— Очень хорошо.
Я опускаю голову. Сосредотачиваюсь на дыхании и на замедлении своего пульса.
Я чувствую себя лучше и не слышу присутствие кого-то ещё. Поднимаю глаза и вижу человека неопределённого возраста, стоящего возле стола. Ему может быть тридцать пять, а может быть и пятьдесят. В уголках его глаз и рта морщины, глаза молодые и умные, волосы светло-каштановые с залысиной.
— Сэр, мадам. Хотите посмотреть меню?
— Нет, Джеральд, спасибо. Начнём с дежурного супа, а затем подайте фирменный салат. В моей порции никакого лука. Филе-миньон для меня, средней прожарки. Что касается леди, то она будет лосось. Овощи и картофельное пюре для нас обоих.
Видимо, я буду, есть лосось. Я скорее попробовала бы филе-миньон, но мне не дано право выбора, а протестовать я не осмеливаюсь. Всё и так в высшей степени ненормально, и я не хочу, чтобы у меня хоть что-нибудь отняли.
— Очень хорошо, сэр, — Джеральд поднимает бутылку белого вина, — мне предложить вино, сэр?
— Нет, я уже выбрал его сам. Маркос должен был приготовить бутылку красного для нас. Открой, чтобы подышало, и подавай с блюдами.
— Хорошо, сэр. Могу ли я ещё что-нибудь сделать для вас?
— Да. Квартет должен играть сюиты в соль мажоре, а не в си миноре.
— Конечно, сэр. Спасибо.
Джеральд глубоко кланяется в пояс.
Затем он торопливо виляет между столиками и что-то шепчет музыканту, играющему на альте, который тот держит в руке, и троим другим, отчего они погрузили свои инструменты в тишину. Они быстро совещаются и начинают снова играть, но на этот раз другую мелодию. Вернувшись, Джеральд откупоривает вино, соблюдая сложную церемонию, и наполняет наши фужеры, вручая мне бокал первой.
Я не должна нервничать из-за употребления алкоголя, но я нервничаю. Я пью исключительно чай или воду. Не помню, чтобы вообще пила что-то, кроме них.
Интересно, каким вино будет на вкус?
Это мелочи — сосредоточиться на чём-то небольшом, чтобы удержаться от восторга главного.
Я наблюдаю и подражаю Калебу: указательный, средний и большой пальцы на середине ножки бокала осторожно его поднимают. Делаю мельчайшие глотки. Увлажняю губы прохладной жидкостью. Облизываю их. Ударная волна накрывает меня. Вкус... ничего подобного я раньше не пробовала. Не очень сладкий и не очень кислый, но что-то среднее. Аромат взрывается на моём языке.
Тёмные глаза внимательно смотрят на меня, наблюдают за каждым шагом, следуют за моим языком, когда я провожу им вдоль губ ещё раз. Следят, как я делаю ещё один глоток, настоящий глоток на этот раз. Небольшой. Ненадолго задерживаю его во рту, ощущаю прохладу на языке, обжигающий вкус, покалывание, игру пузырьков. Лёгкий фруктовый вкус.
Настолько невероятный, что я могла бы заплакать. Это лучшее из того, что я когда-либо пробовала.
— Нравится? — раздаётся глубокий, грохочущий голос.
— Да, — говорю я, сохраняя спокойствие в голосе. — Оно очень хорошее.
— Я подумал, что ты захочешь попробовать. Это «Пино Гриджио». Ничего особенного, но очень хорошо сочетается с супом и салатом.
Очевидно, я ничего не знаю об этом. Сочетание вина и еды, «Пино Гриджио», струнные квартеты... это чужой мир, в который я внезапно и необъяснимо погрузилась.
— «Пино Гриджио», — я киваю, — очень вкусно.
Вокруг его глаз образуются морщинки, один уголок губ приподнимается.
— Не привыкай, Икс. Не хочу, чтобы у тебя развилась какая-либо дорогая или вредная привычка. Всё-таки это особый случай.
— Случай?
