— Отлично, Кузьмин! Теперь по второй мишени — тройку с минимальными интервалами. А вас, Петров, не узнаю. Мушку заваливаете, внимательнее!
«…Не похоже на плановый зачёт для галочки, скорее уж, полноценная тренировка! К стрелковой подготовке здесь относятся серьёзно…»
Сотрудники лаборатории морфологи стреляли около четверти часа. Потом отзвучали «стрельбу закончил» и мантры насчёт оставленных в стволе патронов и сбора гильз. И наконец, долгожданное: «Следующая смена — на огневой рубеж!»
Мишенями служили изображения обитателей Леса. Егор с удовольствием увидел давешнюю саблезубую рысь-баюна — и высадил по ней десять из двадцати выданных для зачётной стрельбы мелкашкечных патронов. Остальные достались чешуйчатой острорылой твари, именовавшейся, как гласила подпись, шипомордником. Инструктор, осмотрев мишени, довольно хмыкнул и вывел в неизменной амбарной книге с надписью «Сдача нормативов» жирную пятёрку.
Сотрудники лаборатории, включая проштрафившегося мэнээса, отстрелялись вполне прилично, на твёрдые «три с плюсом». Далее последовала чистка оружия и зачёт по матчасти — сборка-разборка АКМ и трёхлинейного карабина. С этим Егор справился играючи, поставив, если верить инструктору, новый рекорд кафедры.
— Яков Израилевич, а почему в выходы не дают автоматы? Фомич… Фёдор Матвеич говорил, мол, только помпы, мосинки и ещё «наганы». С калашом никакой баюн не страшен!
Завлаб поглядел на ретивого новичка с интересом.
— Вы, как я погляжу, разбираетесь в оружии и стреляете отлично. Увлекаетесь?
— До бакалавриата служил в погранвойсках на Дальнем Востоке.
— В тайге?
— В самой, что ни на есть. Биробиджанский погранотряд, застава «Дичун».
— Тогда должны понимать, что автоматная пуля далеко не всякого зверя свалит. Медведя, скажем, а ведь здесь встречаются и покрупнее! Но главное — Лес не любит стрельбы. И тем более, очередями. Нет, приходится, конечно, но только в крайнем случае. Когда речь идёт о спасении жизни, например. А вот на охоте стрельбой по животным лучше не злоупотреблять.
— А если не по животным?
Завлаб прищурился.
— Собираетесь охотиться на людей?
— Нет, я так, на всякий случай…
— Если на всякий случай — то это наше, дело, людское. Лес требует соблюдать правила по отношению к его созданиям. Знать бы ещё, кто эти правила сочинил…
В голосе начальства Егор уловил едва заметную нотку горечи.
— Вот вы говорите — правила. А что бывает с тем, кто их нарушает?
— Если вы о наказании, то молния вас не поразит и дерево на голову, скорее всего, не упадёт. А может, и упадёт, кто знает? Замечено, что тем, кто слишком увлекается в Лесу стрельбой, перестаёт везти. Сколько-нибудь разумного объяснения этому нет, но лесовики верят, а в особенности, егеря. Ведь им, согласитесь, виднее. Егеря даже помповые ружья не носят, обходятся двустволками или арбалетами. А что касается пальбы без разбора — вспомните, что творится в пакистанском Карачи! Там с самого начала попытались подавить Лес силой оружия, а он в ответ плодит таких чудовищ, что рядом с ними чернолесские твари сущие болонки.
Завлаб кивнул на мишень с шипомордником.
— И это происходит с пугающей стремительностью: чудовища появляются и мутируют чуть ли не быстрее, чем культура плесневого грибка в чашке Петри. Вы ведь читали Гарри Гаррисона?
Егор смущённо улыбнулся и пожал плечами.
