– Я Рене поесть несла, – кивнула Амелия на поднос. – Но пришла, а она уже спит. Так что угощайся! – Взяла с тарелки бутерброд, села рядом на пуфик. – Я оставила записку фрау Зоннтаг, чтобы она сегодня смёргасборд сделала.
– А это что? – Филипп считал, что хорошо знает немецкий, но слово было ему незнакомо.
– Это бутерброды всякие разные – с селедкой, с ветчиной на ржаном хлебе, с солониной… Нам их в школе иногда к завтраку давали, там кухарка шведка была. Рене они очень нравились.
– А что она теперь делать собирается?
– Не знаю, – невнятно выговорила с набитым ртом Амелия. – То есть будет разводиться, но как и что конкретно – не знаю. Она сказала, что должен приехать какой‑то человек, и вроде она надеется, что он сможет ей помочь. Не представляю, кто это может быть. У нее в Англии есть троюродный брат – но с ним она на ножах.
– Может, любовник?
– Что – у Рене?! – переспросила она, глядя на Филиппа так, будто он сказал неслыханную чушь. – Ладно, потом, когда она проснется, я попробую что‑то поподробнее узнать, мне неудобно было спрашивать, когда она с ног буквально уже валилась.
– Я так понимаю, что ты никуда в ближайшее время ехать не собираешься? – поинтересовался он. – Тогда я пойду пару часов посплю.
– Там же Рене! – возмущенно напомнила баронесса.
– Я в гараже посплю, в машине, – терпеливо объяснил Филипп. Понятно, что пристроиться где‑нибудь на диване в гостиной не выйдет – если горничные найдут его там, то будут судачить об этом несколько дней.
– Да чего ты – спи здесь! – предложила Амелия, кивая на свое серебристо‑розовое ложе. – Места хватит. Я тоже, кстати, часика три подремать не прочь.
С одной стороны, на кровати спать, конечно, удобнее, чем в машине, с другой…
– Не бойся, я на тебя кидаться не собираюсь! – заметив его колебания, ехидно сморщила нос Амелия. – Хотя… – Скорчила рожу, оскалилась и щелкнула зубами, подняв к плечам руки и подрыгав полусогнутыми пальцами – все это, очевидно, означало готовую наброситься кошку. – Р‑рр! Вот сейчас кушу!
– А ну тебя! – невольно рассмеялся Филипп и встал.
Поворачиваться боком к расшалившейся баронессе, как выяснилось, не следовало.
– Р‑рр! – Неожиданно она налетела на него, пихнула так, что, не удержав равновесия, он плюхнулся на постель. – Р‑рр!!! – Амелия одним прыжком оказалась рядом и, стоя на коленях, торжествующе потрясла над его головой растопыренными «когтями». – Сдавайся!
– Ах, вот как?!
Оба ее запястья мгновенно оказались зажаты в его руке, еще секунда – и баронесса рухнула ничком на кровать, а Филипп навалился сверху, полный намерения шлепнуть ее пару раз по заду – несильно, лишь для острастки…
И тут она перестала вывертываться, так внезапно, что уже занесенная над ее попкой ладонь застыла в воздухе. Потом все‑таки опустилась – но не шлепнула, а погладила.
От растрепанной светлой гривы, в которую он уткнулся лицом, пахло розами.
«Что я делаю?!» – пронеслось в голове.
Какая‑то неведомая сила помогла ему рывком оказаться на ногах. Когда Амелия повернула голову, он встретил ее взгляд с усмешкой.
– Учти, станешь еще задираться – отшлепаю и не посмотрю, что баронесса!
– Подумаешь! – протянула она, поднимаясь. – С маленькой справился!
– Это ты‑то – маленькая?! Ладно, надеюсь, у тебя одеяло еще одно найдется? – Он снял пиджак и пристроил его на спинке кресла.
Сердце колотилось, и запах роз все еще стоял в ноздрях.
– Можешь взять плед на кресле.