Я понятия не имею, что это может быть.
Появляется Джеральд с круглым чёрным подносом в руке. На нём стоят две неглубокие широкие белые китайские чашки, в которых находится какой-то красный суп.
— Суп «Дю Жур» — это андалузский кремовый гаспачо, приготовленный с использованием традиционных ингредиентов, таких как огурец, сладкий перец и лук. Свежий домашний хлеб необходим для того, чтобы сгустить суп. Он также, вместе с нарезанными кубиками вышеупомянутых овощей, является украшением. Шеф-повар Жан-Люк уверен, что такого андалузского гаспачо по эту сторону Атлантического океана больше нет.
Джеральд поворачивает мою чашку на четверть оборота и кладёт мою ложку для супа с грандиозным размахом и поклоном — не очень глубоким, в отличие от того, как он поклонился моему спутнику... хозяину... любовнику... надзирателю...
— Очень хорошо, Джеральд. Спасибо.
Какая-то неуловимая нотка, в этом чарующем голосе содержит предупреждение: «исчезни, так будет лучше».
В один миг Джеральд исчезает, растворившись в тени.
Я окунаю ложку в красную жидкость, деликатно поднимаю её, боясь обжечься, ведь я не знаю блюдо, которое собираюсь попробовать.
— О! Холодное, — говорю я, удивляясь.
— Это гаспачо, — нотка в его голосе не особо снисходительна. — Это холодный суп. В Андалузии обычно подаётся после еды, но в Штатах, согласно английским и американским традициям, его чаще всего подают до приёма пищи.
— Холодный суп. Это кажется... противоречивым, — говорю я, а затем отправляю следующую ложку в рот.
— Возможно, теоретически это так, — раздаётся ответ, между перерывами в поедании супа. — На практике, однако, это довольно неплохо. По крайней мере, когда приготовлено всё правильно. Жан-Люк является одним из лучших поваров в мире.
Несмотря на удивление от подачи холодного супа, я нахожу его вкусным, сливочным и с насыщенным вкусом свежих овощей. Я запиваю его глотком вина, хотя имею смутное представление, что белое вино должно идти в паре с аналогично окрашенными пищевыми продуктами, лёгкость и фруктовый аромат вина действительно компенсируют холодный овощной суп с восхитительным контрастом. Пока мы едим суп, никто из нас не говорит. Джеральд появляется, когда я выскабливаю последнюю каплю красного супа из чашки. Он забирает её у меня и заменяет тарелкой с салатом, после чего то же самое делает с другой стороны стола.
— Продолжая испанскую тему, сегодняшний салат простой: огурцы, лук и помидоры, слегка приправленные красным винным уксусом и оливковым маслом.
В очередной раз Джеральд вращает тарелку передо мной, кланяется, представляя взору ярко красочный салат, искусно выстроенный в геометрические фигуры.
Вино кажется ещё вкуснее в сочетании с салатом, каждый кусочек которого превосходно ощущается на моём языке, а вино пощипывает и тает во рту.
Более долгие мгновения проходят в молчании, пока мы едим салат. Мой бокал вина пустует, наверное, в течение пятнадцати секунд, когда Джеральд снова появляется из тени и обновляет его.
— Обойдёмся без формальностей, Джеральд, разлей остальную часть бутылки, — команда звучит спокойно и не терпит пререкания, потому что произносится твёрдым и уверенным голосом.
Полная власть. Ожидание абсолютного послушания, даже в таком простом вопросе, как наполнение бокала вином, и это, судя по всему, официально приемлемо.
— Как пожелаете, сэр.
Джеральд наливает вино сначала в мой бокал, вращая бутылку, чтобы не допустить бульканья. Разливая по двум бокалам, мужчина удостоверяется, что у каждого из нас одинаковое количество, вплоть до последней капли. Удивительная точность.
Салат закончен. Квартет на минуту затихает, а потом снова ударяет по инструментам в отрепетированном унисоне. Я делаю маленькие глотки вина, смакуя каждую каплю. Наконец, не могу больше сдерживаться.
