— Хреновый выбор, — прокомментировал Тур. — Сеть хороша против шипомордника, может, ещё баюна. А у ракопауков кромки клешней как бритвы, прорежут на раз.
Парень двинулся вдоль края арены, обходя гадину по дуге. Сергей увидел его лицо — мертвенно бледное, испещрённое вздувшимися сине-багровыми сосудами. И выпученные, налитые кровью глаза.
— Клык на холодец — парень накачан вашей отравой. А иначе что, никак?
— Эликсиры улучшают реакцию, мышцы резче работают и чувства обостряются. Этот, судя по всему, крепко на них подсел. Если провалится — всё, конец, тем, кто не охотится, эликсиры не положены.
— И что с ним будет? Склеит ласты?
— Нет, есть способы… Но, поверь, Бич, бывают вещи и похуже смерти.
— Верю. И что, у вас все на них сидят?
— Типун тебе на язык! — Тур сплюнул через плечо. — Половина, не больше.
— А сам?
— Лес миловал.
Ракопауку надоело бессмысленное кружение. Он звонко щелкнул клешнями и двинулся на противника.
— Сейчас прыгнет... — прошептал сетунец. — Они всегда так.
Договорить он не успел — тварь распрямила, как пружины, заднюю пару конечностей и взвилась в воздух. Соискатель этого ждал — перекатом ушёл в сторону и сразу же вскочил на ноги, раскручивая над головой сеть.
Ракопаук развернулся и снова бросился в атаку. На этот раз он не стал прыгать, а резко, с места ускорился, бивни-клешни взлетели для сокрушительного удара.
Сетунец не стал бросать сеть. Уходя с линии атаки, он хлестнул ею, целя по второй паре конечностей. Тварь словно ждала этого — неуловимым движением она сложилась, как перочинный ножик, и сеть запуталась в шипах гребня. Рывок, и парень, чтобы не полететь с ног, выпустил сеть и отскочил, выставив копьё-рунку перед собой.
Ракопаук зацепил докучливую сеть кончиком клешни. Треск, обрывки полетели во все стороны.
«Один-ноль в пользу членистоногой скотины...»
— Ну, всё, — обречённо прошептал Тур. — Сейчас прижмёт к решётке и...
Но боец не собирался сдаваться. Он нырнул под занесённые клешни и ударил, целя в сочленения сегментов.
Тварь издала оглушительную трель и повалилась на спину, скребя гребнем песок арены. Клешни бестолково мельтешили, пытаясь захватить древко рунки, застрявшей в панцыре.
«Один-один?..»
Болельщики неистовствовали:
— Красава!
— Добивай его!
— О-лэ — олэ-олэ-олэ!
— Молодец, Лёха!
— Мо-чи! Мо-чи! Мо-чи!
— О-лэ — олэ-олэ-олэ!
— Вали гада нах!
Но боец не спешил. Он вытащил из-за пояса клевец — топорик с длинным, слегка изогнутым шипом вместо лезвия (Сергей заметил, что движения его стали неловкими, как бы неуверенными) и шагнул к бьющейся в судорогах гадине. Внезапно ноги подкосились, парень осел, повалился лицом вниз. Из-под живота по песку медленно расползлось тёмное пятно.
Ракопаук наконец перевернулся, повёл буркалами и бочком-бочком посеменил к лежащему врагу.
«И-и-и — чистая победа! Увы, неправильной стороны…»
Ш-ш-ших-хрясь!
Тяжёлый болт проломил хитин и глубоко, по середину древка, вошёл в плоть. От удара ракопаук осел на задние ноги, широко, словно в недоумении, раскинув клешни.
Ш-ш-ших-хрясь!
Второй болт ударил чуть выше первого. Тварь издала затухающую трель, суставчатые ноги-ходули подогнулись и жвала уткнулись в песок. Решётка, перегораживающая коридор, поднялась, и на арену высыпали служители в кирасах. Двое подхватили тело неудачника, остальные, вооружённые пиками, окружили поверженного ракопаука и принялись деловито его добивать, целя в стыки хитиновых пластин и белёсые шары глаз.
