– Ну не знаю. Просто зашли узнать, как ты.
– Ну с лицом у меня все еще полная жопа. Я думаю, ты меня чем‑то заразила.
– Да, ну прости, – прошептала Гретхен. – Ну? Ты и в самом деле залетела?
Стейси посмотрела на Гретхен, затем на меня и выдохнула целое облако дыма.
– Тебе‑то что?
– Не знаю, – сказала Гретхен, пожимая плечами. – Я думала блин, может, мы можем тебе чем‑нибудь помочь.
– Я не беременна. У меня вчера начались месячные, – сказала Стейси, выдыхая. Она снова затянулась и кивнула сама себе.
– Ну, – сказала Гретхен, кивая в ответ. – Это же хорошо, да?
– Да. Теперь Марк Дейтон может идти и трахать, кого ему блядь угодно.
– Марк Дейтон? Парень из «Мариста»? Это он? – спросила Гретхен.
– Да. Ты его знаешь?
– Думаю, да, – сказала Гретхен. – Тот еще блядун.
– Да уж, – сказала Стейси.
Девчонки посмотрели друг на друга – Стейси со скрещенными руками, Гретхен кивая, вроде как говоря: Может быть, ты и в порядке, может быть.
– Ну, так это вы со зверями устроили? – спросила Стейси.
– Со зверями? – спросила Гретхен.
– С садовыми зверями, как будто они трахаются.
– А это. Да, это мы, – сказала Гретхен.
– Нафига?
– Ну не знаю, – прошептала она. – Подбодрить тебя, что ли.
– Меня это не подбодрило. Меня это вывело из себя.
– Прости, – сказала Гретхен.
– Да ладно. Это было довольно забавно.
– Да уж.
– Ну, ладно, спасибо, что зашли, что ли.
– Ага.
На секунду мы замерли на крыльце, под нарастающий хохот какой‑то комедии. «Чарльз в ответе»? Она что, смотрела телевизор? Она так же одинока, как и мы, внезапно подумал я.
– Хотите зайти или что? – спросила Стейси, поддерживая повязку на носу. С краю на ней были видны крошечные пятнышки крови.
– Не знаю. Можно сигаретку стрельнуть? – спросила Гретхен.
Стейси кивнула, вытащила из кармана розового свитера пачку и протянула Гретхен. Гретхен нервно нащупала сигарету, засунула ее в рот, заметила, что она ментоловая, спросила: «С ментолом?», на что Стейси кивнула, но Гретхен все равно прикурила.
– Брайан хочет? – спросила Стейси.
– Нет, он не курит, – сказала Гретхен.
– Нет, – сказал я. – Берегу здоровье, – сказал я и решил окончательно, что больше не произнесу ни слова.
– Ну, – прошептала Гретхен, снова кивая.
– Ну, – прошептала Стейси в ответ. – Ну. Ты когда‑нибудь была в солярии?
– Кто, я? – спросила Гретхен. – Не‑а.
– У меня внизу солярий. Хотите посмотреть?
– Ну не знаю. Не то что бы, – сказала Гретхен, пожимая плечами.
– Ну, может, хотите помочь мне печь печенье? Я обещала братишке, что испеку немного.
– Не, не знаю. Но спасибо, что спросила. Пойдем мы, наверное, Брайану домой надо.
– Ладно, – сказала она.
– Ладно.
– Увидимся, да?
– Да, увидимся, – сказала Гретхен, спускаясь по ступеням. Как только дверь закрылась, Гретхен схватила первого синего кролика, приставила его сзади вплотную к гному, как будто он его пялит, побежала к машине, завела ее и стала дудеть. Стейси Бенсен подошла к двери, держась за нос, и кивнула, глядя на бедных кролика и гнома, но в сад не вышла. Невозможно было сказать, смеется она или плачет.
