Брайан явно чувствовал себя не в своей тарелке и мрачно смотрел на свой бокал. Похоже, он боялся, что заговорив с Амелией или слишком пристально на нее взглянув, может поиметь крупный семейный скандал.
Филиппу вся эта беседа напоминала разговор двух дошколят: «А я всем расскажу, что ты вчера неприличное слово сказала!» – «А у меня Барби в невестинском платье есть, а у тебя нет!» – «А у меня куличики лучше твоих получаются!» – «А спорим, что мой брат твоего брата одной левой побьет!»
Не укладывалось в голове только одно: в те далекие времена, которые то и дело поминала Катрин, Амелии было от силы лет четырнадцать. Что же она могла натворить в столь нежном возрасте?! И кроме того, он не мог забыть выражение ее глаз в первый момент – испуг, растерянность… И как она схватила его за руку, словно ища защиты.
Пока что Амелия побивала «противника» по всем статьям. В самом деле – что могут значить какие‑то подростковые грешки в сравнении с титулом баронессы, собственной яхтой и «поставщиком двора бельгийской королевы»?!
Но, оказывается, в запасе у Катрин была еще «тяжелая артиллерия». Внезапно она, кокетливо наклонив голову, положила руку ему на запястье.
– Позвольте пригласить вас, Филипп? Это моя любимая мелодия!
Амелия, сдвинув брови, быстро взглянула на него. Казалось, она хочет ему что‑то сказать… предостеречь…
Что ж, догадаться было нетрудно. Наверняка эта стерва хочет, воспользовавшись интимной обстановкой танца, поведать ему кое‑что о школьных годах Каланчи Мелли – раскрыть, так сказать, глаза. Непонятно только, чего Амелия вдруг забеспокоилась?! Ничего особо нового он все равно не узнает – а если и узнает, так что? Он же ей не жених, в самом деле!
– Да, разумеется, – вежливо улыбнулся Филипп. – Но вам придется меня извинить, я не слишком хороший танцор.
«Раскрывание глаз» началось, едва они успели отойти от столика.
– Филипп, вы работаете у отца Мелли, да? – невинным тоном поинтересовалась Катрин.
– Почему вы так решили?! – демонстративно удивился он.
– Ну‑у… позвольте говорить откровенно – для того чтобы хотеть жениться на такой женщине, как Мелли, мужчина должен быть или очень самоуверенным, или очень глупым. Или по какой‑то причине очень заинтересованным в этом браке.
Он молча пожал плечами.
– Филипп, ну вы же понимаете, о чем я говорю! – Катрин поморщилась. – Едва ли такая женщина, как Мелли, способна хранить верность одному мужчине!.. Или вы сторонник так называемого «открытого брака»?
Сейчас, если бы речь действительно шла о его невесте, любой уважающий себя мужчина должен был бы прервать разговор. Но Филипп лишь вежливо улыбнулся.
– Но, Катрин, – нерешительно, словно сомневаясь, начал он, – почему вы так считаете? Ведь в последний раз вы виделись с Амелией… сколько – десять, одиннадцать лет назад? Ей тогда было от силы лет четырнадцать!
Он не сомневался, что эта реплика послужит спусковым крючком для целого ушата грязи. Расчет оказался верен:
– Ну и что?! – злобно выпалила Катрин. – Она уже тогда была готова одарить своей благосклонностью любого, кто пожелает! Я недаром упомянула о выпускном классе – насколько я знаю, ни один парень оттуда не избежал ее, так сказать, внимания!
– И Брайан?
Лицо шатенки на миг исказилось, глаза сверкнули такой ненавистью, что Филиппу сразу все стало ясно.
– Брайан был самым красивым парнем в нашем классе – естественно, она не давала ему проходу! Я сначала пыталась с ней поговорить, образумить… тем более что к тому времени мы с ним были практически помолвлены.
Краем глаза он видел Амелию. Брайан, сидевший напротив нее, ей что‑то настойчиво говорил. Взял за руку… кажется, пригласил танцевать. Баронесса улыбнулась скучающей улыбкой и встала.
– Но неужели никого не остановило то, что она была намного младше их?! – спросил Филипп.
– Ну, все же знали, что она… доступна! И кроме того, Мелли в свои четырнадцать выглядела лет на восемнадцать, не меньше. Очень странно было видеть среди девятиклассников такую дылду. Правда, она с ними не очень‑то и водилась. Они дразнилку про нее сочинили: «Мелли‑Давалка, не может жить без палки!» – она ее когда слышала, прямо чуть с ума от злости не сходила! Ну а что она хотела, все же знали, что Мелли Трент любому готова услужить, только свистни!..
Мелодия закончилась неожиданно. Правда, началась другая, но с Филиппа было уже достаточно этих «танцев с разоблачениями», поэтому он повел Катрин к столику.
Она вздрогнула, увидев, что там никого нет. Оглянулась на танцпол, презрительно передернула плечиками и сказала:
– Вот видите – она и сейчас на него вешается!
Филипп тоже оглянулся. На танцполе кружились десятка два пар, но Амелию он увидел сразу – закинув руки на шею Брайана, она смеялась. Вместе они смотрелись на редкость красивой парой.
– А вы говорите, она с тех пор изменилась! Ничего не изменилась – какая была, такая и осталась! – подытожила Катрин. – Что я – не помню все ее выходки?! И эти поездки с футбольной командой, и попойки… Ведь стоило собраться какой‑то компании парней. – Мелли там непременно оказывалась и, говорили, любого могла перепить!
Она уже не пыталась придать своему монологу характер светской беседы, стремясь до прихода Амелии выложить как можно больше грязных подробностей:
– Вот то соревнование, о котором я тут упоминала – знаете, что на самом деле имелось в виду?! Наша Мелли поспорила, что она успеет за перемену так сказать… удовлетворить орально дюжину парней. Двенадцать человек! Прямо в школьном туалете!
Филипп никогда не считал себя ханжой и думал, что у него достаточно крепкий желудок. Но когда он представил себе четырнадцатилетнюю девочку, стоящую на коленях среди толпы гогочущих подростков с расстегнутыми ширинками, ему стало элементарно нехорошо.
– …Кончилось для малышки Мелли это все, конечно, печально, – вопреки смыслу произносимых слов, сочувствия в голосе Катрин не было ни на цент. – Как‑то, в феврале, кажется, она прямо на уроке в обморок упала, ее на «Скорой» увезли, и больше мы ее не видели. Ходили слухи, что она аборт неудачно сделала. Скандал, конечно, получился жуткий. Отец ее приезжал, мистера Рейнольдса, директора нашего, через месяц уволили. Ну он‑то чем был виноват, если Мелли…
За ее спиной Филипп видел идущих к столику Амелию и Брайана, но Катрин не замечала ничего. На лице ее было написано злобное наслаждение – видимо, она полагала, что сейчас разрушает для ненавистной соперницы надежду на счастливую семейную жизнь.
Очевидно, именно это опьянение собственными разоблачениями и подтолкнуло ее, пренебрегая элементарным чувством самосохранения, встретить Амелию словами:
– А ты, похоже, еще больше выросла за эти годы? Зачем же ты носишь туфли на высоком каблуке? – И, не замечая раздувшихся ноздрей баронессы, с упоением продолжить: – И, дорогая, ты, оказывается, ничего не рассказывала Филиппу о своих школьных годах! Некоторые подробности были для него просто откровением!
Филипп был уверен, что, не перехвати он руку Амелии, потянувшуюся к стакану с коктейлем – и через секунду изрядная порция спиртного вместе со спиралькой из лимонной кожуры оказалась бы выплеснута в лицо шатенке.
Продолжая удерживать рвущуюся к стакану руку, он заметил самым великосветским тоном:
– Амелия не слишком любит упоминать о том времени, и теперь я ее понимаю. Она говорила, что ей какое‑то время пришлось учиться среди «белого отребья» – но я и не подозревал, что это было настолько ужасно! – Он намерено выделил голосом оскорбительный термин, который был в ходу у южан.
Ему показалось, что даже музыка словно запнулась и сделалась почти неслышной – так тихо вдруг стало за столиком.
Зажатая в его ладони рука прекратила сопротивление и замерла. Краем глаза он увидел приоткрытый рот Амелии, ее глаза – чистейшее, неподдельное удивление – и, продолжая, наращивая натиск, спросил:
– Катрин, неужели вы до сих пор ей завидуете – столько лет уже прошло!
– Чему мне ей завидовать? – гневно вскинулась шатенка.
– Красоте, обаянию… Тому, как она нравится мужчинам. Или все дело в той давней истории с Брайаном?! Неужели вы до сих пор не можете забыть это подростковое соперничество и подростковые переживания?
Брайан, словно разбуженная сова, молча хлопал тяжелыми веками – похоже, он еще не осознал, насколько их с женой сейчас оскорбили.
– Пойдем, дорогая, мне что‑то не хочется здесь больше находиться! – Филипп потянул Амелию за руку. Он боялся, что, не успев растратить боевой пыл, она заартачится и захочет добавить к его словам какой‑нибудь «красочный штрих», но она молча встала и пошла к выходу. Лишь отойдя от столика метров на пять, оглянулась – он мог только предполагать, какую она скорчила Катрин рожу.
Глава шестая
До самой машины она молча цокала каблучками рядом. Филипп даже подумал, что какая‑то она уж слишком послушная и тихая, отпустил ее руку, собираясь открыть дверцу – и тут Амелия внезапно схватила его за плечи и развернула к себе, прижав спиной к машине.
– Ты меня защитил, да?! Защи‑итил! – Она кивала в такт своим словам и прерывисто дышала; лоб наморщился, словно ей было больно. – Зачем?! Меня никто никогда в жизни не защищал – а ты полез защищать?!
Ему показалось, что сейчас она ударит его, но у самых губ вдруг оказалась нежная, пахнущая духами щека.
– Филипп… – Руки больше не держали его за плечи, а обвились вокруг шеи. – Филипп, милый! – Амелия потерлась об него лицом, поцеловала в скулу…
– Чего ты, чего, – от неожиданности глупо пробормотал он.
Она отстранилась, глядя на него ошалелыми, полными слез глазами.
– Ты чего?! – повторил Филипп.
– Знаешь, мой папаша, когда в больницу приехал – я его так ждала, а он только на меня наорал, – непонятно сообщила она. – А ты вот, ты!.. – снова поцеловала его в висок.
Со стороны они, наверное, выглядели как влюбленная парочка, но Филипп не чувствовал в ее поведении ни малейшего сексуального подтекста – Амелия скорее напоминала перевозбудившегося ребенка, готового в любую секунду разразиться слезами или смехом.
– Да ну, – он погладил ее по голове. – Сама же говорила – мы с тобой вроде как друзья.
– А ты сразу понял, что она стерва, да?!
– Еще бы не понять – ты так ее испугалась!
– Ничего я не испугалась! – она возмущенно сверкнула глазами. – И не думала даже! Наоборот, когда ее увидела, первым желанием у меня было прическу ей попортить!
Зная характер баронессы, в это нетрудно было поверить. Но Филипп помнил тот, первый, испуганный и беспомощный взгляд и влажную руку, вцепившуюся ему в ладонь.
– Ну ты и без меня ей здорово выдал! – рассмеялась она.
Всю дорогу Амелия трещала без умолку:
– Думаешь, чего я за ее столик пошла?! Я ей хотела свинью подложить – Брайана увести, Думаешь, не смогла бы?! Ха, еще как! Он, когда танцевать со мной пошел, все говорил «Давай завтра встретимся!». Если бы я ему сказала, что поехали прямо сейчас – он бы на все плюнул и поехал, можешь не сомневаться! А она бы пусть бегала, нас искала! Тоже мне, красавицей себя считает – а сама на морду коза козой!
– И что – передумала?! – спросил Филипп.
– Да э‑э, – она сделала ртом такое движение, словно ее вот‑вот стошнит, – перехотелось. Противно стало. Ну и кроме того, подумала, что ты рассердишься, если я смоюсь, пока ты с этой сукой танцуешь, – добавила она и снова залилась смехом: – А во был бы финт – представляешь?! Завезти его в какой‑нибудь мотель в пригороде и удрать!
К тому времени, как они добрались до «Стайла», Амелия разговаривала уже нормально, без нервного смеха и излишней жестикуляции, и ни о Катрин, ни о Брайане больше не упоминала. Сразу ложиться спать она, разумеется, не собиралась: одиннадцать часов – «время детское!». Вместо этого позвонила и заказала кофе, включила телевизор, сделала себе коктейль и принялась бродить по комнате со стаканом. Предложила коктейль и Филиппу – он отмахнулся и ушел в ванную.
Стоя под душем, он подумал вдруг, что их сосуществование странным образом напоминает семейную жизнь – со ссорами и примирениями, с тем, что он уже привык, что Амелия болтается перед ним чуть ли не нагишом, и сам спокойно раздевается при ней. И вещи их в одном шкафу висят… Но главное – что они оба наедине не пытаются «держать фасон», незачем: слишком хорошо они друг друга знают…
Спать они легли поздно – Амелии непременно хотелось досмотреть шоу.
Филипп уже выключил свет и вытянулся под одеялом, как вдруг вспомнил, что не позвонил Эдне. Чуть поколебался и решил не вставать: завтра, все завтра… с этой мыслью он и провалился в сон.
Вырвал его из забытья странный звук. Первое, что подумалось – Амелия пытается сбежать! Но в следующий момент он понял, что звук, разбудивший его, похож, скорее, на какое‑то мяуканье или плач и доносится он из спальни.
Филипп нашарил выключатель, включил свет – все затихло. Полминуты… минута… из спальни вновь раздался долгий отчетливо различимый всхлип. Делать нечего – он встал и как был, босиком, в одних трусах, пошел в спальню.
Амелия лежала, укрывшись одеялом с головой.
– Эй, – он нащупал место, где по идее должно было находиться плечо, и слегка потряс. – Эй!
– Уйди‑и, – донеслось из‑под одеяла.
Он сел на кровать, включил свет над изголовьем и снова потряс за плечо.
На этот раз Амелия гневно, рывком высунулась наружу.
– Иди отсюда! – рявкнула она плачущим голосом. – Когда нужен, не дозовешься, а когда не нужен – тут же являешься!
Филипп слегка опешил – настолько непохожа она была сейчас на ту женщину, которую он привык видеть каждый день: лицо, покрытое розовыми пятнами, распухший шмыгающий нос, кривящийся рот с дрожащими губами…
– Нечего пялиться, пошел вон! – она отвернулась.
– Ты же знаешь, что не могу. – Он снова, мягко, но настойчиво, повернул ее к себе. Сначала Амелия вяло отпихивала его, потом обхватила обеими руками, уткнулась лицом ему в бок и заревела в голос.
Что делать дальше, Филипп плохо себе представлял, поэтому для начала сказал вполне естественное:
– Ну что ты, что ты, не надо…
Ответом был новый взрыв рыданий.
Он подумал, что надо бы принести ей стакан воды, но стоило шевельнуться, как Амелия замотала головой и вцепилась в него мертвой хваткой.
– Успокойся, маленькая, успокойся. – Слово «маленькая» в данном случае подходило плохо, но придумать что‑то другое с налету было трудно. – Ну успокойся, не надо… Все уже кончилось, десять лет прошло!