VII
Чащоба, в которую превратился Ломоносовский проспект, поражала воображение. Джунгли здесь соседствовали с подмосковным осинником, субтропические бамбуковые рощи — с плейстоценовыми секвойями и таксодиями. «Малая Чересполосица, — бурчал Гоша, — нигде в Лесу больше нет такого салата».На вопрос Егора: «А где Большая Чересполосица?», он неопределённо хмыкнул.
В отличие от флоры фауна здесь не баловала особым разнообразием. В Малой Чересполосице преобладали обычные для средней полосы России виды — Егор видел белок, взлетающих по шипастому стволу тропической сайбы, кабаний выводок, весело хрумкающий дикорастущими ананасами. А однажды им попалось странное создание, чем-то напоминающее крота-переростка с длинным, сплющенным, загнутым кверху рылом и толстыми лапами, вооружёнными внушительными когтями. Зверюга неторопливо жевала полуметровую сколопендру. Увидев людей, она и не подумала прерывать трапезу, только приподняла плоскую башку и проводила чужаков немигающим взглядом чёрных глазок-бусинок. Лешак назвал существо «барсукро̀том» и пояснил, что правильно оно именуется «кротоподобный некролест», происходит из раннемиоценовой эпохи и является ровесником кота-баюна. Чем изрядно удивил Егора — тот никак не ожидал от лешака столь глубоких познаний в палеонтологии.
К метро «Университет» они вышли неожиданно. Гоша раздвинул очередную завесу лиан и упёрся прямо в облупленную колонну. Из окон буйно лезла наружу ползучая растительность, а возле входа громоздились россыпи белёсых, в бурых пупырях, шаров.
— Жгучие дождевики, — Гоша показал на ближайшую гроздь. –Держись от них подальше. Заденешь — лопается и ф-ф-фух, облако спор на пять шагов! Если вдохнуть — лёгкие выжжет и глаза, никакие снадобья не помогут. А грибница отрастит ложноножку, дотянется до трупа и будет сосать соки.
— Экая мерзость! — Егор попятился.
— Ещё какая! — жизнерадостно подтвердил «тёзка». — Хочешь посмотреть?
— На что?
— Как они лопаются. Красиво же!
Предложение застало Егора врасплох.
— Но ведь… а споры?
— Отойдём за колонны, не достанет.
— А как сделать, чтобы они… э-э-э… полопались?
— Шмальни из ракетницы, и всего делов! Если Шапиро спросит за потраченный боеприпас — скажешь, почудилось что-то, ты и выстрелил.
Комок красного огня со свистом влетел в гроздь дождевиков. Раздалась череда громких хлопков, и место действия затянуло густым облаком. Гоша не соврал — зрелище вышло красивое. Споры дождевика поблёскивали, подобно туче крошечных конфетти из золотой фольги. Клубящаяся масса расползалась, приближалась к колоннам, за которыми укрылись Егор со спутником.
— Валим отсюда!
Суковатая пятерня сцапала Егора за рюкзак. Гоша бесцеремонно волок повисшего в лямках попутчика, и тому оставалось скрести каблуками по земле да перебирать без толку ногами.
И вдруг всё кончилось. Проводник огляделся и прислонил напарника к стволу дерева, услужливо подсунув под седалище рюкзак.
— Оу-уй! — Егора подбросило вверх. — Что ж ты творишь, а? Там же топор с кувалдой, а ты их живому человеку под задницу! Под свою, деревянную, подложи, Буратина хренов!
— Ох ты… — Лешак виновато развёл руками. — Ну, извини, паря. И за дождевики прости, это я зря.
Гримаса на лешачиной физиономии была до того комична, что гнев Егора немедленно растворился.
— Да ладно, чего там… тем более — действительно красиво! Вот, значит, какая ты, экспериментальная микология!
— Она, родимая! — подтвердил Гоша. — Ты как, идти-то сможешь?
На бегу он не выбирал дороги — ломился через подлесок, как кабан сквозь тростники, и пару раз чувствительно приложил напарника о стволы деревьев.