Амелия стянула лифчик и отбросила в сторону. Через секунду туда же полетели трусики, а сама она направилась в сторону ванной.
Филипп уже успел задремать, когда кровать содрогнулась от плюхнувшегося на нее увесистого тела.
– Эй, пусти, ты на одеяле лежишь!
Он приподнялся, одеяло выскользнуло; баронесса повозилась, устраиваясь за его спиной, и прислонилась к нему теплым боком.
– Интересно, что это все‑таки за мужик?! – полусонный Филипп не сразу понял, что она снова говорит о подруге. – Я ее спрашиваю: «А если он не приедет?!» Плечами пожимает, отвечает: «Не знаю». На самом деле наверняка знает, просто говорить не хочет. Она вообще такая, вроде тихая и мягкая – но если в голову что‑то вбила, переубедить ее невозможно.
– Вы с ней очень разные.
– Ты неправ, – Амелия, как обычно, поняла все по‑своему. – Рене очень хорошенькая – просто подать себя не умеет. Я ей сто раз об этом говорила.
– Ладно, давай спать, а?
Баронесса недовольно хмыкнула, но заснула быстро, как зверек – не прошло и минуты, как из‑за спины Филиппа донеслось равномерное еле слышное посапывание.
Он не стал объяснять ей, что имел в виду другое – то, о чем невольно подумал, когда Рене поздоровалась с ним и улыбнулась посиневшими дрожащими губами: интересно, сколько поколений аристократов должно было родиться и умереть, чтобы промокшая, перепуганная и еле держащаяся на ногах женщина могла так улыбнуться – и так протянуть руку…
Глава десятая
В полдень, едва ушли горничные, Бруни побежала проверять, не проснулась ли Рене.
Как выяснилось, проснулась. Лежала, читала детектив и чувствовала себя вполне нормально. Так что Бруни быстренько приволокла ей завтрак, сама перекусила за компанию – и повела показывать дом. Ока еще с ночи предвкушала это удовольствие!
За эти годы она не раз приглашала Рене в гости, но та каждый раз говорила, что приедет позже, сейчас неудобно… теперь понятно, почему! Этот гад Виктор, оказывается, ее не отпускал. Причем добро бы ревновал – так нет, просто из вредности не разрешал никуда одной ездить!
Зато теперь Рене ахала, восхищалась, задирала голову, разглядывая витражи, и трогала лепестки стоявших в вазах цветов. Чувствовалось, что ей все тут страшно нравится.
Под конец Бруни повела ее в мастерскую, показала свое оборудование и «выставку цветов».
– Ты можешь мне цветочек какой‑нибудь дать… на счастье? – попросила вдруг Рене. – Как тогда, помнишь – перед экзаменом!
Еще бы не помнить! В школе Рене перед экзаменами всегда страшно мандражировала, даже есть толком не могла. И в один прекрасный день Бруни. не зная, чем еще помочь, подарила ей «талисман» – зеленый листик, сделанный из бутылочного осколка. Сказала: «Приколи к воротнику, на счастье!». Рене так и сделала – и сдала на шестерку, и потом на все экзамены приходила с этим листиком, приколотым на лацкане форменного жакета.
На этот раз Бруни выбрала в качестве талисмана цветок – анютины глазки – фиолетово‑бархатистый, с переходом к голубому на концах лепестков и с золотыми бусинками вместо тычинок. Включила горелку, приделала застежку, чтобы получилась брошка, и посоветовала Рене купить при случае к этой брошке серый костюм, желательно светлый, жемчужного оттенка – получится очень красиво.
Потом они еще немного посидели в спальне и поболтали; Бруни рассказала про Кемера и статьей в журнале, конечно, похвасталась. Хотела сбегать в кабинет, принести журнал и показать, но решила, что можно и потом… вот уж воистину – никогда ничего не стоит на потом откладывать!
Стоило ей упомянуть бассейн, как у Рене аж глаза загорелись – оказывается, по милости мужа и этого удовольствия она тоже последние несколько месяцев была лишена. Поэтому Бруни немедленно подобрала ей купальник и повела плавать.
