- Ты боялся и все же нуждался во мне... - мой голос затихает.
Он делает вдох, в его глазах мелькают эмоции. Губы на мгновение поджимаются. Тишина, смешанная с силой в его глазах, нервирует меня. Слышу его прерывистое дыхание, шум океана, стук моего сердца в ушах, но он молчит. Он отводит взгляд, и я готовлюсь к тому, в чем не уверена. Но когда он вновь смотрит на меня, уголки его губ медленно приподнимаются в застенчивой улыбке, и он одобрительно кивает.
- Ты права, ты мне действительно нужна.
Частицы глубоко внутри меня оседают от облегчения, что он, наконец, признает нашу связь. Принимает ее. И мне все равно, что он не говорит мне, что обгоняет меня, потому что, тот факт, что он нуждается во мне - больше, на что я могла бы надеяться.
Он тихонько поднимает руку, обхватывает мое лицо ладонью и проводит большим пальцем по моей нижней губе. Наклоняется и нежно касается моих губ, прежде чем поцеловать меня в нос. Когда он отступает, вижу озорную усмешку на его лице.
- Теперь моя очередь.
- Твоя очередь? – спрашиваю я, его пальцы играют с пуговицами моего топа.
- Да. Время вопросов и ответов, Райлс, и теперь твоя очередь жариться на сковородке.
- Мне бы хотелось отжарить тебя, - говорю я ему, зарабатывая молниеносную усмешку, как магнит притягивающую каждый гормон в моем теле.
- Осторожнее, милая, потому что я ходячий случай посиневших яиц, который не хочет ничего больше, чем быть похороненным за этой финишной чертой между твоих бедер. - Говорит он, наклоняясь вперед, достаточно близко, чтобы поцеловать, но тем не менее не целует. Поговорим о сладких пытках. Когда он говорит, его дыхание овевает мои губы. - Лучше не испытывать мою сдержанность.
Каждая клеточка моего тела тянется к нему – желая, нуждаясь, бросая ему вызов – но он доказывает, что все еще контролирует себя, выдавая страдальческий смешок.
- Моя очередь. Почему ты еще не виделась с мальчиками?
Из всех вопросов, которые он мог бы мне задать, этого я не ожидала. Должно быть, я немного шокирована, потому что он прав. Я отчаянно хочу увидеть мальчиков, но не знаю, как это сделать, не приведя за собой целый цирк. Цирк, в котором их и без того хрупкая жизнь не нуждается и с которым не сможет справиться.
- Сейчас я нужна тебе больше, - говорю я ему, не желая объяснять точную причину, чтобы он не беспокоился ни о чем другом, кроме как о выздоровлении.
- Это чушь собачья, Рай. Я уже большой мальчик. Я могу остаться один на ночь. Со мной ничего не случится.
Но что, если случится? Что если я тебе понадоблюсь, а здесь никого нет и случится что-то ужасное?
- Да...я просто... - замолкаю, вынужденная сказать это и в то же время не желая обидеть его. - Я не хочу, чтобы твой мир столкнулся с их миром. Им не нужны камеры, тычущие им в лица, говорящие всем, что они сироты – что никто их не хочет – или любые другие последствия, которые, я уверена, последуют за этим.
- Рай, посмотри на меня, - говорит он, приподнимая мой подбородок, чтобы посмотреть мне в глаза. - Ты и я? Я ни за что не хочу, чтобы это – я, сумасшествие моей жизни, пресса, что угодно – встало между тобой и мальчиками. Они – вот кто важен, и я понимаю это лучше, чем многие.
Между тем, как он сказал, что я нужна ему, и этим заявлением, клянусь, я могла бы просто выиграть в лотерею, и это не имело бы значения, потому что эти две вещи сделали меня самым богатым человеком в мире. Он действительно понимает меня. Понимает, что мои мальчики делают меня той, кто я есть и что для того, чтобы быть со мной, он должен любить их. Бэккет говорит, что я - спасательный круг Колтона, но я думаю, он только что доказал, что это обоюдно.