— Справлюсь.
— Дальше легче будет. Здесь есть тропинка, ведёт примерно, куда нам нужно, и зарастает нешибко.
Егор вдел руки в лямки и охнул — ушибленное плечо отозвалось болью.
— Давай понесу… — засуетился лешак. Он отобрал у напарника рюкзак со связкой инструментов, закинул на плечо. — Потопали помаленьку?
— Да, сейчас… — Егор обернулся. Сквозь прореху в кустарнике виднелся павильон станции, затянутый золотистым туманом. — А что там, внизу?
— В метро-то?
— Ага.
— Ничего хорошего. Почти все тоннели затоплены, а которые не затоплены — заросли разной мерзостью. Когда деревья из-под земли попёрли и по всему городу отрубилась связь, кто-то подал сигнал «Атом». По нему в метро должны были запирать гермоворота — на случай ядерной войны, понимаешь? Ну их и заперли, отрезав всех, кто находился внизу.
— А почему потом не открыли? Наверняка ведь поняли, что никакой войны нет?
— Открыли, да не везде — где корни деревьев помешали, а где станции затопило и открывать стало некому. На «Университете» ворота так и стоят закрытые, и никто не знает, что внизу. Да и кому надо туда лезть? Разве что подземникам, а те — бр-р-р…
— Подземники?
— Потомки тех, кто выжил в метро. Только они уже не совсем люди.
«Кто бы говорил…»
Видимо, Гоша угадал эту мысль. Он наклонил голову, пряча глаза, помолчал, потом заговорил — глухо, без прежнего жизнерадостного скрипа.
— Возьми, скажем, меня и прочих обитателей Леса. Есть разница?
Егор кивнул.
— Они среди людей живут, пищу едят человеческую, овощи, на грядках выращенные, воду кипятят, готовят на огне.
— А вы что, сырым питаетесь?
— Я-то? Да, ваша пища мне не подходит.
Гоша протяжно скрипнул — как показалось Егору, печально.
— Не жалеете, что так изменились?
— Так ведь все меняются! Кто сильнее, кто слабее, но — все. Ты тоже изменишься, когда Лес в себя впустишь, только сам не заметишь. Сначала глаза зеленеют, особенно у женщин. Это ещё можно поправить — поживи месяцок-другой за МКАД, и они сделаются прежними. Но когда кожа пойдёт зелёным оттенком, это уже сигнал: ещё чуть-чуть, и хода назад не будет. А позеленеет совсем, как у аватарок — тогда всё.
«Что — всё? И опять это слово — аватарки…»
— А причём здесь подземники? Мы же о них говорили?
— Как — причём? — удивился лешак. — Лес, он ведь не только вверх растёт, под землю тоже. Только там вместо травы с деревьями — корни, грибы осклизлые, плесень да водоросли. Подземники этим всем и живут, без солнца, без свежего воздуха. Жрут грибы, крыс, слизняков, и сами стали, как крысы и слизняки. Даже, говорят, перепонки между пальцами отрастили — тоннели-то почти все затоплены. Я сам их не видал, а вот Бич…
— Бич? Что-то я про него слышал…
— Лучший егерь на весь Лес! — наставительно проскрипел Гоша. — Он с вашим Шапиро приятельствует, частенько заглядывает в Универ. Если встретишь — расспроси, столько всего порасскажет! Если захочет, конечно. Бич, он не из болтливых.
«Не то что ты, колода трухлявая…»
— Если увижу — обязательно спрошу. Пошли, что ли?
Егор продирался сквозь подлесок, стараясь не отставать от проводника, и гадал: с чего это Гоша решил с ним пооткровенничать? Хотя, что он такого рассказал, кроме того, что можно услышать в коридорах Универа или на кухне, в общаге? Студенты, правда, наплели бы ещё сорок бочек арестантов — они в этом плане публика ненадёжная.
А Гоша чем лучше? Столетний замшелый пенёк с мелко-хулиганскими наклонностями! Тоже мне, источник информации…
«А что, есть из кого выбирать?..»
VIII
— Вот такая у нас теперь жизнь, Бич! Не знаем, чего и ждать...