Почти сразу туда же прибежал и Эрни. Они втроем поиграли в мяч и только по настоящему разыгрались, как в дверном проеме обрисовался Филипп. Выразительно мотнул головой – мол, иди сюда, дело есть.
Рене тоже заметила его, глаза ее стали тревожными.
Бруни беззаботно улыбнулась:
– Это меня к телефону. Наверняка Клара звонит – Эрни сегодня уезжать, а она, небось, номер рейса забыла!
– Мама вечно все забывает и теряет, – вовремя встрял Эрни. – Недавно поставила машину на стоянке – и забыла, на каком этаже! Пять этажей обегала, пока нашла!
– Играйте без меня, я через минуту вернусь, – Бруни отпасовала Рене мяч и скользнула к лесенке.
Филипп ждал в коридоре. Доложил, что несколько минут назад в калитку позвонил человек, подходящий под описание, которое Рене дала своему таинственному другу: выше среднего роста, худощавый, с темными волосами. На вопрос, кто он такой, мужчина ответил, что приехал к мадемуазель Рене. Филипп провел его в гостиную второго этажа, сейчас этот тип сидит там и ждет. Судя по выговору, он француз – скорее всего, парижанин.
Бруни наскоро причесалась, набросила халат (застегивать не стала – ясно же, что когда у мужика отвисает челюсть, то и язык легче развяжется) и побежала смотреть, кто это такой.
Мужик действительно пребывал в гостиной – долговязый и длинноносый, с усиками, волосы с проседью. Стоя у стены, он с интересом разглядывал цветочную композицию на мраморном столике, собирался даже потрогать, но при появлении Бруни отдернул руку.
Они пару минут поговорили – мужчина утверждал, что Рене звонила ему этой ночью и просила приехать. Так что, делать нечего – пришлось вести его в бассейн, на «опознание». Филипп шел следом, при малейших признаках испуга со стороны Рене готовый прихватить гостя и увести обратно в гостиную, а там пригрозить полицией и выяснить, кто он.
Но едва увидев незнакомца, Рене метнулась к нему через весь бассейн, попыталась вскарабкаться наверх, хотя лестница была в нескольких шагах. Мужчина подхватил ее и вытащил наружу. Держась за руки, они заговорили разом. Стало ясно – это именно тот, кого она ждала.
Бруни все‑таки подошла, спросила на всякий случай. Рене посмотрела на нее ошалело, ответила «Да, да!» и, не обращая внимания на капающую с купальника воду, почти бегом устремилась к выходу. Незнакомец двинулся за ней.
Вернулась Рене минут через сорок. Увидев ее, Бруни выскочила из воды.
– Ну что?!
– Я уезжаю.
– С ним?
Рене кивнула и улыбнулась так умиротворенно и уверенно, что стало ясно – переубедить ее не удастся. Единственное, что Бруни могла сделать – это снабдить подругу самым необходимым на первое время. Не ехать же ей неизвестно куда в мятых джинсах и невысохшем свитере!
Поэтому прежде всего она отправила Филиппа накрыть в столовой смёргасборд и кофе: pi Рене не мешает поесть перед дорогой, и мужик этот спокойнее будет ждать, если заткнуть ему рот бутербродом.
Затем позвонила в галантерейный магазин и потребовала, чтобы ей немедленно доставили полдюжины комплектов белья; нашла подходящую сумку, напихала туда всякой косметики. И – пошла грабить Эрни. Ее собственная одежда Рене, понятное дело, была бы велика, а вот его новые джинсы, пара футболок и свитер оказались в самый раз. И куртка с капюшоном в стиле унисекс, на теплой подстежке, тоже.
Пока Рене ела, Бруни попыталась выспросить у ее друга, кто он такой и куда они направляются. Но в умении отвечать уклончиво этот тип дал бы сто очков вперед даже Филиппу – так ничего конкретного не сказал.