Проглатываю комок в горле, он продолжает смотреть на меня, убеждаясь, что я слышу, что он говорит. Бормочу что-то в знак согласия, мой голос лишен эмоций.
- Я что-нибудь придумаю, - говорит он, наклоняясь, чтобы поцеловать меня в губы. - Я прослежу, чтобы ты в скором времени без помех встретились с мальчиками, хорошо?
Киваю головой, а затем сворачиваюсь возле него, в голове кружится столько вопросов, когда один из них выскакивает вперед.
- Моя очередь, - говорю я, желая и боясь ответа на вопрос.
- Мммм.
- В ту первую ночь, - я замираю, не зная, как задать вопрос. Решаю нырнуть головой вперед и надеюсь, что нахожусь в месте, где глубоко. - Что вы делали с Бэйли в алькове до того, как ты нашел меня?
Колтон смеется, а затем чертыхается, и я думаю, что он немного удивлен моим вопросом.
- Ты действительно хочешь знать?
Хочу ли? Теперь я в этом не уверена. Киваю головой и закрываю глаза, готовясь к объяснению.
- Я зашел за кулисы, чтобы ответить на звонок Бэкса. – Смеется он. - Черт, как только я повесил трубку, она обвилась вокруг меня, словно гадюка. Сняла с меня пиджак, расстегнула спереди платье, и ее рот оказался на мне быстрее, чем... - он замирает, я стараюсь не реагировать на слова, но знаю, что он чувствует, как мое тело напрягается, потому что целует меня в макушку в знак утешения. - Поверь мне, Райли, все было не так, как кажется.
- Правда? С каких это пор печально известный дамский угодник Колтон Донаван отказывается от женщины? - не могу скрыть сарказма в голосе. Несмотря на то, что я сама задала вопрос, мне все равно больно слышать ответ. - Кроме того, я думала, тебе не нравятся женщины, которые берут все под контроль.
Он снова смеется.
- Не нужно ревновать, милая... хотя это даже заводит. - Тыкаю в него пальцем, довольная тем, что он пытается смягчить удар правды, и вместо того, чтобы отстраниться, он просто крепче держит меня. - И я позволял управлять только одной женщине, потому что она единственная, кто когда-либо имел значение.
Вздергиваю нос, мое сердце выдыхает от этих слов, но голова задается вопросом, пытается ли он просто защититься. Цинизм побеждает.
- Пфф. – Фыркаю я. – Кажется, я слышала, как Господи Иисусе слетело с твоих губ и не уходи от темы.
Чувствую, как тело Колтона содрогается, когда он смеется моим любимым смехом.
- Представь, будто тебя заживо поедает пиранья с тупыми зубами. - Не могу удержаться от смеха, возникающего от его слов, и лишь качаю головой. - Нет, серьезно, - говорит он. - В ту минуту, когда я смог хватануть ртом воздух, это было первое, что возникло у меня в голове, потому что женщина целуется, как гребаный бульдог. - Не могу перестать смеяться, моя ревность ослабевает. - И самое смешное было в тот момент, когда позвонила моя мама, чтобы спросить, как идут дела, и неосознанно спасла меня от ее когтей.
- Ты имеешь в виду от ее киски-вуду?
- Ни хрена подобного, - посмеивается он. - Ты, детка... ты моя киска-вуду. Бэйли? Она больше похожа на киску-пиранью.
Мы смеемся сильнее, когда его аналогии становятся все смешнее и смешнее, а затем он говорит:
- Хорошо, итак... - он проводит пальцем по голой коже моей руки, оставляя за собой крошечные электрические разряды. -... Эйс?
Я ждала вопроса и отстраняюсь от него и качаю головой.
- Ты собираешься тратить на это свой следующий вопрос? Ты будешь очень разочарован. - Скривив губы, смотрю на него. - Разве ты не хочешь узнать что-нибудь еще?
- Хватит тянуть резину, Томас! - Его пальцы впиваются мне в ребра, и я извиваюсь, пытаясь уклониться от них.