Они стояли у парапета набережной. Ниже по течению вода пенилась среди изломанных бетонных глыб — автомобильный мост, в отличие от старого, железнодорожного, не устоял перед натиском разбушевавшейся растительности. Корни подрыли опоры, обрушив полотно Третьего Кольца в воду.
— На тинге чуть до драки не дошло. Когда Седрик объявил, что даёт золотолесцам бойцов для экспедиции — наши взбеленились. Стали орать: «Седрик нас под Золотые Леса укладывает! И так уже творят в Стане, что хотят!»
Тингом называлось собрание, на котором сетуньцы решали все сколько-нибудь важные дела. Седрик бессменно возглавлял Тинг с момента его создания. Слухи о его разногласиях с ветеранами Стана, ходили давно — один из таких «оппозиционеров» как раз излагал Сергею эту историю.
— Что за экспедиция?
— На Запад, к Щукинской Чересполосице. О подробностях он не распространялся, говорит — слово дал молчать.
— Ну, раз слово — тогда базара нет.
— Не нравится мне это, Бич. Заперся с золотолесцами, всю ночь проговорили. Наутро вышел бледный, как смерть, руки трясутся — и велел собирать тинг.
— Золотолесцы — это те, что были сегодня на Арене? Козырные ребята, как я погляжу, из самой их верхушки.
— Разглядел?
Сергей кивнул.
— Зачастили к нам, торчат неделями напролёт. Седрика словно подменили: рассорился с ветеранами, собирает вокруг себя молодёжь, не прошедшую Посвящения, и отправляет в охотничьи экспедиции. А те и рады: орут, что никакого Посвящения вообще не надо, а нужно наоборот, менять старые порядки.
«А ведь верно! Вот и у щенка из «Мистера Панина» не было знака Посвящения…»
— И многие недовольны Седриком?
— Из ветеранов — больше половины. Молодёжь почти вся на его стороне.
— А Тур?
— Тур… — хмыкнул сетунец. — Тур человек занятой, на нём хозяйство. Он в политику не лезет… пока.
— Эй, Бич, скоро вы там?
Сергей перегнулся через парапет.
— Тебе пожрать-то дали, мореход?
Пирога Коли-Эчемина покачивалась у наплавного причала. Там же, на перевёрнутой железной бочке стояли котелок с остатками мясного рагу и оплетённая соломой бутыль.
— А то как же! И с собой завернули, теперь с голоду не помрём.
Каякер продемонстрировал свёрток, укутанный зелёными листьями.
— Чутка погоди, нам тут ещё надо перетереть. Ты пока собирайся, что ли…
— Нищему собраться — только подпоясаться! — весело крикнул Коля. — Всё готово Бич, тебя ждём.
— Десять минут, клык на холодец. Извини, Рудобой, отвлёкся…
Сетунец зло сплюнул в воду.
— Сдаётся мне, Бич, золотолесцы против тебя что-то имеют. Когда увидели — только что не зашипели. Пацанчика своего послали, проследить, куда ты пойдёшь. Ну мои парни его тормознули: нечего шляться без сопровождающего по режимному объекту!
— Может, и имеют. А может, и чуют, что у меня к ним вопросы.
Рудобой сощурился.
— Вопросы? Какие не секрет?
— Секрет. Но тебе, так и быть, скажу. Понимаешь, ни в одном уголке мира нет такой свободы, как у нас, в Лесу. Свободы от властей, Сети, криминала, а главное — от нищеты и голода. Любой, кто не сидит на попе ровно и не жуёт сопли, имеет крышу над головой, одёжку и кусок хлеба с маслом. А ещё — надёжный ствол, чтобы никакая падла не тронула ни его самого, ни его семью. Не желаешь жить в общине — бога ради, отделяйся, селись на отшибе, никто не держит. Захочешь вернуться обратно — без проблем. А золотолесцы тащат сюда всякую погань из-за МКАД: политику, интриги, высшие, мать их, интересы… дай им волю — они и налоги введут! Оно нам надо? Вот вам, свободным воинам — надо?