Уехали они часов в пять. В последний момент Бруни спохватилась, вытрясла все имеющиеся в доме наличные, сунула Рене в сумку. Поцеловала подругу на прощание, шепнула:
– Позвони, как только сможешь!
Рене кивнула:
– Обязательно!
И лишь когда две фигуры – одна повыше, другая пониже – вышли из калитки и свернули за угол, Бруни вдруг ощутила острое чувство потери: как же так, они ведь даже толком пообщаться не смогли! И про круиз она не рассказала, и про выставку не посоветовалась, и про Филиппа ничего не сказала.
А ей хотелось – очень хотелось рассказать и про их непростые отношения, и вообще про все, что произошло за последние полгода! Рене не стала бы ни иронизировать, ни сплетничать потом на эту тему со всеми знакомыми.
Но теперь – все, и неизвестно, когда они увидятся вновь…
Вечером улетел и Эрни. По дороге в аэропорт Бруни заехала в магазин и купила ему новые джинсы, свитер и куртку взамен тех, что отдала Рене – чтобы Клара не начала кричать, что она обобрала бедного мальчика.
Попросила его не особенно распространяться насчет Рене.
– Ясно. Развод – дело житейское! – ответил Эрни с видом умудренного опытом старца.
Когда он ступил на ленту эскалатора, обернулся и помахал рукой, Бруни стало ужасно тоскливо – что же это за день прощаний такой сегодня! Она молча доплелась до машины, села на заднее сидение. Филипп, не дожидаясь указаний, тронулся с места.
Нужно было срочно как‑то «перешибить» эту хандру. Разумеется, помог бы косячок: пара затяжек – и сразу жизнь веселее смотрится! Но разве у этого формалиста допросишься?!
Бруни неприязненно взглянула на возвышавшийся над спинкой переднего сидения белобрысый затылок, потом посмотрела сквозь ветровое стекло – а куда, собственно, они едут? И с некоторым негодованием обнаружила, что машина мчится по объездному шоссе.
Он что – домой направляется? С ума сошел, время‑то детское!
Не‑ет! Дудки! Развлекаться – и на всю катушку!
– Эй, на перекрестке направо сверни – поедем в «Дискобол»! – потеребила она Филиппа за плечо.
А что, самое то: музыку послушать, поплясать, выпить пару‑тройку коктейлей. Может, и сигаретку «заряженную» удастся добыть!
Спорить Филипп не стал, начал перестраиваться в правый ряд.
– Слушай, – снова подергала Бруни его за плечо, – как ты думаешь, этот мужик не староват для нее?
– Мы с ним примерно ровесники, – объяснил Филипп, сразу поняв, о ком она спрашивает. – А если ты его волосы в виду имеешь, так это парик.
– Чего?
– Он загримирован. На самом деле он и моложе, и седины никакой… усы, похоже, тоже ненастоящие.
– А ты откуда знаешь?! – не поверила Бруни.
– Ты забываешь, что я телохранителем работал и такие вещи просто обязан замечать. Кстати, ты можешь мне объяснить, чего твоя подруга так боится? Кто ее муж – мафиози, что ли?!
– Да нет, какой мафиози! Обыкновенная сволочь! Но он сейчас президент фирмы, а если Рене его пошлет подальше – снова никем станет, фирма‑то ее! Так что он будет носом землю рыть, чтобы не допустить этого, вплоть до того, что может объявить ее сумасшедшей, врачей подкупить. Поэтому она и хочет где‑то отсидеться пару недель, пока документы для развода подготовит.
Разговаривать с затылком было неудобно. Бруни жалела, что не села на переднее сидение, и то и дело поглядывала в зеркальце, чтобы убедиться, что Филипп слушает.
К тому времени, как они доехали до «Дискобола», она успела рассказать и про замужество Рене (ведь говорила она ей, говорила: не надо за Виктора выходить!), и – как‑то само собой получилось – про то, как училась кататься на лыжах. Дело в том, что в школе зимой их по уик‑эндам возили на лыжную базу, и когда повезли в первый раз, то оказалось, что все девчонки на лыжах стоять хоть как‑то умели – а Бруни нет. Что поделать, если она с десяти лет жила в Калифорнии и снег видела только по телевизору!
