— Что заставило его изменить решение?
Я позволяю тишине задержаться на мгновение, прежде чем отвечаю:
— Он сам себе на уме, Джонатан. Я не могу говорить о его мыслях, и не буду пытаться.
В двери лифта я вижу отражение Томаса, он выглядит почти весёлым, если к такому мужественному и брутальному лицу можно применить такое обыденное выражение. Звонок объявляет о прибытии лифта. Двери открываются, и Томас шагает внутрь, показывая жестом своей огромной руки нам войти. Я становлюсь в дальний угол по диагонали напротив Томаса, а ты встаёшь рядом со мной. Слишком близко. Твой одеколон слабый, вкусный, лёгкий, пикантный и экзотический. Своей близостью ты заманиваешь меня в ловушку, и хотя ты не смотришь на меня, но каким-то образом всё понимаешь, и я в курсе твоей осведомлённости. Это дезориентирует. Я выдыхаю, успокаивая свои нервы, и хотя дышу неглубоко, ты скользишь своим взглядом по алому шёлку на моей груди, наблюдая, как она поднимается и опускается. Наклоняю голову в сторону, чтобы смерить тебя взглядом, подняв брови и поджав губы.
Ты очаровательно краснеешь и разводишь руками. Я смотрю на тебя, пока ты первый не отводишь взгляд. Затем ты делаешь следующее движение — вытягиваешь руку, встряхиваешь запястьем и показушным широким жестом показываешь фантастически дорогие часы. Bulgari — розовое золото и коричневая крокодиловая кожа.
— Не делай этого, Джонатан, — говорю я, даже не удостаивая тебя взглядом.
— Не делать чего? Я всего лишь посмотрел время.
— Ты сделал из этого шоу. Никого не волнует, насколько дорогие у тебя часы. Такое поведение лишь привлекает внимание к твоей мелкости.
— Да ладно, Икс. Я так проверяю время, — ты, кажется, раздражён.
— Истинное богатство не привлекает к себе внимания. Истинная сила не требует предварительного уведомления.
— Понял, — бормочешь ты.
— Говори ясно, — рычу я. — Ты не мальчик, чтобы бормотать, когда тебя ругают.
— Хорошо, я понял. Ладно? Я понял, — ты качаешь головой и вздыхаешь. — Господи.
— Это твоё испытание, Джонатан. И я с тобой, так что лучше бы твоим действиям быть безупречными.
— Тогда не преувеличивай каждую х*йню. Не заставляй меня чувствовать себя неловко, чтобы я не облажался.
Лифт открывается, и мы оказываемся в большом подземном гараже, полным блестящих и дорогих на вид автомобилей. Ты подходишь к одному из них, длинному, низкому, чёрного цвета, всего лишь с двумя дверями и с логотипом трезубца, украшающим капот.
Позади нас раздаётся шум, и мне требуется всего мгновение, чтобы понять, что его издаёт Томас. Он рычит, чтобы привлечь наше внимание. Томас склоняет голову набок, указывая на другую машину. Автомобиль белого цвета, рядом с которым стоит Лен в смокинге, таком же, как у Томаса.
— Пойдёмте, ребятки. Мы теряем время.
Лен скользит на сиденье водителя, а Томас делает три больших шага и открывает заднюю пассажирскую дверь, пропуская меня и закрывая её, когда я сажусь.
— Майбах? — ты спокойно меняешь направление. Ждёшь, пока я устроюсь в салоне, и обходишь с другой стороны. — Прекрасно. Ландулет шестьдесят два?
— Конечно. Личный автомобиль Мистера Индиго, — говорит Лен.
Мне глубоко всё равно, какой это автомобиль. Места роскошные, воздух прохладный и комфортный. Затем появляется яркий и ослепляющий свет, поскольку мы выезжаем из гаража.
Моё сердце колотится в груди; я за пределами квартиры впервые, за очень долгое время.
Я не могу дышать.
Твоя рука сжимает моё бедро.
— Икс? Ты в порядке?