— Зря, молодой человек, зря, отличный фантаст. Например, его «Стальная крыса»…
— Я как-то фантастику не очень, тем более — такую древнюю…
— Напрасно, юноша, в нашей ситуации она порой бывает очень полезна. Я ведь почему упомянул о Гаррисоне: в его «Мире смерти» люди сражаются с экосистемой планеты, которая для противодействия им создаёт разных чудовищ. И если кто-то покидает планету, скажем, на месяц, то по возвращении проходит инструктаж: какие новые смертоносные создания появились за время его отсутствия? Так вот, в Карачи, похоже, дело идёт к чему-то подобному.
Завлаб оглянулся. Сотрудники закончили приборку, сгрудились вокруг инструктора и задымили сигаретами.
— Так о чём я? Невооружённым взглядом видно, что пакистанцы войну проигрывают. И при этом совершенно точно известно, что в глубине Леса Карачи есть люди! Они сумели как-то приспособиться — правда, связи с ними, в отличие от тех, кто живёт в Московском Лесу, нет.
— Любопытная точка зрения, — осторожно ответил Егор. — Так вы считаете, что совпадение реальных событий с тем, что написано в книге, не случайно и Лес повторяет её сюжет?
— Как знать, молодой человек, как знать... Я всегда полагал, что Лес, выстраивая отношения с цивилизацией, с людьми, пользуется образами, ими же и порождёнными. Возьмите судьбу Токио — что это, как не воплощение историй о гибели Японии от чудовищного катаклизма? Когда-то они были весьма популярны — «Гибель дракона» Сакё Комацу, фильмы про Годзиллу, бесчисленные манги… А Нью-Йорк? Именно американцы сняли множество фильмов о городе-тюрьме, отгороженном от остального мира стеной. «Побег из Нью-Йорка», «Побег из Лос-Анджелеса»… Впрочем, вы их, скорее всего, не видели.
Егор согласно кивнул.
— Ну, хорошо — Карачи, Нью-Йорк, Токио… допустим. А Сан-Паулу? Про то, что там происходит, тоже есть фильм? Или книга?
— Конечно, и не одна! Город, затерянный в джунглях, населённый дикарями-людоедами — излюбленный штамп приключенческой литературы, — улыбнулся Яков Израилевич. Снисходительно так, будто беседовал с ребёнком.— Впрочем, не стоит воспринимать мои слова слишком буквально. Это лишь одна из версий, есть и обратная точка зрения.
— Обратная? Это как?
— Один неглупый человек сказал, что наш разум не способен породить ничего, что не существовало бы на самом деле. Возможно, мы столкнулись с воплощением реальности, которую когда-то подглядели в своём воображении писатели и сценаристы.
Егор пожал плечами. Не похоже было, что аргументы собеседника его убедили.
— Ладно, бог с ними, с книгами. Вот вы сказали: «Лес требует…» «Лес выстраивает отношения…», «Лес пользуется образами...» Вы что, считаете его разумным?
— А почему бы и нет? Вы, юноша, никогда не задумывались, почему российские власти самоустранились от проблем Леса? Если не считать Кремля, их вмешательство сводится к установлению кордонного режима вокруг МКАД да кое-каким сугубо санитарным мерам, вроде борьбы с «Зелёной Проказой». Внутри, даже здесь, в МГУ, официальных представителей практически нет, правовой статус — и тот в ведении спецкомитета ЮНЕСКО.
— Ну… — Егор озадаченно поморщился. — Я полагал, «Лесная аллергия»…
— А вас не удивляет, что среди тех, кто имеет иммунитет, практически никто не работает на государство? Казалось бы, как ни мал процент иммунных, но уж десяток-другой тысяч власти всегда могли бы найти или завербовать. Этого за глаза хватило бы, чтобы установить в Лесу свои порядки. Никаких общин и самоорганизованных ячеек, никакой меновой торговли и прочих вольностей — всё жёстко, упорядоченно, по инструкциям и приказам извне. Но нет, ничего подобного и близко не видно!
— И в чём же, по-вашему, дело?
— А в том, что Лес понимает, кто и с какими намерениями приходит к нему. И решает — допускать его или нет. И нам невероятно повезло, что властям в своё время хватило мудрости не пойти по пакистанскому или, не дай бог, китайскому сценарию, а искать, пусть медленно, крошечными шажками, общий язык, договариваться.