Учиться прилюдно, чтобы все над ней смеялись, ей категорически не хотелось. Поэтому она тренировалась по ночам – когда все засыпали, тихонько вставала и шла на склон. Поначалу падала, вся в синяках была – но через месяц уже лихо скатывалась с окрестных склонов.
Закончив повествование на этой оптимистичной ноте, Бруни потребовала:
– Теперь ты расскажи чего‑нибудь – а то все я да я!
Филипп пожал плечами. Это означало: «Ну что я могу тебе рассказать?!»
– Ну вот ты на лыжах кататься умеешь?
– Не очень. То есть, конечно, нас этому в армии учили, но настоящим горнолыжником меня не назовешь.
– А ты вообще каким‑нибудь спортом занимался?
– Да нет…
О чем бы его еще спросить – поинтереснее…
– Слушай, Филипп, а… а сколько тебе было лет, когда ты впервые трахнулся?
В зеркальце отразилась иронически приподнятая бровь. «Так я тебе и сказал!» – «перевела» Бруни.
– Приехали! – в голосе тоже чувствовалась ирония. Машина плавно сбавила ход. – Прошу вас, госпожа баронесса!
Бруни оглянулась – в десятке метров от них на стене переливался сине‑зелеными огнями неоновый силуэт дискобола.
Филипп отдал ключи пареньку‑парковщику, подошел, взял ее под руку.
Проходя через вестибюль, Бруни взглянула на себя в зеркало и лишний раз убедилась, что выглядит превосходно. И блузка‑пончо ей к лицу – а она еще сомневалась, покупать или нет. Филипп тоже смотрелся вполне «комильфо»: темно‑серый костюм, галстук в голубую полоску… нет, что ни говори, а чувство стиля у мужика есть!
– А сколько тебе все‑таки тогда было лет? – спросила она снова, едва они сели за столик.
В ответном взгляде так и читалось: «Ну чего пристала, липучка?!»
– Ну расскажи‑и! – заныла Бруни. Она давно поняла, что не такой уж он непробиваемый: если долго нудиться, то хоть на часть вопросов, да ответит.
– Семнадцать, – неохотно буркнул Филипп.
– А ей?
– Тридцать восемь.
– Чего ты такую старую выбрал?! – возмутилась Бруни.
– Да ну тебя! – неожиданно рассмеялся он. – Это она меня выбрала, а не я ее. И я ей за это до сих пор благодарен, если хочешь знать!
– Почему?!
– Потому что за те полгода, что продолжались наши отношения, она меня много чему научила. Я благодаря ей потом уже никогда себя с женщинами неуверенно не чувствовал. А то при моей внешности, да если бы я еще неумелым любовником был, то вообще… – он усмехнулся и махнул рукой.
– А что – внешность как внешность! Мне ты, например, нравишься! А кто она была?
– Вот это тебя совершенно не касается. – Ну Фили‑ипп! Учительница в школе, да?!
– Нет, не учительница. И не родственница. И не суй свой любопытный нос, куда не надо! – Внезапно, коротким мгновенным жестом, он щелкнул ее по носу – настолько быстро, что она не успела увернуться.
Бруни уже давно не видела его таким веселым – пожалуй, с самого августа.
– Ну чего ты?! – запоздало хлопнула она его по руке. – Вот уйду сейчас танцевать – будешь сидеть один и скучать!
– Иди – иди! Отдохну хоть от тебя! – ухмыльнулся он.
– Ну и пойду! – Бруни встала.
Сначала она танцевала одна, но почти сразу ее обступили пятеро парней. Обменявшись с ними несколькими репликами, Бруни узнала, что это студенты из Упсалы – приехали в Мюнхен развлечься на уик‑энд.