Я с усилием вдыхаю воздух в свои лёгкие. Моргаю, сжимяя пальцы в кулаки и заставляя себя дышать. Я не могу тебе ответить, твой вопрос мне кажется бессмысленным. Разжимаю кулаки. Кладу прямые ладони на бёдра, отодвигая твою руку. Я не могу вынести прикосновение, не твоё, не сейчас.
Открыв глаза выглядываю в окно. Здания вызывают головокружение, взмывают на сотни футов в воздух, загромождают всё вокруг, словно племя сгруппировавшихся титанов. Я тону у подножья тысячи стеклянных каньонов. Рев клаксонов кажется громким даже в акустической тишине салона автомобиля. Майбах Ландулет шестьдесят два, так ты его назвал. Полагаю, относится к роскошным автомобилям. Я ничего не знаю о таких вещах и мне это вовсе неинтересно. Ты, кажется, сильно впечатлён, что, скорее всего, и являлось целью.
Люди. Много, много людей. Толпы. Бесконечные реки голов, волос, шляп и плеч, покачивающихся в такт шагам, чёрные зонты, несмотря на ясную и тёплую вечернюю погоду. Рев двигателя длинного, высокого грузовика с большими колёсами и вертикальными выхлопными трубами, извергающими черный дым. Мужчина в костюме шныряет между движущихся машин, перебегает дорогу, держа под мышкой портфель. Слишком. Это слишком для меня.
— Икс. Посмотри на меня, детка.
Ты прикасаешься ко мне. Пальцами удерживая подбородок, приводишь меня в чувство.
Я резко убираю лицо подальше от твоих прикосновений, но смотрю на тебя. И я дышу. Немного, по крайней мере.
Ты улыбаешься.
— Эй. А вот и ты. Всё нормально, Икс. Это всего лишь Манхэттен, — ты хмуришься, немного опустив брови и уголки тонких губ. — Ты совсем не выходишь на улицу, не так ли?
— Нет, — качаю я головой.
— Ладно... если ты потрясена, почему бы тебе не сосредоточиться на мне, а? Посмотри на меня. Поговори со мной, — ты берёшь мою ладонь, оборачивая её своими пальцами так же, как дети держатся за руки. Это дружелюбный жест, и он странно успокаивает. — На этом мероприятии будет много известных людей. Кроме этого, оно будет чертовски скучным. Просто чтобы ты знала. Гости, стоящие тут и там с бокалами шампанского и дешёвого виски, будут обсуждать достаток остальных. Яхты и частные самолёты, кто каким островом владеет, и у кого есть какие поместья.
Ты изображаешь кого-то вычурным тоном.
— Вы пробовали Lafite 66? Это невероятно божественно, старина. У меня есть бутылочка, вам придётся поехать в моё поместье в Хэмптонсе, — ты машешь рукой с отвращением, — богатые старые болтуны. По-моему, знаменитые люди ещё хуже. Просто стоят и ждут, что все подойдут к ним, обратят внимание на них. Как будто кого-то это еб*т. Но им не всё равно, понимаешь? Вот что меня бесит. Им всем не всё равно. Посетив однажды такое мероприятие, можно с уверенностью сказать, что побывал на всех остальных. Однако там ещё и танцуют. Вальсы и прочее дерьмо. Здорово, что я в этом хорош, да?
— Это отлично, да, — слабо отвечаю я.
— Умеешь танцевать, Икс?
Я несколько раз моргаю.
— Танцевать?
— Да. Танцевать. Типа вальс, ча-ча-ча или что-нибудь ещё, — смеёшься ты.
Я наконец выдавливаю улыбку и чувствую себя немного лучше.
— Ча-ча-ча? Думаю, что нет. Но я умею танцевать вальс.
Ты соблазнительно выгибаешь бровь.
— Ты, вероятно, стала бы причиной нескольких сердечных приступов, если бы станцевала ча-ча-ча. Эти старые козлы со своими кардиостимуляторами не смогли бы с этим справиться.
— Справиться с чем? — спрашиваю я.
Ты смотришь на меня, открыто разглядывая.
—Ты, Икс. Танцующая ча-ча-ча в этом платье. Вся их кровь помчится на юг, и они упадут замертво.