— С кем? — не выдержал Егор. Он уже устал от загадок и намёков. — С кем договариваться-то? С горсткой фермеров? С Золотыми Лесами? Или, может, с университетскими учёными?
— Да с Лесом же! — улыбнулся завлаб. — С кем же ещё? Похоже, он достаточно разумен, чтобы понимать если не слова, то намерения людей.
Он посмотрел на часы.
— Что-то мы увлеклись, юноша, а мне ещё лабораторию запирать. Разговор это долгий, а сейчас поздно. Может, продолжим в другой раз? И мой вам совет: выспитесь хорошенько, завтра предстоит трудный день.
IX
Лес по-всякому обошёлся с московскими мостами. Одни стояли почти не тронутые — например, Метромост или мост Окружной железной дороги. Другие лишились въездных эстакад, разрушенных проросшими сквозь камень и бетон деревьями, и теперь нелепо высились над берегами, подобно оставленным гарнизонами бастионам. Третьи, в основном пешеходные новострои из стали и стекла, обрушились в реку, не устояв на проржавевших насквозь опорах, — порой коррозия развивалась в Лесу ураганными темпами. Но по большей части мосты оставались на месте, пусть и обросли так, что совершенно утратили прежний облик. Растительные покровы скрыли опоры и пролёты, густые бороды лиан, проволочного вьюна, ползучего мха и лишайников свешивались до самой воды, и протиснуться под ними было непросто даже скорлупкам вроде пироги Коли-Эчемина.
Каякер не зря твердил о своей нелюбви к Крымскому мосту. Все — и речники Нгатинского затона, и охотники-одиночки, добиравшиеся от Воробьёвых гор до Парка Культуры коротким путём, по воде, и вездесущие челноки, торгующие с жителями прибрежных посёлков, — ненавидели его всеми фибрами своих лесных душ. Нет, на Крымском мосту не обитали хищные твари, нападающие на проплывающие лодки. Пространство под ним не заросло корнями прибрежных деревьев так, что в малую воду лодки приходилось перетаскивать на руках. И даже родноверы, периодически пощипывающие речников, не устраивали здесь засад. Дело было в растении, встречавшемся только здесь и больше нигде. Эта лиана, сплошь затянувшая пилоны, подвесные цепи и фермы моста, давала небольшие, размером со сливу, плоды. При попытке потревожить свисающие до воды стебли, созревшие «сливы» дождём сыплются на неосторожных — и лопаются, окатывая с головы до ног дурнопахнущей слизью, смешанной с мелкими семенами, снабжёнными острыми крючками. Если попробовать смахнуть мерзкую субстанцию с лица или одежды крючки впиваются в ладонь. Лодочники изобретали разнообразные средства против этой напасти: возили с собой огромные самодельные зонтики или, подходя к мосту, натягивали над лодками брезентовые тенты.
Увы, на пироге Коли-Эчемина таких приспособлений не нашлось. Перемазанные вонючей жижей с головы до ног, они выгребали против течения, последними словами понося Крымский мост, реку, Лес и вообще жизнь, способную довести человека до столь жалкого состояния. Лёгкий вечерний бриз обдувал страдальцев, слизь на лицах, волосах и одежде высыхала, превращаясь в жёсткую бурую корку. Кожа под этими «покровами» нестерпимо чесалась, но стоило поддаться низменным инстинктам — и в пальцы вцеплялись семена, в изобилии прилипшие к вымазанным слизью местам.
— Ах, ты ж, твою дивизию!
Сергей зашипел от боли: вместо лоскута ссохшейся дряни, он содрал пластырь, налепленный на пораненную щёку.
— Потерпи чутка, Бич, осталось всего ничего. В Малиновке отмоемся, постираемся, горилки накатим. У них добрая горилка поспела, наши хвалили.