— Калеб, ты сказал, что это особый случай, но я должна признаться, что понятия не имею...
— Молчи и наслаждайся впечатлениями. Я в курсе твоего неведения, и расскажу всё в своё время. Сейчас пей своё вино. Слушай музыку. Я выбрал этот квартет из числа наиболее перспективных студентов в Джуллиярде. Каждый из музыкантов лучший в мире исполнитель на своём инструменте.
От меня не ожидают ответа. Я откидываюсь на спинку кресла и кладу на неё руку, слегка поворачиваясь. Это попытка казаться непринуждённой, расслабленной. Я не могу сказать, сколько проходит времени. Возможно, несколько минут. Десять или пятнадцать. Я борюсь с беспокойством. Скрещиваю ноги, а затем распрямляю их. Бросаю взгляд на окна, жалея, что не могу стоять и смотреть, наблюдать за людьми, изучать город под новым углом, увидеть новые части горизонта. Я знаю вид из каждого своего окна, как свои десять пальцев. Смена обстановки была бы радостным событием.
В конце концов, Джеральд появляется с уже открытой бутылкой вина. Она тёмно-красного цвета, почти непрозрачная, и без единой этикетки. Он наливает немного в чистый бокал, слишком мало, чтобы выпить. Я увлечённо наблюдаю, ритуал явно знаком обоим мужчинам. Покрутив небольшое количество вина в нижней части бокала, Калеб вдыхает аромат через нос и слегка наклоняет бокал под углом. Затем делает глоток. Смачивает губы, втягивая воздух. Джеральд кланяется. Но вместо того, чтобы наполнить бокал Калеба, он сначала наполняет мой. Странная церемония. Представить вино мужчине для пробы и утверждения, но налить женщине первой. Для меня это необъяснимо.
— Это с поместья на Майорке, да, Джеральд?
Мужчина кивает, ставя бутылку с большой осторожностью.
— Правильно, сэр. Вино разливают по бутылкам и отправляют сюда для ваших эксклюзивных резервов. Это одна из тысячи бутылок, хотя, полагаю, Маркос лучше знает точную цифру, — он указывает жестом в тень. — Позвать его, сэр?
Через минуту он качает головой.
— Нет, всё в порядке. Оно просто имеет чуть более резкий букет, чем последняя бутылка, вот и всё.
— Полагаю, сэр, эта бутылка является первой из новой, недавно прибывшей серии.
— Ах. Это всё объясняет.
Джеральд кивает и кланяется.
— Я полагаю, что основное блюдо готово, сэр.
Он делает взмах рукой, отпуская официанта.
Я в недоумении. Потрясена. Недвижимость на Майорке? Эксклюзивные запасы тысяч немаркированных бутылок вина? Целое здание в центре Манхэттена?
— Где находится Майорка, Калеб?
— Это остров в Средиземном море, принадлежащий Испании. Я, а точнее моя семья, владеет местными виноградниками, наряду с другими.
Семья? Трудно представить, что у этого человека есть семья. Сёстры, братья? Родители?
Джеральд появляется с большими тарелками в каждой руке. Лосось, розовато-оранжевый, в окружении овощей — цветной капусты, приготовленной на гриле, моркови, зелёной фасоли и густым комковатым картофельным пюре, увенчанным тающим кусочком масла.
Я ещё не успела распробовать вкус вина, рубинового цвета, оттенка свежей крови. Подношу бокал к носу и вдыхаю — аромат землистый, зрелый, острый и мощный. Я делаю глоток. Мне приходится подавить позыв к кашлю, чтобы не выплюнуть. Я проглатываю, сохраняя на лице пустую маску. Мне не нравится, совсем не нравится. Сухой, скользящий по моему языку десятками оттенков, декадентский аромат.
— Тебе не нравится это вино, я правильно понимаю?
Я качаю головой.
— Это... оно ощущается совершенно по-другому.
— По-другому хорошо или по-другому плохо?
Я нахожусь на опасной и незнакомой территории. Пожимаю плечами.
— Не такое как «Пино Гриджио».
Слышу шум, который раздаётся в задней части его горла. Смех, наверное.
— Тебе не нравится. Можешь сказать, если это так.
Я скромно отодвигаю бокал от себя на дюйм или два.
— Полагаю, я предпочла бы воду со льдом.
— Может, ещё Пино?
Он пододвинул мой бокал ближе к другой стороне стола.
Я пожала плечами, стараясь не казаться слишком заинтересованной.
— Это было бы замечательно, Калеб. Спасибо.
Он приподнял от столешницы один палец и повернул голову. Тонкие жесты, которые, конечно же, будут замечены. Джеральд приблизился к столику.
— Сэр?
— Боюсь, леди пришлось не по вкусу это вино. Она будет «Пино Гриджио». А красное, я думаю, допью сам. Не пропадать же ему в пустую.
— Сию секунду, сэр.
Джеральд исчезает в тени всего на несколько минут, прежде чем возвращается с одним бокалом белого вина.
Я ожидала увидеть ритуал откупоривания бутылки и оказываюсь немного разочарованной, что не увижу его ещё раз. Так странно и так мило, как вальс гурмана. Неважно. Я пью вино и наслаждаюсь им. Чувствую его в своей крови, как оно приветливо гудит в моей голове.
Лосось, конечно, очень хорош. Лёгкий, ароматный, приятный.
Во время приёма пищи никто не произносит ни слова. Единственные звуки — тихо играющий в тени квартет и звон вилок. Наконец, обе тарелки отодвинуты. Джеральд убирает их, исчезает на миг, и снова появляется с двумя тарелками, в каждой из которых находится одна небольшая чаша, в которой... Я не знаю, что это такое.
— Шеф-повар Жан-Люк в завершение вечера предлагает «Флан Альмендра», традиционный испанский десерт для сэра и мадам.
— Спасибо, Джеральд. На этом всё.
— Конечно, сэр. И могу сказать, что было необычайно приятно служить Вам в этот вечер.
Джеральд глубоко кланяется и отходит.
«Флан» оказывается чем-то средним между пудингом и пирогом с миндальной хрустящей корочкой. Я ем медленно, смакуя, заставляя себя быть сдержанной леди, и не сожрать его, как я бы хотела, если бы разрешалось такое животное варварское поведение.
После всего этого мой мозг взрывается. Один, горящий пламенем, вопрос: Почему? Почему? Почему?
Я не смею спрашивать.
Наконец, трапеза подошла к концу, а в моём бокале остался последний дюйм вина. Бутылка красного давно допита. Я действительно не понимаю, как столь густое резкое вино можно пить так быстро.
— Икс, — его голос зашумел в моей голове. В моих костях. Он прозвучал немного слабо. — Ты была очень терпелива этим вечером.
Я могу только развести руками.
— Это был приятный вечер, Калеб. Спасибо.
— Я решил, что сегодня должен быть твой день рождения.
У меня нет мыслей в голове, нет способности рационально мыслить. Заявление меня совершенно расстроило.
— Ч-что?
— Поскольку мы ничего не знаем о тебе до нашей... встречи, я решил, признаю с большим опозданием, что тебе требуется день рождения, — лёгкое пожатие плечами, — сегодня второе июля. Точная середина календарного года.
Я стараюсь дышать. Сконцентрировать мысли. Слова в голове. Эмоции.
— Я...м–м–м... Сегодня у меня день рождения?
— Прямо сейчас. С Днём Рождения, Икс.
— Сколько же мне исполнилось лет? — я не могу удержаться от вопроса.
— Врачи, в тот день предположили, с высокой степенью точности, что тебе девятнадцать или двадцать. Это было шесть лет назад, так что с уверенностью можно сказать, что сегодня твой двадцать шестой день рождения.
Шесть лет. Двадцать шесть.
Головоломки витают и парят в воздухе. Андалузский гаспачо. Испанское красное вино. Испанский салат из огурцов. Испанский флан.
— Андалузия... Калеб, это в Испании?
Ему становится любопытно.
— Андалузия, да.
— Ты нашёл что-нибудь обо мне? В этом всё дело? — я не могу остановить допрос. Не могу перефразировать это более уважительно и вежливо. Любопытство разгорается во мне. Надежда тоже, но только искрами, хрупкими, легко гасимыми лучиками света.
Пауза, нерешительность. Он скользит языком по губам, отводит плечи назад.
— Да. Кое-что нашёл. Я отдал твою ДНК на анализ.
— Серьёзно?
Я моргаю и делаю вдох, интересуясь, нормально ли чувствовать себя так, как будто я стала каким-то образом открытой, разделённой на части, что в мою маленькую личную жизнь вторглись.
— Да. Когда ты уснула, в тот последний раз, что я посещал тебя, я взял прядь твоих волос на расчёске, а также образец слюны с внутренней стороны щеки. Ты спишь как убитая, к тому же, была... очень уставшей. Ты едва шевелилась, — появляется самодовольный блеск в глазах, но не похожий на ухмылку. — Мои учёные смогли проследить определённые маркеры в ДНК и определить, с удивительной степенью точности, где твое этническое наследие берёт свое начало.
Я замерла от предчувствия — эта фраза встречается в фантастике довольно часто. Но в действительности, это не совсем приятное ощущение.
— Что... — я должна начать всё сначала. — Что обнаружили учёные?
Рука с ухоженными ногтями, обрезанной кутикулой, большая мощная и изящная, делает взмах над столом.
— Не догадываешься?
— Испания? — предположила я.
— Точно. Они умные ребята, эти генетики. Они всё ещё работают, сравнивая маркеры и всё остальное, для того, чтобы сузить поиск, сделать его более конкретным. Они говорят, что со временем могли бы назвать мне конкретный регион Испании и тому подобное. Но сейчас, всё, что мы знаем... ты, Мадам Икс, испанка, — эти глаза, тёмные, выразительные, жёсткие, голодные, будоражат меня. — Ты, правда, похожа на испанку. Я долго размышлял, возможно ли это. Моя испанская красавица.
Умные парни. Генетики в штате. Мои учёные. Кто держит учёных на фиксированной оплате?
— Я хотел, чтобы Жан-Люк приготовил что-то традиционное испанское в качестве основного блюда, но потом подумал, что это может быть чересчур. Испанская кухня очень калорийна, а ты не привыкла к такому. Я не хочу перегружать твою пищеварительную систему, а также нервную за один вечер.
— Да, я понимаю.
Мой мозг выдавал звучащие соответствующим образом слова в нужный момент, но по правде, я была ошеломлена, голова кружилась, кружилась, и пыталась сопротивляться, что ощущалось, как приступ паники.
— Хочешь побыть одна, Икс? — я киваю. — Хорошо, я дам тебе время.
Я встаю и иду с большим облегчением подальше от стола, подальше от кольца свечей, от огромного и подавляющего его присутствия. Подальше от музыки. Глубоко в тень, к окну. Ночь давно опустилась на город, и теперь свет исходил от бесчисленных жёлтых и белых квадратиков в ровных горизонтальных и вертикальных рядах, от уличных фонарей ниже, от красных фар удаляющихся автомобилей и белых фар приближающихся.
Я испанка.
У меня есть свой ДНК-анализ. Такая простая фраза, сказанная так легко.
Что значит для меня знать, что я испанского происхождения?
Ничего. Всё.
Мои лёгкие болят, у меня кружится голова, и я понимаю, что забываю дышать. Я моргаю и делаю вдох. Из-за чего эти мучительные эмоции? Из-за понимания, что где-то в мире есть мои неназванные и неизвестные предки? Я чувствую слабость.
«Я решил, что сегодня должен быть твой день рождения».
Ещё один факт, который вроде бы наделён смыслом, но и совершенно лишён его. День рождения?