- Прекрати, - говорю я ему, продолжая извиваться. - Ладно, ладно! – поднимаю я руки, и он останавливается, прежде чем я толкаю его в плечо. - Тиран! - Он щекочет меня еще раз для верности, а затем хмыкает, когда я пытаюсь объяснить. – У Хэдди дурацкая склонность к мятежным плохим парням. - Останавливаюсь на полуслове, когда он приподнимает брови.
- Чья бы корова мычала, да? - вижу, как он пытается скрыть улыбку.
- Я говорила тебе в тот вечер на ярмарке, что не завожу отношений с плохими парнями.
- О, детка, ты определенно завела их со мной.
Я даже не борюсь с вырывающимся смехом, потому что дерзкая, озорная усмешка возвращается на его лицо, освещая его глаза и уверяя, что мое сердце однозначно украдено.
- Конечно, но ты определенно был исключением из правил, - говорю я ему с ухмылкой.
- Как ты была моим, - говорит он, и я возвращаюсь к мысли, как ему сейчас легко говорить подобные вещи, а еще месяц назад я бы и не подумала, что такое будет возможно. Он наклоняется вперед и касается моих губ, его язык проникает между ними, пробует на вкус и дразнит. Стону, оставаясь неудовлетворенной, когда он отстраняется. - А теперь ответь мне, женщина. Эйс? - говорит он, приподняв брови.
- Ладно, ладно, - смягчаюсь я, хотя все еще очень отвлекаюсь на то, насколько близко губы Колтона к моим, и насколько я жажду попробовать их еще раз, хотя мои губы все еще хранят их тепло. - Как я уже сказала, Хэдди любит мужчин с татуировками, которым суждено разбить ей сердце. Некоторые из них хороши для нее, большинство нет. Мы с Максом всегда смеялись, что окружающие ее бунтари заходят и выходят в дверь, которая не перестает вращаться. В колледже она встречалась с парнем по имени Стоун (Прим. переводчика: Stone с англ. – Камень). - Я лишь киваю, когда Колтон качает головой, чтобы убедиться, что он меня правильно услышал.
- Да, его на самом деле звали Стоун. Во всяком случае, парень был придурком, но Хэдди безумно его вожделела. Однажды ночью он бросил ее ради своих парней, и когда мы сидели за бутылкой текилы и пакетом шоколадок Херши Киссес, я сказала ей, что он «настоящий туз в рукаве» (Прим. переводчика: Ace с англ. - Туз), которого она на этот раз выбрала. Это привело к следующему тосту, а затем к еще одному. - Смеюсь над воспоминаниями тех лет. - И чем больше мы пили, тем больше мы убеждались, что прозвище Эйс будет символизировать что-то... мы думали, что мы с нашими догадками уморительно смешны, и как только решили, что оно идеально подходит для Стоуна, мы не могли перестать хихикать. Позже тем же вечером, после того, как он нагулялся в городе со своими приятелями, он появился у нашей двери, и когда Хэдди открыла ее, то сказала «Привет, Эйс!» и прозвище прилипло. Он думал, что она говорила ему, что он туз в рукаве, когда на самом деле она говорила, что он высокомерный, самовлюбленный эгоист. - Глаза Колтона встречаются с моими, когда я наконец даю ему то, что он хочет знать. - И с тех пор, каждый раз, когда она встречалась с парнем, который был как Стоун, мы называли его Эйс.
Он смотрит на меня секунду, прежде чем слегка кивнуть.
- Хмм, - это все, что он произносит спустя время, выражение его лица невозмутимое и невыразительное. Волнуюсь, кусая нижнюю губу, пока жду, а затем медленная, ленивая усмешка скручивает уголок его губ. - Для меня это все еще случайная встреча, но думаю, что в первую ночь, когда мы встретились, я заслужил этот титул.
Я фыркаю.
- Ммм, да, верно сказано.
- Лежачих не бьют, тем более раненых. - Дуется он в притворной печали, а я наклоняюсь и прикасаюсь губами к его губам.
