— В народе говорят: «Узнал сотую часть Пути и уже мнит, что не имеет себе равных». Это сказано про меня! Мне приходилось слышать, как свысока судили об учёности Конфуция и без почтения отзывались о подвиге Бои, и я не верил этому. Но теперь, видя, сколь вы могучи, я не могу не прийти к воротам вашего дома, иначе мне суждено вовеки быть посмешищем в глазах великих мужей!
— С лягушкой, живущей в колодце, не поговоришь об океане, ведь она привязана к своей дыре, — отвечал Дух Океана Жо. — Летней мошке не объяснишь, что такое лёд, ведь её разумение ограничено сроком её жизни. С учёным, забившимся в угол, не поговоришь о Великом Пути — ведь он скован своим учением. Ты сейчас вышел из своих берегов, увидел великий Океан и понял, как ты ничтожен. Значит, с тобой теперь можно толковать о великой истине.
В мире нет воды большей, чем Океан. Все потоки земли днём и ночью вливаются в него, а он не переполняется. С незапамятных времён через проход Вэйлюй из него выливается вода, а он не мелеет. Ни весной, ни осенью не меняется в нём уровень вод, не ведает он ни потопа, ни засухи. Невозможно даже сосчитать, во сколько раз он больше самых больших рек! И если я сам никогда не находил в этом повода для гордости, то потому лишь, что, объятый Небом и Землёю и питаемый силами Инь и Ян, я в этом огромном мире — всё равно что камешек или кустик на большой горе. Если я столь ничтожен перед лицом мира, как могу я требовать многого для себя? Но перед Небом и Землёй даже целый мир в пределах четырёх морей — всё равно что муравьиная кочка посреди огромного болота. А Срединная страна на этом свете — не более чем рисовое зёрнышко посреди просторного амбара. Мы говорим, что вещей в мире «бесчисленное множество», а человек — лишь одна из них. И перед лицом этого великого разнообразия вещей разве не кажется он всего лишь крохотной волосинкой на теле лошади? Всё то, ради чего передавали друг другу власть Пять Царей, боролись за главенство Три Владыки, чему посвящали свои помыслы человеколюбивые мужи, а мужи ответственные — свои труды, вполне в этом умещается! Бои, отвергнувший эту мелочь, прославился в веках. Конфуций, рассуждавший о ней, прослыл великим учёным. Эти люди считали себя величайшими мужами земли. Но не таков ли и ты сам, посчитавший себя величайшей пучиной мироздания?
— В таком случае должен ли я считать великими Небо и Землю, а малым — кончик волоска? — спросил Хэбо.
— Нет, — ответил Дух Океана Жо. — Тьма вещей неисчерпаема, время не знает остановки, границы вещей непостоянны, начала и концы не установлены раз и навсегда. Вот почему мудрые охватывают взором разом далёкое и близкое и не считают малое ничтожным, а большое — великим. Ибо знание меры вещей само не имеет конца. Эти люди досконально постигли и прошлое, и настоящее, а потому привольно странствуют сердцем в беспредельном просторе. Они не тянутся за недостижимым, ибо знают, что время не останавливается ни на миг. Зная о незыблемом порядке наполнения и опустошения, они не радуются, обретя что-либо, ибо удел наш непостоянен. Они ясно понимают неизменный Путь, а потому не радуются жизни и не горюют о смерти, зная, что начала и концы спутаны и ненадёжны. Прикинь-ка, много ли человек знает? Его знания не сравнятся с тем, что ему неведомо. А время его жизни не сравнится с временем, когда он не живёт. Тот, кто, опираясь на крайне малое, пытается постичь крайне большое, обязательно впадёт в заблуждение и вовеки не сможет удовлетворить свою любознательность. Если вот так смотреть на вещи, откуда мне знать, можно ли считать кончик волоска образцом предельно малого, а Небо и Землю — образцом предельно большого?
— В мире любители рассуждать говорят: «Мельчайшее лишено формы, величайшее нельзя охватить». Это верно?
— Если на великое смотреть, исходя из малого, оно покажется беспредельным. А если на малое смотреть, исходя из великого, оно покажется незаметным. Следовательно, различие между ними не более чем условность: всё зависит от того, с какой стороны посмотреть. Тонкая сторона вещей — это нечто до неприметности малое, а грубая сторона вещей — это необозримо-великое. И тонкое, и грубое присутствуют в каждой форме. Бесформенное же не поддаётся делению, а необъятное нельзя исчерпать счётом. То, о чём можно поведать словами, — это грубая сторона вещей. То, что может быть постигнуто мыслью, — это тонкая сторона вещей. А то, о чём нельзя поведать словами и что не может быть постигнуто мыслью, не относится ни к грубому, ни к тонкому.
Посему великий человек деяниями своими не причиняет вреда людям, но и не выделяется пристрастием к человечности и долгу. Он усердствует не ради выгоды и не презирает обязанности даже ничтожного привратника, к богатству не стремится, но и от дел насущных не бежит; живёт, не пользуясь услугами других, но и не стремится непременно кормить себя сам, а на подлых и алчных не смотрит свысока. Поведением своим он не похож на простых людей, но и не мечтает стоять над ними. Он живёт «как все» и не восстаёт против пустословия и обмана. Все награды и чины мира не вскружат ему голову, все унижения и наказания мира не опозорят его, ибо он знает, что истинное и ложное невозможно отделить друг от друга и невозможно провести границу между великим и малым. Я слышал такие слова: «Человек Пути остаётся безвестным. Человек совершенных свойств ничем не владеет. Великий человек лишён самого себя». Вот высшая истина человеческой судьбы.
— Где же искать грань между ценным и ничтожным, большим и малым — вне вещей или внутри их? — спросил Хэбо.
— Если смотреть на это исходя из Пути, то вещи не ценны и не ничтожны, — ответил Дух Океана Жо. — А если смотреть на это исходя из вещей, то сами себя они считают ценными, а всех прочих ничтожными. Если смотреть не это исходя из обычая, то граница между ценным и ничтожным не зависит от самих вещей. Если смотреть на это исходя из различий между вещами и считать великим лишь то, что кажется великим, тогда среди вещей не окажется ни одной, которая не была бы великой.. А если считать малым лишь то, что кажется таковым, тогда среди вещей не окажется ни одной, которая не была бы малой. Если знать, что Небо и Земля — как просяное зёрнышко, а кончик волоска — как высокая гора, тогда станут понятны и различия в величине вещей. Если смотреть на это исходя из заслуг и считать имеющими заслуги лишь тех, кто сам себя таковым считает, тогда в мире не будет вещей, которые не имели бы заслуг. А если не считать имеющими заслуги тех, кого другие не считают заслуженными, тогда в мире не будет вещей, которые имели бы заслуги. Если знать, что восток и запад друг другу противостоят, но не могут быть друг без друга, каждая вещь займёт своё место. Если смотреть на это исходя из наклонностей и считать правильными тех, кто сам их считает таковыми, тогда в мире не будет вещей, наклонности которых были бы неправильны. А если считать неправильными наклонности тех, кого другие считают таковыми, тогда в мире не будет вещей, наклонности которых были бы правильны. Если знать, что и мудрец Яо, и злодей Цзе считали себя правыми, а другого неправым, тогда истоки разных наклонностей проявляются воочию.
В стародавние времена Яо по своей воле уступил престол Шуню, и тот стал великим царём, а Куай уступил престол Чжи, и тот бесславно сгинул. Тан и У оспаривали престол и стали правителями, а Бо-гун оспаривал престол — и погиб. Если судить по этим примерам, соперничество за престол или отказ от него, поведение мудрого Яо или злодея Цзе могут быть подходящими или неподходящими в зависимости от обстоятельств, а потому и значение их изменчиво. Тараном можно пробить крепостную стену, но им нельзя заткнуть брешь — стало быть, у этого орудия есть свой особый способ применения. Скакун Хуалю пробегал за день тысячу ли, но в ловле мышей он, конечно, не сравнился бы с дикой кошкой — стало быть, у этого животного были свои особые способности. Сова ночью поймает даже блоху и увидит кончик волоска, а средь бела дня таращит глаза и не видит даже горы — стало быть, и у неё тоже особые способности. Поэтому сказать: «Почему бы не поступать только по истине и не отвергать неправду, стремиться к порядку и отвергать беспорядок?» — означает не понимать законов Неба и Земли и сущности вещей. Это всё равно что признавать только Небо и отвергать Землю, признавать силу Инь и отвергать силу Ян. Ясно, что так поступать нельзя. А если кто-нибудь всё же продолжает на этом настаивать, он или дурак, или лжец. Древние правители отрекались от престола при разных обстоятельствах, и Три Династии при разных обстоятельствах наследовали друг другу. Того, кто не умел правильно выбрать время и поступал вопреки тогдашним нравам, люди называли узурпатором. А того, кто правильно выбирал время и следовал обычаю, люди называли человеком долга. Молчи, Хэбо! Откуда тебе знать, где врата к славе и где — к позору, где великое, а где — малое?
— Но если так, то что же мне делать, а чего не делать? — спросил Хэбо. — На каком основании могу я что-то принимать или отбрасывать, к чему-то стремиться и от чего-то бежать?
— Если смотреть на вещи исходя из Пути, то окажется, что в мире нет ни ценного, ни ничтожного, а есть только «возвращение к началу». Не ограничивай свои устремления, ведь так ты лишь мешаешь себе идти великим Путём. В мире не бывает «много» или «мало», а есть лишь «взаимное уступление». Будь же величав и грозен, словно владыка царства, не выказывающий пристрастий. Будь благостен, словно божество земли, не ищущее счастья для себя. Будь всеобъятен, как весь белый свет, и нигде не ставь себе пределов. Обними все вещи одинаково — какая же из них заслуживает прежде других твоей благосклонности? Это называется «быть открытым всем пределам». Все вещи в мире уравниваются в Едином — какие же из них хуже, а какие лучше?
У Пути нет ни конца, ни начала,
А все живое рождается и умирает.
Неведомо нам совершенство:
Что нынче пусто, завтра будет полным.
Не даны навеки формы вещам.
Не задержать вереницу лет.
Не остановить времени бег.
Упадок и расцвет, изобилие и скудость:
Приходит конец — и вновь грядёт начало.
Вот слова, раскрывающие смысл великой справедливости мироздания и закон всех вещей. Жизнь всех вещей — словно скачущий конь: ни одного движения без перемен, ни одного мига без изменений. Что нам делать и чего не делать? Оставить всё — и всё само собою свершится!
— Но коли так, то что же ценного в Пути?
— Познавший Путь непременно постиг порядок природы; постигнув порядок природы, он непременно осознает равновесие вещей. А тот, кто осознает равновесие вещей, ничем не навредит себе. Человек совершенных качеств в огне не сгорит и в воде не утонет; ему холод и жара не страшны, его звери и птицы не погубят. Это не значит, что ему все нипочём. Я хочу сказать, что он умеет отличать опасное от безопасного, покоен в счастье и несчастье, осмотрителен в сближении и отдалении, и поэтому ничто в мире не может ему навредить. Сказано ведь: «Небесное — внутри, человеческое — вовне». Полнота жизненных свойств пребывает в Небесном. Тот, кто понимает поступки человека, обретает основу в Небесном и постигает себя:
Идя вперёд и назад, растягиваясь и сжимаясь, Он вернётся к основе и поведает о высшем».
— Но что же такое небесное и что такое человеческое?
— У быков и коней по четыре ноги — это зовётся небесным. Узда на коне и кольцо в носу у быка — это зовётся человеческим. Поэтому говорится: «Не губи небесное человеческим, не губи своим умом собственной судьбы, не губи доброе имя своей алчностью». Строго блюди эти заветы, никогда от них не отступай — и ты, что называется, «возвратишься к подлинному»!»
Спокойствие и гармония
Вдень Постижения Истины молодой воин из клана Спокойных спросил Мудрейшего:
— О Учитель, чем отличается обычный человек от Спокойного?
— Обычный человек направляет свои помыслы наружу и не обретает гармонии с миром, а Спокойный направляет их внутрь и обретает гармонию с окружающим, — ответил Мудрейший.
— А в чём заключается гармония Спокойствия? — спросил ученик.
— Она таится в равновесии между мыслями и поступками, — сказал Учитель, — но высшее её проявление — в их отсутствии, что не может сделать человека счастливым и поэтому недостижимо при жизни.
Истинное путешествие
Поначалу Ле-цзы очень любил путешествовать. Ху-цзы при встрече спросил его:
— Что тебе нравится в странствиях?
— Удовольствие от странствий в том, что ты всё время видишь перед собой что-то новое, — ответил Ле-цзы. — Другие люди отправляются в путешествие, чтобы полюбоваться видами, а я путешествую для того, чтобы созерцать превращения вещей. Путешествия! Путешествия! Нужно ещё поискать того, кто сможет объяснить, что это такое!
— Но разве вы путешествуете не так, как другие? Разве тут есть какое-то отличие? Всё, что мы видим перед собой, непрерывно изменяется. Вы наслаждаетесь созерцанием перемен вокруг вас и не замечаете, что меняетесь сами. Вы увлекаетесь странствиями во внешнем мире и не знаете, что такое созерцание внутреннего. Во внешних странствиях мы ищем то, чего нам не хватает вовне, а посредством внутреннего созерцания постигаем изобилие внутри себя. Первое — это несовершенный способ путешествия, а второе — совершенный.
С тех пор Ле-цзы больше никуда не выезжал со двора, решив, что он и понятия не имел о том, что такое настоящее путешествие. Ху-цзы сказал ему:
— Ну так странствуй же совершенным способом! В совершенном странствии мы не знаем, куда направляемся; в совершенном созерцании мы не знаем, на что смотрим. Так мы можем посетить всё, что есть в мире, и увидеть всё, что бывает в мире. Вот что я называю истинным путешествием и истинным созерцанием. Поэтому я говорю тебе: «Странствуй совершенным способом!»
Добровольный уход
Когда страной правил император Яо, он назначил Бочэн Цзыгао начальником над одной из провинций. После смерти Яо трон перешёл к Шуню, а от него — к императору Юю. Тогда Бочэн подал в отставку и уехал домой.
Юй очень огорчился, что такой мудрый чиновник оставил пост, и поехал навестить его. Когда император приехал к Бочэну, тот работал в поле. Юй поспешно подошёл к нему, поклонился и сказал:
— Когда императором был Яо, тебя назначили начальником провинции. Яо передал трон Шуню, а когда от него титул императора перешёл ко мне, ты ушёл в отставку. И ты, как вижу, стал простым крестьянином, взялся за соху. Почему ты так поступил?
Цзыгао оставил плуг и сказал:
— Когда императором был Яо, люди жили по совести и не требовали за это награды, не делали зла, хотя и не страшились наказания. Ты же караешь и милуешь, однако люди ничуть не стали лучше. И я знаю, что отныне всё реже люди будут следовать пути добродетели, а суровых наказаний за непослушание будет всё больше. Семя будущей смуты уже брошено в землю. Так что оставь меня и не мешай мне работать.
С этими словами он снова взялся за плуг и пошёл за волом, не оборачиваясь.
Две тени
Одна тень спросила у другой:
— Почему мы так непостоянны? Раньше двигались, а теперь почему-то остановились, раньше сидели, а теперь почему-то встали?
— Может быть, мы так поступаем в зависимости от чего-то? — ответила другая тень. — А может быть, мы так поступаем в зависимости от чего-то, зависящего ещё от чего-то? Завишу ли я от чешуи змеи, от крыла кузнечика? Как знать, почему это так? Как знать, почему это не так?
Жизнь взаймы
Отрешённый и Забывчивый осматривали Курган Сокровенной Мудрости, где покоится прах Жёлтого Владыки. Вдруг на левом локте у Забывчивого вскочила опухоль, и Забывчивый изумлённо уставился на неё.
— Страшно тебе? — спросил Отрешённый.
— Нет, чего мне страшиться? — ответил Забывчивый. — Ведь наша жизнь дана нам взаймы. Взяли её в долг — и живём, а живущие — прах.
Жизнь и смерть — как день и ночь. Мы с тобой посетили того, кто уже прошёл превращение, а теперь превращение коснулось меня. Чего же мне страшиться?
Зачем тревожиться?
Некий писец не мог ни есть, ни спать: он опасался, что Небо обрушится, а Земля развалится — и ему негде будет жить. Опасения эти опечалили другого человека, который отправился к нему и стал объяснять:
— Почему ты опасаешься, что обрушится Небо? Ведь Небо — это скопление воздуха. Ты живёшь, дышишь и действуешь в этом небе.
— Но если Небо — действительно скопление воздуха, то разве не должны тогда упасть солнце, луна, планеты и звёзды? — спросил писец.
— Солнце, луна, планеты и звёзды — это та часть скопления воздуха, которая просто блестит. И если бы они даже упали, то никому бы не причинили вреда.
— А если Земля развалится?
— А почему ты опасаешься, что Земля развалится? Ведь Земля — это скопление твёрдого тела, которое заполняет все четыре пустоты. И нет места без твёрдого тела. Ты стоишь, ходишь и действуешь на Земле.
Услышав это, писец успокоился и очень обрадовался. Объяснявший ему тоже успокоился и тоже обрадовался.
Услышав об этом, учитель Мо усмехнулся и сказал:
— Радуга простая и двойная, облака и туман, ветер и дождь, времена года — эти скопления воздуха образуют Небо. Горы и холмы, реки и моря, металлы и камни, огонь и дерево — эти скопления твёрдого тела образуют Землю. Разве познавший, что Небо — это скопление воздуха, и познавший; что Земля — это скопление твёрдого тела, скажет, что они не разрушаются? Ведь в пространстве Небо и Земля — вещи мелкие, самое крупное из них — бесконечно и неисчерпаемо. И это очевидно, что опасность их разрушения относится к слишком далёкому будущему, но слова о том, что они никогда не разрушатся, также неверны. Поскольку Небо и Земля не могут не разрушиться, они обязательно разрушатся. И разве не возникнет опасность, когда придёт время их разрушения?
Услышав об этом, Ле-цзы усмехнулся и сказал:
— Те, кто говорит, что Небо и Земля разрушатся, ошибаются. Те, кто говорит, что Небо и Земля не разрушатся, тоже ошибаются. Разрушатся или не разрушатся — я не могу этого знать. Ведь не дело живых знать, что такое мёртвые, а мёртвые не знают, что такое живые. Приходящие не знают уходящих, а уходящие не знают приходящих. Так зачем тревожиться и думать о том, разрушится Небо или не разрушится?
Сушёная рыба
Чжуан-цзы родился в бедной семье, и в доме нередко не хватало еды. И вот как-то раз родители послали его занять немного риса у богача. Тот ответил:
— Разумеется, я могу помочь. Скоро я соберу подати с моей деревни и тогда смогу одолжить тебе триста монет серебром. Этого хватит?
Чжуан-цзы гневно посмотрел на него и сказал:
— Вчера я шёл по дороге и вдруг кто-то окликнул меня. Я оглянулся и увидел в придорожной канаве пескаря. «Я повелитель вод Восточного океана, — сказал пескарь. — Не найдётся ли у тебя хоть немного воды для меня? Ты бы спас мне жизнь». «Конечно! — ответил я. — Я как раз направляюсь к правителю нашей провинции. Я попрошу его прорыть для тебя канал от Янцзы. Годится?» Но пескарь посмотрел на меня гневно и сказал: «Неужели ты не видишь: я не могу жить без воды, и хотя я — повелитель волн, здесь, на суше, я бессилен. Несколько пригоршней воды спасли бы меня от смерти. Но если ты станешь рыть канал, то завтра найдёшь меня в рыбной лавке среди других сушёных рыб».
Флейта Неба
Цзы-Ци из Наньго сидел, облокотившись на столик, и дышал, внимая небесам, словно и не помнил себя. Прислуживавший ему Яньчэн Янь почтительно стоял рядом.
— Что я вижу? — воскликнул Яньчэн. — Как же такое может быть?
Тело — как высохшее дерево,
сердце — как остывший пепел.
Тот, кто сидит ныне передо мной, —
не тот, кто сидел здесь прежде!
— Ты хорошо сказал, Янь! — похвалил Цзы-Ци. — Ныне я похоронил себя. Понимаешь ли ты, что это такое? Ты, верно, слышал флейту человека, но не слыхал ещё флейты земли. И даже если ты внимал флейте земли, ты не слыхал ещё флейты Неба.
— Объясни, что это значит, учитель! — попросил Яньчэн.
— Великое Единое выдыхает воздух, зовущийся ветром, — отвечал Цзы-Ци. — Он пребывает в покое, но иной раз приходит в движение, и тогда вся тьма отверстий откликается ему. Разве не слышал ты его громоподобного пения? Вздымающиеся гребни гор, дупла исполинских деревьев в сотню обхватов — как нос, рот и уши, как горлышко сосуда, как винная чаша, как ступка, как омут, как лужа. Наполнит их ветер — и они завоют, закричат, заплачут, застонут, залают. Могучие деревья завывают грозно: «У-у-у!» А молодые деревца стонут им вслед: «А-а-а!» При слабом ветре — гармония малая, при сильном ветре — гармония великая. Но стихнет вихрь, и все отверстия замолкают. Не так ли раскачиваются и шумят под ветром деревья?
— Значит, флейта земли — вся тьма земных отверстий, — сказал ученик. — Флейта человека — полая бамбуковая трубка с дырочками. Но что же такое флейта Неба?
— Десять тысяч разных голосов! — воскликнул Цзы-Ци. — Кто же это такой, кто позволяет им быть такими, как они есть, и петь так, как им поётся?
Отпускать птиц
Народ Ханьдана в день Нового года подносил своему правителю Цзянь-цзы горлиц. В большой радости Цзянь-цзы щедро всех награждал.
— Зачем? — спросил один из гостей.
— Проявляю милосердие — отпускаю птиц на волю в день Нового года.
— Всем известно желание царя отпускать птиц на волю, оттого и ловят горлиц, соревнуясь и убивая при этом множество птиц. Если царь хочет оставить горлиц в живых, пусть лучше запретит их ловить. Если же отпускать на волю пойманных, спасённые из милосердия не восполнят числа убитых.
— Верно! — согласился Цзянь-цзы.
Огневая охота
Чжао Сянцзы с сотней тысяч человек отправился на огневую охоту в Срединные горы. С помощью высокой травы подожгли лес, и пламя охватило его на сотни ли. И тут из каменного утёса вышел человек, который поднимался и опускался вместе с дымом и пеплом. Все сказали, что это душа покойника. Пройдя через огонь, будто его и не было, тот человек вышел не спеша.
Чжао Сянцзы удивился, удержал его и осмотрел. Фигурой, цветом, семью отверстиями в голове — человек; по дыханию, голосу — человек. И Чжао Сянцзы спросил:
— С помощью какого секрета живёшь в камне? С помощью какого секрета проходишь через огонь?
— Что называешь камнем? Что называешь огнём? — спросил его тот.
— То, откуда ты недавно вышел — камень; то, через что недавно прошёл — огонь.
— Не ведаю, — ответил тот.
Услышал об этом вэйский царь Прекрасный и спросил Цзыся, своего придворного мудреца:
— Что это был за человек?
— Я, Шан, слышал от Учителя, что человек, который обрёл гармонию, во всём подобен другим вещам. Ничто не может его ни поранить, ни остановить. Он же может всё: и проходить через металл и камень, и ступать по воде или пламени.
— А почему ты этого не делаешь? — спросил царь Прекрасный.
— Я, Шан, ещё не способен открыть своё сердце и очистить его от знаний. Хотя и пытаюсь говорить об этом, когда есть досуг.
— Почему не делает этого учитель?
— Учитель способен на это, — ответил Цзыся, — но способен и не делать этого.
Ответ очень понравился царю Прекрасному.
Озарение
Жил когда-то в давние времена один из клана «Ветви дерева», и он страстно желал победить в ежегодных состязаниях своих старших братьев прославленных мастеров боевого искусства.
Решил воин попросить совета у Священной Птицы — Хранительницы Чёрного Камня. Выполнив положенный ритуал приветствия, юноша поведал Птице о своей мечте и попросил дать совет, как достичь поставленной цели.
— Путей для исполнения этого желания очень много, — ответила Каменная Птица, — но большинство из них пролегают по судьбам твоих братьев и по твоей судьбе. Пути, идущие через судьбы старших братьев, ты не пожелаешь использовать, поэтому придётся выбирать путь, пролегающий через твою судьбу.
— А какие пути я не пожелаю использовать? — спросил воин.
— Тебе не доставит радости победа, доставшаяся случайно и не принесёт удовлетворения подаренная победа. Стоит ли приводить ещё примеры?
— А что ты, о Птица, подразумеваешь под путями, пролегающими через мою судьбу? — спросил юноша. — Сам я вижу только один путь — это Путь Познания, который я должен одолеть, подобно своим братьям, но для исполнения моего желания у меня не хватит ни времени, ни сил.
— Любой путь можно сократить, — сказала птица.
Вдруг небо потемнело, и неожиданно резкий порыв ветра встопорщил перья Каменной птицы. Хранительница Камня, чуть расправив крылья, повернулась грудью к ветру. Словно яркая молния пронзил разум воина образ Птицы с расправленными крыльями. С того самого дня юноша начал долгие и упорные занятия, во время которых он отрабатывал передвижения, управляя телом, руками.
Через два года на очередных состязаниях воин добился исполнения своего желания, а боевое искусство клана «Ветви дерева» пополнилось такими приёмами, как «Каменная Птица, подхваченная ветром», «Каменная Птица опирается на крыло» и многими другими.
Школа, которая убивает
Юнь-Мень однажды сказал:
— Наша школа даёт человеку возможность идти куда хочешь. Она убивает и возвращает к жизни — действует в обоих направлениях.
Один монах спросил:
— Как она убивает?
Учитель ответил:
— Зима уходит, а весна приходит.
— Что же происходит, когда зима уходит, а весна приходит?
Учитель сказал:
— С посохом на плече ты странствуешь по свету и бредёшь куда хочешь: на Запад и Восток, на Юг и на Север, молотя по гнилым пенькам, сколько твоей душе угодно.
Смотреть на мир чужими глазами
Случилось так, что два даоса, старый и молодой, решили выяснить, чей дар видения лучше.
— Стоит мне захотеть, — расхвастался молодой даос, — и я вижу чужие жизни — прошлые, будущие и настоящие. Пять долгих лет жил я в отшельничестве, проводя время в размышлениях и медитации, прежде чем смог обрести эту способность…
Пока он хвастался, к даосам подошла женщина и спросила, не проходил ли мимо них по дороге красивый высокий юноша.
— Он пошёл к реке, — ответил старый даос.
Женщина поблагодарила старика и поспешила в указанном направлении. Удивился молодой хвастун:
— Пока мы здесь стояли, мимо прошёл лишь невысокий пожилой человек с уродливой внешностью.
— Всё верно, — сказал старый даос, — но женщина спрашивала о своём сыне, а для неё он всегда будет красив и молод.
— Поистине твоё умение лучше моего, — сказал молодой даос и попросился к старику в ученики.
Божественные люди
Цзяньу сказал Лян Шу:
— Мне доводилось слышать Цзе Юя. Его речи завораживают, но кажутся неразумными. Они увлекают в неведомые дали и заставляют забыть о знакомом и привычном. С изумлением внимал я этим речам, словно перед взором моим открывалась бесконечно убегающая вдаль река. Речи эти исполнены неизъяснимого величия. О, как далеки они от людских путей!
— Что же это за речи? — спросил Лян Шу.
— Далеко-далеко на горе Гуйшань, — ответил Цзяньу, — живут божественные люди. Кожа их бела и чиста, как заледенелый снег, телом они нежны, как юные девушки. Они не едят зёрна, вдыхают ветер и пьют росу. Они ездят в облачных колесницах, запряжённых драконами, и в странствиях своих уносятся за пределы четырёх морей. Их дух покоен и холоден, как лёд, так что ничто живое не терпит урона и земля родит в изобилии. Я счёл эти речи безумными и не поверил им.
— Ну конечно! — воскликнул Лян Шу. — Со слепым не будешь любоваться красками картин. С глухим не станешь наслаждаться звуками колоколов и барабанов. Но разве слепым и глухим бывает одно лишь тело? Сознание тоже может быть слепым и глухим. Это как раз относится к тебе. В мире всё едино, люди же любят вносить в мир путаницу и раздор — как же не погрязнуть им в суете? А тем божественным людям ничто не может причинить вред. Даже если случится мировой потоп, они не утонут. И если нагрянет такая жара, что расплавятся железо и камни и высохнут леса на горных вершинах. