Первая пара успела уже сменить позу: женщина теперь скакала на партнёре, одновременно прильнув лицом к паху другого парня. Ещё одна, бритая наголо, с замысловатой татуировкой на затылке, встала на четвереньки, пытаясь поймать языком соски её подпрыгивающих грудей, а к её костлявому заду уже пристраивался другой кавалер.
Сергей вздрогнул — Лискина ладошка крепко обхватила его пальцы.
— Пойдём!
— А? Что? Я не…
— Ты что, вообразил, что я на тебя накинусь? Просто не люблю, когда вот так: обдолбаются, нанюхаются — вообще ничего не соображают, трахаются как заведённые, пока не свалятся без сил.
— Нанюхаются? А что это у них?..
Лиска фыркнула — на этот раз, не раздражённо, а насмешливо.
— Такой большой мальчик, а не знаешь?
— Ну, извини, у меня другие интересы.
— Кто бы сомневался! — её слова источали чистый, девяносто девятой пробы кураре. — Нашему знаменитому егерю не до женской любви — ему дай какую-нибудь тварь изловить — чтобы вся в шипах, чешуе и, желательно, ядовитую.
«Ах ты, стервочка!..»
— Почему не до любви? То есть я должен закончить одно дело…
— И что, одно другому мешает?
Лиска стояла перед ним, уперев кулачки в поясницу. Сергей только сейчас заметил, что из одежды на ней осталась только длинная белая футболка, сквозь которую просвечивают почти невидимые трусики.
«И когда успела-то?..»
—— Так что за порошок?
Девушка пожала плечами.
— Какие-то грибы, вываренные в отваре из жуков. Недавно появился, челноки везут из Сокольников. Убойная штука — сам видишь, как от неё крышу сносит!
— Это точно… — пробормотал Сергей. На пляже не осталось никого, не занятого любовью. Отовсюду неслись сладострастные стоны, крики, рычание, влажные шлепки совокупляющихся тел. А барабаны всё били, и флейта едва поспевала за ними своим свистом.
— Я однажды видела, как одна парочка устроилась у самого костра, и парню угольком задницу подпалило. А он не чувствует, наяривает вовсю! Хорошо другие заметили, окатили водой…
— А он что?
— А ничего! Так и продолжал, пока не заснул прямо на партнёрше. Под этим порошочком можно по двадцать раз подряд кончать, хоть мужику, хоть девке.
— Побочные эффекты есть?
— Какие мы деловые! — расхохоталась Лиска. — Побочные эффекты! Ну прям дядя доктор!
Они пошли к камышам, чернеющим в дальнем конце пляжа. Ладошка девушки крепко сжимала пальцы егеря.
— Если честно — понятия не имею. Наверное, как и у других снадобий. Подсядешь — и Зов Леса обеспечен!
— А как же ЭЛ-А? Иммунитет-то через секс не передаётся, проверено.
— Плевать! — девушка независимо вздёрнула острый подбородок. — Мне это ни к чему!
— Секс? Сочувствую…
— Иммунитет, болван! — она больно ущипнула Сергея за руку. — У меня уже есть. И вообще, сколько можно болтать? Пошли купаться!
И прежде, чем он ответил, скинула футболку, стащила трусики и с разбегу кинулась в воду.
XV
Егор встретил Лину в коридоре общаги. Сил ему хватало только на то, чтобы кое-как ковылять, держась за стену. Визит к Наине, возвращение в ГЗ и последующие объяснения по поводу гибели Алёши Конкина выжали его досуха, не оставив и капли сил.
Девушка решительно взяла дело в свои руки. Не прошло и десяти минут, как Егор, с мокрыми волосами и махровым полотенцем на бёдрах, сидел в своей комнате, отхлёбывая из кружки обжигающий травяной чай.
Хлопнула дверь — Лина вошла, неся перед собой чугунную сковородку, на которой шкворчали, исходя салом, половинка круга домашней колбасы. Запах был такой, что Егор моментально забыл о зловещем подвале и даже о трупе со светильниками в глазницах.