- Бедняжка, - мурлычу я.
- Ага, и только потому, что тебе меня жаль, ты позволишь мне задать еще один вопрос. Что я еще забыл, о чем ты мне не рассказываешь?
Клянусь, мое сердце подпрыгивает и застревает в горле. Стараюсь не колебаться. Не показывать, что сбилась со своего образного шага, что определенно дало бы ему понять, что я знаю что-то, чего не знает он.
- Хорошая попытка, Эйс, - поддразниваю я, тяжело сглатывая, полагая, что в этот момент главное отвлечь.
Опускаюсь и губами прокладываю маленькие поцелуйчики вниз по его шее и груди, а затем мгновенно понимаю, каков будет мой следующий вопрос. Вероятно, мне не следует спрашивать об этом – знаю, это запретная зона, и я правда собиралась спросить о четырех ударах по капоту автомобиля - но вопрос срывается с губ, прежде чем я могу остановиться.
- Что означают твои татуировки? - чувствую, как его грудь напрягается, поднимаю взгляд и смотрю ему в глаза. – Хочу сказать, я знаю, что представляют собой символы... но что они значат для тебя?
Он смотрит на меня, в его глазах смятение, в выражении лица неуверенность.
- Рай... – выдыхает он мое имя, пытаясь подыскать слова, чтобы выразить борющиеся в нем эмоции, проносящиеся в быстром темпе в его глазах.
- Зачем ты их сделал? – спрашиваю я, думая, может переключить передачу, сделать что угодно, лишь бы избавить от страха, мерцающего в них.
- Я думал, что если внутри меня навсегда остались шрамы – и мне приходится жить с ними каждый день, с постоянным напоминанием, которое никогда не исчезнет – я мог бы также оставить шрамы и снаружи. - Он отводит от меня взгляд, глубоко вздыхая, и смотрит в сторону океана. - Показать всем, что иногда то, что считают идеальным комплектом, наполнено ничем, кроме порченых товаров, покрытых шрамами и не поддающихся восстановлению. - Его голос срывается на последнем слове, и вместе с ним отрывается и частичка моего сердца. Его слова, как кислота, разъедают мою душу.
Не выношу печали, овладевающей им, поэтому беру бразды правления в свои руки. Хочу, чтобы он увидел, что бы не представляли собой татуировки – это не имеет значения. Показать, что только он может взять то, что считает скрытым уродством, и превратить его в наглядное, прекрасное произведение искусства. Объяснить, что шрамы внутри и снаружи бессмысленны, потому что человек, который их носит – который владеет ими – вот, кто важен. Этот человек, в которого я влюбилась.
И я не уверена, как показать ему это, поэтому двигаюсь инстинктивно, касаясь его руки, чтобы он ее приподнял. Очень медленно наклоняюсь вперед и прижимаюсь губами к верхней татуировке, кельтскому символу жизненных невзгод. Чувствую, как его грудь трепещет под моими губами, когда он пытается контролировать прилив эмоций, переполняющих его, а я также медленно двигаюсь к следующей - принятию.
Мысль о том, что кто-то должен оставить на себе постоянные шрамы, чтобы принять ужасы, которые я даже не могу понять, бьют по мне с ужасающей силой. Прижимаюсь губами к художественному напоминанию и закрываю глаза, чтобы он не видел слез, скапливающихся в них. Чтобы не принял их за жалость. Но потом я понимаю, что хочу, чтобы он их увидел. Хочу, чтобы он знал, что его боль - это моя боль. Его стыд - мой стыд. Его невзгоды - мои невзгоды. Его борьба - моя борьба.
Что его телу и душе, запятнанным молчаливым стыдом, больше не придется сражаться в одиночку.
Отрываю губы от символа принятия и двигаюсь вниз к исцелению, смотрю на него сквозь слезы, затуманенным взором. Он смотрит на меня, и я пытаюсь вложить всю себя в наш визуальный разговор.
Я принимаю тебя, говорю я ему.
Всего тебя.
Сломанные части.