После этого мы поехали к футбольному полю школы «Мариста», где, как сказала Гретхен, по всей вероятности, тренировался приятель Стейси Бенсен. На всех качках была красная футбольная форма, и все они делали упражнения и тренировали передачи, и после каждого движения шлепали друг друга по заднице. Мы с Гретхен сидели в «эскорте» и слушали треск холостых оборотов и шипение песни Wasted, Black Flag по радио.
– Ну и что мы здесь делаем? – наконец спросил я.
– Мы собираемся надрать этому парню задницу.
– Собираешься переехать его или что?
– Нет. Не знаю. Идеи есть?
– Нет.
– Можем чем‑нибудь бросить в него и уехать.
– Типа чего?
– Как насчет кирпича?
– Ну не знаю. Может, объедки какие‑нибудь, типа чили?
– Нет, нет, я придумала, – сказала она. – Как тебе мешок с дерьмом?
– И где ты собираешься достать мешок с дерьмом?
– Ну не знаю, – сказала она. – Ты срать не хочешь?
– Не‑а, – покачал я головой.
– Ну ладно, а как насчет мешка с мочой? Ты вообще писаешь?
– Могу пописать, – сказал я. – Да, точно могу пописать. Где возьмем мешок?
Мы подъехали к магазину на 103‑й, купили самый большой пакет на молнии и вернулись обратно, припарковавшись у футбольного поля ровно на том же месте. Я подумал, что если сделаю это, Гретхен решит, что я типа крутой – знаете, что мне наплевать на то, что меня разукрасят и все такое, – и меня это устраивало, пока мы сидели на стоянке в школе «Мариста», и она сказала:
– Хорошо, давай писай.
– Прямо здесь?
– Да мне все равно.
– Я не стану ссать у тебя на глазах.
– Почему нет? – спросила она.
– Да пошла ты, – сказал я.
– Тогда давай там, за машинами.
– Ладно.
Я выпрыгнул из машины, взяв с собой большой пластиковый пакет. Пригнулся за чьим‑то красным кабриолетом, расстегнул штаны, вытащил член и стал писать в пакет. Моча была горячая и воняла, и я, поморщившись, усмехнулся. Гретхен сидела в машине, наблюдая за всем в зеркало заднего вида. Я пописал, наполнив пакет наполовину, и быстро его застегнул. Пакет с мочой, горячий и запотевший изнутри, я понес обратно в машину и собрался уже сесть, как Гретхен сказала:
– Чувак, в машину ты с этим не сядешь, – и заперла дверь изнутри. Я остался стоять, держа в руках пакет и в недоумении тряся головой.
– Чувиха, – сказал я. – Я ведь этого не собирался делать. Ты меня заставила, так что открывай дверь.
– Смотри, смотри, тренировка заканчивается, – сказала она, указывая на поле. Вся футбольная команда собралась вместе, все уже сняли шлемы, волосы их были растрепаны, а красивые лица блестели от пота.
– Ты знаешь этого парня? – спросил я.
– Знаю, – сказала она.
– И как мы это сделаем?
– Мы подъедем, ты откроешь пакет и все на него выльешь.
– Я? – спросил я.
– Я же за рулем, – сказала она.
– Ладно, хрен с тобой, как хочешь, открывай дверь, – сказал я.
Гретхен отперла замок, и я уселся, держа пакет в вытянутой руке.
– Воняет, – сказала Гретхен.
– Да уж.
– Она ярко‑желтая! – закричала она, зажимая нос и смеясь. – Почему она такая желтая?
– Ну не знаю. Я принимаю по утрам витамины, может, из‑за этого.
– Господи, да положи ты это назад или куда‑нибудь.
Я кивнул и пристроил пакет вниз, к ногам.
– Теперь что? – спросил я.
– Теперь ждем, – сказала она и сдала назад, к краю стоянки, где шла длинная цементная дорожка от раздевалки к машинам. Мы подождали, слушая одни и те же песни снова и снова, потому что кассета застряла в магнитоле, и их монотонность, на которую всегда можно было рассчитывать, была знакомой и успокаивающей. Минут через двадцать коричневая металлическая дверь раздевалки распахнулась, и из нее вывалилось пять или шесть футболистов, смеясь, фыркая, хлопая друг друга по рукам.