Сельцо Малиновка, приткнувшееся к опорам Новоандреевского моста со стороны Нескучного Сада, возникло на карте Леса сравнительно недавно, лет семь назад. Три десятка выходцев с Полтавщины и Винницкой области расчистили глухие заросли малинника и устроились на жительство по-хуторянски основательно: с огородами, мазанками и даже пасекой. Малинник и дал название новоявленному поселению — он да вездесущие челноки, по достоинству оценившие малороссийский колорит и нравы селян. Схожесть усиливала близость Андреевского монастыря — в руинах бывшего патриаршего подворья вместо пана атамана Грициана Таврического поселилось семейство крупных бурых медведей, и малиновцам приходилось как-то уживаться с опасными соседями.
Несмотря на ироничное к ней отношение (зубоскалы из числа речников-нагатинцев и челноков с упоением плодили анекдоты о «хохлах»), Малиновка занимала в Лесу заметное положение. Прежде всего, из-за расположения на пересечении реки и рельсовой нитки МЦК, по которой сновали туда-сюда редкие дрезины. Опять же, недалеко торная тропа Ленинского проспекта, да и до Лужников рукой подать. Мост проходим во всякое время, по рельсам несложно добраться хоть до Большой Арены, хоть до Новодевичьего Скита, хоть дальше, до Бережковской набережной и Сетуньского Стана. Соседство со знаменитым на весь Лес Кузнецом тоже добавляло Малиновке привлекательности, а под опорами моста действовал рынок, на который раз в неделю съезжались окрестные фермеры, охотники и челноки.
— Неплохо хохлы устроились, — заметил Коля-Эчемин — Хатки, вишнёвый садочек, бджолы гудуть, звынни в грязюке копаються — рай, та й годи!
«Звынни» в Малиновке были хороши — настоящие домашние хрюшки. Сало селяне коптили на ольховых опилках с лесными травами, и получалось оно гораздо нежнее и ароматнее сала диких кабанов. «Бджолы» же были обыкновенными, лесными — но, в отличие от обитателей Добрынинского Кордона, промышлявших бортничеством, малиновцы разбили пасеку с настоящими ульями и переселяли туда пчелиные рои из дупл деревьев.
Пирога, подгоняемая энергичными ударами вёсел, скользила к берегу, туда, где в тени краснокирпичных опор белели сквозь листву домики. Над ними, над решётчатой дугой арки, над заросшей непролазным кустарником набережной гималайскими пиками нависали кроны титанических ясеней, каждый вровень с остатками золотистой конструкции, венчающей здание РАН.
— Слыхал, дядька Панас хочет с торговцев на рынке гро̀ши брать? — спросил Сергей.
— Хохол есть хохол, — каякер сплюнул за борт. — Его салом не корми, дай урвать чего-нибудь на халяву. Люди к ним едут, товар везут, торгуют. Радоваться надо, а он — гро̀ши!
— Ну какая же тут халява? Территория его, имеет полное право обложить налогом. Иначе какая с них радость?
Малиновские дела не особенно интересовали егеря. Но в нововведениях старосты Панаса Вогняновича Вислогуза угадывалось влияние Золотых Лесов, многочисленной и активной общины, образовавшейся возле Московского университета и замкнувшей на себя почти все контакты учёных с лесовиками. Золотолесцы давно пытались подмять под себя коммерцию всего правого берега, от Филей до парка Культуры, и Малиновка в этом раскладе была важным опорным пунктом восточного фланга их зоны интересов.
— А правда, что у Говняныча кум в Универе? — спросил Коля.
Челноки и нагатинцы, недолюбливавшие малиновского старосту за скаредность и редкое даже для выходца из Малороссии хитрованство, прилепили ему обидное прозвище — вполне, по мнению Сергея, заслуженное.
— У дядьки Панаса-то? Брательник. Заведует складом на кафедре ксеноботаники.
— Пустили козла в огород…
Нос пироги уткнулся в дощатые мостки. Белобрысый парубок в портках из домотканины и замызганной вышиванке сунулся зацепить берестяной борт багром, но Коля-Эчемин так цыкнул на него, что мальца словно ветром сдуло. Но далеко он не убежал — уселся на корточки за перевёрнутой плоскодонкой и принялся с интересом наблюдать за процессом швартовки. У крайней хаты забрехала барбоска — навстречу гостям уже спешил кто-то из селян.