Согнутые части.
Те, что наполнены стыдом.
Трещины, откуда пробивается надежда.
Маленького мальчика, съежившегося от страха, и взрослого мужчину все еще задыхающегося от своих призраков.
Демонов, которые тебя преследуют.
Твою волю к выживанию.
И твой боевой дух.
Каждую частичку тебя - это то, что я люблю.
Что я принимаю.
То, что я хочу помочь исцелить.
Клянусь, никто из нас не дышит в этом молчаливом разговоре, но я чувствую, как рушатся стены вокруг сердца, бьющегося под моими губами. Ворота, которые когда-то его защищали, теперь распахнулись навстречу лучам надежды, любви и доверия. Стены рушатся, чтобы впервые впустить кого-то.
Мощное влияние момента заставляет слезы падать и стекать по моей щеке. Соль на моих губах, его аромат в носу и грохот его сердца разрывают меня на части и сводят воедино.
Он зажмуривается, борясь со слезами, и прежде чем открыть их, тянет меня вверх, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Вижу мышцы, пульсирующие на его челюсти и вижу в его глазах борьбу из-за того, как выразить это словами. Мы сидим так минуту, пока я даю ему время, в котором он нуждается.
- Я... - начинает он, а затем его голос стихает, на мгновение он опускает глаза, прежде чем поднять их обратно ко мне. - Я пока не готов об этом говорить. Это просто слишком, и насколько бы ясно это не было в моей голове – в душе и кошмарах – произнести это вслух, когда я никогда этого не делал, просто…
Мое сердце разрывается из-за мужчины, которого я люблю. Разлетается к чертовой матери на мельчайшие осколки из-за воспоминаний, которые только что появились в этом потерянном, извиняющемся взгляде, полном стыда. Протягиваю руку и беру в ладони его подбородок, пытаясь смягчить боль, запечатленную на великолепных чертах его лица.
- Шшшш, Колтон, все в порядке. Тебе не нужно ничего объяснять. - Наклоняюсь вперед и прижимаюсь поцелуем к кончику его носа, как делает он, а затем лбом к его лбу. - Просто знай, что я здесь с тобой, если захочешь.
Он с дрожью выдыхает и прижимает меня к себе, пытаясь заставить меня чувствовать себя в безопасности, когда я, кто должен делать это для него.
- Я знаю, - бормочет он в спускающиеся сумерки. - Знаю.
И от меня не ускользает то, что он позволил мне поцеловать все его татуировки – выразить любовь ко всем символам его жизни – за исключением одного, обозначающего месть.
ГЛАВА 16
Колтон
- Ублюдок!
Где я, черт возьми, нахожусь? Резко просыпаюсь и сажусь. Мое сердце колотится, голова раскалывается, я задыхаюсь. Пот стекает по моей коже, когда я пытаюсь провернуть в голове беспорядочную череду образов, плывущих на меня, а затем обрушивающихся из моих снов. Воспоминания исчезают, как чертовы призраки, как только я просыпаюсь и не оставляют ничего, кроме горького привкуса во рту.
Да, нас двое – кошмары и я – и мы тесно связаны. Как долбаные закадычные друзья.
Бросаю взгляд на часы. Сейчас только семь тридцать утра, а мне уже хочется выпить – пошло оно всё - чертову бутылку виски, чтобы справиться с этими проклятыми снами, которые станут моей смертью. Поговорим о долбаной иронии. Воспоминания о катастрофе, которую я, черт возьми, не могу вспомнить, убьют меня в попытках их вспомнить.
Можно сказать, облажался с большой буквы?
Громко смеюсь, но в ответ слышу стук хвоста Бакстера о подушку на полу рядом со мной. Похлопываю по кровати, чтобы он вскочил на нее, и после небольшой ласки борюсь с ним, опрокидываясь на кровать, и смеясь над его дико облизывающим языком.
Откидываюсь на подушку и закрываю глаза, пытаясь вспомнить, что, черт возьми, мне снилось, какие пустые места в моем сознании я могу попытаться заполнить. Абсолютно ничего.