– Ладно, говори кто, – сказал я.
– Блондин, – сказала она. – С такой ухмылкой, как будто дерьма наелся.
– Откуда ты его знаешь?
– Он трахнул Ким, когда она была еще в команде поддержки, – прошептала Гретхен, и я сразу понял, что все это в большей степени было из‑за Ким, чем из‑за старушки Стейси Бенсен. Я посмотрел туда, где шагали футболисты – посвистывая и покрикивая, – и Гретхен наклонилась и указала, больно ухватив меня за плечо: «Вот он. Вот он, блядь».
Я тяжело сглотнул и схватил пакет с мочой.
Этот парень, Марк Дейтон, выглядел не таким уж говном, если не считать того, что он был высокий, светлый и красивый – девчонки от таких писают кипятком. Его мокрое лицо сияло, а на плечи было наброшено белое мягкое полотенце, которым он все еще вытирал волосы, обговаривая какую‑то важную футбольную дребедень с другим качком, и оба они серьезно кивали, бормоча что‑то вроде «32‑29‑26, марш?» и «повертеть, передать, первый вниз?».
Я открыл дверь, ухватился за ручку левой рукой, держа пакет с мочой правой, и ждал, ждал, ждал, пока Марк Дейтон не оказался в метре от «эскорта». Тогда я распахнул дверь, прокричал «Эй, блядун» – и швырнул пакет в грудь Марку Дейтону. Пакет подлетел прямо к нему, ударив его точно в шею, затем упал к его ногам, закрытый, даже не разорвавшись – просто горячий, чистый пакет с мочой. Я остро почувствовал весь идиотизм ситуации, внезапно осознав: Я забыл открыть его. Я забыл открыть этот хренов пакет.
– Что за черт? – спросил толстошеий чувак, стоявший рядом с Марком Дейтоном, сбрасывая с плеча спортивную сумку и устремляясь к машине, но Гретхен уже нажала на газ. Я не успел закрыть дверь и чуть не словил край чьей‑то куртки, прежде чем мы умчались прочь со стоянки, как в каком‑нибудь фильме с погонями.
– Прости, – сказал я некоторое время спустя. – Похоже, я забыл открыть пакет.
– Да ты просто идиот, – только и сказала Гретхен.
ТРИДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ
Ну, я выпил по паре пива с мистером Д. Как я уже говорил, я зашел, чтобы увидеться с Гретхен, до выпускного вечера оставалось всего дней пять, и я решил, что наконец, наконец, наконец приглашу ее. Мистер Д. открыл дверь и сказал: «Эй, Брайан, как поживаешь, приятель?», и в руке он держал банку пива «Бист» – лучшее в Милуоки, папа тоже любил его, – и я подумал, что он пьет уже какое‑то время, потому что он забыл снять фартук типа «поцелуй повара» и улыбался немного слишком, и подмигивал мне, что ли. Втянув голову в плечи и уставившись на ботинки, я спросил:
– А, ммм, Гретхен дома?
– Брайан, девочек сегодня вечером не будет. Джесс на работе, а Гретхен где‑то с Ким, – что, насколько я знал, было полной чушью, потому что Ким была на работе в «Орандж Джулиус», и что очевидно означало, что Гретхен либо тусуется в «Хонтед Трейлз» одна‑одинешенька в надежде отсосать у Тони Дегана, либо занимается с ним, чем там она решила заняться, прижатая сверху его ручищами неандертальской гориллы.
– А, ну ладно, – сказал я. – Я позвоню ей попозже.
– Можешь подождать ее здесь.
– Да нет, не знаю, я могу домой пойти.
– Да ладно, приятель, почему бы тебе не зайти и не выпить со мной. Как тебе эта идея?
Ну что ж, нигде, ни разу за всю мою недолгую жизнь ни один взрослый не предложил мне с ним выпить гребаного пива. Это было так странно и так нелепо, что я не нашелся, что ответить, кроме как ну, ммм, да, пожалуй.
