлекательная игра.
В отличие от матушки своей, Ксюши, наигравшейся, по всей видимости, в детстве, а потом, во время жизни бездомной, в силу борьбы за существование порядком отвыкшей от игр, и душившей сразу пойманную добычу, и приносившей ее к крыльцу уже бездыханной, Крош с пойманной добычей обращался очень бережно, зная, что чем нежнее он будет с ней играть, тем дольше продлится это удовольствие. Каждую пойманную мышь он также, как и Ксюша, тащил к дому, и на газоне перед ним начинал ее гонять. Как правило, все эти веселые догонялки заканчивались огорчительно.
Здесь стоит немного углубиться в историю, отмотав назад месяца четыре. Это будет как раз то время, когда мы со всей нашей живностью по весне перебрались из столицы на дачу. Когда улеглись первые пасторальные восторги, мы буквально ахнули – вместо нашего бережно оберегаемого роскошного газона перед глазами предстала сплошь холмистая местность – продукт усиленной жизнедеятельности подслеповатых подземных обитателей – кротов.
Ксюша с нами в прошлом году практически не жила (впрочем, как и сейчас). Тимоша после потери последнего клыка потерял и интерес к охоте, и кроты, почувствовав безнаказанность, расплодились и уже по осени стали воздвигать свои мини-терриконы. Я, как мог, боролся с ними, но потом похолодало, и мы перебрались в столицу. За время нашей зимовки в городе кроты отвели душу, превратив когда-то ровный ухоженный газон в нечто холмистое и весьма неприглядное. Я по весне попытался убрать земляные холмики, и сделал это, но засыпать сотни мышиных и кротовьих дыр оказался не в состоянии – они так и остались под травой газона. Так что Крош, гоняя по газону свою добычу, практически всегда ее упускал – рано, или поздно, но мышь находила дырочку в земле и ускользала от зубастого и когтистого игрока, к величайшему его огорчению.
Такое случалось с мышами, а вот птицам прятаться было некуда и надеяться не на что – разве что на чудо в лице сострадающих двуногих. Вот и на этот раз я, услышав крик Ларисы, выбежал из дома – Крош уже вовсю забавлялся с кем-то маленьким и пернатым. Вокруг были разбросаны перышки, и, когда я отобрал у Кроша его забаву, то подумал, что надежды на счастливое спасение птенца совсем мало.
Однако, птенец в ладонях шевелился, и крови не было видно – надо было дать ему возможность прийти в себя. Мы с Ларисой, как и ранее дятла (1), отнесли птенца мухоловки в предбанник и поместили на мягкую подстилку, а сами стали думать – чем же беднягу кормить, если он живой останется. Мы, ярые мухо-ненавистники, впервые, наверное, порадовались, что на участке полно мух. Все дело в том, что до недавнего времени в нашем ветеране-скворечнике проживала семейка стрижей, и не просто проживала, но и активно охраняла участок от всякой мушиной нечисти. Но неделю как они снялись с родового гнезда и улетели куда-то, и мухи не замедлили восстановить свою популяцию. Из их истребителей остались одни мухоловки – вот почему мы так огорчились проделкой Кроша.
Направляясь к дому, чтобы хоть что-то поймать для птенца, я с удивлением обнаружил, что на второй ступеньке лестницы, прислоненной к эркеру, сидит еще один птенец мухоловки. При моем приближении он вспорхнул со ступеньки и спикировал в траву – видно еще не научился летать. И как его Крош не заметил – ума не приложу. Я попробовал его поймать, но птенец шустро перебежками и подлетами добрался до забора, потом пересек улицу и спрятался где-то в кустах шиповника на участке соседей. По всей видимости, у мухоловки было там гнездо, ведь недаром во все время переполоха и с первым и со вторым птенцом она встревожено кричала, перепрыгивая на кустах с ветки на ветку.
Поймав несколько мух, мы вернулись в предбанник, но не нашли птенца в положенном месте. После долгих и упорных поисков он обнаружился у топки под поленницей, выложенной от пола до потолка. Достать его не было никакой возможности, не разобрав полностью поленницу, а потому мы оставили птенца в покое еще на время, обеспечив его питьем и едой.
Наведавшись еще через часок, мы не нашли птенца под поленницей. Оказалось, что сидел он уже в уголке перед выходом, и за спиной у нас попытался перескочить через высокий порожек на волю. Допустить этого нельзя было ни в коем случае, потому что за порогом сидел Крош, и уж во второй раз он бы добычу просто так не отдал. Птенца я отловил уже на пороге, и справедливо решил, что при такой воле к жизни он имеет свой шанс на выживание. И хотя у него практически не было хвоста и ряда перьев на правом крыле, но бегал он вполне прилично, а потому было решено не держать его у себя, а отпустить к маме. Я зажал его бережно в ладонях, отнес к соседскому забору, и выпустил напротив куста, к которому удрал второй птенец, и на котором сидела беспокойная мама-мухоловка. Наш бедолага быстренько запрыгал к кусту и забрался под него. Мухоловка перестала кричать, из чего мы заключили, что эта история все же благополучно закончилась.
