Эти слова студентка прошипела сквозь зубы, и Егору послышалась в них застарелая обида. С плохо скрытым злорадством девица поведала «следователю», что у безвременно погибшего студента в Курске осталась больная то ли мать, то ли сестра. Причём Конкин воспринимал это очень близко к сердцу: часто писал домой и сам носил письма в административное крыло ГЗ, не доверяя почтовым ящикам. И всё время расспрашивал о сильнодействующих лекарственных средствах, которые можно раздобыть в Лесу.
Это был след. Выяснив, где жил Алёша Конкин, Егор распрощался и направился в корпус «Е». Клочок бумаги с именем и фамилией собеседницы, а также номер комнаты в общежитии, где та обитала, он выбросил в первую попавшуюся урну.
IV
Бар «Волга-Волга» располагался не в здании Речвокзала, а на борту «Двух столиц». Отделку, стилизованную под интерьер парохода из древней кинокомедии, заведение получило незадолго до Зелёного прилива, во время капитального ремонта теплохода. С тех пор декорации облезли, фотографии актёров и старые киноафиши, развешанные по стенам, пожелтели. Но в полумраке зала, освещённого ради экономии электричества, масляными лампами, потрёпанные ретро-интерьеры смотрелись достаточно презентабельно.
Народу в баре было немного — занято всего три столика, да у стойки коротали время трое гостей. Один клевал носом над полупустой пивной кружкой, ещё двое увлечённо беседовали с барменом. И время от времени косились на мужчин, бесцеремонно клацающих прямо за столиком необычного вида охотничьим ружьём. Их спутница, одежда которой выдавала обитательницу одной из Полян, в беседе участия не принимала — потягивала со скучающим видом медовый пунш, который в «Волге-Волге» готовили превосходно.
— Тройка? — Коля-Эчемин посмотрел стволы на просвет. Они сверкали нарезами, подобно трём глазам невиданной змеи с диафрагмами вместо вертикальных щёлок. — А что это вверху? Я поначалу решил — гладкие, а тут вона что! У ДШК — и то калибр поскромнее!
— Одна из стандартных комбинаций стволов африканского штуцера. Нижний ствол под винчестеровский.338 Магнум, на крупную и среднюю дичь. А верхняя пара — 600 «нитроэкспресс».
— Солидно… — Коля уважительно присвистнул. — На слона, что ли?
— Да хоть на мамонта. От удара такой пули атакующий носорог садится на задние ноги. Но лягается, так что…
— Кто, носорог?
— Шутник, чтоб тебя… — Сергей скривился, потирая плечо. — Завтра сплошной синяк будет. Опробовал, блин — отдача как у гаубицы!
— Спецзаказ? — Коля защёлкнул замок и вскинул штуцер к плечу. — Тяжёленький…
— Четыре семьсот. Через дядю Рубика послал письмо в фирму, оплатил — так они, халамидники, не поверишь, полгода возились!
— Тут и кронштейн под оптику имеется. Далеко бьёт?
— Не слишком. Штуцер предназначен для средних и малых дистанций. Оптика трёхкратная, линзы «Карл Цейс», титановый корпус, с азотной накачкой. Обрати внимание: стволы на четверть короче, тоже по заказу.
— Да уж я заметил, — кивнул каякер. — Коротыш, не то, что мой оленебой.
— Всё верно — ты стреляешь больше на воде, на открытом пространстве. А в кустах и буреломе рулит ствол покороче. Англичане тоже удивлялись — зачем портить хорошую вещь? Но сделали, конечно: желание клиента — закон! И предупредили, скареды, что в каталог фирмы включать не будут — не вписывается, вишь, в традиционную концепцию! Так что коллекционерам его теперь хрен продашь.
— А ты что, собирался?
— Чтобы да, так нет. Это моя любимая игрушка.
— Зверь-машина, да. Но такой удачи, как оленебой, не притянет. Потому как у меня всё изготовлено здесь, в Лесу. Кроме ствола, разумеется.
— Зато всё, до последнего винтика, — ручная работа. Лес это любит.