— Ну, вот… — Коля выбрался из пироги и накинул на вбитое торчком бревно верёвочную петлю. — Подай-ка оленебой, ага… Сейчас скажу баньку истопить, попаримся, перекусим, горилки откушаем. А как стемнеет — к Кузнецу: когда подплывали, его пацан с моста рукой махал. Значит, ждут…
История градостроительства знает немало «жилых» мостов. Парижские, превращённые в торговые улочки, флорентийский мост Понте-Веккьо, мост Кремербрюке в немецком Эрфурте, «Мельница на мосту Вернон», увековеченная Клодом Моне. В самом деле, это удобно: и оборонять, в случае чего, проще, и вода под рукой, и отходы есть куда девать.
Имеются и недостатки: место жительства открыто всем ветрам и… тесно. Очень тесно. На средневековых мостах люди жили, торговали, работали друг у друга на головах в самом буквальном смысле.
Это не относилось к Новоандреевскому мосту, превращённому в совместную артерию МЦК и третьего кольца. Места здесь хватило бы для населения средневекового города — с лошадьми, гулящими девками, нищими, монахами и палачами. И еще осталось бы свободное пространство для разного рода церемоний.
Сейчас здесь обитало около дюжины человек. Главным и самим известным из них был «хозяин» моста — Кузнец. Никто не помнил его настоящее имя, и даже домочадцы называли его просто Кузнец. Его изделия — ножи, топоры, охотничьи рогатины, наконечники стрел, дуги и механизмы арбалетов — пользовались устойчивым спросом от Большого Болота на севере до таинственных чащоб Царицынского парка.
А уж какие слухи ходили о нём по всему Лесу! Будто знаменитый мастер использует металл, который доставляют из особых, заповедных мест; будто клинки он закаливает в крови чудовищ Чернолеса, а в неприметной постройке рядом с кузней находится алхимическая лаборатория, где он ночами смешивает вытяжки из трав и жуков, варит из коры столетних дубов настои, придающие клинкам не только редкостную красоту и прочность, но и удачливость, качество, особо ценимое в Лесу.
— Как новая игрушка, Бич? Успел в деле опробовать?
Они стояли у перил железнодорожного моста. Уже совсем стемнело; с реки тянуло сыростью, небо, усыпанное не по-городскому крупными звёздами, предвещало на завтра холодную, ветреную погоду.
Кузнец крякнул, извлёк вышитый кисет, глиняную трубочку-носогрейку и принялся, не торопясь, со вкусом, её набивать. Кисет расшила его супруга, сорокалетняя, статная женщина, эталон русской красавицы, родившая в Лесу, четверых детей. Сам Кузнец мало походил на хрестоматийный образ бородатого, кудрявого, широкоплечего здоровяка. Был он неказист, сутул, бородёнку имел жиденькую, из тех, что называют козлиными. Под стереотип подходили, разве что, руки — широкие, сильные, в пятнах ожогов, въевшейся окалины и угольной пыли.
— Рогатину-то? — отозвался Сергей. — Как же, ещё вчера — трёх щитомордников подколол.
— А прежнюю куда девал? А то неси, перекую, запасная будет.
— Я её подарил. Да и нечего там перековывать — насадка цела, только древко треснуло. Заменить — сто лет прослужит.
— Подарил, говоришь? Человек хоть стоящий?
— Университетский, грибы изучает.
— Грибы? Тоже дело…
Говорить Сергею не хотелось. Он так бы и стоял над текущей водой, наслаждаясь покоем, безопасностью и чувством сытости — дорогих гостей в Малиновке кормили от пуза. Однако вежливость требовала поддержать беседу.
— Видел в кузне копейные насадки, трёхзубые. Для сетуньцев?
— Да, это их любимые охотничьи рунки. Должны были сегодня днём забрать, да припозднились.