Господи Иисусе! Дай мне чертову зацепку.
Бакстер скулит рядом со мной. Открываю глаза и смотрю на него, ожидая, что щенячьи глаза попросят внимания. Нет. Ни в малейшей степени. Не могу удержаться от смеха.
Чертов Бакстер. Лучший друг человека, а также чертовски комичное утешение, когда оно необходимо больше всего.
- Серьезно, чувак? Если бы я мог лизать себя так, мне бы не нужна была женщина. -Мои слова ни в коей мере не останавливают его, он заканчивает приводить себя в порядок. Спустя время Бакстер останавливается и смотрит на меня, склонив голову, практичный язык свисает сбоку. - Не смотри на меня так самодовольно, ублюдок. Можешь думать, что ты теперь вожак со всей этой гибкостью и всем остальным дерьмом, но, чувак, ты бы тоже продержался ради киски Рай. Гребаной вуду высшего класса, Бакс. - Протягиваю руку, чешу его макушку и снова смеюсь, качая головой.
Неужели я настолько отчаялся, что разговариваю со своей собакой о сексе? А доктор сказал, что я не тронулся мозгами? Черт, думаю, он сделал скальпелем слишком много поворотов по треку направо.
Бакстер встает и спрыгивает с кровати.
- Понятно, использовал меня, а затем бросил, - говорю я ему, и мне вспоминаются слова Райли в первую ночь, когда мы встретились. Трахнуть и бросить. Твою мать, Райли. Высший класс, чертовски великолепна, с дерзким ртом и непокорным поведением. Как, вашу мать, мы добрались оттуда сюда?
Клянусь Богом, жизнь - гребаная череда моментов. Некоторые неожиданные. Большинство нет. И очень немногие несущественные. Черт, если бы я когда-нибудь ожидал, что украденный поцелуй приведет к этому. Ко мне и Райли.
Гребаные клетчатые флаги и все такое.
Когда начинается головная боль, переворачиваюсь на кровати, чтобы взять с тумбочки обезболивающее. Такое чувство, что моя голова взрывается яркой белой вспышкой – взрыв воспоминаний о собрании гонщиков ударяет по мне, словно гребаной кувалдой – а затем исчезает, прежде чем я могу удержать хоть десятую часть того, что промелькнуло.
- Проклятье! - встаю с постели, головокружение не такое сильное, как вчера. Или позавчера. Чувствую беспокойство, пытаясь заставить себя вспомнить, заставить свою гребаную голову вспомнить все, что я только что видел. Расхаживаю по спальне, разум не рисует ничего, кроме долбаные пробелов. Я расстроен, чувствую себя чертовски ограниченным, неустойчивым.
Скорее облажавшимся, чем нет.
Я больше не чувствую себя собой. А мне это сейчас нужно больше всего на свете. Быть собой. Контролировать. Быть на вершине своей гребаной игры.
По-прежнему быть Колтоном мать его Донаваном.
- Ааааа! – кричу я, потому что потрахаться - это именно то, что мне сейчас нужно. Что поможет мне найти гребаного себя, каким я должен быть снова. Я могу расхаживать перед окном спальни, но мой член тверд как камень, и мои яйца такие чертовски синие, что я скоро превращусь в проклятого папу Смурфа, если док не выпишет меня в ближайшее время.
Удовольствие, чтобы похоронить боль, чтоб меня. Когда ты не можешь получить удовольствие, какого черта делать с болью?
И будь я проклят, если это не самая худшая – самая сладкая пытка - спать рядом с единственной женщиной, о которой я когда-либо мечтал. Не могу больше выносить этот чертов день. Несмотря на то, что голова болит, как сука, одна лишь мысль о Райли заставляет меня потянуться, чтобы сжать свой член, убедиться, что он не съежился и не отвалился от того, что, мать его, не используется по назначению.
Да, он все еще там.
А потом моя рука дрожит. Трясется так, что мои пальцы больше не могут удерживать собственный член.