За стойкой зашипела радиола, полились тягучие звуки рэгтайма в исполнении Джелли Мортона. Нынешний владелец «Волги-Волги» слыл поклонником классического новоорлеанского джаза.
— Если не секрет… — Коля помедлил. — Не моё дело, конечно, но не стоит этот штуцер двадцати лямов, а ты «Чёрный квадрат» за него отдал! В чём подвох, а?
Сергей усмехнулся.
— Вот и дядя Рубик удивлялся. Ну да, штуцер, даже с учётом спецзаказа, тянет, край, штук на двести. Но вот на фига мне в Лесу ихние баксы? Да я этого хлама сколько угодно наберу — вон, в центре полно банков с обменниками. Только это геморрой, а Малевич — пошёл и взял, на полдня работы!
— Это из Третьяковки-то? Да ведь там Чернолес в двух шагах! Ничего себе — пошёл и взял…
— Великое дело — Чернолес! Что я там, не бывал? А «Чёрный квадрат» я бы и забесплатно вынес, давно собирался. Как будто мало там всякой зловещей дряни! Истукан со штурвалом на стрелке, скульптуры эти жуткие, Дом на набережной, подвалы Малюты Скуратова... На Болотной, вон, вообще казнили, того же Пугачёва именно там четвертовали! Думаешь, нечисть всякаяв тех местах просто так расплодилась, сама по себе?
— Слышала я от одного лешака сказочку о Калиновом мосте, — вступила в разговор Лиска. — Давно, ещё, когда в Золотых Лесах жила.
— Это от Гоши? Да, он эту байку любит. Только зря ты так пренебрежительно — лешачиные сказки иногда очень даже стоит послушать.
— Я вот чего понять не могу… — Коля-Эчемин положил штуцер на столешницу, и оружием немедленно завладела Лиска. — Третьяковка битком набита картинами, которые в Замкадье стоят миллионы. Почему же их сразу не вывезли? Скажем, на вертолётах?
— Раскатал губёшки! — ухмыльнулся Сергей. — Последние вертушки вылетели из Кремля через шестнадцать часов после начала Зелёного прилива, и разбились, не дотянув даже до Третьего Кольца. Электроника сдохла, понимаешь? Да и не в вертолётах дело: когда миллионы народа ломанулись из города, властям стало не до картин, будь они все хоть Моны Лизы.
— Я тоже об этом слышала, — вступила в разговор девушка. — Поначалу было не до того, чтобы спасать культурные ценности, а когда первая паника улеглась, деревья уже вымахали выше домов, и что творится внизу — никто не знал. Многие думали, что там вообще ни одного здания не осталось. Со спутников-то Лес не сфотографируешь, получается хрень какая-то размытая…
Егерь кивнул в знак согласия.
— Ну да. Пока наблатыкались ходить по Лесу, пока тропки протоптали, пока выяснили, что цело, а что нет — прошёл не один год. То есть и раньше шарили, конечно, те же барахольщики — правда, те больше по банкоматам и ювелиркам. А залезть в такую задницу, как Третьяковка или Пушкинский музей, да ещё и выйти оттуда живым — шалишь, брат, это только егерям по плечу. Да и что там за сокровища — картины и прочая музейная хренотень? Нет, ребята, купите себе гуся и крутите бейцы ему. Настоящие ценности лежат по секретным архивам, а их в Москве до дури. ФСБ, МинОбороны, институты всякие, шибко закрытые. Вот, к примеру, заказали мне как-то забраться в одно местечко...
И осёкся. Собеседники понимающе переглянулись — егерь едва не сказал лишнего.
— Ладно, фиг с ними, с картинами! — подвела итог дискуссии Лиска. — Лучше скажи, Эчемин, ты договорился со своими приятелями? А то у меня двенадцать человек, их надо на чём-то везти!
— А как же? — кивнул Коля. — Индеец сказал — индеец сделал. Три лодки, моя четвёртая. Завтра с утра и отправимся, караваном. Тебе, Бич, куда, до Бережковской?