Амелия подняла залитое слезами лицо, спросила хриплым басом:
– Она тебе много чего про меня порассказала?
Филипп предпочел вместо ответа пожать плечами – про такие вещи, как «соревнование», он не хотел не только говорить, но даже вспоминать.
– Ты что, не можешь раз в жизни ответить по‑человечески? – она всхлипнула и стукнула его по бедру.
Воспользовавшись тем, что она отцепилась, он сходил в ванную и принес полотенце. Амелия начала вытирать лицо, но потом вылезла из‑под одеяла.
– Пойду умоюсь.
Он потянул к себе лежащие на тумбочке часики – полтретьего…
Вернулась она из ванной не скоро – он успел даже задремать, сидя на кровати; плюхнулась на кровать и снова залезла под одеяло. Вид у нее был уже более‑менее нормальный, только глаза и нос оставались красными и распухшими.
– Там, в холодильнике, шипучка апельсиновая есть? – в голосе ее все еще чувствовалась легкая хрипотца.
Филипп со вздохом встал, сходил и принес ей шипучку. Собирался уже идти спать, когда Амелия попросила – очень жалобно:
– Посиди со мной еще немножко.
Делать нечего, он снова сел на кровать и откинулся на подушку. Амелия придвинулась поближе, взяла его за руку.
– Знаешь, я когда‑то была в него влюблена очень сильно.
Спрашивать, о ком идет речь, нужды не было – ясно, что о Брайане.
– Он у нас самым красивым парнем в школе считался! И он меня тоже любил. Я ведь тогда была очень хорошенькая, знаешь…
– Ты и сейчас еще ничего.
– …А сегодня смотрела на него – та‑акой дурак!
Больше она не сказала ничего – держала его за руку и шмыгала носом. Через пару минут Филипп попытался осторожно высвободиться – Амелия вскинулась.
– Не уходи!
– Я спать хочу.
– Ляг ко мне.
– Иди к черту! – он начал вставать.
– Ну хоть поверх одеяла, – не отпуская его руку, попросила она с каким‑то отчаянием. – Пожалуйста!
Чуть поколебавшись, он лег. Амелия положила голову ему на плечо, обхватила рукой и уткнулась лбом ему в щеку. За последнее время Филипп успел забыть это ощущение – щекотные, пахнущие розами волосы на плече…
– Спасибо тебе, – пробормотала она. – Я имею в виду – что не выдал, когда я про жениха сказала… и вообще поддержал.
– Брось ты. Свои же люди – хоть ты и бываешь порой изрядной стервой.
– Ну, ты, положим, тоже не ангел, – беззлобно огрызнулась Амелия.
Филипп давно уже не видел снов. Ложился и словно проваливался в черноту, где не было ни времени, ни мыслей. А тут – увидел. Даже не помнил толком, что снилось, но помнил, что во сне была Линнет – долю секунды, словно вспышка, поворот головы и взгляд – живой, тревожный. Не такой, каким она смотрела на него в «Форрест Вью».
Может быть, он бы еще что‑то запомнил и понял – хотя бы почему она встревожена – но не успел, проснулся, внезапно и мучительно, готовый крикнуть: не хочу, не надо, зачем! И тут же, не успев еще открыть глаза, осознал, что разбудила его Амелия – что прижавшись к нему, она целует его в шею, а пальцы ее уже пробрались к нему под резинку трусов и ласкают его так, что он вот‑вот кончит.
В следующий миг он рванулся в сторону, чуть не упал с кровати, но вскочил и удержался на ногах. Подавил желание прикрыть рукой пах со вздыбившимся, болезненно пульсирующим членом – баронессе не хватило лишь самой малости времени и усилий.
Она смотрела на него с удивленной веселой улыбкой.