Сетуньцами называли обитателей укреплённого поселения в долине реки Сетунь, рядом со слиянием с Москвой-рекой. Сетуньцы, сделавшие своим занятием истребление особо опасных тварей, славились в Лесу привязанностью к средневековой атрибутике и полнейшей безбашенностью. А ещё пристрастием к употреблению сильнодействующих средств, составленных из лесных ингредиентов.
— Бич, тут такое дело. Наведывались третьего дня ко мне из Золотых Лесов…
— Предлагали крышу?
— Один раз попробовали, я их отшил. Они о тебе расспрашивали: когда последний раз появлялся, где сейчас, чем занят.
— Ну и ты?..
— Послал по тому же адресу. Какое их собачье дело?
— И что, пошли?
— А куда бы они делись? Но речь не обо мне, Бич. Их потом в Малиновке видели, у дядьки Панаса. О чём они там беседовали — не знаю, а только чует моё сердце: старый хитрован уже послал на Метромост белку с запиской: «Плывёт, мол, Бич, встречайте».
Сергей кивнул. Под мостом лунные блики играли на текучей воде, то и дело доносились всплески — выдры (не чернолесского монстра, а обычного зверька-рыболова) вышли на ночную охоту.
Кузнецу тем временем стало невмоготу держать паузу.
— Я вот о чём подумал: может ну её, реку, а? С утра сетуньцы приедут на дрезине. Заберут заказ — и назад. Вот бы и тебе с ними? Эчемин пусть себе плывёт — минует Метромост, заберёт тебя выше по реке, на Бережковской. А я при случае наведу справки через верных людей — есть у меня такие среди золотолесцев — чего им от тебя понадобилось.
Сергей помолчал, прикидывая плюсы и минусы предложенного варианта. Бегать от золотолесцев не хотелось. Репутация у него сложилась вполне определённая, и слух, что отчаянный Бич от кого-то прячется, мог изрядно её подмочить. С другой стороны, может, действительно, не лезть на рожон, выяснить по-тихому? А там видно будет.
— А что, годная мысль! Так и сделаю.
— Вот и отлично! — осклабился кузнец. — Пошли ко мне, накатим по чуть-чуть — и на боковую. Утро вечера мудренее.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Сентября 2054 г., пятница
I
Утро напомнило о себе дребезжанием механического будильника, холодным воздухом из распахнутого окна и голодным урчанием в животе. Вчера Егор даже не вспомнил об ужине — дополз до постели и рухнул как бревно. Впечатления первого рабочего дня высосали его до донышка.
Он вскочил, сделал несколько махов руками, разгоняя застоявшуюся в жилах кровь, наскоро застелил койку и, весело насвистывая, направился в душ. Вода — правда, только холодная, — подавалась без перебоев даже на верхние этажи.
В «шайбе», главном холле корпуса «А», названном так за круглую форму, студенты толпились у буфетов, торопясь добрать за оставшиеся до занятий минуты недостающие калории. Егор взял бутерброд с копчёной колбасой, яблочный пирожок, кофе со сливками и отправился искать столик. Торопиться было некуда. Завлаб Яков Израилевич в порядке поощрения за вчерашние подвиги, великодушно разрешил явиться к обеденному перерыву, так что в планах на утро значилось посещение библиотеки и поход на рынок. Предстояла новая вылазка, хороший нож может понадобиться. Фомич прав: на штык не стоило полагаться иначе, как по крайней нужде.
В библиотеку тоже имело смысл заглянуть — увидеть зеленокожую Лину, проверить, не почудился ли ему намёк на интерес к его персоне? К тому же она обитательница Леса и как источник информации представляет немалый интерес. Ну и вживаться в новую обстановку куда приятнее с таким очаровательным гидом...
Егор нашёл новую знакомую в первом же библиотечном зале и с удовлетворением отметил, как радостно вспыхнули изумрудные глаза. Отпроситься на часок-другой оказалось несложно. Старшая библиотекарша, типичная «моль бледная» в невзрачном платьишке, с жиденькими волосами, собранными на затылке в пучок, поначалу возражала — но сдалась, стоило Егору отпустить комплимент её пальцам, действительно, тонким, изящным, как у профессиональной скрипачки, хотя и несколько суховатым.