Рудобой поморщился.
— Ну, заладил — «свобода, свобода»… Порядок должен быть!
— Золотолесцы его тебе вмиг обеспечат, только заикнись. А заодно — и остальные радости, вроде демократии, конституции, прав человека и прочей мутотени. Они уже вовсю стараются — подминают хуторки вроде Малиновки, к Кузнецу подкатывались, челноков потихоньку прессуют, с замкадниками дела крутят, только держись!
— Думаешь, хотят подчинить весь Лес?
— Весь — пупок развяжется. А вот правобережье Москвы-реки, скажем, от Филей до Крымского Моста — это в лёгкую. Недаром они изо всех сил стараются, чтобы мы друг с другом перегрызлись. «Разделяй и властвуй», слыхал?
— Брось, Бич! Сам же говорил: всегда можно сняться и уйти, и пусть себе властвуют на пустом месте!
— Не все такие бродяги, как мы с тобой. Люди обжились, устроились. Им нравится их жизнь, понимаешь? И чтобы она такой и оставалась, они могут прогнуться. Сначала чуть-чуть, потом ещё и ещё — и не заметят, как останутся должны, как земля колхозу. А им будут впаривать, что только так и надо жить, и вообще всё это — мечта их босоногого детства.
Рудобой медленно покачал головой. Лоб его прорезали жёсткие складки.
— Да, брат, люди не меняются. Сколько нас в Лесу — тысяч пятьдесят-шестьдесят?
— Около семидесяти. Умники из Универа что-то там считают, только цена их подсчётам — овечье дерьмо. Нету такого способа, чтобы узнать, сколько на самом деле народу живёт в Лесу, не придумали ещё! И не надо: а то подсчитают, и начнётся — паспорта, гражданский долг, регистрация по месту жительства, а закончится подоходным налогом и всеобщей воинской повинностью. Нет уж, спасибо, кушайте сами, а мы как-нибудь обойдёмся. Леса хватит на всех!
Сетунец помрачнел ещё больше.
— Может, ты и прав. Но я о другом: будь нас не семьдесят тысяч, а тысяча, или сто человек — мы бы и тогда играли в политику?
Двое мужчин помолчали, глядя на воду.
— Знаешь, Рудобой, я тебе скажу по-простому. Снадобья, здоровье, продление жизни — это всё круто, конечно. Но главное, Лес нас переиначивает, понимаешь? Нет, даже не так — даёт каждому шанс самому другим сделаться. Умнее, добрее, лучше, что ли… А то, что творят Золотые Леса, может спустить этот шанс в сортир — китайцы свой шанс спустили, когда вдарили по Шанхаю термоядерными ракетами. Не так быстро, конечно, но всё равно наверняка.
IX
Чётная сторона улицы Строителей была застроена многоэтажными домами, теперь, по большей части, полуобвалившимися. Дом номер шесть выделялся среди них относительной сохранностью: ни обрушенных подъездов, ни великанских клёнов и тополей, проросших сквозь этажи, лишь пологи ползучей растительности, свисающие с лепнины на фасаде в стиле «сталинский ампир».
Повезло.
А я жил тут, неподалёку, — сказал Гоша, ворочая по сторонам замшелой башкой. — Давно, ещё до того, как стал бомжом. Когда всё началось — хотел вернуться, но дома камня на камне не осталось.
Егор, в который уже раз, обратил внимание, что лешак избегает термина «Зелёный Прилив». И морщится, когда слышит его от собеседника.
Нужный подъезд нашёлся рядом с огромной липой, в развилке которой на уровне третьего этажа повис съеденный ржавчиной остов «Газели». Они протиснулись по лестничной клетке, держась подальше от гроздей жгучих дождевиков. Егор, увидев белёсые пузыри, расстегнул на всякий случай противогазную сумку — потом ведь можно и не успеть…
Профессор Новогородцев занимал квартиру на седьмом этаже. Сейфовая дверь отразила все усилия Егора, пришлось последовать совету из детской песенки — пойти в обход.[N2] И снова повезло: соседи профессора не успели, а может, и не захотели запереть дверь квартиры, а лишь защёлкнули на английский замок. Пара минут возни, и Егор с кувалдой стоит перед межквартирной, в один кирпич толщиной, стенкой и примеривается, куда нанести первый удар.