– Ты… – с трудом, задыхаясь, выдавил из себя Филипп – хотелось сказать что‑то такое, чтобы эта проклятая улыбка сползла с ее губ, чтобы ей стало так же мерзко, как ему сейчас. Но что тут было говорить…
Он повернулся и пошел в ванную. И там, презирая себя за то, что получил от этого хоть мимолетное, но удовольствие, довершил то, что начала Амелия своими умелыми цепкими пальчиками.
Выбрался Филипп из ванной минут через десять. Молча, не взглянув в сторону кровати, прошел в гостиную и лег на диван. Взглянул на будильник – скоро семь. Поспали…
Он очень надеялся, что Амелия не придет, просто сделает вид, будто ничего и не было. Но еле различимые шаги босых ног раздались почти сразу.
Подошла, присела рядом на диван.
На ней был легкий, застегнутый на пару пуговиц халатик – больше ничего. И волосы уже успела расчесать и разбросать по плечам в живописном беспорядке.
– Филипп…
Что ей так неймется – он же не какой‑то секс‑символ, черт возьми! Или ей, как упрямому подростку, важно получить именно то, что не дают?
Она положила ему на плечи руки, побарабанила пальчиками.
– Ну ты что, сердишься?! Я же тебе хотела приятное сделать!
Интересно, когда собака лезет на диван грязными лапами – понимает она, за что ее ругают и прогоняют?..
Филипп взглянул на нее в упор – в голубых глазах не проглядывало ни малейшего раскаяния, только веселое любопытство: чего это он завелся?!
– Спасибо тебе, конечно, но… не надо. – Он взял ее за запястья и отодвинул от себя.
– Но почему? – в ее тоне слышалось чуть ли не детское удивление.
– Я не хочу.
Губы Амелии выразительно скривились.
– Постарайся ты хоть раз в жизни понять, – ответил он на буквально написанное на ее лице «Ври больше!», – что кроме того, что хочет тело, у человека есть еще что‑то в голове! Да, ты очень красивая, да, ты мне нравишься – но я не хочу больше с тобой спать! Не хочу, понимаешь?!
Наверное, если бы она знала, насколько, вопреки его собственным словам, ему хотелось сейчас отшвырнуть в сторону разделяющие их тряпки и прижать к себе ее упругое, пахнущее розами тело, то не отстранилась бы с недовольной гримаской.
Но она отстранилась, пожала плечами и встала. Сказала, глядя на него сверху вниз:
– Глупо ты себя ведешь!
– Может, и глупо.
– Тебе завтрак заказать?
Ах да, они же «помирились», и можно больше не смешить официантов двумя отдельными заказами, которые потом привезут на одном столике.
– Закажи.
– Омлет?
– Лучше яичницу с беконом.
Амелия ушла в спальню, и через несколько секунд Филипп услышал, как она объясняет по телефону, что глазунью любит с укропом, и обязательно к ней чтобы были тосты из ржаного хлеба.
Глава седьмая
Если бы у Бруни кто‑то спросил, она бы не постеснялась сказать, что у нее есть свое мнение насчет поведения Филиппа. Когда была жива его жена – то понятно, что если он спал с другой женщиной, потом его мучала совесть. Но теперь‑то что?!
Но ее никто не спрашивал…
Вел себя с ней он теперь как добрый дядюшка. Ну, может, и не очень добрый – но так бы мог вести себя старший брат, если бы таковой у Бруни был. Без возражений вез, куда надо; больше не отмалчивался с каменно‑неподвижным лицом – разговаривал понемножку и на вопросы отвечал вполне цивилизованно, без хамских «А тебе зачем?!»
В первый же вечер после их примирения, приехав в «72»[11], Бруни решительно взяла его под руку, сказала:
– Давай вместе сядем!
В самом деле – это лучше, чем сидеть одной и служить приманкой для подкатывающихся придурков. А сцен ревности, если ей вдруг захочется с кем‑то потанцевать. Филипп, понятное дело, закатывать не будет.