— Высадишь поближе к Новодевичьему. Надо забрать у брата Паисия заказ — патронташ и чехол для этого красавца. Не таскать же его по Лесу вот так?
И похлопал по элегантному, в теснённой коже и ремнях, футляру.
Радиола взвизгнула звукоснимателем и умолкла. Сергей обернулся — двое крепких парней, судя по одежде, речников, — прижали к стойке полноватого мужчину лет сорока, в чёрном пиджаке и фетровой, не по сезону, круглой шляпе. Правый глаз у него стремительно заплывал багровым. Третий речник сдирал со стены яркий постер.
А Коля-Эчемин уже встрял в назревающую потасовку:
— Эй-эй, Шнайдер, хорош беспредельничать! Не поделили что — ступайте на воздух, там разбирайтесь. И не гопой на одного, а по-пацански, в однорыльство!
— А, это ты, Эчемин… — отозвался речник, которого назвали Шнайдером. — Да было бы с кем буцкаться, хорёк с Останкино… Прошмыгнул в бар, мы и моргнуть не успели, как он свой плакатик на стену налепил. Проповедовать намылился, падла!
— Его счастье, что не успел, — кивнул второй, не отпуская рукава пленника. — А то вмиг сыграл бы за борт со своими бумажонками. А ну, сволочь, говори — будешь ещё людя̀м отдых портить?
И замахнулся увесистым кулаком. Незадачливый проповедник съёжился, сделал попытку закрыться от удара. При этом шляпа свалилась с головы, обнажив аккуратную, блестящую в свете масляных ламп, лысину. Речник обидно загоготал.
— Говорю же, завязывайте! — твёрдо повторил каякер. — Люди на тебя смотрят, заказчица… Подумает:кого Эчемин порекомендовал, отморозков?
И кивнул на Лиску, с интересом наблюдавшую за происходящим.
Парни переглянулись и отпустили жертву. Потрёпанный проповедник подхватил шляпу с пола и шмыгнул за дверь. Сергей — он успел подойти и держался у Коли за спиной — отобрал у речника надорванный плакат. На большом листе мелованной бумаги был отпечатан красочный пейзаж: мужчина и женщина идут по колено в густой траве. На плечах у мужчины ребёнок, все трое улыбаются яркому солнцу. На заднем плане — заброшенные здания, подёрнутые ползучей растительностью, в небе птичьи стаи, на переднем плане — белоголовый орёл. И надписи на русском и английском языках: «Церковь Вечного Леса — путь в будущее человечества. Отриньте убогие костыли цивилизации!»
— Малый-то из ЦВЛ, — сказал Коля, усаживаясь за столик. — Если бы я не вмешался, Шнайдер мог и покалечить, он их страсть как не любит. Как-то на ВДНХ сцепились, так ему два зуба выбили и нос сломали. Вообще-то, я его понимаю: мутные они какие-то, эти цэвээловцы, склизкие… Как начнут вещать на языках своих непонятных, извиваться — всё, беда, сливай керосин. Не иначе, злыми духами одержимы, хоть к шаману веди, чтобы изгонял!
Радиола снова заиграла. На этот раз из динамика звучала бессмертная труба Армстронга. Официантка, долговязая девица в кружевной наколке и передничке, поставила на столик кружки пива, тарелку жареной рыбы и блюдо с картошкой фри.
— На языках — это не они, а пятидесятники, — отозвалась Лиска. — В Коломенском есть их община, маленькая, всего два десятка душ. И никакие они не одержимые — мирные, весёлые даже. Отец Михаил, их, правда, терпеть не может, но мы его не слушаем. Живут и живут, лишь бы не мешали никому.
— Отец Михаил? — Сергей оторвался от тарелки с жареным картофелем. — Тот, что в храме Вознесения служит?
— Он самый. Говорят, он на днях возвращается в Скит, вот мы и гадаем, кого на смену пришлют.
— Он у вас что, попадью не отыскал? — ухмыльнулся Коля-Эчемин. — Я слышал, попам не возбраняется.