Кивнув, я вошел в дом за ним следом, и мы направились в кухню. Он выудил еще одну банку «Биста» из холодильника и вручил ее мне, вот так просто, как будто мы, я и он, регулярно выпивали вместе.
– Постой минутку – тебе нужен бокал? – спросил он.
– Нет, из банки нормально, – сказал я, чувствуя себя страннее и неудобнее, чем когдалибо. Я последовал за ним к кухонному столу, и мы уселись друг напротив друга. Он стал приглаживать редеющие волосы и странно мне улыбаться.
– Значит, только мы вдвоем. Только мужики, – вздохнул он. – Только мужики. Холостяки, – сказал он.
– Точно, – сказал я.
– Слушай, сколько вы с Гретхен уже знакомы? – спросил он, вроде как удивляясь собственному вопросу.
– С седьмого класса, – ответил я.
– Точно‑точно, вы же были вместе в команде по математике, да?
– Да.
– Вперед, команда по математике! – проскандировал он. – Хорошее было время, а?
– Наверное.
– Вас, ребята, было не остановить, а? Вперед к победе!
– Точно, – сказал я.
– А что случилось с тем китайским мальчиком из вашей команды?
– Грегом? Он был филиппинец, – сказал я.
– Да, с тем мальчиком. Великолепный был мальчик. Так что с ним случилось?
– А, знаете, в старшей школе учится, – сказал я, делая большой глоток из банки.
– Да, в старшей школе, – сказал мистер Д. – Слушай, помнишь, вы вышли в полуфинал и мы все поехали в Спрингфилд?
– Ага.
– И миссис Д. всем вам сделала футболки с надписью «Победители полуфинала математической олимпиады», а вы не выиграли, но все равно все носили эти футболки?
– Да, забавно было.
– Да, – сказал мистер Д. – Забавно было. Помнишь, мы остановились на стоянке для грузовиков, и та маленькая девочка – как ее?
– Андреа?
– Андреа не хотела возвращаться в машину, потому что очень расстроилась из‑за того, что вы проиграли.
– Да, – сказал я, – странная была девочка.
– Ну, это все ее родители, – сказал мистер Д. – Они от нее слишком многого требовали, понимаешь? А мы всегда хотели только, чтобы вы старались, верно?
– Верно.
– Эта бедная девочка, ну, она была, что, в седьмом классе? – спросил мистер Д.
– В седьмом, точно, – сказал я.
– И ее родители, наверное, очень сильно давили на нее, раз она так расстроилась.
– Точно, – сказал я.
– Ну и, – улыбнулся он, кивая, – миссис Д. успокоила ее и, хотя Андреа и была в седьмом классе, усадила ее к себе на колени, и мы поехали домой, и вы все с таким пониманием к этому отнеслись. Ты никому не рассказывал об этом, да ведь, Брайан?
Я никому никогда не рассказывал об этом дне. Не знаю почему, но только никогда и никому.
– Нет, – сказал я. – Никогда не рассказывал.
– Я не знал, что этот день станет одним из лучших моих воспоминаний, – продолжил он, по‑прежнему улыбаясь и кивая. – Никогда не знаешь. В этом вся штука. Ты никогда не знаешь, какое время будет для тебя важным потом, когда пройдет.
– Да уж, – сказал я, чувствуя себя все более идиотски с каждой гребаной минутой. – Наверное.
– Поэтому не надо беспокоиться. Надо просто быть счастливым, когда можешь.
– Неплохо звучит, мистер Д., – сказал я. – Слушайте, я, наверное, домой пойду. Я позвоню Гретхен попозже.
– Брайан? – прошептал мистер Д., поднимая голову.
– Да?
– Ты хороший мальчик. На случай, если тебе никто никогда не говорил этого, – сказал он, и я чуть было прямо там блин не расплакался.
ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ
Правда заключалась в том, что я был по уши влюблен в Гретхен и хотел пригласить ее на выпускной вечер, но я был слабак, и меня сильно смущало то, что я влюблен в нее, потому что она была толстой, и еще потому, что, ну, я знал, что даже не нравлюсь ей. И не только это, еще она была крупнее меня, физически, и еще потому что в глубине самой честной части своей души я знал две вещи: первое, она все еще влюблена в Тони Дегана, и второе, она может безо всякого труда надрать мне как следует задницу ровно за пять секунд.
Так что правда заключалась вот в чем: до выпускного вечера оставалось два дня, и я думал, что, возможно, пожалею, если пойду с Гретхен. С меня было достаточно того, что я уже пережил в старшей школе, и, ну, вы знаете, все никак не мог приспособиться и все такое, и я боялся, что Гретхен может что‑нибудь устроить во время танцев, знаете, например, сломать руку Эми Шефнер. Я не шучу – в смысле, она уже такие вещи делала.
В общем, когда мы с Гретхен катались в «эскорте», я сказал ей, что никого еще не пригласил на выпускной вечер. «Я скорее всего вообще не пойду», – сказал я, надеясь, что она что‑нибудь ответит, типа нет‑нет, пригласи меня, но вместо этого она сказала:
– Выпускной вечер – это самое шовинистическое мероприятие в мире. Это типа как «слушай, я купил тебе букетик на корсаж, а ты теперь мне минет сделай».
Я кивнул, хотя это было не совсем то, что я думал по этому поводу. Пару минут мы сидели в тишине, затем Гретхен вздохнула и посмотрела на меня.
– Я должна тебе что‑то сказать, – сказала она.
– Что? – спросил я.
Она выключила Клэш, или что там играло, и мгновенно я заметил, что она собирается заплакать, и она попыталась улыбнуться и сказала:
– Я почти позволила Тони Дегану трахнуть себя.
– Что?
– Я почти позволила Тони Дегану трахнуть себя. Два дня назад. На заднем сиденье, – сказала она, оглядываясь через плечо. – Прямо перед его домом.
– Господи, Гретхен, ему же лет тридцать, – сказал я.
– Двадцать шесть, – сказала она, и я бы сказал, что она была не столько расстроена, сколько зла. – Дело в том, что это мне даже понравилось, – прошептала она. – Не то чтобы я знаю, конечно, он ведь у меня самый первый.
Я кивнул, потому что а что я мог сказать? Я ужасно переживал за нее и чертовски злился, потому что, ну, я ведь ходил тут с эрекцией каждые десять минут, и ей надо было только попросить.
– Поехали съедим что‑нибудь, – сказала она. – Я плачу́.
Так что мы направились к «Хонтед Трейлз». Когда мы припарковались на стоянке, я увидел, как панки и наркоши тусуются у своих тачек, неплохих, дерьмовых, фордов эскортов, эль камино, и абсолютно одинаковых фургонов, отличающихся разве что панковскими наклейками типа Operation Ivy или The Specials.
Я вышел из машины, чтобы купить в закусочной три хот‑дога, и когда шел с едой обратно, услышал, как Гретхен заорала: «Говнюк!», и увидел, как она бежит – для своего веса поразительно быстро, – и там, там был Тони Деган, с растрепанными светлыми волосами и в футболке без рукавов с надписью «Мы тупые», и вместе с этой проблядью, Эрикой Лейн, они вылезали с заднего сиденья фургона Бобби Б., смеясь, целуясь и радостно друг друга пощипывая, а Гретхен появилась перед ними из ниоткуда, и прежде чем кто‑либо смог остановить ее, она уже молотила Эрику Лейн головой о капот фургона, а Тони оттаскивал ее, в то же время смеясь во все горло, и я подумал, а не подойти ли к Тони и не вмазать ли ему хорошенько, но знал, что никогда не осмелюсь, так что я помог оттащить Гретхен, и она толкнула меня, и я вывалил хот‑доги себе на рубашку.
Гретхен пошла обратно к «эскорту» и завела его, а я сказал: «Почему тебе все время нужно вести себя по‑идиотски?», и она посмотрела на меня и сказала: «Иди на хуй», и заплакала, и мне тоже захотелось плакать, но она нажала на газ и резко рванула с места.
