— Зазря, сыне, ничего не бывает! — строго произнёс отец Андроник. Его пальцы, старческие, узловатые, тискали грубый, вырезанный из простой палки посох. — Страдания укрепляют страждущих в вере. Добраться до обители, преодолев трудности, опасности, телесные немощи — немалый подвиг. Но и те, кто, подобно тебе, помогает им попасть сюда, совершает благое дело, за которое будет воздаяние.
— И на том спасибо, — буркнул Сергей. — Хоть не задаром надрывался…
Пока караван из четырёх лодок добирался от Речвокзала до Лужнецкого моста, паломники не доставляли особых проблем. Наравне со всеми они орудовали вёслами, глазели по сторонам, удивляясь громадным, выше многоэтажек, деревьям, и зданиям, превращённым сплошными покровами мхов и лиан в бесформенные холмы. Наперебой сыпали вопросами, словно забыв, что едут в Новодевичий Скит, чьи древние стены одинаково непроницаемы и для мирских соблазнов, и для загадочного колдовства Леса.
Но на берегу всё изменилось. Одного из паломников скрутил жесточайший приступ «Лесной Аллергии». Снадобье из пузырька, предусмотрительно выданного Лиской, не помогло — гортань опухала, несчастный страшно хрипел, лицо густо порозовело, как это бывает при анафилактическом шоке. Сергей, поняв, что терять уже нечего, прижал «пациента» к траве, подложил под плечи свёрнутую куртку, чтобы запрокинулась голова, и ловко орудуя ножом, проколол трахею. Промокнул натёкшую кровь, вёл в разрез изогнутую серебряную трубку, которую, как и многие лесовики носил с собой как раз на такой случай, и дважды вдунул через её воздух.
«Пациент» судорожно дёрнулся, раз, другой. Прикрикнув на второго паломника: «Что встал столбом, руки держи!» — егерь стал делать искусственное дыхание. Три выдоха в трубку, пять нажатий сложенными ладонями, три выдоха, пять нажатий…
Оставшиеся две сотни метров он тащил паломника на себе. Спутник ковылял следом, навьюченный поклажей, и хрипел так, что Сергей боялся, что и с ним вот-вот приключится то же самое. Но обошлось: их встретили в воротах и потащили страдальцев в монастырскую больничку.
Отец Андроник размашисто перекрестил носилки. Монахи на ходу обозначили поклоны и посеменили дальше. Рядом с носилками шагал с озабоченным видом скитский лекарь, отец Макарий.
— Ничего, с Божьей помощью встанет на ноги. В Скиту лесные недуги не страшны, а там, глядишь, и попривыкнет, приспособится.
Голос у настоятеля был низкий, благозвучный. Аромат ладана, исходивший от его рясы и волнистой бороды, напрочь перебивал привычные запахи Леса.
— Проголодался, поди? — Отец Андроник повернулся к егерю. — Сейчас осенний мясоед, не строго. Брат кухарь кулебяками с фаршем потчует, щуками пареными, холодным из головизны с хреном.
— Не откажусь, — Сергей встал, мышцы ног протестующе взвыли. — Барахло можно бросить в караулке?
— Оставь, отчего ж? Здесь ничего не тронут. И оружие оставь, негоже по обители с ним расхаживать. Я велю накрыть в малой трапезной — пообедаешь, заодно расскажешь, с чем пожаловал.
— Прежде, чем лезть в галерею за Малевичем, я решил поискать икону. Заказчик сообщил, что она в церкви при галерее, на углу Толмачёвского переулка.
— Никола в Толмачах? — охнул отец Андроник. — Так там же…
— Верно, она самая и есть… — подтвердил Сергей. — Икона Владимирской Божьей Матери, так и значилось в заказе. В церковь я попал с трудом: её сверху донизу оплели древолианы. Едва пробрался сверху, через колокольню — только для очистки совести, не сомневался, что внутри ничего нет, кроме проволочного вьюна, пожарной лозы да корневищ. И верно, иконостас, приделы — всё заросло. А вот сама икона чистая и будто светилась изнутри! Ни пылинки, ни веточки сухой! А по контуру, не поверите, цветы проволочного вьюна! Он, отче, очень редко цветёт, я всего-то десяток раз за тридцать лет и видел. А тут сплошь цветки — крошечные, ярко-белые, будто оклад жемчужный! Я постоял — постоял, да и отправился назад, тем же путём.
Отец Андроник истово перекрестился.
— Слава тебе, Господи! Чудотворная икона с древних времён Москву бережёт: от Мехмед-Гирея спасла, от Едигея, Тамерлана. И теперь, выходит, не оставляет нас, сирых.
Сергей замялся.
— Я когда отдавал Малевича, то поинтересовался у дяди Рубика, кому понадобилась икона. Оказалось, заказ сделан представителем Патриархата.
— Вот оно как… — настоятель встал и принялся расхаживать по трапезной взад-вперёд. Шаги у него были тяжёлые. — Святейший решил заполучить образ Владимирской Божьей Матери, а ты его забирать не стал, рука не поднялась... Так?
— Так, отче.
— Так, да не так! — отец Андроник в сердцах стукнул посохом об дощатый пол. — Не далась она тебе! Господь не попустил чудотворному образу покинуть богоспасаемый град, хоть тот и стал дремучей чащобой.
— Простите, отче, — Сергей говорил негромко, но уверенно. — Я в Лесу немало святынь видел. У всех они свои — у вас в Скиту, у друидов, у Пау-Вау. Даже у чернолесских родноверов, не к ночи будь помянуты. Но ведь есть у них и нечто общее!
— Да что может быть общего у сатанинского идола и чудотворного образа? — настоятель взревел так, что позавидовал бы мастодонт с Крылатских холмов. — Ты Бога-то побойся, не искушай — дождёшься ведь, обломаю посох о хребтину!
— Да бросьте вы лаяться, отче! — отмахнулся егерь. — Ну, обломаете, и что проку? Я потом много о чём передумал… Здесь, в Лесу, любая святыня подобна сосуду — и она тем вместительнее, чем больше людей её почитает. Лес наполняет эти сосуды силой, но создают-то их люди своей верой! Может, в тотемах Пау-Вау, в священных рощах друидов силы и не так много, но она там есть. И у меня на них рука не поднимется, клык на холодец! Раз Лес их принял, влил в них свою энергию — не мне с этим спорить, да и не вам. Леса на всех хватит!
— Умолкни, богохульник, прокляну! — отец Андроник в сердцах плюнул под ноги. — Поди прочь, не доводи до греха…
— Теперь-то куда, душа заблудшая?
Успел отец Андроник отойти после давешней размолвки, или нет, но проводить Сергея он пришёл, проявив подобающее его сану христианское смирение.
— Меня на Речвокзале нашла белка и передала записку из Универа, так что я сейчас прямо туда. Если потороплюсь — успею дотемна.
— В Университет, значит… — отец Андроник в задумчивости пожевал губами. — Слышал, у тебя нелады с золотолесцами?
— Есть немного. Кстати, до меня тоже дошли кое-какие слухи: будто вы, батюшка, сетуньцев в Лужники пускать запретили. С чего это не секрет?
— Да какой там секрет… — настоятель горестно вздохнул. — Не тем они занялись сыне, ох, не тем! Уж не знаю, кто Седрика с пути сбивает, Золотые Леса или кто похуже, а только тревожно мне за Сетуньский Стан. И тебе лучше бы пока держаться от них подальше.
— Пока — что? Я два дня назад был там и, как видите, ничего со мной не случилось. Если что известно — так и скажите, и нечего тянуть кота за все подробности!
— Ты как с отцом духовным говоришь, ирод? — отец Андроник грозно сдвинул брови. — Сказано: не могу я сейчас всю подноготную тебе выложить! Не потому, что не доверяю — уверенности нет, а напраслину возводить ни на кого не хочу. Скажу только, что ни на Метромост, ни на Лужнецкий тебе сейчас лучше не соваться.
— Ладно, придумаю что-нибудь.
— Погоди, торопыга! Придумает он…
Настоятель сделал многозначительную паузу.
— На набережной, в Лужниках, есть часовенка святого равноапостольного князя Владимира, там служит отец Михаил, наш, скитский. Лужниковские мужики построили рядом причал для челноков. Рыбку в обитель шлют, Бога не забывают… Я это к чему? Туда как раз двое послушников собрались, помочь отцу Михаилу по хозяйству. Ступай с ними. Проводят, договорятся, чтобы тебя на тот берег перевезли и лишнего не болтали. Лес к самой воде подступает, вот ты в обход золотолесцев и поднимешься — а там и до Мичуринского рукой подать. Справишься?
— Не впервой. Только мне бы завернуть к брату Паисию.
Монах-сапожник держал мастерскую не в Скиту, а в посёлке фермеров у Большой Арены.
— Знаю, ждёт он тебя. Брата привратника предупредил: мол, если появится Бич, передайте — готов его заказ. Что заказывал-то?
— Да вот, ружьецо новое прикупил, — похвастал Сергей. — Заранее заказал для него кожаный чехол и бандольер. Это патронташ такой, не на пояс, а через плечо.
— Всё бы вам игрушки смертоубойные… — недовольно поморщился настоятель. — Ну да ладно. Ты егерь, тебе, стало быть, нужно. Благословляю.
— Спасибо, отец Андроник.
— Не меня, Бога благодари! Тебе бы в храм зайди, поставить свечку святому мученику Трифону. Он покровитель охотников и рыболовов — значит, и твой тоже. Ты морду-то не вороти, о душе твоей пекусь, нехристь!
Сергей сдержал ухмылку. Не стоило лишний раз испытывать судьбу: известный крутым нравом отец Андроник вполне мог выполнить-таки угрозу насчёт посоха и спины нечестивца.
— Непременно зайду, как-нибудь в другой раз. И вот ещё что, батюшка…
— Чего тебе, заблудшая душа?
— Велите отцу Макарию, чтобы трубку для трахеотомии вернул. Ему невелик прибыток, а мне — вдруг снова понадобится?
III
Лина появилась в общаге после обеда. Егор и сам собирался зайти в библиотеку, но засиделся за полученными от Шапиро бумагами. Попеняв на недостаток внимания к своей особе, девушка покружила по комнате, заварила чай, пролистала со скучающим видом планы Курчатовского Центра и предложила пойти прогуляться. «Ты сколько в Универе — третий день, четвёртый? А на смотровой до сих пор не был! Туда все рвутся, даже те, у кого ЭЛ-А — таблеток наглотаются и идут. На прошлой неделе одного прямо там приступ скрутил, едва откачали…»
От смотровой площадки к Главному зданию вела натоптанная тропинка. Поток людей на ней не иссякал до ночи: шли золотолесцы, работающие в Универе, спешили на рынок челноки, сотрудники и студенты приходили полюбоваться открывающимся видом. Отсюда к платформам, в развилках ветвей гигантских ясеней, вели воздушные мостики из канатов, жердей и тоненьких дощечек. Мостики охраняли скучающие золотолесцы с дробовиками и арбалетами.
— Вот там я и живу, — девушка указала на огоньки, мелькающие в листве. — Здесь самое большое поселение Золотых Лесов, почти семьсот человек.
— А есть другие?
— Ещё два. Одно — ниже по реке, на террасе, возле Андреевских прудов. А на Метромосту, на платформе станции, что-то типа форпоста. Удобно — река под контролем, ни одна лодочка не проскользнёт без досмотра.
— А зачем вам понадобилось досматривать лодки? — поинтересовался Егор. — Пошлины что ли, собираете?
— Ну, не пошлины, конечно… — Лина пожала плечами. — Раз мы в этих краях самая сильная община, надо же следить за порядком? Вот и смотрим, что люди везут.
— Контрабанду ищете? Оружие, наркотики?
Девушка смешно наморщила носик.