Лина поставила сковородку перед Егором и наполнила стопку фиолетовой жидкостью из большой бутыли. Огненная жидкость обожгла пищевод и огненным комом упала в желудок. Егор хватал ртом воздух и шарил руками по столу в поисках чего-то, способного затушить пылающий внутри пожар.
— Ух ты… что это?
— Грибовуха. Ваши микологи гонят, из дождевиков.
Егор поперхнулся.
— Из этих, со спорами? Они что, лешаки, как Гоша?
Лина усмехнулась.
— Уже успел познакомиться?
— Ты его тоже знаешь?
— Кто ж его не знает? Местная достопримечательность. А на грибовуху другие дождевики идут, не жгучие.
— Неслабо… гГадусов семьдесят?
— Семьдесят шесть. Ты закусывай, а то она здорово по мозгам шибает.
Девушка встала, подошла к распахнутому настежь окну и присела на подоконник, обхватив руками колени. Большая, жёлтая, как круг сыра, луна подсветила её фигуру, и Егор обнаружил, что новая знакомая и на этот раз обошлась без белья. Под коротенькой, едва до середины бёдер, рубашкой-туникой не было ничего, кроме тела, великолепие которого ничуть не портил зеленоватый отлив кожи.
Молодой организм немедленно отозвался на соблазнительное зрелище.
«Ого! Не так-то он, оказывается вымотан. Надо срочно отвлечься…»
— А Гоше, правда, сто лет?
— Может, и сто, может, и больше. Говорят, лешаки бессмертны. Точнее, не могут умереть своей смертью. У них есть особый обряд: надо найти подходящее дерево и закрепить связь с ним. И только тогда они становятся настоящими лешаками. И пока дерево стоит — лешак умереть не может.
Это было так интересно, что Егор на секунду забыл о соблазне. Видимо, это отразилось у него на физиономии: в зелёных глазах собеседницы мелькнула лёгкая досада.
— А с каким деревом связан Гоша? Кора вон, как у дуба!
Лина тряхнула головой, волосы рассыпались по плечам. Мужское достоинство Егора отреагировало, оттопырив полотенце. Он завозился, стараясь повернуться так, чтобы собеседница ничего не заметила.
— Ни один лешак нипочём в этом не признается. Известно только, что их деревья растут в самой глубине Леса, в Терлецком Урочище. Ходят слухи, что раз в год лешаки собираются там, говорят с деревьями, и те им отвечают...
— Терлецкое урочище? Это где?
— В самой глуши Измайловского парка. Людям туда хода нет, а лешакам только того и надо, никто до их драгоценных деревьев не доберётся.
— Выходит, добряк Гоша сродни Кощею?
Девушка недоумённо подняла брови.
— Почему это — Кощею?
— Ну как же: бессмертный — раз, смерть спрятана в дереве в тридевятом царстве — два. Кто ж ещё он, по-твоему?
— Ну, если ты так говоришь…
Она встала с подоконника, подошла к Егору вплотную, положила руки ему на плечи. Ладошки у неё были твёрдые и прохладные. Голова кружилась от тонкого травяного аромата, в зелёных глазах хотелось утонуть.
— Ну что, пошли?
— Пошли? Кхм… Куда?
Одна рука легла ей на талию. Другая — сама, без его участия — прикоснулась к немыслимо гладкой коже и заскользила по внутренней стороне бедра, вверх, к жаркому, женскому.
— Глупыш! — она со смехом взъерошила ему волосы. — И ты еще спрашиваешь?
XVI
Звук был довольно противным, словно кто-то высморкался сильно заложенным носом. Сергей развернулся к источнику шума, левой рукой задвигая девушку за спину. Правая нырнула к поясу, нашаривая рукоятку кукри.
Результат его огорошил. Лиска от сильного толчка полетела в воду — последние минут пять они стояли по колено в реке и упоённо целовались. Так что встречать неведомую опасность приходилось не только с пустыми руками, но и без штанов.
Как, впрочем, и без остальной одежды.
Звук повторился, раз, другой. Похоже, у неведомого врага были серьёзные проблемы с носоглоткой.