Что принесут нам дальнейшие дни проживания на природе – не ведомо. Тем они и хороши, что живы и непредсказуемы. Включаясь в природный круговорот, мы становимся ближе к жизненным истокам, и можем черпать из них доброту и силу.
Песенка про ёжку
По травке, по травке,
по мягкой дорожке
Шагал, поспешая колючий зверек.
Ему уступали
мохнатые кошки,
Его уважали лиса и хорек.
Он добрый, он милый,
но очень колючий.
Захочешь потрогать – подумай сперва.
Себя он считает
конечно же, лучшим,
Но, все же, для ёжки важнее семья.
Спешит он добычей
своей поделиться,
Несет на иголки наколотый гриб.
Под домиком нашим
у ёжки «столица» -
Милее и краше далеких Кариб.
По травке, по травке,
по мягкой дорожке
Домой возвращался колючий зверек.
Собой довольный,
уставший немножко,
С удачной добычей, в положенный срок.
Здравствуй, Жорик!
Раз от раза убеждаюсь, что природа отнюдь не агрессивна – просто все в ней стремится к жизни и дорожит ею в силу своих возможностей и способностей. Кто родился в тепле и комфорте городской квартиры, тот вживается в природу с трудом, набивая себе шишки и зарабатывая шрамы.
Вот и Даньке с Крошем привычка к вольной жизни доставалась нелегко, но смолоду опыт приходит быстро и запоминается легко, а ссадины и царапины заживают шутя.
Мышей и кротов ловить они все же научились, но дальше игры с ними дело поначалу не шло. В ловле очень преуспел Крош. Он, как и мама Ксюша, ловил их быстро и сноровисто, а потом, наигравшись вволю, оставлял их на газоне. Данька ловил реже, и тоже, наигравшись, терял интерес к добыче. Время от времени мышей приносила Ксюша. Она как бы приходила трапезничать (часто после очень долгого отсутствия), и, как плату за обед, приносила мышь. Часто получалось так, что к вечеру до полдюжины мышей было разбросано по участку, но поутру все они исчезали бесследно.
Поначалу мы думали, что это приходящие коты их подъедали, но потом заметили, что это делает еж. Он появлялся, как правило, в сумерках и ночью бродил по участку, фыркая время от времени. И до того ему приглянулось это бесплатное лакомство, что он стал вылезать на свет уже в ранних сумерках. А когда мы по обеим сторонам крыльца поставили ему по мисочке - одну для корма, а другую для питья, то он стал бродить по участку и днем, инспектируя мисочки и проверяя территорию на предмет бесхозных мышей.
Котов он совсем не боялся, а только огрызался, если они слишком настойчиво ему докучали. Коты же его явно опасались, даже играя с ним, держались на безопасном расстоянии. По всему было видно, что с ежом у них были уже столкновения, закончившиеся явно не в их пользу. Стало теперь понятным откуда у Кроша долгое время была распухшая нижняя губа – видимо захотелось ему обнюхать нового колючего незнакомца – вот и уколол его еж основательно.
На первых порах ежик опасался любого присутствия человека, но потом, видя, что никакой опасности от двуногих не грозит, перестал убегать всякий раз, потом перестал сворачиваться в клубок, а потом перестал и реагировал на нас, особенно в тех случаях, когда ему подкладывали в мисочку еду.
А ел он много, разнообразно и с большим аппетитом. Оказалось, что еж обладает отменным обонянием, и ходит по участку не ради праздного любопытства, а от одной добычи к другой. Вот поднимет он голову, упрет нос в зенит, повертит головой, принюхиваясь, и уже безошибочно идет к источнику запаха. Со временем он окончательно осмелел, и уже начал бродить по участку открыто, предпочитая, правда, ходить по бетонным дорожкам. Время от времени он по дорожке доходил до калитки и на время куда-то пропадал, но неизменно возвращался. Рацион его питания стал весьма широк, он ничем не брезговал и доедал все до крошечки. Видя, что еж стал по сути как бы членом семьи, мы решили дать ему имя. Тут и вспомнился сразу его отменный аппетит, и еж получил имя Жорик.
Он так много порой съедал за день, что у нас резонно закралось подозрение – а не посещает ли нас под видом Жорика целая семейка иглокожих? Кстати, вспомнилась прошлогодняя осень, когда к нам, уже в темноте, пожаловал выводок ежат. Маленькие, не больше спичечного коробка, три карапузика отужинали поднесенным угощением, сфотографировались и ушли. Больше мы их не видели, но ведь прошел почти год, ежата подросли, и, может быть, эта семейка и посещает нас по очереди – попробуй, отличи друг от друга трех ежей близнецов. Возникла даже идея как-то пометить Жорика, но решили подождать и проследить, не появятся ли одновременно на участке два, или даже три, одинаковых ежа.
Вот так, живя на даче, обрастаем мы новыми членами семьи: Ксюша, Крош и Данька, а теперь еще и Жорик. Скворцов и стрижей в счет не берем – они хоть и появляются и растут в нашем скворечнике, но потом покидают родной дом до очередной весны. Правда, стоит отметить, что и тех и других стало на участке больше, а мух и слепней гораздо меньше. Так что в какой-то степени и скворцы, и стрижи тоже причастны к нашему семейству. А недавно мы подружились с дятлом, но это уже совсем другая история.