Порой она посматривала на Филиппа. Удрученным одиночеством он не выглядел: сидел, прихлебывал вино, грыз хлебную соломку.
Она с удовольствием потанцевала в кругу шведских ребятишек, перебрасываясь с ними шуточками. Но когда они начали намекать на возможность продолжения вечеринки где‑нибудь, где потише, огорчила их, заявив:
– Ох! Я с вами так долго танцую – на меня уже муж нехорошо смотрит! Чао, мальчики! – Полюбовалась на их вытянувшиеся рожи и свернула в сторону туалета.
Там ее подстерегало искушение. Выглядело оно вполне невинно: пара тощеньких сильно накрашенных девчонок, стоя в углу, болтали неизвестно о чем. Но Бруни была в «Дискоболе» не первый раз и знала, что на самом деле это добрые самаритянки, готовые обеспечить любого желающего (небезвозмездно, конечно) всем, чего душа пожелает: сигаретами с марихуаной, таблетками, ЛСД – короче, самыми разными средствами для поднятия настроения.
Но… увы, существовало и «но»: если купить и выкурить прямо сейчас косячок, то Филипп уже, конечно, ничего сделать не сможет. Проблема лишь в том, что нюх у него не хуже, чем у полицейской собаки. Учует запах – до конца вечера будет сидеть мрачный и смотреть на нее, как на описавшуюся кошку.
В конце концов Бруни пошла на компромисс: купила пару сигарет «с начинкой» и пропихнула их в дырочку в подкладке сумки – если что, всегда можно соврать, будто они случайно, еще с прошлого года там завалялись.
Подобное благонравие, пусть даже Филиппу о нем знать было и ни к чему, заслуживало немедленной награды. Поэтому, вернувшись к столику, Бруни глотнула вермута и похлопала своего визави по руке:
– Ну что – пойдем потанцуем?!
– Ну ты же знаешь… – с кислым видом начал он.
– Знаю, знаю! Так пошли?!
– Что ты сегодня настырная такая – то тебе расскажи, то спляши…
Похоже, он не прочь был сдаться, но хотел, чтобы его поуговаривали.
– Пойдем‑пойдем! – Бруни кончиками пальцев погладила его по тыльной стороне кисти. – Смотри – вот и мелодия медленная, там вообще ничего уметь не надо, только меня обнимать и ногами перебирать!
Филипп вздохнул:
– Ну что с тобой сделаешь… – встал и протянул ей руку.
Танцевал он действительно не бог весть как, но во всяком случае на ноги не наступал. Молчал, смотрел не на нее, а куда‑то мимо.
Хуже было другое – то, чего Бруни не ожидала. Стоило ей ощутить его ручищи на своей талии, и, словно «химия» какая‑то, ее сразу, мгновенно потянуло к нему – настолько, что буквально ноги ослабели. Внутри, в животе, стало стремительно разливаться тепло.
Если бы это был не он, а кто‑то другой, она бы со смехом: ну и мужик попался, с одного прикосновения заводит! – предложила ему поехать куда‑то, где есть постель и все условия. Но Филиппу – именно ему, после того как он столько раз говорил, что не хочет с ней спать – показывать, что с ней творится, категорически не хотелось. Зачем лишний раз выставлять себя дурой?!
Поэтому она спросила первое попавшееся, просто чтобы отвлечься:
– О чем ты сейчас думаешь?
Он посмотрел на нее с легкой растерянностью, сказал, чуть пожав плечами:
– Что когда ты без каблуков, то ниже меня. А на каблуках получается, что сверху вниз смотришь.
– Тебе это мешает?
– Нет. – Он покачал головой, улыбнулся – но в глазах, в самой глубине, на миг плеснулось что‑то… словом, если бы на нее так посмотрел любой другой мужчина, после этого взгляда у них была бы прямая дорога в постель.
Или показалось?!
Маленький персональный пожарник внутри не унимался. По спине бегали мурашки, и очень, ужасно просто, хотелось, чтобы он сильнее прижал ее к себе. Но не просить же его об этом, в самом деле!