До дома в тот день я добирался на трех автобусах, и вся рубашка у меня была измазана горчицей.
Я БЫЛ ПОДРОСТКОВЫМ ПОДРОСТКОМ МАРТ 1991
С этой женщиной покончено, потому что она не может любить мою душу
Paranoid, Оззи Осборн, BLACK SABBATH
По ком звонит колокол,
Время идет вперед
For Whom the Bell Tolls, Джеймс Хетфилд, может, из Джона Донна? METALLICA
ОДИН
На уроке по истории мы должны были сделать двадцатиминутный устный доклад на тему «Событие, изменившее Америку», так что мы выбрали бостонского душителя – это была идея Майка, с которым мы сидели за одной партой. Майк был обкурыш или наркот или «торчок» – как называла его моя худющая сестра – и, подобно мне, увлекался металлом и ужастиками. А также курил траву. У Майка были реально длинные рыжие волосы, которые он прятал под воротник форменной рубашки и завязывал резинкой на концах. Была еще пара чуваков типа него, которые пытались отрастить волосы подлиннее, но рано или поздно они капитулировали и оказывались вынуждены все под корень отрезать. Так с этим обстояли дела в католической школе. Можно было бы взъерепениться, ведь если посмотреть на изображения Иисуса – у него же длинные волосы, но никто бы этого не услышал. Только форменная рубашка, форменные туфли, галстуки, надлежащий вид. Под надлежащим видом имелось в виду, что ты должен быть гладко выбрит – никаких усов или бороды – и коротко стрижен. Но каким‑то гребаным чудом Майку удавалось избегать брата Карди, солдафона, отвечающего за дисциплину, так долго, что будь он пойман сейчас, все бы пропало. Брат Карди либо добил бы его бесконечными отстранениями от уроков, либо обрезал бы его волосы прямо у себя в кабинете, не отходя от кассы.
Итак, когда Мисс Эйкен, наша новая – и отменная – учительница истории, заменившая брата Флэнегана в связи с его операцией на горле, написала на доске задание: Заключительная работа: Событие, изменившее Америку, мы с Майком взглянули друг на друга и разом решительно кивнули. Он вырвал из тетради листок, быстро нарисовал мощного мужика, который душит некоего комического персонажа огромной веревкой – веревка было больше их обоих, – и над их головами, кивая и подмигивая, накорябал пентаграмму. Показал все это мне, я кивнул, сам не знаю почему. Почему? Потому что он мне типа был другом и его рисунки я считал довольно потрясающими. В смысле, Майк был единственным чуваком, с которым в то время я тусовался.
Ах да, к тому моменту я попытался начисто забыть о Гретхен. Если она заходила за мной, я разговаривал с ней коротко, и если звала прогуляться, я говорил, что занят.
Я ежедневно подолгу тусовался с Майком. После уроков мы обычно без дела сидели у него в подвале и слушали старые металлические записи, типа раннего Sabbath еще с Оззи, Элиса Купера, Kiss. Еще, как я уже сказал, он увлекался серийными убийцами. У него была куча книг и фильмов про Чарльза Мэнсона и Джона Уэйна Гэси. Мы обычно болтали о маньяках и смотрели фильмы ужасов, а иногда он учил меня играть в Dungeons and Dragons, но я так и не въехал. Еще Майк был знаком с кучей девчонок, любого сорта. Девчонкам он, по‑моему, конкретно нравился, в основном, наверное, потому что раскуривал их, но еще и потому, что у него была такая развязная манера общения, как будто ему все равно, нравится он им или нет, из‑за чего, разумеется, нравился им еще больше. Так что в подвале у него бывали самые разные девчонки, и тогда он приглашал меня, и мы ставили какие‑нибудь наркоманские записи типа «Стены» Pink Floyd's, и они курили травку – я вообще‑то травку не курил, а старался надышаться вторяка – и девчонки начинали хихикать и иногда, иногда, если мне везло, мне доставалась одна из них. Майк был лучшим из моих друзей, потому что приглашал меня вот так, хотя позже он и признался, что это было частью его плана. Он сказал, что девчонки чувствуют себя более раскованно, если приходят вдвоем, и что ему всегда нужен второй – и я был просто счастлив, что мог быть этим самым вторым.