Ты хватаешься за грудь, имитируя сердечный приступ, затем взрываешься от смеха.
— Это неуместно, Джонатан.
Ты пренебрежительно машешь рукой.
— О, успокойся, Икс, я шучу.
Я вижу, что Лен смотрит на тебя в зеркало заднего вида и мельком замечаю в зеркале Томаса. Они оба либо удивлены, либо недовольны. Я не уверена, как интерпретировать взгляд, которым они на тебя смотрят. Однако ты успешно отвлекаешь меня от моих нервов, и я благодарна за это.
На несколько минут повисает тишина, а потом Лен плавно останавливается около здания. По-моему, оно такое же, как и все остальные, хотя здесь есть навес над дверным проёмом, и, когда Лен останавливает машину, Томас выходит и держит дверь открытой для меня, а потом для тебя. Ты легко скользишь по сиденью через салон, а не выходишь со своей стороны. Ты уже делал это раньше. Мне необходимо сосредоточиться на каждом грациозном движении, когда я выхожу из низкого автомобиля, поправляя платье и ожидая тебя. Как только ты оказываешься рядом, то застёгиваешь среднюю пуговицу смокинга и предлагаешь мне руку. Два швейцара открывают огромные деревянные двери со стальными ручками, глубоко кланяясь, когда Джонатан и я входим в фойе, а Томас идёт позади.
Я чувствую огромный вес на своём плече и поворачиваюсь, чтобы увидеть Томаса, который смотрит на меня сверху вниз, с бесстрастным лицом, подняв один палец. Подождите, говорит этот жест. Через несколько секунд входит Лен, двигаясь позади Джонатана, в то время как Томас идёт за мной.
— Ладно, ребята. Пора идти, — Лен ловит мой взгляд. — Как только мы окажемся там, я смешаюсь с толпой. Буду наблюдать за вами незаметно. Но Томас будет с вами всё время, — Лен переводит взгляд на тебя. — И Джонатан? Единственное, что я собираюсь сказать тебе, чтобы ты вспомнил третий пункт договора, который подписал, да?
— Да, я помню, — напряжённо говоришь ты.
— Хорошо. Это всё. Давайте повеселимся, — Лен поводит плечами, застёгивая среднюю пуговицу своего пиджака, и кивает на дверь.
Ещё одна пара одетых в форму швейцаров кланяются, когда открывают тяжёлые двери, и мы проходим внутрь. Короткая и тёмная прихожая с деревянными панелями приводит к стойке, за которой находится высокий пожилой джентльмен в смокинге с красной розой в петлице.
— Сэр. Мадам. Добро пожаловать. Ваши имена?
— Джонатан Картрайт Третий и моя гостья.
— Могу я посмотреть ваши документы, сэр? В целях безопасности, конечно, — управляющий протягивает морщинистую руку, и ты вручаешь ему карту. — Очень хорошо, мистер Картрайт, Мадам. Сюда, пожалуйста, — он указывает на третью дверь, которую так же открывают два швейцара в форме.
Как только они открывают двери, низкий гул голосов приветствует тебя и меня — я не говорю нас, Джонатан, потому что никаких «нас» нет. Мы просто два человека, оказавшихся в одном пространстве на короткий промежуток времени.
Я должна напоминать себе об этом.
Низкий гул голосов, тихий шёпот, вежливый смех. Струнный квартет и пианист играют в углу классическую музыку, микрофон стоит у стены, полагаю, в ожидании специально приглашённого музыкального гостя. Присутствующие объединились в группы из четырёх или шести человек, а иногда даже и по восемь, все в смокингах и платьях, сверкают дорогими часами и бриллиантами.
По крайней мере, я знаю тут трёх человек, и все они пришли со мной.
Никто не замечает нашего прибытия. Они видят, что мы явно незнамениты, и их взгляды скользят мимо нас, возвращаясь к разговорам и напиткам. Мы делаем два шага в зал, когда молодая женщина в изящном, но коротком чёрном платье с передником на талии приближается к нам с подносом в руках, неся фужеры шампанского. Ты берёшь бокал в руку и протягиваешь мне, другой берёшь для себя.