«Или что там у него — хобот? Ды̀хало?..»
— Ты чего, испугался? Вообразил, что там какое-нибудь чудище? Это же шмыгун!
— Шмыгун? — тупо сказал Сергей. — Что за хрень, почему не знаю?..
Шмыганье в камышах повторилось, как показалось Сергею, обиженное. Он бросил взгляд назад — девушка сидела по грудь в воде и хохотала.
— Ой, мамочки, не могу! Наш знаменитый егерь никогда не слышал про шмыгуна! Рассказать кому — не поверят!
— Ты толком говори, не хихикай! Мало ли в Лесу разного зверья…
Кем бы ни был шмыгун — особой опасности он, похоже, не представлял. Сергей попятился и боком, стараясь не поворачиваться спиной к камышам, выбрался из воды.
Когда Лиска кинулась в реку, он ринулся за ней, на бегу избавляясь от одежды. То, что произошло между ними потом, оглушило его — чутьё, обычно позволявшее угадывать присутствие любой живой твари крупнее кошки за полсотни шагов, сейчас молчало.
«А что такого было-то? Ну пообжимались, ласки там, поцелуи…»
Неужели его так просто вывести из равновесия?
Кукри нашёлся в шаге от воды. Сергей судорожно выхватил нож и перехватил так, как любил: обратным хватом, чтобы удобнее нанести секущий удар наискось, снизу вверх.
Шмыганье повторилось. Похоже, неведомый зверь не счёл Сергея достойной добычей и вернулся к своим занятиям.
— Верши собирался обобрать — ребята тут, в камышах, верши ставят… — объяснила Лиска. — Шмыгуны любят рыбу прикопать, подождать, когда завоняет, тогда и жрут. Чувствуешь, как смердит?
Из камышей, перебивая запах тины, идущей от воды, тянуло тухлой рыбой.
— Они совсем недавно стали появляться, приходят с того берега.
Девушка закончила отжимать рубашку, но одеваться не спешила.
— Раньше-то про них вообще не никто не слышал. Крупные зверюги сюда не суются, а эти вот повадились. Так-то они безобидные, но во время гона шалеют и могут разнести садки, мостки, а то и заборчик-сарайчик. И уже не шмыгают, а орут, страшно, отвратительно — будто с них кожу сдирают живьём. Брачные песни у них такие.
Зашуршало сильнее, и в камышах возник возмутитель спокойствия — похожий на крупную собаку, с тонким, длинным хвостом и головой, наводящей на мысль то ли о крысе-переростке то ли о щуке с лапами. Шмыгун посмотрел на людей крошечными, с бусинку, глазёнками и широко разинул пасть, усаженную длинными треугольными зубами. На Сергея густо пахнуло тухлятиной.
— Пшёл отсюда! — Лиска подобрала с песка ветку и замахнулась на незваного гостя. Зверь не двинулся с места — наклонил узкую башку и ответил чередой оглушительных шмыгов.
— Знаешь, в чём прикол? Шмыгуны — на самом деле предки китов. Мне один палеонтолог говорил: это, оказывается, доисторические млекопитающие, земноводные. Жили возле водоёмов и питались рыбой и доисторическими лягушками. А потом совсем перебрались в воду и превратились в дельфинов, касаток и китов. Правильно он называется «пакицет».
Сергей поглядел с интересом на шмыгуна-пакицета. Доисторический предок кита перебрал тонкими копытцами, шмыгнул и исчез в камышах. Вслед ему полетела ветка.
— Вот ведь тварь вонючая! Всё испортил…
Сергей не заметил, как девушка оказалась рядом с ним. Ладошки легли ему на плечи, скользнули по груди.
— Что это?
— Не надо, оставь…
Но её тонкие пальчики уже завладели добычей — плоским ключом из жёлтого металла, висящим на провощенном шнурке.
— Ну, уж нет! Ты мне всё скажешь!
Такой подлости Сергей не ожидал. Двойной толчок обеими ладонями в плечи — и он полетел навзничь на песок. Девчонка уселась ему на грудь, упёрлась острыми коленками.