Все эти тусовки и наконец знакомства с девчонками подвели меня к очень важному решению. Я сказал предкам, что в качестве подарка на день рождения хочу получить линзы вместо очков в пластиковой оправе. Я обратился к папе, просто объяснив: «Ну знаешь, для девчонок», и он сам отвел меня к окулисту. Контактные линзы практически преобразили меня. Они и еще то, что я больше не подвисал с Гретхен. Я больше не чувствовал себя таким уж лузером, и благодаря Майку я по крайней мере мог разговаривать с девчонками, которые мне нравились.
– Итак, ребята, Дейв Дюпре и Алекс? О каком историческом событии вы думаете? – спросила мисс Эйкен, как всегда секси, светлые волосы в каре, короткая белая юбка, полупрозрачная блузка, идеально облегающая великолепную грудь.
– Знаете, – промямлил Дейв Дюпре, почесывая свой гигантский лоб. Дейв был огромным парнем, по два метра и под сто килограммов весом, умный, но странный. Он весь как будто содрогался, когда мисс Эйкен спрашивала его о чем‑нибудь. – Знаете, вероятно, война за независимость.
– Хорошо. Попытайтесь вложить в это личное отношение, – сказала мисс Эйкен с улыбкой. Она повернулась к нам с Майком и подмигнула.
– Майк Мэдден и Брайан Освальд? А вы что думаете?
– У нас есть кое‑какие идеи, мисс Эйкен, – сказал Майк, кивая. – Хорошие идеи, о которых мы не хотим говорить пока, ну знаете, не обсудили между собой.
– Хорошо, – сказала она, быстро оборачиваясь, чтобы перехватить взгляд Билли Лаури, уставившегося на ее прекрасную, мармеладно‑вкусную попу. – Давайте разделимся на исторические пары, и минут десять вы пообсуждаете, а потом я попрошу вас принять решение. Если будете хорошо себя вести, поиграем в «исторический риск».
Я обожал эту женщину до чертиков и едва ли мог объяснить почему. В смысле, во‑первых, она была учительницей, но во‑вторых, она была такая сексуальная и неподдельно милая. В течение всего шестого урока у меня стоял. Серьезно. В смысле, мисс Эйкен было года двадцать четыре, всего лишь на несколько лет больше, чем мне, она была маленькая сексуальная игривая блондинка, и все вроде как превращала в игру, знаете, с такими неуклюжими названиями, типа «исторические пары», это она сама придумала, и типа «исторический риск». Однажды она даже устроила такой обед, когда мы ели блюда разных народов – знаете, все эти безумные буритто и пасту, и солонину, и все такое. Однако, как и в случае с волосами Майка, я думал, что это только вопрос времени, и скоро святые братья учуют эти ее забавные странности и быстренько прикроют лавочку. Но не раньше, чем я уломаю ее заняться этим со мной, знаете, по крайней мере я искренне на это надеялся.
Мисс Эйкен медленно подошла к нашим с Майком партам, стоящим рядом. Взглянула на рисунок Майка, где один душит другого, и, закатив глаза, не удержалась от смеха.
– Вы двое, – сказала она. – Они просто обязаны позволить вам заниматься искусством.
Майк был слишком туп, чтобы изучать искусство, и он не стал бы, даже если б ему разрешили. Как умный он взял бы время для самостоятельных занятий вместо факультативов, не то что я – придурок, играющий в школьном оркестре. И все же все тетради Майка были изрисованы сотнями и сотнями странных греческих монстров, между записями у него были драконы и минотавры, и кентавры, и титаны, поражающие друг друга огромными мечами и грозными изогнутыми ножами.