Лен исчез. Томас маячит позади нас, близко, но не слишком.
— За тебя, Мадам Икс. За то, что ты оказалась за пределами своей квартиры.
Я моргаю от такого неожиданного тоста.
— Да. Как скажешь.
Я легко касаюсь своим бокалом твоего.
— Не нравится мой тост, Икс?
Ты делаешь глоток, твои глаза искрятся весельем.
— Я... не ожидала, что ты будешь пить за это.
— Тогда чего ты ожидала?
Я делаю скромный глоток. Жидкость сладкая, шипучая. Мне нравится, но не так сильно, как вино. Я качаю головой, отказываясь вспоминать тот опыт. Отказываясь позволять мыслям о Калебе Индиго запятнать моё удовольствие. Эту чужую эмоцию, порхающую в моём животе, ускоряющую пульс и вызывающую одышку, в ожидании… чего-то.
— Икс?
— Да? — я встряхиваю головой.
— Ты со мной, детка? Я спрашиваю, какой тост ты ожидала услышать.
Я моргаю. Дышу. Улыбаюсь тебе, изображая лёгкий юмор, которого совсем не чувствую.
— О моём платье?
— Ах. Платье. Да, хорошо... за него тоже стоит выпить, — смеёшься ты.
Твой взгляд тёплый и дружелюбный. Я иногда не узнаю в тебе того наглого, безработного, придурковатого сопляка, которым ты был всего несколько недель назад. Даже с прошлого раза, что мы виделись, ты приобрёл ещё больше уверенности в себе. Нашёл себя, полагаю. Я привела тебя в движение, но ты сам сделал всё остальное.
Ты поднимаешь свой бокал.
— За самое сексуальное платье в этом зале.
Улыбаясь я поднимаю бокал в ответ и делаю глоток.
Мы делаем ещё несколько шагов вглубь зала.
— Джонатан. Кто твоя восхитительная гостья? — спрашивает пожилой седовласый мужчина. У вас одинаковые глаза, нос и подбородок. — Представь меня, сын.
— Отец... я имею в виду, Джонатан Эдвард Картрайт Второй, позвольте представить вам Мадам Икс.
В пределах моей квартиры, где я работаю, с картиной на стене, чтобы придать больше правдоподобности, моё имя уместно, оно добавляет загадочности и силы. Но здесь... оно просто кажется нелепым.
Я отодвигаю все мысли, надевая свою маску безразличия и броню холодного достоинства.
— Мистер Картрайт. Прекрасная встреча.
— Рад познакомиться с вами, Мадам Икс, — во взгляде твоего отца нет удовольствия от общения. В нём враждебность. Безжалостный расчёт. — Вы проделали прекрасную работу с моим сыном. Я должен признаться, что весьма скептически относился к программе, даже при том, что подписал договор. Но вы творите чудеса. Больше, чем я ожидал, это уж точно.
Ты переминаешься с ноги на ногу, чувствуя неудобство.
— Отец, я не думаю, что это подходящее время и место...
— Заткнись, Джонатан, когда взрослые разговаривают, — твой отец обрывает тебя грубо, небрежно, жестоко.
Ты делаешь всё возможное, чтобы не вздрогнуть, но выражение твоего лица, которое, пожалуй, только я могу прочесть так легко, отражает глубокую, знакомую боль. Я вижу, у кого ты научился своей манерности, и с какими давно укоренившимися привычками ты ежедневно борешься, чтобы стать тем человеком, которым являешься.
Я чувствую, как мои когти удлиняются.
— Я должна согласиться с Джонатаном, мистер Картрайт. Не время и не место обсуждать подобные вещи. Это общественное мероприятие, в конце концов, и есть я скажу, некоторые правила, касающиеся информации о том, кто я и чем занимаюсь. Правила, которые по своей природе исключают открытое обсуждение в общественных местах, таких как это.
— Понимаю. Хорошо, — теперь взгляд выражает открытую вражду. — Полагаю, я должен поблагодарить вас за внезапное желание моего сына начать свою карьеру?