– Бруни… – неожиданно сказал Филипп и на ее удивленный взгляд пояснил: – Тебя так Рене называла.
– А, это от Брунгильды сокращение, так меня в школе звали, – усмехнулась Бруни. – Кто‑то из девчонок увидел иллюстрацию к «Нибелунгам» и сказал, что она на меня похожа… то есть я на нее.
– Царила королева на острове морском, была она прекрасна и телом, и лицом…
– Что?!
– Это из «Песни о Нибелунгах», – меланхолично объяснил он.
Черт возьми, ей было сейчас совершенно не до литературных изысков!
Мелодия закончилась на пронзительном скрипичном соло. Филипп развернул Бруни к столику и повел, придерживая за локоть.
– Махни официанту, чтобы мне выпить принес, – попросила она, садясь.
Хоть как‑то залить этот пожар внутри!
– Может, домой поедем? – каким‑то странным, безразличным и в то же время неуверенным тоном сказал вдруг Филипп.
Сердце забилось, как после быстрого бега. Он никогда раньше ничего подобного не предлагал – сидел, сколько надо было… А может, это намек на то, что он не против, наконец, покончить со своим дурацким «обетом воздержания»?!.
– Да, давай поедем. – Она погладила его по запястью, скользнула пальцами в рукав пиджака и ощутила сквозь тонкую ткань рубашки напрягшиеся мышцы. – Поедем, конечно.
Всю дорогу, до самого дома, Филипп молчал и не глядел в ее сторону, словно боясь встретиться с ней взглядом. От этого Бруни было не по себе. А что если она приняла желаемое за действительность, и он сейчас, как ни в чем не бывало, бросит на ходу «Спокойной ночи» и уйдет? Возьмет и уйдет к себе в комнату – с него станется!
Если ой посмеет так сделать, она завоет от разочарования… или расколотит что‑нибудь… окно разобьет, напьется… черт бы его побрал!
Заехали в гараж. Филипп, по‑прежнему не глядя на нее, вылез из машины, щелкнул выключателем и уставился на плавно опускающуюся дверь отсека.
Бруни тоже вылезла и подошла к нему, положила руку на плечо.
– Слушай, ну что с тобой?!
Он вздрогнул и замер – казалось, даже дышать перестал. Она не выдержала, обняла его сзади и прильнула грудью к обтянутой пиджаком широченной спине.
– Филипп…
Он не шевелился.
– Филипп!
Зарылась лицом в коротко стриженые волосы на затылке, погладила его по груди, и тут – в первый момент Бруни подумала, что ей почудилось – он едва заметно наклонил голову, прижимаясь щекой к ее запястью.
Нет, не почудилось, поняла она, когда Филипп, будто ласкающийся кот, потерся лицом об ее руку. Не почудилось! Он извернулся и, оказавшись к ней лицом, обнял ее – Бруни почувствовала, что его буквально трясет.
Она прижмурилась, подставляя губы, но он поцеловал в шею, грубо и жадно. Оторвался, взглянул на нее голодными глазами, словно прикидывая, с чего начать «пиршество».
«С самого начала, милый, – посоветовала она про себя. – Времени хватит на все!»
Она думала, что после такого большого перерыва Филипп набросится на нее, как неандерталец. Но если не считать безумного первого раза, когда они оба лихорадочно расстегивали и стягивали друг с друга все, что мешало, а потом он опрокинул ее на еще теплый капот и, подхватив под ягодицы, тут же, без всяких прелюдий, овладел ею – он был на удивление нежен.
Впрочем, и этот первый раз был великолепен – внутри у нее будто фейерверк взорвался.