— Наша мымра на тебя запала, — сообщила Лина, когда они спускались по лестнице с пятого этажа. — Ты не смотри, что она такая невзрачненькая, темперамент у неё — о-го-го!
Егор покосился на спутницу. В солнечном свете зеленоватый оттенок кожи был ещё заметнее. Давешний браслет по-прежнему украшал запястье.
— Рекомендуешь?
— Ещё чего! — фыркнула девушка. — Перебьётся. Расскажи лучше о себе.
— Нечего особо рассказывать. Закончил бакалавриат в Новосибирске, решил продолжить образование здесь. А ты родилась в лесу или тоже понаехавшая?
— Успел подцепить словечко? — усмехнулась Лина. — Лучше не употребляй, могут не так понять. Понаехавшие — это те, кто устроился в Универе, на ВДНХ или Речвокзале и боится выйти в Лес по-настоящему.
— А ты, значит, не боишься?
— Просто повезло. У нас была компания из девяти человек, те, кто добрался до Серебряного Бора. Двое умерли от ЭЛ-А, один осел на ВДНХ, а ещё трое не выдержали, сбежали за МКАД. А у меня, Лиски и ещё одного парня, оказался иммунитет.
— Лиска? Это что, прозвище?
— Нет, имя, сокращение от «Василисы». А я — Алина. Мы с первого класса дружили, нас так и звали: Лина и Лиска.
— А здесь давно?
— Скоро три года.
— Почему перебралась в Лес — не секрет?
— А что я там, снаружи, забыла? Нет, жить-то можно, с голоду не умрёшь. Но ведь серость, тоска беспросветная, застой во всём! Только и разговоров: кризисы, экология, мигранты, террористы, войны повсюду…
Егор кивнул. После Зелёного Прилива цивилизация сильно откатилась назад. Одномоментная гибель шести крупнейших мегаполисов планеты и последовавшие за этим катастрофы в Китае и Японии спровоцировали невиданных масштабов кризис — финансовый, экономический, политический. Ситуация стала кое-как выправляться только в последние годы, но до прежнего уровня было ещё далеко. В такой обстановке молодёжь в поисках чего-то нового, сулящего выход из всеобщего тупика, нередко обращала взоры к Московскому Лесу.
Немногим «соискателям» удавалось пересечь МКАД. Но и для тех, кто вопреки приступам «Лесной Аллергии» добирался до спасительных островков Речвокзала, ВДНХ и Универа, испытания только начинались. Многие, не выдержав жизни в заточении, решались на заведомо безнадёжный побег и гибли, подобно спутникам Лины, от анафилактического шока. Настоящую свободу обретали единицы — те, кто подобно Егору и его собеседнице, обладали иммунитетом к «Лесной Аллергии».
— И где теперь твои друзья?
— Мы с Лиской подались в Золотые Леса. Только я осталась, а она не ужилась, сбежала через пару месяцев. Я о ней уже года полтора ничего не слышала.
— А тот, третий?
— Семён-то? С ним всё плохо. Пошёл в бандиты — есть тут у нас такие. Грабят барахольщиков, нападают на челноков, которые возят лесные снадобья и лекарства. Знаешь, сколько они стоят снаружи? Вот бандиты и надеются хапнуть побольше, да свалить за МКАД. Но это редко у кого выходит:либо зарабатывают Зов Леса и никуда уже уехать не могут, либо нарываются и гибнут. Семёну тоже не повезло — с караваном, на который они напали, шли двое сетуньцев. Ну и сам понимаешь…
Егор не понимал ровным счётом ничего. Он хотел расспросить о неведомых «сетуньцах», с которыми, похоже, шутки плохи, но передумал. Потом. Пусть пока о себе пооткровенничает.
— А в Универе ты давно?