Девочка с тёмными волосами идёт по противоположной стороне улицы, держась за мамину руку. Слишком далеко, чтобы увидеть что-нибудь ещё. Они знают о своем происхождении. Знают свои семьи. Прошлое. Можно держать маму за руку. Дочерям поют сладкие песни. Возможно, их ждёт папа и муж.
— Икс?
Три буквы, произнесённые так, как человек с более слабым голосом прошептал бы.
— Калеб, — это всё, что мне удаётся ответить.
— Всё в порядке?
— Наверное, — я пожимаю плечами.
— Что означает «нет», я полагаю, — тёплая ладонь ложится на мою талию, прямо над изгибом бёдер. — Что не так?
— Почему?
— Что почему?
— Почему мою ДНК анализировали? Почему, скажи мне? Зачем давать мне произвольный день рождения? Зачем приводить меня сюда на ужин? Почему сейчас?
— Это должно было быть...
— Теперь ты дашь мне испанское имя?
Удручающая тишина. Я перебила, сказав вне очереди. В суровых и криминальных романах кто-то сказал бы «люди погибают за меньшее», и с человеком, стоящим позади меня, это может быть правдой. Это кажется возможным; я смотрю вниз на руку на своей талии. Он выглядит способным к насилию, к обеспечению смерти.
— Твоё имя Мадам Икс, — резкий грохот раздаётся у меня в ушах. — Разве ты не помнишь?
— Конечно, помню.
Как можно забыть, когда у человека всего шесть лет воспоминаний, и каждое из них прозрачное, как хрусталь.
— Я привёз тебя в Музей современного искусства на следующий день после того, как тебя выписали из больницы. Весь музей был в твоём распоряжении, а ты всё время провела перед двумя картинами.
— Ван Гог «Звездная ночь», — говорю я.
— И портрет Джона Сингера Сарджента «Мадам Икс», — другая рука прикасается к моему бедру. Он притягивает меня назад, прижимая к твёрдой груди. — Я не знал, как тебя называть. Перепробовал все имена, которые мог придумать, а ты просто качала головой. Ты не отзывалась. Не могла, я думаю. Пришлось катать тебя в коляске, помнишь? Ты тогда ещё не научилась заново ходить. Но указала на картину Сарджента. Так что я остановился, а ты просто смотрела и смотрела на неё.
— Я смотрела на выражение её лица. Оно видится пустым на первый взгляд. Она стоит в профиль, и кажется трудным сказать, о чём думает. Но если присмотреться, можно увидеть что-то ещё. Под поверхностью. И изгиб её руки. Он выглядит сильным. Она такая нежная, но... эта рука, касающаяся стола... сильная. Я чувствовала себя слабой, такой беспомощной. Поэтому увидеть такую изящную и в тоже время сильную женщину... Это просто... как будто она говорила со мной. Успокаивала меня. Обнадёживала, что я тоже могу быть сильной.
— Ты такая и есть.
— Иногда.
— Когда это необходимо.
— Но не сейчас.
— Почему? — дыхание с примесью вина слетает с его губ на моё ухо.
— Так много нужно переосмыслить. Я не знаю, что думать, Калеб.
— Ты разберёшься, — зубы прикусывают мою мочку уха. Я дрожу, наклоняя голову, закрываю глаза и ненавижу свою слабость, свою непроизвольную химическую реакцию. — Пойдём. Ещё один сюрприз ждёт тебя в твоей комнате.
Я вовсе не была уверена, что внутри у меня ещё осталось место для сюрприза, но позволяю увести себя от окна с завораживающим видом на город. К лифту. Ключ, появившийся из кармана брюк, переключает указатель на цифру тринадцать. Спуск в полной тишине, в которой моё сердцебиение, безусловно, слышно.
Войдя в гостиную, первое, что я замечаю — мои книги стоят на полке. Сердце запрыгало от надежды, я поворачиваюсь и вижу, что моя библиотека открыта. Мне разрешают покинуть сильные объятия и побродить по моей библиотеке. Провожу руками по корешкам моих дорогих друзей, моих книг. Мой взгляд падает на названия: "Кузница Бога", "Шерсть", "Я знаю, почему поёт птица в клетке", "Лолита", "Дыхание, зрение, память", "Краткая история времени", "Влияние: Наука и практика", "Американские боги"... куда бы я ни посмотрела, везде стоят книги, которые научили меня чему-то бесценному. Я могу расплакаться от радости, что мою библиотеку вернули обратно.
Поворачиваюсь и позволяю появиться слезам — эмоции благодарности.
— Спасибо, Калеб.
Каким-то образом расстояние между дверным проёмом и центром комнаты преодолевается незримо, молча, и его большой палец стирает влагу на моей щеке.
— Я думаю, ты выучила свой урок, не так ли?
— Да, Калеб.
Глубокое затяжное дыхание расширяет его сильную, мощную грудь, глаза рассматривают мою фигуру, в них можно увидеть нетерпение, голод и восхищение. «Моей испанской красавице. Моей Икс». Записка с этими словами прикреплена к посылке, которую мне доставили. Должно быть вино, отодвигает в сторону часть гранитной стены, скрывающей все эмоции, которые роятся за этими глазами, что всегда казались мне эквивалентом окуляра «морем винного цвета» Гомера.
— Калеб.
Что ещё мне сказать? Ничего.
— Посмотри на витрину, — его слова содержат нить удовлетворения. Новый фолиант в чехле. «Ночь нежна» Фрэнсис Скотт Фицджеральд. — Это первое издание, оригинальная версия тысяча девятьсот тридцать четвёртого года с флэшбэками.
И белые перчатки, конечно. Я открываю чехол, надеваю перчатки, окаменевшими руками вынимаю книгу, прерывисто вздыхая. Надпись Фицджеральда собственной рукой «От человека, который хотел бы оказаться в тысяча девятьсот семнадцатом году, двадцатого века», раздражительным круглым почерком: буква Ф в имени Фрэнсис написана с завитушками, двойные чёрточки у букв Т в имени Скотт, пересекающиеся и воздушные петли во второй Ф, с который начинается фамилия Фицджеральд.
— Калеб, это... это невероятно. Спасибо огромное.
— Это твой день рождения, а дни рождения подразумевают подарки.
— Это чудесный подарок, Калеб. Я буду беречь её, — я поднимаю глаза и вижу, что время на любование моим подарком окончено. Сейчас.
Наступило время показать свою признательность.
С некоторыми вещами нельзя торопиться.
Этой ночью ненасытность проявляется в форме медленного освобождения моего тела от одежды. Платье расстёгнуто и спущено вниз, чтобы иметь возможность снять моё нижнее бельё. Его ноздри подрагивают, веки становятся тяжёлыми, а руки касаются доказательства моей «испанской красоты», после чего бельё снимается и отбрасывается в сторону.
Обнаженная я жду.
— Раздень меня, Икс.
Открыть это тело всё равно, что открыть скульптуру Микеланджело. Исследование мужского совершенства, сделанного из сурового мрамора. Мои руки трудятся, а глаза пожирают его. Моё сердце сопротивляется, переворачивается, стучит, как молоток по наковальне. Точнее, в моей груди. Боже, моё тело. Оно понимает то, чего моё метафизическое сердце и головной мозг понять не могут: Калеб Индиго был создан художником с единственной целью — восхищать женщин.
Конкретно в этот момент, эту женщину.
И я ненавижу своё тело за это. Я говорю это, чтобы помнить о сути вещей. Что этого ожидают от меня. Требуют. Я должна, моя воля не входит в это уравнение.
А моё тело? Вот его ответ: мне плевать на требования... единственное мое желание — ПРИКОСНИТЕСЬ КО МНЕ.
Прикоснитесь ко мне.
Прикоснитесь ко мне.
Это говорит моё тело, пока я обнажаю тело мужчины.
Я повинуюсь. Слушаю своё тело и негласный приказ из двух, недавно сказанных слов: «Раздень меня».
Приказ подразумевает прикасания.
И я прикасаюсь.