— Скажешь тоже! Оружия в Лесу сколько угодно. Дурь тоже не проблема: высуши древесные поганки, истолки в порошок и пользуйся. А захочется чего-то особенного — обратись к травникам, у них этого добра навалом. Часовые на мосту не пошлины берут, а записывают, кто плывёт, куда и с каким грузом. Потом записи изучают, чтобы понять, где и какие товары пользуются спросом.
— Ясно. Маркетинговые исследования?
— Что-то вроде. К тому же никто толком не знает, сколько в Лесу живёт народу. Расспрашивая проезжающих, мы составили карту человеческих поселений и всё время её дополняем. Нам и социологи из Универа помогают — сведения собирают, опросы какие-то придумали…
Егор кивнул. Он уже успел понять, что Золотые Леса единственные в пределах МКАД имеют что-то, хотя бы отдалённо напоминающее государственные структуры. Что ж, оно и понятно: когда все вокруг питаются исключительно слухами и сплетнями, тот, кто озаботится сбором и анализом сведений о людских и товарных потоках, получает в руки серьёзный козырь. Рядом университет, источник материальных благ и идей, канал связи с внешним миром, и здесь тоже не обойтись без грамотно поставленной разведслужбы.
Егор вздрогнул от неожиданной мысли. Чем на самом деле занята его подруга — только лишь работает библиотекаршей? Слишком уж она интересуется его делами…
«Да нет, вздор, паранойя! Познакомились случайно, ни о чём серьёзном он ей не рассказывал — хотя бы потому, что и сам толком ничего не знает…»
А история с погибшим студентом и агентом-сетуньцем? А интерес, Лины к походу в Курчатник? Не зря же завлаб не хочет прибегать к услугам золотолесцев…
Егор понял, что запутался. Ясно одно — расспрашивать спутницу о таких вещах не стоит. В лучшем случае дело закончится ссорой, и он лишится великолепной любовницы. А в худшем…
Что будет в худшем — он представить не мог и гнал тревожные мысли прочь.
— А там что?
Вдали, за чашей Большой Арены, сияли золотом церковные купола.
— А-а-а, это Новодевичий Скит. Там монахи живут, только они совсем чокнутые. Бродят по Лесу, проповедуют, церковное начальство из Замкадья не слушают. К ним пытались попасть посланцы патриарха — поговорить, образумить, убедить подчиниться. Так не пустили никого, а письма монахи не читают, выбрасывают за ворота. Говорят: в Лесу только Бог, а патриарх со своим Синодом власти здесь не имеют. И многие их слушают — и на Полянах есть часовни и во многих общинах. А ещё скитские нанимают егерей, искать старинные церковные книги, иконы по музеям и частным коллекциям, которые остались после Зелёного потопа. А найденное прячут в Скиту.
— Ты, я вижу, сама не из верующих?
Лина пожала плечами.
— А зачем мне это? Здесь мы сами себе хозяева. Прошлые грехи остались за МКАД, а за новые Лес с нас спросит, когда время придёт. Что монахи, что проповедники Церкви Вечного Леса — нам ничего это не надо. И вообще…. — Лина тряхнула головой, так, что волосы рассыпались по плечам. — Сколько можно всякой о ерунде? Лучше пошли в посёлок! Вообще-то, университетских туда не пускают, но со мной можно.
Егор притянул девушку к себе, нашёл губами шею.
— Думаешь, пора знакомиться с твоей роднёй?
— А ты что, уже созрел? Ну, пусти, медведь, блузку помнёшь…
IV
Каждый раз, оказываясь здесь, Сергей испытывал чувство, близкое к благоговейному восторгу. Деревья, захватившие склоны Воробьёвых Гор от смотровой площадки и до устья Сетуни, не пытались состязаться друг с другом в высоте, с лихвой возмещая это массивностью стволов, разлапистостью ветвей и корней. Корни покрывали землю, сплетаясь между собой, подобно щупальцам огромных одеревеневших осьминогов; ветви служили стропилами и контрфорсами сводчатых залов, галерей, хоров из переплетённых жгутов древолиан. Здесь, в естественных криптах и приделах царил вечный золотисто-зелёный полумрак, а ближе к ночи вспыхивали мириады светляков — словно негаснущие свечи в величественном храме Леса.