Гребаный ублюдок! Сейчас меня чертовски трясет от разочарования. Собой, долбаным Джеймсоном за то, что врезался в меня, гребаным миром в целом! Это заточение душит меня. Заставляет срываться с катушек! Я схожу нахрен с ума!
Поднимаю подушку, лежащую рядом со мной на диване и бросаю ее в стеклянную стену перед собой, прежде чем плюхнуться в кресло.
- Черт! - зажмуриваю глаза, и вдруг чувствую, как изображения увеличиваются и сталкиваются в быстром темпе, ударяясь о мое сознание. Яркая вспышка белого возвращается с удвоенной силой, одновременно нанося сокрушительный удар и парализуя.
Давай, давай, давай. Давай, три-четыре. Давай, детка. Давай, давай, давай.
Слишком быстро.
Черт!
Человек-Паук. Бэтмен. Супермен. Железный человек.
Открываю глаза, когда воспоминания, потерянные для меня, возвращаются в цвете высокой четкости.
Желудок уходит в ноги, когда забытые чувства поражают меня. Страх душит, я пытаюсь собрать воедино аварию из пустот моей памяти размером с дырки швейцарского сыра.
Приступ тревоги бьет по мне в полную силу, и я не могу от нее отделаться. Головокружение. Умопомрачение. Тошнота. Страх. Все четыре чувства смешиваются, как ингредиенты холодного чая Лонг-Айленд, за который я бы сейчас убил нахрен, тело дрожит от крошечных кусочков знаний, которые моя память решила мне вернуть.
Чувствую себя, как на американских горках, в момент свободного падения, когда я изо всех сил пытаюсь вдохнуть.
Смирись с этим, Донаван. Хватит быть такой тряпкой! Будь я проклят, потому что сейчас я хочу только Райли. А я не могу ее получить. Поэтому я раскачиваюсь взад-вперед, как проклятый слабак, чтобы не позвонить ей в первый день, когда она с мальчиками.
Но, черт меня возьми, если она мне не нужна, особенно потому, что сейчас я это понимаю... понимаю ее. Понимаю клаустрофобию, калечащую ее, потому что сейчас я даже не могу просто двигаться. Все, что я могу, вашу мать, сделать, это лежать на полу, в глазах все плывет, комната вращается, в голове стучит.
И в момент просветления, среди удушающей паники, мой разум признает, что если раньше я не чувствовал себя самим собой, то я определенно ненавижу эту гребаную тряпичную версию себя – разваливающегося на куски, валяющегося на полу, как маленькая сучка, из-за нескольких воспоминаний.
Закрываю глаза, пока мой разум плывет в гребаном тумане.
... Если так лягут карты…
Еще больше воспоминаний проносится у меня в голове, но я не могу дотянуться до них или рассмотреть их достаточно долго, чтобы удержать ублюдков.
...Твои супергерои наконец пришли…
Отодвигаю воспоминания, сталкивая их в темноту. Сейчас я так чертовски бесполезен. Как бы мне не нужны были воспоминания, я не уверен, что смогу с ними справиться. Я всегда был крутым парнем, но сейчас мне нужны долбаные детские шажки. Ползать, прежде чем начать ходить и все такое.
Закрываю глаза, чтобы попытаться заставить комнату остановиться, словно гребаную карусель, который она стала.
Хлоп!
И еще одна вспышка воспоминаний. Пять минут назад я ни хрена не мог вспомнить, а теперь не могу забыть. К черту сломанного или согнутого, сейчас я долбаный склад запчастей.
Дыши, Донаван. Дыши.
Хлоп!
Я жив. Цел. Я здесь.
Хлоп!
Делаю пару глубоких вдохов, пот, льющийся из меня, заливает ковер. Изо всех сил пытаюсь сесть, собрать воедино части себя, разбросанные по всей гребаной комнате, безрезультатно, потому что потребуется намного больше, чем паяльник, чтобы соединить меня нахрен вместе.