— Поблагодарите себя, — я улыбаюсь и сохраняю тон дружелюбным, сладким, пока добавляю немного яда. — Он страдал. Его природные таланты и навыки были потрачены впустую. Вы растратили потенциал собственного сына. Намеренно, как мне кажется. Любой шанс на настоящее счастье или успех вашего ребёнка был задушен вашим явным презрением. Преднамеренно я не отдаляла его подальше от вас и вашей компании, и ни в коем случае не консультировала по вопросам бизнеса. Это не моя работа. Моя работа заключается в том, чтобы показать ему, как стать личностью, и теперь, когда я встретила вас, я точно помогу ему преодолеть большое препятствие быть вашим сыном. Джонатан будет делать удивительные вещи, теперь он вырвался из ваших лап, мистер Картрайт. Хотя, я думаю, от этого больше потеряли вы, чем он.
Ты поперхнулся шампанским.
— Икс, я вижу некоторых своих друзей. Пойдём поздороваемся, а?
Я позволяю тебе отвести меня от твоего отца, который стоит вне себя от злости с покрасневшим лицом и с опасно пульсирующей веной на лбу. Возможно, старший Картрайт пострадает от сердечного приступа. Что меня совсем не расстраивает.
Ты тащишь меня через всю комнату к маленькой кучке молодых мужчин твоего возраста, они стоят под руку с женщинами, которые выглядят словно гламурные модели с фальшивой грудью и утопающие в бриллиантах. Прежде чем подойти к твоим друзьям, ты тянешь меня в сторону, к стойке бара вдоль стены. Заказываешь два пива, допивая шампанское. Я делаю маленький глоток и жду.
Ты хочешь что-то сказать, и я даю тебе время сформулировать свои слова. То, что ты думаешь, прежде чем говорить, обнадёживает.
— Никто и никогда не заступался за меня прежде, Икс. Никто. Никогда, ни при каких обстоятельствах. И никто так не разговаривал с отцом.
— Значит, время пришло.
Ты выдавливаешь слабую улыбку, затем берёшь стакан пива, отпиваешь половину, прежде чем снова повернуться ко мне.
— Да, наверное. Я пытаюсь сказать тебе... спасибо. Я никогда ничего не значил для этого ублюдка. И никогда не буду.
— Ты должен иметь значение для самого себя.
— Да, я понимаю. Но думаю, что это простое человеческое желание — что-то значить для своего гребённого отца.
— Я тоже так думаю, — говорю я. — Но самосохранение также является важным фактором человеческой природы.
— Разве ты не волнуешься, что нажила себе врага?
Я качаю головой.
— Нисколько. Он ничего не сможет сделать, чтобы навредить мне. Если он создаст проблемы Калебу, то пусть так и будет. Неприятности Калеба его дело, не моё, — я беру тебя за руку, — пойдём, поздороваемся с твоими друзьями.
Ты фыркаешь:
— Эти засранцы? Они мне не друзья. Просто какие-то долбо*бы, которых я знаю. Такие, каким и я был раньше. Богатые, эгоистичные, высокомерные и абсолютно бесполезные. Ни один из них никогда и дня не проработал за всю свою жизнь. А эти сучки, что висят у них на руках? Точно такие же. Богатые, которые не делают ничего, кроме как ходят по магазинам на Пятой авеню, ставят уколы ботокса, нюхают кокс и ездят на нескончаемые каникулы в Хэмптон или грёбанные острова Тёркс и Кайкос, и всё это на деньги родителей. Ни один из них никогда не делал ничего сам. И я был точно таким же, как они.
— А сейчас?
— Я всегда хотел пойти по стопам отца. Я хотел компанию. Хотел быть частью того, что он делает. Он ужасный человек и дерьмовый отец, но он чертовски хороший бизнесмен. В этом я отличался от этих парней, потому что с того времени, как я был второкурсником, я работал на почте или в копировальной комнате, пахал, как лошадь по ночам и выходным, платил взносы. Папа никогда не давал мне ни единой поблажки, как своему сыну. Он приказал всем обращаться со мной, как и с любым другим кандидатом на каждой должности, на которую меня ставили. И некоторые люди относились ко мне ещё хуже, поскольку я Картрайт. Но я играл в эту игру, я понял правила и делал всё возможное. Я работаю каждый день своей жизни, начиная с десятого класса. У меня есть свои деньги. На свои сбережения я купил Мазерати. Приобрёл квартиру на собственные средства. Я получил кредит на открытие своего дела, не используя ни одну из папиных связей. Но всё это не имеет значения, — ты заканчиваешь это пиво и берёшь следующее. Я делаю четвёртый глоток шампанского. — Предполагалось, что я буду продолжать работать на него и позволю ему обращаться со мной, как с грязью. А теперь, когда я сам по себе, он ненавидит меня ещё больше.
— Поэтому это звучит так, как будто они никогда на самом деле тебе не нравились?
— Я вёл себя, как они. Как избалованный мудак. Я никогда не был беден. Я делаю, что хочу и когда хочу. Да, я сам зарабатываю, но я всё равно относился к женщинам, как к пустому месту. Использовал одну за другой только ради удовольствия. Считал всех вокруг меня дерьмом.
— Что изменилось? — мне очень любопытно.
— Ты, — ты не смотришь на меня, когда говоришь это.
Моё сердце сжимается. Переворачивается.
— Я? Джонатан, я сделала только то, за что мне заплатили.
— Я хочу тебя, Икс. Но не могу быть с тобой, и я знаю это. У меня от этих мыслей задница горит, понимаешь? Мы даже не друзья. Я не очень всё понимаю. Но ты... ты не похожа на всех тех, кого я когда-либо встречал. Ты... много значишь для меня. Тебе никто не нужен, ничего не нужно. Ты ни с кем не связываешься. Я не знаю, как тебе удалось заставить меня посмотреть на всё иначе. Честно, не знаю. Я просто... после встречи с тобой, думаю, я просто хочу иметь значение для кого-нибудь.
— Ты имеешь значение, Джонатан, — я осмеливаюсь на ещё один глоток, один длинный глоток, который сразу мчится к моему мозгу. — И мы — друзья.
— Только друзья, — это не вопрос, но чувствуется слабая, расплывчатая, мальчишеская надежда.
Мне больно разбивать твои ожидания.
— Да, Джонатан. Только друзья. Это всё, что возможно между нами.
— Почему? — ты поворачиваешься лицом ко мне.
Я стою спиной к бару, держа фужер обеими руками и наблюдая за гостями.
— Я не могу ответить на это, Джонатан. Это просто...
— Разве ты не можешь всё изменить?
— Нет. Я не могу, — выдыхаю я.
— А хочешь?
Я чувствую твоё дыхание около своего уха. Ты находишься слишком близко. Очень близко. Я ненавижу, когда ты делаешь это. Ты мой друг, Джонатан. И это слишком для меня, но ты не замечаешь.
Я хотела бы показать тебе, что наша дружба значит для меня. Но я не знаю как.
— Всем плевать, даже если и хочу, — я произношу это шёпотом, потому что не должна так говорить. Но я поступаю опрометчиво.
Томас достаточно далеко, он не может подслушать наш разговор. Но телохранитель всё ещё заставляет меня нервничать. Он здесь для моей безопасности, и, чтобы удержать меня. Мне интересно, что он сделает, если я попробую уйти, здесь и сейчас. Вернёт меня, наверное. Но... куда бы я пошла? Мир — это дорогое место.
И опасное.
— Почему, Икс? Почему плевать? — твой голос так близко, что я чувствую вибрации.
Что-то щёлкает внутри меня.
— Чёрт побери, Джонатан! Перестань задавать вопросы, на которые я не могу ответить!
Я допиваю оставшееся шампанское, а это не много и не мало — половина бокала, проглатываю его, ощущая, как оно обжигает моё горло, мчась вниз, и тяжело оседает в животе.
Я бегу. Сквозь толпу к маленькой незаметной двери, за которой находится уборная. Томас позади меня, молча следует на расстоянии.
Я открываю дверь ближайшей уборной, лёгкие в ступоре, глаза горят, грудь болит, сердце сильно колотится, всё передо мной словно в тумане. С грохотом закрываю дверь кабинки. Прислонившись спиной к холодному металлу двери, борюсь за спокойствие. За дыхание.
Я не хочу тебя, не физически. Но есть какая-то искра потребности в тебе. Ты заставляешь меня интересоваться моей жизнью, моим существованием. Задаваться вопросом — кто я?
И эти вопросы вызывают приступ панической атаки.
Я соплю носом. С трудом моргаю.
НЕТ.
Я не могу выпустить этот поток эмоций, я контролирую ситуацию. Вдох-выдох. Я не могу сделать это, не здесь и не сейчас. Не из-за тебя, Джонатан Картрайт Третий. Ты ничего не знаешь обо мне. Ты хочешь меня, потому что я для тебя недоступна. Ты представляешь собой мою успешно выполненную работу. Вот и всё.
Мне нравится моя жизнь.
Я довольна.
Мне не нужно большего.
Я не хочу знать то, что ещё может существовать для меня.
Я в безопасности под защитой Калеба Индиго.
Почему же я борюсь со слезами?
Я слышу, как открывается и закрывается дверь. Как работает кран.
Тишина. Но понимание того, что там есть кто-то ещё, кто, наверное, поправляет макияж, сковывает меня. Я не могу быть слабой. Не буду. Я со злостью отметаю свои эмоции. Отключаю их. Держа голову высоко, я покидаю кабинку.
И тут же застываю на месте.
Это мужская уборная.
Выйдя из кабинки я поднимаю голову и увидев мужчину, теряю дар речи. Он стоит лицом ко мне, держа в руках сотовый телефон.
Я забываю, как дышать.
Есть красота, а есть совершенство. Я знаю много красивых мужчин. Некоторые симпатичные. Некоторые просто красивы. Но, ни один из них не мог сравниться с Калебом Индиго с точки зрения мужской привлекательности.
До сих пор.
Этот мужчина?
Он — великолепие небес, сотворённое из плоти.
ГЛАВА 10
— Привет. Похоже, один из нас перепутал уборную, — его голос такой низкий и тёплый, удивлённый и добрый, обволакивает меня.
Я не могу двигаться, не могу дышать. Он смотрит на меня такими голубыми глазами, от которых сердце подпрыгивает в груди, глазами, которые не поддаются описанию.
В них бесчисленное множество оттенков синего. Лазурный. Барвинковый. Нежно-голубой. Темно-синий. Ультрамариновый. Небесный. Сапфировый. Электрический. И много других вариантов.
И индиго.
О, ну надо же, какая ирония.
Его глаза. Они цвета индиго.
Я пытаюсь говорить, но мой рот только открывается и закрывается без звука. Что-то во мне сломалось и выбило из колеи.
— Ты в порядке? Выглядишь расстроенной, — он делает быстрый шаг, и меня окружает аромат жвачки с корицей, пронизанной нотками алкоголя и сигарет. Но корица… она во мне, в моём носу, на моих вкусовых рецепторах.
Его рука касается моего локтя, а другая двигается мимо моей щеки и, не касаясь кожи, убирает непослушные локоны подальше от глаз.
— Всё хорошо, — удаётся прошептать мне.
— Я не вчера родился, сладкая. Попробуй ещё раз, — смеется он.
Я не спускаю с него глаз.
— Сожалею, что побеспокоила вас.
Я заставляю своё тело двигаться и прохожу мимо него. Он хватает меня за руку, разворачивает и привлекает к своей твёрдой тёплой широкой груди.
— Ты не беспокоила меня. Наоборот, если уж на то пошло. Подожди минуту. Не нужно спешить.
— Мне нужно идти.
— Тем более, стоит остаться.
Святые небеса, этот голос. Тёплый, как полуденное солнце, согревает кожу.
Я не понимаю, что мужчина имеет в виду, но его руки мягко, вежливо и твёрдо лежат на моих плечах, а я щекой прислоняюсь к его груди — это не вежливо, неправильно. Но я не хочу двигаться. Никогда. Моё ухо находится на уровне его сердца, и я слышу...
Тук-тук, тук-тук, тук-тук...
Медленно, спокойно и ободряюще.
— Как тебя зовут? — спрашивает он, кончиком пальца интимно прослеживая линию от моего виска, далее по контуру уха и вниз, к основанию челюсти.
Такая простая вещь, как спросить имя. Настолько лёгкая для всех остальных.
Я паникую. Отталкиваю его. Отступаю. Мужчина снова ловит меня и удерживает.
— Эй, эй, всё хорошо. Прости, всё хорошо.
— Мне пора, — я качаю головой.
— Просто скажи своё имя.
— Не могу, — я не хочу лгать.
— Что? Это тайна? — фыркает он недоверчиво.
— Я не должна быть здесь.
Мне удаётся сделать ещё один шаг в сторону.
— Без шуток. Это мужская уборная, а ты определённо не мужчина.
Его рука легко обхватывает моё запястье и удерживает меня на месте.
Он делает рывок, и я возвращаюсь к его твёрдой груди. Его палец, который проследил дорожку за моим ухом, прикасается к моему подбородку. Я должна — хотя понимаю, что не следует — посмотреть ему в глаза, такие фиолетовые, такие пленительные этим странным оттенком синего. Такие понимающие, такие тёплые, они читают меня как книгу, моя душа обнажена для него, открыта.
— Послушай, Золушка. Всё что я хочу — это знать твоё имя. Скажи мне его, и я сделаю всё остальное.
— Остальное? — я понимаю, что должна отстраниться, уйти, убраться отсюда, пока не произошло что-нибудь компрометирующее. Но не могу. Я похожа на существо в глубоком, глубоком море, пойманное на крючок. — Что остальное?
Я с трудом сглатываю. Во мне всё закипает, запутывается, сверкает, смешивается, теряется и становится диким.
— Остальное насчёт нас с тобой.
— Не понимаю, о чём вы.
— Понимаешь, Золушка. Ты чувствуешь это, я знаю, — он хмурится, и даже это выражение его лица головокружительно великолепно. — Я не должен здесь находиться. Ни на этой вечеринке, ни в этой уборной, и, конечно, не с такой, как ты. Я не принадлежу этому обществу. И ты тоже. Но вот я здесь, и ты здесь, и... есть что-то ещё. Если бы я мог подобрать это чёртово слово... что-то происходит между нами.
— Вы сумасшедший. Мне пора.
Я ухожу.
Мои руки дрожат. Что-то в самой глубине моей сущности негодует по поводу каждого сантиметра пространства, что я оставляю между нами, между ним и мной. Что-то просит, чтобы я осталась, сказала ему, кто я, дала ему то, что он требует от меня.
Но это невозможно.
— Да, я сумасшедший. Не буду с тобой спорить. Но это не имеет ничего общего с нами, сладкая.
— Нет никаких нас, и перестаньте называть меня «сладкой».
Я не смею повернуться, не смею показать ему свою спину. Пячусь назад к двери и хватаюсь за ручку.
— Назови своё имя, Золушка.
Моя рука сжимает дверную ручку. Я нажимаю на неё вниз. Тяну дверь на себя, не отрывая от него глаз. Мне нужно отвести взгляд, но я не могу. Не могу. Я в ловушке его пристального взгляда. Попала под его тепло, не только физическое, но и уютное, обволакивающее, всепоглощающее тепло его души. Это растапливает во мне лёд, распространяется через зияющую пропасть моей одинокой души.
— Нет, — мой шёпот не слышен из-за стука сердца. Если я назову ему своё имя, то отдам всю себя.
Имя — это сила.
— Почему нет? — он подходит ко мне широкими лёгкими шагами. Его руки обвиваются вокруг моей талии и тянут на себя, дверь со щелчком закрывается, и я вновь прижата к его груди, вдыхаю аромат корицы и сигарет.
— Тогда я назову тебе своё, хорошо? Меня зовут Логан Райдер.
— Логан Райдер... — я прищуриваю глаза, пытаясь дышать, мои руки лежат на его груди, я чувствую его дыхание, ощущаю грохот его сердца под моей правой ладонью. — Привет.