Потом они поднялись наверх, в его спальню. И тут Филипп удивил ее. Не то чтобы она являлась сторонницей исключительно жесткого и быстрого секса, но ей всегда нравилась его грубоватая властная напористость. А в этот раз он двигался томительно неспешно, порой притормаживал, ласкал ее чуткими пальцами, прочерчивал языком влажные дорожки по коже… Долгое – восхитительно долгое освобождение наступило внезапно. Еще плавая в полузабытьи, не видя и не чувствуя ничего, кроме волн удовольствия, которые, постепенно затихая, пробегали по телу, Бруни подумала, что этой женщине, о которой он рассказывал, надо бы памятник при жизни поставить!
Туман перед глазами постепенно рассеялся, и она повернула голову. Филипп лежал рядом и улыбался – без своей всегдашней иронии, довольной ленивой улыбкой.
Не удержалась, спросила:
– Чего это ты сегодня ласковый такой… непривычно даже, будто и не ты.
– Слушай, сделай милость, если ничего умного сказать не можешь, лучше заткнись! – посоветовал он, притянул ее ближе и вдавил лицом себе в грудь.
Бруни вывернулась, пихнула его в бок – еще чего, рот он ей затыкать будет! – и устроилась удобно, на плече.
Филипп зарылся пятерней ей в волосы, потрепал, как собачонку.
– Устала?
– Вот еще!
Если он думал услышать «Ах, милый, ты меня утомил, хватит!» – так не на ту напал!
Глава одиннадцатая
На следующий день все утренние газеты пестрели сообщениями о таинственном исчезновении Рене Торрини, владелицы фирмы «Солариум». Высказывались разные предположения – от похищения до самоубийства в припадке безумия. Лишь одна, вполне резонная мысль не пришла в голову никому из журналистов: что Рене просто решила уйти от мужа.
В новостях показывали Виктора – Бруни тошнило смотреть на его холеную рожу. Он тявкал что‑то об «эмоциональной нестабильности» жены.
Ничего, скоро этого гада ждет весьма неприятный сюрприз!
Вечером, когда они ехали домой, Бруни обратила внимание, что Филипп то и дело поглядывает в зеркальце заднего вида.
– Чего ты смотришь? – спросила она.
– Да нет, ничего, показалось.
Что именно ему «показалось», она узнала утром. Позвонила, хотела пригласить его завтракать – по телефону никто не ответил. Позвонила на кухню – фрау Зоннтаг бодро отрапортовала, что господин Берк пошел погулять.
– Гулять?! – растерянно переспросила Бруни.
– Да, госпожа баронесса.
Появился он минут через двадцать. Вошел и сказал без всяких предисловий:
– За нами следят. Я еще вчера заметил, что за нами машина какая‑то шла – не хотел говорить, пока все не проверю. А сейчас убедился. Пойдем, покажу!
Они поднялись на третий этаж, и Филипп показал на стоявшую на противоположной стороне улицы бежевую «Мазду»:
– Видишь? Так вот – там, внутри, сидит человек и наблюдает за домом.
– А почему ты думаешь, что он за домом следит? – Бруни подошла вплотную к окну, вглядываясь в подозрительную машину.
Филипп дернул ее назад.
– Осторожнее, у него бинокль.
– Откуда ты знаешь?
– Смотри внимательно – видишь, окно у машины приоткрыто, сверху щель?
Бруни уставилась на щель. Секунда… другая – и вдруг там блеснули два огонька, будто мигнули глаза какого‑то зверя.
– Ой! – она даже вздрогнула от неожиданности, странным образом смешанной с чувством острого веселого восторга. – Подожди, я сейчас!
Вихрем понеслась в кабинет, выхватила из ящика стола бинокль, который ее первый муж когда‑то использовал на скачках – единственную, если не считать еле заметного шрама на ухе, память о нем – и бегом вернулась обратно.
Запыхавшись, приложила его к глазам, покрутила колесико и отшатнулась – так вдруг близко оказалась «Мазда». Больше рассмотреть ничего не удалось, Филипп снова потянул ее от окна.
– Ты что, не понимаешь, что если ты можешь его бинокль видеть, то и он тебя по блеску стекол заметит?! – Добавил полувопросительно: – Наверное, стоит позвонить в полицию?