И меня поражает, словно гребаный товарный поезд, то, что мне нужно сделать прямо сейчас. Я двигаюсь. Если бы я мыслил более связно, то посмеялся бы над своей голой задницей, ползущей по полу, чтобы добраться до пульта телевизора, и над тем, как чертовски низко я опустился.
Но мне, черт возьми, наплевать, потому что я в таком отчаянном положении.
Чтобы вновь обрести себя.
Чтобы контролировать единственный страх, который я могу контролировать.
Чтобы противостоять воспоминаниям и отнять у них силу.
Не быть гребаной жертвой.
Никогда.
Снова.
Добираюсь до пульта с большим усилием, чем обычно требуется мне, чтобы пробежать свои обычные восемь километров, а я только прополз три гребаных метра. Я сейчас чертовски слаб во многих отношениях, я даже не могу их сосчитать. У меня перехватывает дыхание, а отбойный молоток начинает снова работает у меня в голове. Наконец, я добираюсь до кровати и шлепаюсь на задницу, прислоняясь спиной к ее изножью.
Потому что пришло время встретиться с одним из двух страхов, которые господствуют в моих снах.
Направляю пульт на телевизор, нажимаю кнопку, и он оживает. Мне требуется минута, чтобы сосредоточиться, моим глазам трудно сфокусировать двоящееся изображение. Мои гребаные пальцы как желе, и мне требуется несколько попыток, чтобы нажать нужные кнопки, найти запись на видео.
Мне требуется каждая капля той силы, что у меня осталась, чтобы смотреть, как моя машина влетает в дым.
Не отворачиваться, когда машина Джеймсона врезается в мою. Яркая короткая вспышка на экране.
Напоминать себе, черт возьми, дышать, пока она – машина, я – летит сквозь наполненный дымом воздух.
Не съеживаться от тошнотворного звука и вида, когда я ударяюсь о заграждение.
Смотреть, как машина разваливается на куски.
Распадается вокруг меня.
Делает «бочку», словно сброшенная с лестницы чертова игрушечная машинка «Hot Wheel».
И единственный раз, когда я позволяю себе отвести взгляд, это когда меня тошнит.
ГЛАВА 17
Трепещу от предвкушения, меня пронизывает удовлетворенность, когда я еду по залитому солнцем шоссе обратно к дому Колтона, обратно к тому, что я называла домом всю прошлую неделю. Молчаливый шажок в огромном шаге наших отношений.
Просто по необходимости. Не потому, что он хочет, чтобы я осталась с ним на неопределенное время. Ведь так?
На сердце становится легче после того, как я провела с мальчиками свою первую двадцатичетырехчасовую смену за последние три недели. Не могу не улыбнуться, вспоминая самопожертвование Колтона ради того, чтобы вытащить меня из дома к мальчикам без увязавшихся за мной папарацци. Я сидела за рулем Range Rover с сильно тонированными стеклами, а Колтон открыл ворота подъездной дорожки и вошел прямо в безумие СМИ, отвлекая все внимание на себя. И когда стервятники налетели, я выехала с другой стороны, и никто меня не преследовал.
Ожидание имеет значение. Фраза вертится в моей голове, на меня проливается парад возможностей от этих трех слов, которые Колтон написал мне ранее. И когда я попытался позвонить ему, чтобы спросить, что он имел в виду, телефон перебросил меня на голосовую почту, а в ответ пришло другое сообщение. Никаких вопросов. Теперь я контролирую ситуацию. Увидимся после работы.
И простая мысль о том, что после пребывания с ним в течение трех недель практически в режиме нон-стоп, теперь мне не разрешено с ним разговаривать – само по себе создало нешуточное предвкушение. Но вопрос в том, чего именно я должна ожидать? Как бы мое тело уже не решило, трепеща от того, что, как оно знает, является ответом, сознание пытается подготовить меня к чему-то еще. Боюсь, что если подумаю, что доктор его действительно выписал, а он пока этого не сделал, я буду в исступлении от нужды и так переполнена желанием, что возьму то, что хочу – отчаянно хочу – даже если это для него не безопасно.