Родник в овраге, прорезающем склон, обустроили задолго до Зелёного Прилива. Когда-то к нему вели бетонные ступеньки, а вода вытекала из трубы, вцементированной в плиту. Но древесные корни давным-давно превратили плоды рук человеческих в щебень, и теперь вода скапливалась в небольшом углублении, стекая к реке весело журчащим ручейком.
Рядом с родником чьи-то заботливые руки соорудили из половинки бревна скамью. Сергей снял рюкзак и долго, с наслаждением пил, зачёрпывая воду ладонями и стараясь не поднимать со дна муть. Напился, потянулся за флягой — и тут в черепе, где-то позади глаз вспыхнула, забилась сигнальным маячком чуйка.
Медленно, стараясь не делать резких движений, он выпрямился.
Трое. Нет, четверо — двое поднимаются снизу, и ещё двое подходят справа. Идут хорошо, умело — ни звука, ни хруста. Тёплые, пахнущие ружейной смазкой, металлом, тревогой и агрессией.
Люди.
Сергей расстегнул кармашек рюкзака, достал свёрток с лепёшками и копчёным мясом. Снял подвявшие листья и отодвинул вещи, освобождая на скамейке место для трапезы. Ладонь при этом как бы невзначай легла на приклад штуцера.
Справа хрустнуло — один из чужаков неосторожно поставил ногу на сухой сучок. Сергей кувырнулся назад, за колоду-скамейку. Над головой прошелестел и глухо стукнулся в дерево арбалетный болт.
— А ну, руки в гору! Дернешься — стреляю!
Пятый. Близко, шагах в двадцати за спиной. И как он ухитрился не почувствовать? Не различил ауру на фоне четырёх других?
— Медленно повернись, медленно! Вот так, и ружьишко брось…
Из прорехи в завесе дикого винограда на Сергея смотрело узкое, зеленоватое лицо с огромными глазами.
Сильван. Аура детей Леса растворяется в естественном фоне, её не всегда может зафиксировать даже обострённое чутьё егеря. То же самое относится и к белкам. Особенно сильно это проявляется здесь, где деревья почти одушевлены, а привычный сторожкий настрой охотника и следопыта смывает волна восторга, порождённая великолепием лесного Храма.
«Надо же было так облажаться! Водички, называется, попил…»
Теперь на виду были все четверо. Золотолесцы. Двое с арбалетами, один с охотничьим карабином. У сильвана — копьё с широким листовидным наконечником. Другого оружия не видно, но обольщаться не стоит: опытный охотник способен всадить такое копьецо в цель размером с ладонь с десятка метров. А сильвану, судя по тому, как тот держит древко, опыта не занимать.
Тревожный сигнал по-прежнему бьётся в черепной коробке — низким, пульсирующим гулом.
— Ах, ты ж, мать твою!..
Щёку, ту самую, многострадальную, траченную третьего дня шипомордником, ожгло огнём. Сергей инстинктивно хлопнул по щеке, под ладонью противно хрустнуло.
Гул стал громче. Теперь он звучал не под черепом, а наползал снизу, от реки. Сергей посмотрел на ладонь — крупная, размером с майского жука, антрацитово-чёрная тварь была ещё жива, перебирала лапками, судорожно скручивала и раскручивала раздавленное брюшко, из которого высовывалось кривое жало.
Между лопатками пробежала ледяная струйка.
— Бегите, идиоты! — отчаянно заорал егерь. — Это Чёрный рой! Спасайтесь!
Сразу три жгучих жала впились в шею и в лоб. Жужжание становилось оглушительным, оно неслось уже со всех сторон. Инстинктом, не охваченным паникой рассудком, Сергей понял, что бежать — поздно, да и не убежишь далеко вверх по крутому склону, спотыкаясь о щупальца-корни, путаясь в кустах, перепрыгивая через поваленные стволы. Он нашарил под клапаном «Ермака» связку картонных цилиндров. Пряча голову между локтями, сколупнул, картонные кружочки с торцов, намотал на палец шнурки и дёрнул.