— Признавайся, презренный раб!
— Это от моей старой квартиры. Когда все побежали из города, я подумал: а что я забыл во внешнем мире? Ну и решил остаться.
— А ключ?
— Я прожил там год, а потом понял, что больше не могу сидеть на одном месте. Запер дверь и ушёл.
— Стоп… — девчонка озадаченно нахмурилась — Сколько тебе тогда было?
— Двадцать три.
— Значит сейчас — пятьдесят три? А с виду едва тридцать! А я-то, дура, не верила, что Лес продлевает жизнь!
— Я и сам поначалу не верил… — вздохнул Сергей. Лежать было неудобно — оброненные при падении ножны впились в лопатку.
— И ты ни разу туда не возвращался?
— Нет.
— А ключ таскаешь с собой? Все тридцать лет?
Она перехватила Сергея за запястья и наклонилась ещё ниже. Маленькие тёмные соски почти касались его лица — затвердевшие, торчащие дерзко, призывно.
— Ты точно, псих. Но, знаешь, мне это даже нравится!
ДЕНЬ ЧЕТВЁРТЫЙ
Сентября 2054 г., суббота
I
Дверь скрипнула. Егор оторвался от исписанного листа и поднял голову.
— Жалнин? Начальство тоби до себе вимагае, йди!
Багровая физиономия Вислогуза источала злорадство.
— Що, хлопчику, не по соби? А ось ничо̀го казённим майном розкидатися!
Явившись с утра в лабораторию, Егор взялся за дело — предстояло сопроводить итоги вылазки надлежащим количеством документов. Вчера его хватило лишь на то, чтобы сдать найденные бумаги и путано изложить основные обстоятельства гибели Конкина. Шапиро, увидев его измученную физиономию, сжалился и отослал отсыпаться, с условием назавтра оформить всё, как полагается. А именно: составить отчёт о выполнении задания, приложив к нему кроки маршрута, докладную о гибели студента первого курса А. Конкина (в двух экземплярах) и объяснительную записку по вопросу утраты подотчётного имущества, тоже в двух экземплярах. Последнее вызвало особое негодование завхоза: тот предложил руководству с позором уволить нового лаборанта, а когда в этом было отказано, потребовал взыскать ущерб, желательно — в двойном размере.
Егор нашёл среди разбросанных по столу бумаг чистовой вариант отчёта и направился к завлабу. Вислогуз с сопением топал за ним — ему явно не терпелось подтолкнуть проштрафившегося лаборанта в спину.
— Заходь, шкидник!
Егор не смог отказать себе в небольшой шалости: когда Вислогуз распахнул дверь, он заложил руки за спину, вошёл и встал посреди кабинета, картинно повесив голову.
Завлаб в удивлении поднял брови.
— Что же вы, голубчик? Проходите, садитесь…
На физиономии кладовщика отразилась сложная гамма чувств — от растерянности до искреннего непонимания и горькой обиды.
— Як же ж так, Яков Израилевич? Вин... це ж халатнисть!
В голосе Шапиро прорезался металл:
— Я вас не задерживаю, Михась Вогнянович! А вы садитесь, юноша, садитесь. Выспаться хоть получилось?
Завхоз выразил несогласие тем, что громче, чем следовало, затворил за собой дверь.
— Вы на него не сердитесь, Егор… Простите, отчество запамятовал?
— Можно просто Егор.
— Да, конечно. Так вы, Егор, не серчайте. Михась Вогнянович — бесценный в своём роде человек, сколько уж лет в завхозах! И хозяйство в порядке, и отчётность — комар носу не подточит. К тому же, у него родственник в Лесу, староста какого-то села. Раз в неделю присылает с оказией гостинцы, так мы всей лабораторией пируем. Кстати, скоро праздник, вот и попробуете!
Яков Израилевич мечтательно причмокнул.
— Изумительная, знаете ли, такая ветчина, копчёная гусятина, медовые настойки…
— А что за праздник, Яков Израилевич?