Но вышло так, что в тот вечер она почти не танцевала. Вместо этого они разговаривали. О чем попало: о Вене, об архитектуре, о кино, о собаках и кошках – темы как‑то незаметно сменяли одна другую. Похоже, Филипп тоже соскучился по возможности нормально поговорить с кем‑то, потому что и слушал, и сам рассказывал – даже пару раз улыбнулся.
Время летело незаметно, когда Бруни взглянула на часы, оказалось, что уже почти два.
– Может, потанцуем? – предложила она.
– Ты же знаешь, я не танцую, – отмахнулся Филипп.
– А с Катрин танцевал! – напомнила Бруни.
– Думаешь, мне это доставило удовольствие?! – ухмыльнулся он.
С тех пор так и повелось: если она говорила «Давай сядем вместе» – Филипп садился с ней, если нет – сам инициативы не проявлял.
Словом, вел он себя теперь почти идеально (порой ее это даже слегка огорчало – не на кого было огрызнуться.) Почти – то есть идеально во всем, кроме одного: он начисто отвергал саму мысль о сексе.
Бруни не могла забыть, как он шарахнулся от нее в то утро – чуть с постели не грохнулся! Разумеется, она больше не предлагала ему ничего подобного, кому же охота, чтобы тебя снова отшили!
А ведь как было раньше весело: попозже ночью постучаться к нему в дверь – можно даже не разговаривать, просто пробежать через комнату, скинуть халатик и плюхнуться в теплую, нагретую его телом постель! И – ждать, пока он не ляжет рядом.
Даже сердце замирало от нетерпения: вот сейчас, сейчас!
От него буквально исходило ощущение силы, и когда он, наконец, обнимал ее, в его руках она чувствовала себя маленькой и беспомощной – ах‑х, какое же это было сладкое чувство!
Неужели ему это все вдруг стало начисто не нужно?!
Но сердиться на него толком не получалось. Потому что сразу вспоминалось, как она плакала – и Филипп проснулся и пришел. И обнимал, и держал за руку, и по голове гладил, и бормотал какие‑то глупости… И еще он вступился за неё во время встречи с Катрин. Сразу, безоговорочно – просто потому, что они друзья. И это несмотря на то, что Катрин ему рассказала про нее – можно не сомневаться, ведь для того и танцевать потащила!
А этой сучке и вправду было что рассказать. Все те полгода, что Бруни провела в недоброй памяти Визель‑Кампе, именно Катрин любыми способами старалась превратить ее жизнь в ад.
Если говорить по правде (а себе‑то самой зачем врать?) – в первый момент, увидев ее, Бруни действительно испугалась. На какую‑то долю секунды показалось, что все прошедшие с тех пор годы, люди и события ей только приснились, и ей снова четырнадцать лет…
В закрытую школу Визель‑Камп Бруни отправила мамаша, когда собралась в третий раз выходить замуж. Ни ей, ни ее жениху – напыщенному молодому финансисту – не нужен был в любовном гнездышке «третий лишний». Поэтому Бруни для начала поехала на лето к отцу, а потом прямо оттуда должна была отправиться в школу.
Именно этим летом и произошло нечто, определившее всю дальнейшую ее жизнь – нечто вроде бы вполне естественное для подростка. Она выросла.
Выросла катастрофически и неправдоподобно, к концу августа достигнув шестифутовой отметки. И грудь появилась, и бедра округлились – не сильно, но заметно, так, что купленные в мае джинсы в июле уже было не натянуть.
Отец посмеивался и говорил: «Вся в меня, я тоже в четырнадцать в рост пошел!», мать, приехавшая на пару дней навестить ее, всерьез рассуждала о карьере модели: на подиуме такой рост – в самый раз!
Бруни же воспринимала тогда свой рост как нечто ужасное, казалась самой себе высоченной и неуклюжей. Ей хотелось выглядеть поменьше, поэтому туфли она носила только без каблуков и слегка сутулилась при ходьбе.