Ожившая эрекция такая же большая и совершенная, как и всё остальное. Ну, его член уже полностью живой и готовый, я просто уделила ему то самое внимание, о котором он молил, такой высокий толстый и прямой.
Его руки ложатся на мои плечи, мягко и неумолимо опуская меня на колени. Я поднимаю взгляд вверх и повинуюсь. Широко открыв рот, я пробую на вкус его плоть. Зубы прячу за губами, двигая руками в медленном ритме. Он наблюдает, дышит часто и неглубоко, вцепившись в мои волосы и издавая гортанные стоны. Вкус вполне ожидаемый.
— Достаточно. Господи, Икс... — я слышу проклятия ещё реже, чем вижу его улыбку.
Внезапно я оказываюсь в воздухе, он несёт меня в комнату и бесцеремонно бросает на кровать. Я подпрыгиваю, раскидывая подушки. Он рычит, его глаза дикие, руками он сжимает мои бёдра. Рывком грубо подтягивает меня к себе, и моё сердце делает прыжок длиной в милю от груди до горла, в то время как он разводит мои бёдра в разные стороны. Лицом к лицу?
Я не смею думать, не смею даже надеяться. Делаю вдох, цепляясь за широкие плечи... и резко выдыхаю, когда он пронзает меня.
Движения лицом к лицу.
Я не могу дышать.
В эту ночь, кажется, всё происходит впервые.
Я осмеливаюсь двигать бёдрами в ритме нашего секса, осмеливаюсь держать глаза открытыми и смотреть. Это потрясение. Желание. Борьба. Накал страстей. Требование. Пламя. Необходимость.
Он всё ещё во мне?
Я избегаю копаний в себе и перечисления своих эмоций. Делать это означало бы открыть ящик Пандоры, а я на это не осмеливаюсь.
Отчаянные движения. Он смотрит на меня. В этих тёмных глазах есть мир, целая галактика, которую простым смертным, таким как я, не понять.
Близко.
Так близко.
Дыхание покидает меня. Никто из нас не отворачивается.
О, Боже.
Его руки царапаются и цепляются, хватают и тянут, оставляя кровоподтеки.
— Бл*ть. Бл*ть!
А потом, полное отсутствие. Всё исчезает. И жар, и присутствие, и дыхание, и тело.
Момент раздавлен.
— Калеб? Я сделала что-то не так?
Огромное тело стоит у окна, виден только силуэт, эротическая мужская сексуальность спрятана в тени, плечи поникли, голова опущена, руки широко и высоко расставлены, как будто бы держат раму окна, бёдра узкие, ягодицы твёрдые и округлые, ноги, как греческие колонны. Плечи тяжело вздымаются.
— Сюда, Икс, — приказ произнесён так тихо, что его почти неслышно.
Но я слышу, потому что болезненно настроена на каждый шёпот, каждый вздох.
Я поднимаюсь, двигаясь ориентировочно к окну. Касаюсь его плеча дрожащими пальцами.
— Ты в порядке? Это из-за меня?
— Заткнись. Встань у окна.
Так неожиданно грубо. Почти сердито.
Это из-за меня?
Я опять не решаюсь задать вопрос. Этот тон не терпит обсуждений.
Я встаю у окна, дрожа всем телом. Повернув голову, смотрю через плечо. Ой! Его лицо скрыто в тени, но не в тени света, а в тени застилающих его эмоций, черты сглажены, отчего Калеб выглядит, как бесчувственный камень. Только губы слегка поджаты, выдавая его внутреннее смятение.
Меня трясёт от холода, мурашки бегут по моей коже.
Мужчина ногой раздвигает мои ноги, а затем его руки, словно удавы обвиваются: одна вокруг моей груди, сжимая её ладонью, а другая, вокруг моей талии, чтобы зафиксировать бёдра. Он стоит позади меня, согнув ноги в коленях на мгновение, чтобы подстроить горячую толстую эрекцию к моему входу, а потом толкается жёстко вверх. Я задыхаюсь, а на выдохе визжу от удивления и боли. Так сильно, так внезапно, так грубо.