— С августа, устроилась перед началом семестра. Я ведь тоже поступала, но не повезло, завалила экзамены. Меня звали в рейдеры — иммунитет же! — но я отказалась. Хочу работать здесь, в ГЗ, а в Лесу — чего я там не видела?
— А те, у кого иммунитет слабый — они так и сидят в четырёх стенах? Неужели нет каких-нибудь средств? Мне на Речвокзале предлагали пилюли…
Лина испытующе посмотрела на собеседника.
— Что, были симптомы? Насморк, глаза слезятся, зуд, сыпь? Ты же вчера выходил, а они обычно сразу появляются…
— Вроде нет, но… Постой! — Егор чуть не споткнулся. — Откуда ты знаешь, что я был снаружи?
Девушка рассмеялась серебристым, русалочьим смехом. Двое студентов, поднимавшихся навстречу, вздрогнули и заворожено уставились на неё.
«Какая всё же красавица! Они что, все в Лесу становятся такими? Тогда понятно, почему народ сюда рвётся…»
— ГЗ — это большая деревня, — продолжала Лина. — Здесь все про всех знают. А про нового лаборанта, который ракетами распугивает баюнов и выбивает из мелкашки рекорд факультета, мне в библиотеке только ленивый не рассказал!
— Я не из мелкашки, а сборку-разборку…
— Какая разница? Здесь считанные люди могут полноценно работать снаружи. К примеру, ваш Фомич дальше трёхсот метров от ГЗ не отдаляется. А тебе даже адаптироваться не понадобилось!
Егор озадаченно почесал переносицу.
— Так вот почему мне стажировку зачли…
— А ты что, решил, что из-за баюна? Шапиро как увидел результаты анализов — сразу понял, какое сокровище заполучил!
— Ты и это знаешь?
— Чего тут знать? Стажёры не имеют права работать снаружи в одиночку, вот он и поспешил тебя оформить. У лаборатории горит программа полевых работ, а к нашим он обращаться почему-то не хочет. А тут — готовый рейдер! Конечно, он торопится, пока тебя не переманили.
— К каким это «вашим»?
— К золотолесцам. Кто, думаешь, выполняет для учёных задания в Лесу?
Егор кивнул. Кое-что постепенно прояснялось.
— Кстати… — В зелёных глазах мелькнули чёртики. — Ты, помнится, спрашивал о средстве против ЭЛ-А?
— Да, а что?
— А то, что приезжие из-за МКАД верят, что есть один способ.
— И какой?
— Секс. С тем, у кого полный иммунитет. Вбили себе в головы, что он передаётся половым путём. Так что имей в виду: когда к тебе в постель станут прыгать первокурсницы — не сочти ненароком, что это из-за твоей немыслимой привлекательности. Голый расчёт!
Такого Егор не ожидал.
— Что, правда передаётся?..
В ответ девушка продемонстрировала кончик розового язычка.
— Так я тебе и сказала!
II
Посланцы Сетуньского Стана появились рано утром — прикатили на маленькой, пыхтящей газогенератором дрезине. Извинились за задержку, забросили на платформу заказ — связки секир, рунок, рогатин, широких кривых мечей на длинных рукоятках — и покатили назад, прихватив с собой Сергея.
Один из сетуньцев, крепкий сорокалетний дядечка, стриженый «под горшок», оказался давним знакомцем егеря. Узнав, что тому надо на Бережковскую набережную, он стал уговаривать сделать крюк: «Давай, Бич, с нами! Сегодня Посвящение, пусть молодые на тебя посмотрят. Ты же для них легенда, такое о тебе рассказывают! А за Колю не беспокойся: пост на мосту стоит, встретят его, накормят, вам же ещё плыть и плыть…»
Сергей отделался неопределённым «Надо подумать…», а сам наслаждался поездкой. Хорошо, когда не надо сбивать ладони веслом — сиди, насвистывай да крути головой. И не потому, что из кустов в любой момент может кинуться какая-то тварь, а просто так, от нечего делать. Движок успокоительно тарахтит, дрезина катится, делая километров пятнадцать в час. Такими темпами до места они доберутся через полчаса, не раньше.