В их девятом классе она оказалась выше всех, в том числе и мальчишек, и с первого дня одноклассники стали называть ее – сначала за глаза, а потом и в глаза – Мелли‑Каланчой. Особенно после того как одна из учительниц, глядя на нее снизу вверх, спросила, что она делает в девятом классе и почему не идет в свой, ведь уже, кажется, был звонок? Бруни пришлось под общее хихиканье объяснять, что это как раз и есть ее класс.
Не прошло и двух недель ее пребывания в Визель‑Кампе, как из свадебного путешествия вернулась мать. Навестить дочь у нее времени не нашлось, но купленные в Париже подарки она прислала – с запиской: «Для будущей модели!».
Увы, там не было кожаной куртки с заклепками, о которой Бруни тогда мечтала и собиралась купить после поступления на счет очередной порции карманных денег, но зато были блузки и юбки, и две сумочки, и набор косметики, и сидящие «в облипочку» джинсы из мягкой замши, и платья, в том числе одно – самое красивое, какое у нее было в жизни: серебристое, блестящее и переливающееся.
Еще в чемодане было несколько пар туфель и босоножек – безумно красивых, но… на высоком каблуке. Она даже подумала – может, отнести их в мастерскую и попросить укоротить каблук? Но тут же поняла, что туфли сразу перестанут смотреться.
Что же делать?
А в субботу на дискотеке танцы… И будет играть рок‑ансамбль‑девчонки из старших классов говорили, что классный! Вот бы здорово было надеть все новое и пойти туда – ее наверняка никто не узнает, подумают, что она из соседнего городка! Да еще прическу сделать как в журнале, и ведь совсем просто: нужно только немного мусса для волос да щеткой поработать.
И Бруни надела эти туфли и это серебристое платье и пошла на дискотеку…
Брайан запал на нее сразу – теперь‑то она понимала, что была очень хорошенькой, но тогда то, что самый красивый парень в школе пригласил ее танцевать, повергло ее в шок. Она уставилась на него, не понимая: он что, шутит?! Но Брайан стоял и ждал, и на лице его постепенно проступало удивление: что это она не шевелится?
Бруни привычно ссутулилась, шагнула к нему – но потом выпрямилась: он ведь был на целый дюйм выше ее даже на этих каблуках!
Они танцевали весь вечер, а в промежутках разговаривали – Брайан хвастался своей новой тачкой и тем, как он здорово провел лето на пляже для серфингистов, рассказывал, как благодаря ему в прошлом году школьная футбольная команда выигрывала матч за матчем.
Он казался Бруни настоящим героем любовного романа: высокий, красивый – и взрослый, восхитительно взрослый, не то что ее прыщавые одноклассники с едва пробивающимися усиками и полудетскими голосами. Поэтому, когда он предложил ей прокатиться, она согласилась, едва помня себя от счастья. И когда завез в укромный уголок в парке и начал целовать – не стала сопротивляться.
Самое забавное, что секс ей поначалу не особо и понравился, «распробовала» она его только с третьего или четвертого раза. Но зато нравилось ощущение собственной значимости, то, что она уже сопричастна взрослому таинству, о котором ее ровесники еще только шушукаются тайком.
Они с Брайаном виделись каждый вечер. И каждый вечер он возил ее в укромные уголки парка и целовал, и говорил, что никогда не видел девушки красивее. И конечно, они занимались любовью.
Неделю – именно столько продлился их роман.
В субботу они договорились снова встретиться на дискотеке. Бруни пришла первой; стоя у колонны, заметила, как в дверях мелькнул Брайан, обрадованно махнула рукой – но тут шедший впереди него парень отошел, и она увидела, что Брайан обнимает за плечи невысокую худенькую шатенку с модной стрижкой.
Они прошли совсем близко. Брайан даже головы не повернул, зато его спутница смерила ее коротким недобрым взглядом.