— Как? Вы не знаете? — на лице завлаба отразилось искреннее изумление. — Наш главный, День ботаника.
— А разве такой есть?
— Ну, не совсем... Когда-то, ещё в СССР отмечали День работника леса — тогда у каждой профессии был свой праздник. Вот, смотрите…
В рамочке под стеклом висел пожелтевший листок, оборванный по верхнему краю. На нем в два цвета, красным и чёрным, была отпечатана незамысловатая картинка: бородатый мужчина в форменной тужурке рассматривает ветку дерева на фоне лесопосадок. Внизу надпись: «День работника леса. 15, сентябрь, воскресенье, 1974».
— Мы и подумали:все мы тут в той или иной степени занимаемся Лесом. И представьте, прижилось! Правда, название взяли другое и празднуем в последнее воскресенье сентября. В этом году — двадцать шестое, первый день декады. Праздник, неофициальный, вечером после работы отметим в лаборатории в своём кругу.
— Да, Яков Израилевич, конечно. Я отчёт принёс, вы просили…
Завлаб принял у Егора листки, мельком проглядел и положил в папку.
— Честно говоря, это чистой воды формальность, уж извините, что усадил вас за писанину. К сожалению, от журнала, который вы принесли, особого проку нет: в нём только данные по калибровке оборудования. Видимо, профессор Новогородцев забрал их домой, чтобы подготовиться к очередному эксперименту. А вот за блокнот спасибо — в нём обнаружилось нечто действительно ценное.
— Что же?
Егор постарался, чтобы вопрос прозвучал нетерпеливо, как и подобало юнцу, жаждущему положить силы на алтарь науки.
— Теперь мы знаем, где искать записи Новогородцева. Они в сейфе, в его лаборатории.
— Так может, сходить и туда? Найдём, заберём, не впервой!
Завлаб покачал головой.
— Это в Курчатовский-то? Больно вы скорый, юноша! Это один из самых опасных районов Леса. Люди там почти не живут — чудовища, мутанты. Одно слово, Щукинская Чересполосица. Нет, вам это пока не по зубам, во всяком случае, в одиночку.
— Почему же в одиночку? Гоша может проводить.
— Для такого задания нужен проводник посерьёзнее. Есть один на примете — мой добрый знакомый, лучший егерь Леса. Его тут называют Бич.
«Вот и Гоша о нём упоминал, и тоже в связи с чудовищами. Совпадение? Ох, вряд ли…»
— Яков Израилевич, можно ещё вопрос? Мне бы хотелось побольше разузнать о погибшем студенте. Не подскажете, где найти его одногруппников?
— О Конкине? Да, большое несчастье... Перспективный был молодой человек, большая утрата для нас.
Завлаб подошёл к доске с расписанием.
— У сто третьей группы сейчас лабораторки по генетике у профессора Симагина. Знаете, где это?
— Найду.
— И зайдите к секретарю кафедры. Я распоряжусь, чтобы вам выдали его личное дело. И если что-нибудь узнаете — поставьте меня в известность, договорились?
— Обязательно.
II
Как ни бились метеорологи, как ни колдовали с математическими моделями на суперкомпьютерах, сколько ни выдвигали головоломных теорий — им так и не удалось объяснить, почему в бывшем мегаполисе установился почти субтропический климат. Обитатели Леса давно забыли, что такое снег; деревья не успевали сбросить листву, а на ветках уже проклёвывались новые почки. Берёзы и клёны соседствовали здесь с пальмовыми рощами и древовидными папоротниками. Но день и ночь по-прежнему сменяли друг друга в строгом соответствии с географией, так что восход солнца 25-го сентября случился в положенное для этой широты время, в четверть седьмого утра.
Коля-Эчемин не рискнул отправиться в путь раньше — в темноте ничего не стоит пропороть днище пироги о топляк или корягу. Зато при утреннем свете они быстро оставили позади Серебряный Бор, протиснулись между обломками Строгинского моста и подошли к воротам шлюза номер восемь, первого в цепочке Тушинского Переволока.