– Неплохой рисунок. Он имеет отношение к вашему проекту? – спросила мисс Эйкен.
– Да, мэм, – сказал Майк. – Мы подумывали о том, чтобы, ну знаете, сделать что‑нибудь о серийных убийцах, может быть.
– Серийных убийцах? О ком конкретно?
– Не знаем. Мы правда еще не обсуждали, – сказал он.
– Брайан, ты как относишься к проекту о серийных убийцах?
– Мне нравится, – сказал я.
– Что это с вами, грозные парни? – спросила она, имея в виду наш последний проект, когда нужно было изобразить какое‑нибудь событие из американской истории, и у нас получилась очень кровавая живописная сцена, в которой два солдата на гражданской войне, южанин и северянин, резали друг друга на мелкие кусочки. Несмотря на всю кровь и кишки, мисс Эйкен сказала, что мы уловили настроение этого страшного конфликта. Так что, в принципе, мы имели успех.
– Ну не знаю, – сказал Майк. – Это жизнь типа, знаете, вещи, о которых никто не хочет говорить, смерть и все такое. Как брату Флэнегану, например, глотку вскрывают, – сказал Майк, изображая на себе, как вскрывают глотку брату Флэнегану. – Это же правда все.
– Ну, я от вас двоих многого ожидаю, если учитывать ваш предыдущий проект, – сказала мисс Эйкен со своей прекрасной ослепительной улыбкой. – Надеюсь, все будет так же правдиво.
– Круто, – сказал я, позаимствовав это выражение у Майка.
Мисс Эйкен обернулась было и двинулась к следующим партам, но остановилась и лишь подняла темную бровь, протянув миниатюрные пальчики к затылку Майка. Я почувствовал, как у меня отваливается челюсть. Я увидел, как Майк закрыл глаза, стиснул зубы и выдохнул: бля. Мисс Эйкен так легко, так нежно погладила его по затылку, запустив пальцы в густую шевелюру.
– Они ужасно длинные, – прошептала она, подмигивая ему.
– Да, мэм, – сказал Майк, все еще щурясь. Мисс Эйкен наклонилась к нам и улыбнулась.
– Все в порядке, – прошептала она. – Я думаю, это правильно, когда вы сами выбираете, как вам выглядеть. Это помогает выразить индивидуальность, знаете ли.
– Правда? – сказал Майк, изумленный и сконфуженный.
– И, кстати, у моего парня длинные волосы, – сказала она, и, не произнеся больше ни слова, повернулась и стала задавать вопросы следующей группе. Майк выпучил глаза, с улыбкой уставившись на меня.
– Чувак, – сказал он. – Однажды эта женщина будет моей.
– Вставай в очередь, – сказал я.
– Ну, что делать будем? – спросил Майк, закрашивая углы пентаграммы. В одну секунду пятиконечная звезда превратилась в козлиную голову с рогами и оттопыренными ушами и длинной узкой мордой и подбородком – символ группы Venom.
– Не знаю, а какие идеи? – спросил я.
– Чувак, как насчет того гребаного фильма? – сказал он.
Мы с Майком только что посмотрели фильм о бостонском душителе, с Тони Кертисом и Питером Фондой, по‑моему. Он был целиком посвящен этой истории и тому, как население Америки был до смерти напугано. Я понятия не имел, как такое можно считать событием, изменившим Америку.
Мисс Эйкен незаметно подошла к доске и один раз хлопнула в ладоши, что означало: быстро все заткнулись.
– Ну, ребята, кто уже выбрал? Есть добровольцы, которые хотят поделиться своими мыслями? – спросила она, и Майк вот так просто вскинул руку, как будто молния сверкнула в небе.
– Да, Майк, что у вас?
– Мы собираемся делать доклад о бостонском душителе, как вам, мисс Эй? – торопливо и возбужденно выдохнул он.
Мисс Эйкен кивнула и тепло нам улыбнулась.
– И почему же вы, ребята, думаете, что бостонский душитель изменил Америку? – спросила она.