Два химических факела, зелёный и красный, вспыхнули, с шипением рассыпая искры. Гудящая пелена, готовая сомкнуться вокруг него, разлетелась в стороны рваными лоскутьями. Размахивая файерами, Сергей, кое-как вдел руку в лямку рюкзака, зажал под мышкой штуцер. Золотолесцы, истошно вопя, катались по земле, над каждым повисло клубящееся чёрное облако и жалило, жалило, жалило.
«Кинуть файер, отогнать? Поздно — они уже трупы…»
Зелёный факел погас. Сергей отшвырнул выгоревшую трубку и дернул за шнурок следующего. Файеров осталось четыре — достаточно, чтобы убраться подальше, пока рой расправляется со своими жертвами.
V
Селение золотолесцев поражало воображение — наверное, в таких вот древесных городках и жили лесные эльфы. В развилках великанских стволов, на разных уровнях устроились дощатые платформы — порой крошечные, едва-едва развернуться вдвоём, порой просторные, с аккуратными домиками, цветниками и бассейнами для сбора дождевой воды. Платформы на разных уровнях соединялись подвесными мостиками, иногда широкими, из крепких, толстых досок, иногда — эфемерными, из трёх соединённых тонкими шнурами канатов. Повсюду огни: бумажные фонарики, гирлянды стеклянных сосудов, в которых ярко сияют колонии светлячков, масляные плошки, жаровни с курящимися ароматическими травами. С ветвей свисают связки металлических и деревянных трубочек, и любое дуновение ветра, любое шевеление вызывает мелодичный перезвон — медный, серебряный, гулко-щёлкающий.
— Красиво у нас, правда?
Они стояли на одной из малых платформ. Отсюда открывался великолепный вид на посёлок Золотых Лесов во всём его многообразии. Егор заглянул вниз — на глаз, до земли метров семьдесят. Под «подвесными тропами» в путанице ветвей и лиан виднелись натянутые сетки.
— Что, часто падают?
— Разве что новички. Здешние старожилы тропами пользуются, только если передвигаются с поклажей.
— А как же тогда?..
Вместо ответа спутница взялась за лиану, обвивающую перильца, и Егор с удивлением обнаружил, что это не лиана вовсе, а канат, гигантская тарзанка.
Лина вставила ногу в петлю-стремя, ухватилась обеими руками и сильно оттолкнулась. Егор охнул, когда она маятником перенеслась через пятидесятиметровую пропасть, отделявшую платформу от соседнего ясеня. В какой-то момент ему показалось, что девушка ударится о ствол, но та в последний момент выпустила канат и спрыгнула на платформу — точно такую же, как та, которую только что покинула.
— Ну что же ты?! Сюда! Или трусишь?
Егор, двигаясь как во сне, отвязал от поручня другой канат — при ближайшем рассмотрении оказалось, что он скручен из высушенных стеблей проволочного вьюна — нащупал стремя, оттолкнулся и полетел через бездну. Сияющие вокруг огоньки слились в полосы, воздух засвистел в ушах, серо-зелёный ствол стремительно приближался. Егор разжал ладони и покатился по доскам платформы к ногам Лины.
Девушка в восторге захлопала в ладоши.
— Молодчина! Редко кто решается вот так, с первого раза!
Егор встал, потирая ушибленное колено.
— Зачем мы сюда?
— Вон там, ярусом выше, я и живу, — девушка указала наверх, где в сплетении ветвей угадывалась платформа с крошечным одноэтажным домиком.— Вообще-то мы там вдвоём с подругой, но она сейчас на Андреевских прудах, вернётся только завтра. Так что дом в нашем распоряжении!
В её глазах прыгали зелёные, с золотистыми искорками бесенята.
— Должна же я вознаградить героя? Тем более, мы теперь нескоро увидимся…
— С чего ты взяла?
— Ну-ну, не считай меня совсем уж блондинкой, — Лина лукаво улыбнулась. — Планы Курчатника, вылазки… Ежу понятно, что тебя готовят в дальний рейд!
Подозрения, оставившие было Егора, всколыхнулись с новой силой.
— Разве мало в Лесу мест, интересных для учёных?
— Может, и не мало, а только в Универе всякому известно, что приятели вашего завлаба из филиала МГУ спят и видят, как бы добраться до Курчатовского Центра. Шапиро недавно поднимал этот вопрос на учёном совете, но получил отказ.
Об этом Егор слышал впервые.
— Ладно, допустим. Но почему меня-то? Я же в лаборатории без году неделя!
— А кого ещё? Рейдеров в Универе раз-два и обчёлся, у каждого график на год вперёд расписан, кафедры в очередь выстраиваются. Был у Шапиро на примете студент, но он — сам знаешь…
— Студент? Тот, что погиб?
— Он самый, Лёша Конкин. Ты что, не в курсе, что его прочили в рейдеры?
Егор покачал головой. Выходило логично: как только завлаб заполучил сотрудника с более подходящими данными, он задвинул первокурсника в резерв, а на его место стал готовить новичка. Отсюда — вылазки за пределы ГЗ в первые же дни, лешак Гоша в проводниках...
Конкин мог узнать, или хотя бы заподозрить, что ему готовят замену. Недаром его однокурсница, та, с лошадиной физиономией, упоминала, что парень был не чужд тщеславия.
«Отличный мотив для вербовки — в довесок к умирающей матери. Паршиво вы, Яков Израилевич, в людях разбираетесь…»
— А что такого страшного в Чересполосице? Курчатник, мутанты — и всё?
— Ну… — Лина замялась. — Никто ничего толком не знает, сплошные слухи. Например, идёшь-идёшь, и вдруг попадаешь непонятно куда. Всё вокруг, деревья, животные — не наше, не из Леса. Называется — Разрыв. Если угодил в такой — всё, с концами, не выбраться!
— Но кто-то всё-таки выбрался, если рассказывал о том, что там внутри?
— Наверное… Вообще-то, Чересполосицу никто толком не изучал. Считается, что там то ли ядовитый газ то ли пыльца с галлюциногенными свойствами.
— Значит, всё дело в этих Разрывах?
— Ещё упырятник. Была до Зелёного Прилива такая организация — Центр переливания крови. Основали его в начале прошлого века и, кроме всего прочего, там пытались создать эликсир бессмертия, а для этого ставили опыты с кровью. Так вот, этот Центр до сих пор действует!
— Как Универ?
— Если бы! В Универе всё открыто: студенты учатся, люди сюда едут, публикуются научные работы. А с Центром — тайна и жуткие слухи. Вроде бы там делают из человеческой крови эликсир, который ослабляет, а то и вовсе снимает действие ЭЛ-А — не насовсем, правда, на время. И кровь для эликсира надо брать непременно у живого человека.
— Ну и что? — удивился Егор. — В медицине сплошь и рядом используют препараты из донорской крови.
— А то, что человек при этом должен испытывать невыносимые страдания, а в конце процедуры — обязательно умереть. И те, кто пользуется эликсиром, становятся упырями. Организм больше не усваивает нормальную пищу, только живую человеческую кровь. Потому и называют — упырятник.
Лина подошла к пучку свешивающихся с верхней платформы лиан, потянула. Сверху, разворачиваясь, упала верёвочная лестница.
— Впрочем, может это всё пустые слухи. А сейчас — у нас всего полтора часа, если хотим поспеть к закрытию ГЗ. И учти, я намерена выпить тебя досуха!
— Как упырь?
— Упырѝца! — Лина обвила его за шею. — А знаешь, ну его, домик! Давай прямо здесь?
Блузка повисла на перилах. За ней последовали шорты и прозрачные трусики.
— Так люди же вокруг! — опешивший Егор показал на висячий мостик над платформой, по которому спешили по своим делам трое золотолесцев. — Увидят!
— Вот и пусть завидуют.
VI
— Совсем ты, Бич, себя не бережёшь. А если загниёт?
Сергей сидел на вращающемся табурете в кабинете заведующего лабораторией. Сам Шапиро суетился около него с пузырьком спирта, пучками ваты и блестящими медицинскими инструментами.
— Обойдётся... — лениво отозвался егерь. — В рюкзаке, в боковом кармашке — зелёный пузырёк. К утру как рукой снимет.
До Главного здания Сергей добежал на одном адреналине. Рявкнул на охранника, попытавшегося его притормозить и рванул по лестнице вверх, забыв про лифты. Ввалившись в лабораторию, он переполошил сотрудников своей окровавленной физиономией и висящим поперёк груди штуцером. Потом, уже в кабинете завлаба одну за другой опорожнил две стопки медицинского спирта и долго, взахлёб, пил воду из графина, поданного испуганной ассистенткой.
Шапиро покопался в рюкзаке, извлёк пузырёк и принялся металлическим шпателем наносить на места укусов ярко-зелёную мазь. Резко, свежо запахло незнакомыми травами.
— Яд Черного роя содержит вещество, вроде желудочного сока плюс довольно сильный нейротоксин. Жертва от него не умирает, а впадает в оцепенение, в то время как поражённые ткани стремительно разлагаются. Ими насекомые и питаются, а заодно, откладывают в язвы яички. Известны случаи, когда жертва оставалась живой до полутора недель, пока вызревали личинки.
— Видел такое, случалось. А бывает — просто зажаливают до смерти и очищают скелет от плоти, хоть в музее его выставляй!
Егерь с кряхтеньем поворочал шеей.
— Болит, проклятая…
— А ты ещё покрути, тогда и до завтра не пройдёт! — ворчливо ответил завлаб. — Может, всё-таки подождать пару дней, пока не заживёт? Насчёт комнаты в общежитии я договорюсь. А то давай у меня — места полно, выделю тебе роскошный диван…
— Спасибо, но нет. Если ты, и правда, хочешь обтяпать это дельце — минуты терять нельзя. Клык на холодец, о том, что я в Универе, к утру будет знать каждая собака. Если свалить быстро — есть шанс уйти незамеченными. Но если застрять…
— Тебе виднее. Как добираться-то думаешь? Проще всего по реке, до Строгинского моста. А там до Курчатника совсем близко, если повезёт — за день можно обернуться. А ну, руки убери!
Сергей поспешно отдёрнул пальцы от щеки.
— Ты только не обижайся, Израилич, я тебе один умный вещь скажу. Во времена моей молодости, ещё до Зелёного Прилива, был такой термин — «диванные вояки». Так называли тех, кто трындел в Интернете о войне, стратегии и прочей лабуде, ни рожна в них не шаря. Так ты сейчас, уж прости, совсем как они. Ты хоть представляешь, что такое Щукинская Чересполосица? Сплошные Разрывы, с одного бока упырятник, а с другого — развалины НИИ эпидемиологии и микробиологии. Туда не то, что я — конченые отморозки из сетуньцев не суются. Хрен его знает, что в тех краях водится и что за заразу там можно подцепить. И к тому же, ты действительно считаешь золотолесцев дурее себя? Они меня по всей реке ищут, фермеров трясли, Кузнеца… Или, думаешь, патруль к роднику случайно вышел? Ждали меня там, клык на холодец!
— Да, ждали, — вздохнул завлаб. — И если бы не Чёрный рой… как думаешь, кстати, откуда он взялся на Воробьёвых?
— Кто ж его знает? Обычно так далеко от Чернолеса эта дрянь не забирается.
Завлаб спрятал пузырёк с мазью в кармашек «Ермака».
— Везучий ты, Серёга. И от дедушки ушёл, и от бабушки ушёл… Ты что, всегда таскаешь с собой столько файеров?
— Нет, конечно, максимум — один-два. Но тут, считай, повезло: подвернулся заказ в Замоскворечье, возле Чернолеса, вот и запасся на всякий пожарный. Как видишь, пригодилось. Ты вот что: дай знать местным фермерам, пусть примут меры. Надо срочно найти трупы и выжечь нахрен, пока личинки не повылуплялись. А про то, что я там был — ни гу-гу. Знаю я этих, с Метромоста, заявят, что я их людей нарочно подставил. А оно мне надо — оправдываться?