Механизмы, управляющие огромными створками, давным-давно проржавели насквозь и не действовали. Речники вышли из положения: приоткрыли верхние ворота обоих шлюзов, а на нижних установили лебёдки с электроприводом. Током их снабжал генератор, приводимый в действие кустарной водяной турбиной в канале резервного водостока. Когда он выходил из строя, в ход шли большие ручные вороты — с их помощью можно было поднять посудины водоизмещением до десяти тонн.
Им повезло: динамо и лебёдки действовали исправно. Не прошло и трёх часов, как пирога, миновав шлюз номер семь, вышла на простор Химкинского водохранилища.
На Речвокзале черта, отделяющая Лес от «нейтральной территории», отстояла довольно далеко от стен. Страдающие «Лесной Аллергией» чувствовали себя в безопасности по всему парку и набережной, тянущейся на полторы сотни метров по обе стороны от здания с адмиралтейским шпилем и колоннадами ротонд. У раскрошенного бетонного причала доживали свой век три больших круизных теплохода. Первый, носящий имя «Президент», играл роль причала, к которому швартовались прибывающие лодки. Другой, на облупившемся борту которого едва различалась надпись «Две столицы», служил плавучей гостиницей. Третий, приткнувшийся к пирсу по ту сторону незримой границы, скрылся под сплошной подушкой лиан и ползучих кустарников, превратившись то ли в плавучий островок, то ли в замшелую спину древнего ихтиозавра, выбравшегося погреться на солнышке.
Пирога устроилась на наклонных мостках у борта «Президента». Сергей вслед за остальными расписался в книге для прибывающих, помог Коле-Эчемину сдать багаж в камеру хранения и распрощался с попутчиками, условившись встретиться вечером, в одном из местных заведений.
— Понесёшь заказчику? — каякер кивнул на притороченный к «Ермаку» тубус.
— Да, Манукяну.
— Это который «Старьё-Бирём»?
— А ты знаешь на Речвокзале других армян?
— Нет, только Кубика-Рубика.
— Ты смотри, при нём случайно не ляпни…
— Он что, такой крутой? — насторожился Коля. — Вообще-то, я тут редко бываю, обычно не поднимаюсь выше Серебряного Бора.
Сергей издал негромкий смешок.
— Дядя Рубик тихий, вежливый. Но ссориться с ним себе дороже, клык на холодец! Он и сам человек уважаемый, и дружит с очень, очень важными особами. Без него здесь ни одно серьёзное дело не делается, а ты — «Кубик-Рубик»!
— Нэ панимаю, Бич, за что платить двадцать миллионов баксов, а? Моему шестилетнему внуку краску дай, кисточку — он не хуже нарисует, ни один искусствовед не отличит!
Рубен Месропович Манукян, владелец лавочки «Старьё-Бирём» критически обозрел холст с большим чёрным квадратом, окаймлённым широкой белой полосой.
— Сарьян лучше, да, Рубик, уважаемый?
Физиономия пожилого армянина расплылась в улыбке.
— Ай, дарагой, уважил старика! В раму красивую вставлю, на самое видное место повешу, гостям показывать стану! Скажу — сам Бич подарил, вспомнил, что у меня радость случилась!
Недавно хозяин «Старьё-Бирём» получил из дома известие о рождении третьего внука. И не замедлил поделиться новостью с Сергеем, как раз заглянувшим на Речвокзал, чтобы обсудить условия очередного заказа. Егерь, попав в Третьяковку, об этом не забыл, благо, в тубусе хватило места ещё для одной картины.
— В раму лучше бы другую, с цветами. Была там такая, «Глицинии» называется. Я её сначала хотел взять, да она на картоне. А его как в трубку свернёшь? Не донёс бы. Так что извиняй, взял эту. Называется — «Постройка народного дома»[6].
— Э-э-э, зачем извиняешься? Какой народный-шмародный дом, а? Там оперный театр построили, самый красивый в Ереване, я туда молодым дэвушек водил!
— Ну, тебе виднее.
На вкус Сергея, пара синих волов, запряженных в красный воз, на фоне карьера и далёких гор слабо ассоциировались с театром.