Профессорский стол — старинный, просторный, как палуба авианосца — нашёлся сразу. Левый верхний ящик, запертый на ключ, не поддался попытке подцепить его монтировкой. Пришлось вколотить в щель штык-нож и всем весом налечь на рукоять. Звон, клинок лопнул у перекладины, и Егор едва успел подставить локоть, чтобы не расквасить нос о столешницу. Пока он проклинал изделие советского Оборонпрома, кувалдой завладел Гоша и несколькими ударами превратил шедевр мебельного искусства в груду дров.
Журнал с надписью «Лабораторные наблюдения» на обложке, лежал, как и говорил Шапиро, в ящике. Егор пробежал глазами пару страниц: колонки цифр, значки, неудобоваримые пометки — похоже, то, что надо! На всякий случай, добавил к трофею несколько записных книжек и растрёпанный еженедельник.
Закончив с обыском (кроме бумаг, в баре, встроенном в тумбу стола отыскались две бутылки коньяка — тёмные, покрытые толстым слоем пыли), напарники выбрались на лестничную клетку и пошли по ступенькам вниз. Егор, насвистывая легкомысленный мотивчик, перешагивал через гроздья пожарной лозы и отстранял монтировкой пряди проволочного вьюна, когда на площадке первого этажа из темноты, в поясницу ему ударило копьё.
Выручила фляга, висевшая на поясе: острие скользнуло по металлу и ушло в сторону, выдрав клок ткани из штанов. Егор отшатнулся и вскинул монтировку. Нападавший, чёрный силуэт на фоне светлых пузырей дождевиков, испуганно попятился. «Берегись!» — скрипуче каркнул идущий следом Гоша, но было уже поздно: россыпь негромких хлопков и лестничную клетку заволокло золотистым туманом.
Спасла армейская выучка. Егор зажмурился, отшвырнул монтировку, левой рукой зажал нос и рот, а правой зашарил в расстёгнутой — слава богу! — противогазной сумке. Привычным движением натянул воняющую резиной маску, ощупал ремешки на затылке, и только тогда осмелился открыть глаза.
Нападавший катался по полу визжа от нестерпимой боли. Впавший в ступор Гоша корявым пугалом торчал посреди лестничного пролёта. Егор ухватил несостоявшегося убийцу под мышки и потащил вниз по ступеням, не обращая внимания на хлопки дождевиков, лопающиеся при каждом шаге. Пришедший в себя лешак топал следом, и облако смертоносных спор затягивало его, словно дымовая завеса.
Гоша разрешил Егору снять противогаз только когда они завернули за угол. Отыскал гроздь пожарной лозы, заставил стащить верхнюю одежду и тщательно промыть лицо и руки. А сам отошёл в сторону и принялся вытряхивать энцефалитный костюм. На недоумённый вопрос: «Как же так, оно ведь жгучее?..» — буркнул: «Ничо, мы привычные…», — и продолжал, пока из складок не перестала лететь золотистая пыль.
Нападавшему водные процедуры не требовались. Он лежал спине — почерневшие губы в клочьях кровавой пены, глазницы полны гнойно-жёлтой с золотыми точками слизи, пальцы, сведены судорогой предсмертной агонии.
Лешак наклонился, пошарил в нагрудных карманах мертвеца.
— Гляди-ка!
Студенческий билет. Биофак, группа 103. Конкин Алексей Геннадьевич, первокурсник. На фотографии Егор узнал знакомую лопоухую физиономию — это был тот самый студент, что зашёл в лабораторию, когда Шапиро объяснял ему сегодняшнее задание.
«Совпадение?..
…щазз!..»
— А это что?
Деревянный кругляш сантиметров семи в поперечнике. Приятный древесный запах — можжевельник? На одной стороне выжжен знак в виде дуба, корни и крона которого сплелись между собой, словно щупальца схватившихся врукопашную осьминогов.