— Ну и дурак, что слышал, — отрезала Лиска. — Это священникам не возбраняется, а скитские — монахи, в святости живут. Потому их и меняют время от времени. На Поляне соблазнов сам знаешь, сколько… А пятидесятников мы трогать никому не позволим, хоть отцу Михаилу, хоть новенькому. Леса на всех хватит, нечего! Кстати, Бич, ты, вроде, в Скит собирался?
— Ну да, а что?
— Да есть у меня двое, паломники из Замкадья. По-хорошему, надо бы их самой проводить, только я не хочу задерживаться. Высадить, довести до Скита, сдать с рук на руки отцу Андронику — это же полдня провозишься, а нам бы засветло миновать Чернолес. Раз тебе по пути, может, захватишь с собой? ЭЛ-А у них в лёгкой форме, я просмотрела анализы.
— А белку послать?.. — предложил Коля-Эчемин. — Монахи их бы и встретили на берегу!
Сергей покачал головой.
— В Скиту на этот счёт строго: новичков ждут у ворот, но ни шагом дальше.
— Почему? — удивился каякер. — С них что, убудет? От Скита до набережной всего ничего…
— Кто их знает? Не интересовался. Вот буду там — спрошу обязательно.
— Так поможешь, с паломниками? — нетерпеливо спросила девушка. — Тебе забот никаких, а мне ужас,как не хочется день терять.
— Помогу, куда от вас деться…
V
Лифт звякнул и остановился. Егор вышел из кабины и двинулся по коридору. На часах — 17:42, пятая пара вот-вот закончится. Времени полно.
Проснувшись утром, он не обнаружил в постели Лину. Девушка исчезла, оставив, правда, записку: «Сегодня занята, встретимся завтра. Заходи в библиотеку. Целую». И отпечаток губ красной помадой на уголке листка.
Оставалось предаваться сладостным воспоминаниям — ночь действительно была великолепна! — и клясть себя за то, что, размякнув от грибовухи и секса, рассказал подруге обо всех перипетиях прошедшего дня. В том числе, о задании, полученном от завлаба, о гибели Алёши Конкина, о Наине с её жутким ритуалом.
И, разумеется, о своём видении.
Лина выслушала его очень внимательно, задала множество вопросов. А под конец взъерошила партнёру волосы и посоветовала выбросить всё из головы. История, конечно, подозрительная, но в Лесу и не такое случается. Что до лешака и его подружки-ведуньи, то эти двое давным-давно спятили от одиночества и отваров всяких подозрительных грибочков. И далеко не факт, что всё это случилось на самом деле, а не было плодом галлюцинаций, вызванных какими-нибудь курениями — в подвале ведь стояли жаровни? Вот и не стоит забивать голову мистикой, чтобы не выставить себя идиотом в глазах людей.
Но утро вечера мудренее. Припомнив за завтраком все подробности кошмарного происшествия, Егор укрепился в решимости расследовать его до конца. Следствием чего и стали визит в лабораторию генетики, беседа с однокурсницей погибшего студента и последующее посещение общежития.
Комната, где обитал Конкин, находилась в дальнем конце коридора. Егор достал нож, намереваясь отжать дверь от косяка, и с удивлением обнаружил, что этого не требуется. Дверь была не заперта — она чуть приоткрылась и дразнила непрошеного гостя язычком замка в прорези металлической пластины.
Внутри царил полнейший кавардак. Выдвинутые ящики письменного стола, разбросанное по полу содержимое, перевёрнутая постель, книжный стеллаж отодвинут от стены. Комнату определённо обыскивали, причём наспех, второпях. И совсем недавно — вода из разбитого графина не успела подсохнуть или впитаться в истёртый паркет.
Егор подошёл к стеллажу, чтобы осмотреть книги, и едва успел отпрянуть. Хлипкое сооружение со скрипом наклонилось и повалилось на него, посыпались книги. Из щели между стеллажом и стеной — и как он сразу не заглянул туда? — выскочила человеческая фигура и метнулась за дверь.
Егор перепрыгнул через груду книг, выбил плечом дверь и кинулся в погоню. Он нагнал чужака на середине лестничного пролёта, на бегу переложил нож в левую руку, а правой толкнул в спину так, что тот с разгона впечатался в стену.
Это был щуплый парнишка, лет двадцати, с длинными волосами, собранными над левым плечом в длинный хвост. Едва заметный зеленоватый оттенок кожи и широкий, с золотыми узорами, браслет, выдавали в нём соплеменника Лины.
— Ну и что тебе там понадобилось?
Золотолесец затравленно переводил взгляд с лица преследователя на нож в его руке. Егор зловеще ухмыльнулся и поиграл лезвием.
— Сам расскажешь, или помочь?
Это было лишнее. Золотолесец взвизгнул и вдруг выбросил правую руку с пальцами, сложенными в «орлиный коготь», целя противнику в глаза. Егор инстинктивно вскинул руку с ножом, защищаясь от удара, кривое лезвие распороло предплечье беглеца, брызнула кровь — но было уже поздно. Шепотка порошка полетела ему в лицо, глаза пронзила жгучая боль. Егор попытался ухватить парня за руку, но тот уже сбегал вниз по лестнице, оставив позади заходящегося в кашле преследователя.
Егор едва сумел кое-как, на ощупь, добрести до комнаты Конкина и нашарить умывальник. Хорошо хоть, удалось сдержать инстинкты, требующие тереть горящие глаза. После четверти часа промываний холодной водой, он стал уже кое-что различать.
Часть порошка угодила на одежду. Егор скрупулёзно соскрёб крупинки на листок бумаги, чтобы изучить как-нибудь потом, на досуге. Первая, самая страшная мысль была о спорах «жгучего дождевика», но скоро стало ясно, что всё не настолько скверно. Неведомый злодей воспользовался банальной кайенской смесью в местном исполнении: красный перец в сочетании с табаком и высушенными, перетёртыми в пыль травками. Китайские браконьеры и контрабандисты, которых сержант Жалнин гонял в приамурской тайге, случалось, применяли подобные средства — правда, не в рукопашной схватке, а присыпали следы от собак. И надо же было попасться, как последнему лоху!
Спешить уже было некуда. Злоумышленник наверняка успел унести ноги. Спускаться, расспрашивать, так не факт, что будет результат, да и стоит ли привлекать к себе внимание? Конкин жил один, так что появления соседа можно не опасаться. Конечно, известие о гибели жильца скоро дойдёт до коменданта общежития и комнату опечатают — но два-три часа у него, пожалуй, есть. Егор дождался, когда утихнет жжение в опухших, покрасневших глазах, и принялся за обыск.
«Милый Алёшенька, и хотела бы порадовать тебя, но нечем. Мама не встаёт третью неделю, а мучается так, что и словами не передать. Доктора дают ей не больше месяца, и если есть хоть крошечный шанс заполучить лекарство, о котором ты писал в прошлом письме, — заклинаю тебя, поторопись. Все говорят, что у вас, в Лесу, можно найти средства от любых недугов, так что на тебя последняя наша надежда…»
Клочок бумаги Егор нашёл только с третьей попытки, в складках скомканного одеяла. Были там и другие — похоже, письмо разорвали в клочья в приступе то ли ярости, то ли отчаяния. При должной усидчивости его можно собрать его, как паззл, но и без того всё было яснее ясного: студент получил из дома известие о близкой смерти матери вместе со слёзной мольбой раздобыть лекарство от рокового недуга.
Головоломка постепенно складывалась. Конкин, наслушавшийся баек о сетуньских эликсирах, кинулся на поиски, и очень быстро выяснилось, что никто не собирается делиться с ним чудодейственными средствами. Попытка воззвать к состраданию — бумажка в видении, несомненно, и была этим самым письмом — не ничего на дала. Оставалось одно: выполнить в уплату за помощь какую-то просьбу.
Какую именно? Ну, например, разузнать: куда и зачем доцент Шапиро посылает нового лаборанта? А что, вполне правдоподобно: остаётся понять, мог Конкин, случайно или намеренно услышать, как завлаб инструктировал его насчёт бумаг профессора Новогородцева?
Егор в волнении заходил по комнате. Не просто мог — он наверняка слышал! Ведь не кто иной, как Конкин вошёл в лабораторию, когда Шапиро стал показывать на карте дом профессора! Значит, подслушивал под дверью, понял, что самого главного не узнает, и тут же на ходу сочинил подходящий повод. Толково, ничего не скажешь!
А дальше что? Бежать следом, пырять посланца в живот, отбирать бумаги? Неужели этот лопоухий недоносок надеялся завалить его своим дурацким копьецом? А ведь едва не завалил, придись удар чуть выше — точно бы в печень.
И всё это по поручению неведомого сетуньца?! Вздор, вздор! Конкину наверняка было велено сообщить о готовящейся вылазке кому-то ещё. Кому? Скорее всего, третьему лицу, не присутствовавшему при том унизительном разговоре. Для того, кстати, и медальон — он должен был послужить паролем. Но почему студент решил всё сделать сам?..
Паззл сложился со щелчком, пронзившим Егора как разряд электрошокера. Элементарно! Элементарно, черт подери! Конкину обещали отдать эликсир, только когда бумаги физика будут у заказчика. Но ведь Шапиро тогда велел Егору торопиться, добавил даже, что проводник не будет долго ждать.
Значит, рассуждал студент, пока он доберётся до этого «третьего», пока тот найдёт исполнителя, организует погоню — посланец успеет не только изъять бумаги, но и отнести их в лабораторию. И тогда о награде можно было бы забыть — как и о надежде спасти умирающую мать. Интересно, что за гнида додумалась подцепить парня на такой крючок?
Но получается, что никакого эликсира в комнате не было? Но зачем тогда обыск, неужели только ради письма? Но ведь именно его взломщики и не нашёл!
«Не нашёл,потому что ты его спугнул, болван!..»
Егор выглянул в коридор. Никого. Он вышел, осторожно притворил за собой дверь и направился к лифтам.
Рассказать о сбежавшем золотолесце Лине? В принципе, с её помощью можно попробовать его отыскать. Или не стоит? Взломщик — единственная ниточка к таинственному заказчику, но кто знает, что у них тут за расклады? Гоша прав: эта история определённо с душком, так что разумнее всего пока затаиться и подождать. Рано или поздно что-нибудь да выплывет само собой…
ДЕНЬ ПЯТЫЙ
сентября 2054 г., воскресенье
I
Заведующий лабораторией достал из ящика стола пачку потрёпанных карт и пухлый скоросшиватель с надписью на обложке «Определитель фауны Московского Леса».
— Вот вам кое-какие материалы. Да, и зайдите к Вислогузу — я распорядился, чтобы он не жадничал и выдал всё, что потребуется. Учтите, задание может затянуться, так что снаряжайтесь в расчёте на длительную отлучку.
Егор открыл папку наугад. С карандашного рисунка на него смотрело довольно противное существо, похожее на червя-переростка. На конце кольчатого туловища была изображена то ли пасть, то ли присоска, окружённая венчиком из щупалец.
— Ну-ка, ну-ка, что вам выпало? — Шапиро заглянул Егору через плечо. — А-а, грибочерви…
— Кто?
— Весьма неприятные создания, могут сильно изуродовать, если вцепятся в лицо или шею. Хотя, говорят, съедобные.
Егор представил, что ест такую тварь и поспешно сглотнул — к горлу подкатил комок тошноты.
— Так я о чём? — продолжал Шапиро. — У нас есть примета: какое животное новичок в определителе в первый раз откроет — с тем и встретится. Пусть не сразу, но обязательно. Мне, например, выпала обычная сойка.
— И как, встретилась?
— Увы! — завлаб виновато развёл руками — Я «невыездной», не могу удаляться от Главного здания. ЭЛ-А, пропади она пропадом... А вот в окошко видел, случалось.
— Яков Израилевич, мне вот что неясно: Курчатовский Центр не профессорская квартира. Там несколько корпусов, и в каждом — сотни письменных столов. В каком из них искать ваши бумажки?
Шапиро строго глянул на лаборанта.
— Не бумажки, юноша, а материалы, имеющие огромную научную ценность. Нам известно, где находится лаборатория Новогородцева, осталось уточнить кое-какие детали. В бумагах, что я вам дал, поэтажный план Центра, фотографии — изучайте, готовьтесь. Конечно, всё это тридцатилетней давности, но другого, извините, нет.
— Значит, решено — отправляемся в Курчатовский Центр?
Завлаб замялся.
— Я послал Бичу вызов, без него даже пытаться не стоит. Рейдер вы пока, уж простите, никакой, а Щукинская Чересполосица — место страшненькое, непредсказуемое. Да и про Центр много чего рассказывают. В подвалах там атомный реактор, неизвестно какие оттуда могли вылезти мутанты.
— Кстати, о реакторе... — припомнил Егор. — Мне сказали, что под ГЗ якобы тоже есть реактор, действующий. Неужели, правда?
Завлаб с интересом посмотрел на собеседника.
— А вы как полагаете?
— Ну… С одной стороны сложно представить себе реактор без современной электроники и цифровых систем управления. А с другой — раньше-то обходились? Да и питать ГЗ электроэнергией — это ж никакой соляры не напасёшься!
Доцент Шапиро кивнул.
— Да, тут вы правы, тем более, что лёгкие нефтепродукты в Лесу долго не живут, превращаются в негорючий кисель. И насчёт реактора — чистейшая правда. Его заложили при строительстве ГЗ, улучшенная копия реактора Обнинской АЭС, первой в Союзе. В конце шестидесятых реактор законсервировали, а после Зелёного Прилива, когда стали возвращать МГУ к жизни, — запустили снова. Благо, система управления у него на ламповой электронике.
— Выходит, и в легендах о ГЗ есть зерно истины, так, Яков Израилевич?
— Как видите, — Шапиро усмехнулся. — Хотя искать по подвалам установки для замораживания грунта или золотую статую Сталина всё же не советую. И ещё один момент…
Он помедлил, словно не решаясь продолжить.
— Помните нашу беседу в тире? Вы ещё спросили тогда, верю ли я, что Лес обладает разумом? Так вот, не исключено, что документы, за которыми вы идёте, помогут пролить на это свет. И тогда — я даже представить себе боюсь, как изменится привычный нам мир.
— Яков Израилевич! Звонили с поста охраны. Ваш подопечный опять что-то учинил на рынке!
В дверях кабинета стояла секретарша кафедры. Судя по брюзгливому выражению красивого холёного лица, дама прибывала в крайней степени раздражения.
— Сколько это будет ещё продолжаться? Вы что, не понимаете, что он срамит всю кафедру и лично Карена Адамовича?
Кареном Адамовичем звали заведующего кафедрой Ксеноботаники, профессора Адашьяна.
— О, ч-чёрт, опять выбрался… — Шапиро схватился за голову. — Простите, Аида Михайловна, я сейчас… Молодой человек, вы мне не поможете?
Возмутитель спокойствия лежал на растрескавшемся асфальте в окружении полудюжины студентов. Рядом торговец-лесовик, недовольно бурча, собирал разбросанный товар — ремни, сумки, кошели и прочие изделия из кожи.
Белобрысый биофаковец — Егор видел его вчера в лаборатории генетики — поднял на завлаба испуганные глаза.
— Кажется, не дышит...
Егор опустился на корточки. Тело, в самом деле, не подавало признаков жизни.
— Снова труп?
— Во-первых, юноша, что значит «снова»?! — нервно отреагировал Шапиро. — Несчастный случай с Конкиным целиком на его совести, не надо было нарушать инструкцию о запрете одиночных выходов в Лес! А во-вторых, никакой это не труп. Это… Как бы вам объяснить… Мартин. С филфака.
В подтверждение этих слов «труп» дёрнулся и издал немелодичный храп. На Егора пахнуло густым спиртным духом.
— Разве в Универе есть филфак?
— Нет. А этот вот — есть. Да расходитесь вы, молодые люди… — Шапиро замахал руками на зевак. — Пьяного, что ли, никогда не видели?
Егор перевернул лежащего на бок. Тот отреагировал на вторжение в личное пространство невнятным бормотанием и новой волной сивушного перегара.
— Мартин? Иностранец, что ли?
— Нет, наш, местный. Да вы поднимайте, надо отвести его к нам, наверх. Он, вообще-то, смирный, но всякий раз, как выходит на двор, надирается до зелёных чертей, надо полагать, для храбрости. Впрочем, его и так-то трезвым никогда не видели.
Шапиро суетливо зашарил по карманам и извлёк мешочек с желудями.
— Ведите его к лифтам, а я улажу вопросы с торговцами. Надо же заплатить, что он там поломал.
— Мартин — это не имя, а прозвище, — объяснял завлаб. Вдвоём они доволокли «труп» до неприметной каморки в дальнем конце коридора, и вернулись в лабораторию. — А как его на самом деле зовут, не признаётся. Одному Гоше что-то про себя рассказал — родственная душа, такой же алкаш. И тоже, то ли закончил филфак, то ли выперли его оттуда... А в ГЗ Мартин чуть ли не со дня Зелёного Прилива. Прибился к нашей кафедре, помогает по мелочам, а мы его подкармливаем.
— Сколько же ему лет — пятьдесят, шестьдесят? — удивился Егор. Несмотря на застарелые следы возлияний, украшавшие физиономию загадочного пьяньчужки, ему трудно было дать больше сорока.
— А кто его знает? Документов у него нет. Живёт в своей каморке, книги туда стаскивает, старую фантастику. И не макулатуру какую-нибудь: Стругацких, Лема, Прачетта, Стивена Кинга. Девицы к нему шастают — вы, конечно, слышали об этом нелепом суеверии насчёт иммунитета к ЭЛ-А… У Мартина, видите ли, полнейшая невосприимчивость. Но толку от неё ноль — до судорог боится Леса, представляете? Я как-то попросил его выйти, расставить контейнеры с пробами — тут, недалеко, на Мичуринском, вы там были с Фомичом… Так больше не прошу — вы бы видели, какой он балаган учинил! Рыдал, бился в истерике, орал, что его на смерть посылают, порывался в ноги упасть, лишь бы не идти наружу. Да и ленив, скотина, только и может, что пробирки мыть да втихую учить студентов гнать грибовуху на лабораторном оборудовании!
Завлаб пошарил по ящикам стола, достал пачку «Мальборо». Егор удивлённо поднял брови — до сих пор он ни разу не видел шефа курящим. Похоже, происшествие с Мартином выбило его из колеи.
— Кстати… — Шапиро неумело раскурил сигарету, — если заинтересуетесь местным фольклором — это к Мартину. Никто не знает больше баек, суеверий и всяких прочих историй о Лесе. Бутылочку только не забудьте — пить придётся с ним наравне, а это, доложу я вам, испытание!
Егор отвернулся, скрывая ухмылку. Похоже, завлаб тоже нашёл в загадочном Мартине родственную душу. Можно поспорить — на досуге они частенько ведут ностальгические беседы о фантастике. И, надо полагать, тоже не всухую.
Шапиро сделал пару затяжек, закашлялся и выбросил сигарету в окно.
— Помните, мы давеча беседовали о Дне ботаника — я вам ещё показывал листок отрывного календаря? Так это он, Мартин, его нашёл и отдал мне. Так что, если бы не он, не было бы у нас этого праздника.
II
— Что ж вы, отче, упорствуете? Послали бы монасей, чтобы забрать этих бедняг прямо у моста — глядишь, и обошлось бы. Да и мне не горбатиться зазря…
Сергей присел на покосившуюся скамейку, торчащую из травы. Ноги не держали. Несколько сотен метров, отделяющие берег реки от Скита, дались ему тяжелее, чем иной суточный переход.