— Ну, Бич, ну, красавец! Никто не брался — а ты взялся и справился! Фрунзик, ара, забери — и осторожнее, эта ерунда сотни твоих бестолковых голов дороже!
Четырнадцатилетний племянник Кубика-Рубика скатал картины в трубку, увернулся от подзатыльника и умотал в задние помещения.
— Ну что ж, Бич, как говорите вы, русские: долг платежом красен. Ты заказ выполнил — я тоже всё сделал, как просил.
Армянин выложил на стол длинный футляр. На крышке — серебряная табличка с надписью «Holland & Holland Ltd». И ниже: «Royal Warrant»[7].
Сергей открыл крышку, и у него перехватило дыхание.
Классические, строгие линии. Ложа и цевьё из драгоценного палисандра. Изящная гравировка, змеящаяся по воронёной стали. Произведение искусства, вышедшее из рук лучших английских оружейников.
— Ну что, он? Да ты не торопись, рассмотри, как следует. Сейчас Фрунзика кликну, пусть чаю принесёт.
Егерь протянул руку и деликатно, кончиками пальцев прикоснулся к металлу. Мечта многих поколений поклонников Буссенара, совершенство, воплощённое в лучшей оружейной стали.
— Изумительно, Рубик-джан! Я схожу в парк, опробую, не возражаешь? А то здесь рассматривать — всё равно, что водку нюхать, одно расстройство.
— Конечно, иди, дарагой, иди! Фрунзик-джан, где тебя носит?
— Я здесь, дядя Рубик!
— Помоги нашему гостю. Вот, держи, и не урони, эта штука….
— Знаю-знаю, дядя Рубик, сотни моих бестолковых голов стоит! — дерзко ухмыльнулся мальчишка, принимая футляр.
— Сильно умный стал, а? На, Бич, возьми. На пробу хватит — они дорогие, пятьдэсят долларов штюка, да? Но ты не переживай, дорогой, надо будет — ещё привезём.
— Спасибо, Рубик-джан, — ответил Сергей, засовывая в поясную сумку два толстых пятнадцатисантиметровых патрона с тупоносыми пулями. — А для нижнего ствола есть? Чтобы, значит, два раза не ходить...
Армянин хлопнул себя по лбу, покопался в комоде и достал пачку патронов обычного размера.
— Как я мог забыть! Ты постреляй, а я стол велю накрыть. Покушаем, вина выпьем, отметим!
— Не вопрос, Рубик-джан. Но я ещё хотел сказать…
— О втором заказе, да?
— О нём. Мне очень жаль, но не вышло. Здание деревья разрушили, внутри хлам один. Я долго искал, рылся — голяк! Ещё и лианы-трупоеды проросли — Чернолес-то в двух шагах, сам понимаешь…
— Да, беда… — хозяин лавки сокрушённо покачал головой. — Прямо и не знаю, как говорить буду — заказчик солидный, очень расстроится. Ну да ничего не поделаешь: Лес, он не спрашивает. Забрал — значит, судьба такая!
— Именно, так. Судьба.
«Извините, Рубен Месропович. Не хотелось вас обманывать, а иначе никак. Не могу я правду рассказать — не остановится твой «солидный заказчик», другого пошлёт…»
— Ладно, Бич, иди, опробуй свою игрушку. И возвращайся через полчасика — сегодня кололак[8] будет, долма̀ — нельзя, чтоб остыло!
III
— Взгляните, молодые люди: не правда ли, замечательные создания?
Прямо перед Егором сидела тощая девица с волосами, собранными в конский хвост, как и все вокруг, в белом лабораторном халате. Он поморщился — студентка пользовалась приторными духами с цветочными нотками и несколько… переборщила. Приходилось терпеть.
В стеклянном ящике на столе молниями метались крохотные белые комочки.
— Какие лапочки! Какие крохотулечки! — защебетали студентки. Действительно, создания едва-едва дотягивали до половины размера обычной мыши — сантиметра по три вместе с хвостом.