— Древо Игдрасиль, символ Сетуньского Стана, — проскрипел проводник. — Но это точно не сетунец — хлипковат, без татуировок, да и одёжка не та.
На погибшем были джинсы, ковбойка и куртка-стройотрядовка с нашивкой «МГУ». Обычный гардероб студента.
— Эти сетуньцы — кто они? Второй раз о них слышу.
— Есть такие. Поселились лет десять назад возле Лужнецкого моста и с тех пор шастают по лесу, бьют разных зверушек.
— Охотники, что ли?
— Не… — Гоша замотал головой так энергично, что во все стороны полетели клочья мха. — Охотники — те охотятся. А эти… ну их, говорить не хочу!
«И этот туда же…»
Егор стащил со спины погибшего тощий рюкзак и вытряхнул на траву туристический топорик, стамеску и фомку, в точности, как брошенная в подъезде.
Гоша взвесил топорик на широкой, словно разделочная доска, ладони.
— Похоже, собирался пошарить по квартирам, а на нас наткнулся случайно.
— Копьём пырнул тоже случайно? И вообще, откуда у студента копьё?
— На рынке купил, тоже мне, проблема!
— А нападать зачем?
— Может, с перепугу? Принял за бандитов, они, бывает, охотятся за барахольщиками.
— Вы сами-то в это верите?
Лешак медленно, со скрипом развёл руками.
— Да, что-то тут не складывается. Игдрасиль ведь не только сетуньцы используют, друиды тоже.
— В Лесу и друиды есть?
— В Лесу всё есть.
Егор выждал несколько секунд, но продолжения не последовало.
— Насчёт студента хорошо бы на кафедре расспросить. Или у сокурсников.
— Это успеется, — помотал головой Гоша. — А пока надо его самого...
— Самого? Что за бред, он же…
— Есть способ. Сообрази пока что-нибудь вроде носилок, а я сейчас.
Прежде чем Егор успел спросить, зачем нужны носилки, лешак скрылся в подъезде. И вышел через пять минут, заворачивая на ходу крышку стеклянной баночки с чем-то подозрительно золотистым. Егор ахнул.
— Споры дождевиков?
— Они самые. Я подумал — чего добру пропадать-то?
— «Добру»?! Зачем вам эта гадость?
Гоша ухмыльнулся.
— Эту «гадость» знахари с руками отрывают — ценный ингредиент, однако… Но я-то не на продажу беру.
— А зачем?
Лешак замялся, но всё же ответил:
— Помнишь, я говорил, что мне человеческая пища не годится?
Егор кивнул.
— Так и бухло тоже не всякое подходит. Вот ты прихватил профессорский коньяк — а я чем хуже? Душа, она, знаешь ли, требует… Вот, добавляю золотые споры в ягодную бражку — получается в самый раз!
«Замшелый пенёк, бывший бомж-пропойца, да ещё и самогонщик — на свой, лешачиный манер. Хорош проводник!..»
— Вот зачем понадобилась хохма с ракетой! Хотели спор набрать?
Гоша скрипнул — как показалось Егору, смущённо.
— Ну, эта… А что такого? Кто ж знал, что дождевики все разом полопаются?
— Могли бы и сами. На вас, вижу, споры не действуют!
— Так веселее же! — оживился лешак. — И потом, надо же было, чтобы ты понял, что это за пакость!
— А что, словами сказать нельзя?
— Люди говорят: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать,— Гоша назидательно поднял коричневый, потрескавшийся палец. — Вот ты увидел, проникся и потом с противогазом не сплоховал.
Несколько секунд Егор осмысливал сказанное.
«И ведь не поспоришь: не расстегни он тогда противогазную сумку — вполне мог и не успеть…»
Проводник уже озирался по сторонам.
— А где носилки? Я же просил! Нам что, на закорках его тащить?
— Куда тащить-то?
— Тут, недалече.