— Срок жизни среднестатистической особи составляет год-полтора. А у этих — три дня! Всего три дня, на весь жизненный цикл — рождение, размножение, смерть. Вы понимаете, что это значит?
— Бедняжки так быстро умирают? — горестно ахнула девица с конским хвостом. — Ой, как жалко!
Судя по выражению лица профессора, он с трудом удержался от экспрессивной лексики.
— Вы, барышня, что-нибудь слышали о дрозофилах?
— Ну… это мушки такие, да?
— Замечательно! — саркастически рассмеялся Симагин. — Это такие мушки! Положительно, вы не зря занимаете место на биофаке. Может, заодно, поведаете и о том, какую роль эти «мушки» играют в генетических исследованиях?
На студентку жалко было смотреть. Казалось, если профессор скажет ещё хоть слово — она разрыдается.
Но Симагин уже сменил гнев на милость.
— Вдумайтесь: теплокровные млекопитающие с бешеным метаболизмом, причём поколения сменяются раз в сутки! Потому я и дал проекту название «Однодневки». Теперь, когда мы добились успеха, учёные получат возможность работать с генами млекопитающих со скоростью, ранее доступной только на дрозофилах! Это переворот, молодые люди, и он стал возможен благодаря работам нашей лаборатории с биоматериалом, полученным в Лесу. И это лишь первый шаг в программе, цели которой я пока не вправе раскрыть!
Прозвенел звонок с пары, мыши заметались ещё сильнее, превратившись в размытые белые полоски. Студенты уже поднимались с мест. Девица с конским хвостом встала, отодвинула стул, повернулась и нос к носу столкнулась с Егором.
— Простите, а вы… я вас не знаю! Из какой вы группы?
Лицо у неё было вытянутое, с тяжёлой челюстью и длинным носом. Такие лица обычно называют лошадиными.
— Моё имя Егор. А у вас замечательные духи… Это ландыш или вербена?
Девица кисло улыбнулась.
— Ландыш.
«И зубы крупные, как у кобылы...»
— Видите ли, Катя, мне бы хотелось… Вас ведь Катей зовут?
— Откуда вы знаете?
Егор пожал плечами — с лёгким намёком на многозначительность. На этот раз лошадиная улыбка была шире.
«Как же не знать, если на халате, на месте, где у женщин обычно бывает бюст, у тебя выведено «Екатерина Смольская, гр. 103?..»
— Так вот, Катюша, мне необходимо уточнить кое-что насчёт несчастного юноши, вашего однокурсника.
— Конкина, что ли? Да, ужас — вчера только был на занятиях, и вдруг… А вы, значит, следователь?
В глазах биологички мелькнуло жадное любопытство. Продолжая говорить, она как бы невзначай оттёрла Егора от сокурсниц.
Егор усмехнулся — про себя, конечно. История, старая, как мир: ухватить новость погорячее и хвастаться перед подругами. Иные вещи не меняются, даже когда мир вокруг встаёт на дыбы.
Вместо ответа Егор неопределённо пожал плечами.
— Вижу, вы были с ним хорошо знакомы? Не уделите мне несколько минут? Давайте сделаем так: я угощу вас кофе, а вы мне ответите на несколько вопросов.
Через полчаса Егор, насвистывая бодрый мотивчик, сбежал по лестнице главного холла. Расчёт полностью оправдался: девица с лошадиным лицом выложила ему всю подноготную погибшего. По её словам, покойный Конкин был себе на уме, хотя ничего особенного из себя не представлял ни в плане учёбы, ни в каком другом. Единственным его достоинством был полный иммунитет к Лесной аллергии, каковым он и пользовался без зазрения совести: выбирался, несмотря на запреты, в Лес, тащил оттуда всякие интересные штучки, а на не столь удачливых сокурсников поглядывал свысока. «И этого задрота собирались сделать рейдером, представляете!? Наши овцы, как узнали — кипятком писали, через одну на шею ему вешались. Только на что они ему сдались? Он крутил с одной стервой из Золотых Лесов. Я видела их как-то вместе — зелёная такая, как ящерица, фу!»