X
Пирога неторопливо ползла против течения. Слева уплывала назад высотка гостиницы «Украина», наполовину скрытая гигантскими клёнами. На противоположном берегу могильной плитой высилось здание Белого Дома, когда-то действительно белое, а сейчас покрытое сплошным, без единой прорехи, одеялом бурого лишайника. Местами оно собиралось могучими складками, словно жировая прослойка на боках толстяка. Сергей однажды попробовал определить толщину слоя, но щуп из заострённой арматурины на два с лишним метра ушёл вглубь губчатой массы, так и не достав до бетона.
— …Досматривать меня не стали. Как увидели, что я один — замахали руками: «Проплывай, мол!» А рожи кислые, будто лимон сжевали!
— Так пропустили же! — отозвался егерь. — А могли бы тормознуть, взять за жабры: «Кого, мил человек, вёз, давно ли высадил и где собираешься подобрать?»
— Но это же беспредел! — Коля-Эчемин никак не мог отойти от возмущения. Видимо, наболело. — У нас договор: золотолесцы не мешают плавать мимо Воробьёвых Гор. Какая их забота, кого я везу?
Негодование каякера было подводкой: он уже пытался расспрашивать егеря о его неладах с золотолесцами. Особого секрета в этом не было, однако слухи о том, что Колю попросили с Богатырских прудов за длинный язык, появились не на пустом месте, и егерю не хотелось, чтобы его отношения с обитателями Метромоста стали предметом пересудов.
— Вот ты всё говоришь: «мы» да «мы»… Ты в натуре кто — Пау-Вау или нагатинский? Пора бы определяться.
— А зачем? — ухмыльнулся каякер. — Одно другому не мешает. У меня лодка, репутация. Взять, к примеру, тебя: если надо прошвырнуться по реке — кого ты зовёшь? Эчемина! А на Богатырском пруду я душой отдыхаю.
— Давно хотел спросить: у вас там не наших много? Тех, кто не из России?
— Половина, пожалуй, будет, — подумав, ответил Коля. О золотолесцах он уже забыл. — В основном, из Европы, но есть и коренные американцы — индейцы, в смысле.
— А эти-то с чего к нам ломанулись? Европейцы — это я понимаю, им ближе. Но чтобы природные индейцы? Валили бы к своим, в Сан-Паулу!
— К своим? — хмыкнул Коля. — Какие они им, нахрен, свои? В Сан-Паулу настоящие дикари, обитатели амазонской сельвы. Многие ещё из каменного века не выбрались и теперь уже никогда не выберутся. Цивилизованные краснокожие из Штатов для них такие же чужаки, как и белые. И разговор с ними короткий: копьё в живот или стрелу с кураре в спину. Могут и сожрать, среди самых диких встречаются и каннибалы... Власти Бразилии недаром закрыли доступ не только в Сан-Паулу, но и на всю территорию штата. Мне знающий человек говорил: две трети племен Амазонии уже там, а которые остались — готовы сняться в любой момент.
— Как? Закрыли же!
— Поди, останови дикарей в джунглях, пупок развяжется! Дебри там такие, что сам чёрт ногу сломит.
— Это понятно, — кивнул Сергей. — Но как индейцы туда попадают? Сан-Паулу ведь на юге Бразилии, там нет тропических лесов, как в бассейне Амазонки.
— Находятся добрые люди, — хмыкнул Коля-Эчемин. — Благотворительные фонды, неправительственные организации, борцы за права коренных народов… Власти это не одобряют, но особо и не препятствуют — баба с возу, кобыле легче. Племена выходят к границе цивилизованных районов, там их встречают волонтёры и перебрасывают на юг — кого самолётами, кого автобусами или в автофургонах. Их ведь немного, редко-редко группа в полсотни душ. Довезут до границы Леса, а дальше они сами. И ни одного не задержала «Лесная Аллергия» — похоже, она на дикарей вовсе не действует!
Это действительно было необычно. Насколько Сергей знал, «Лесная Аллергия» щадила в лучшем случае одного из тысячи.
— И что самое странное: они все одновременно узнали про Сан-Паулу! Даже самые дикие, которые не то, что радио — топора железного отродясь не видели. Узнали — и снялись с мест, где их предки с допотопных времён обитали!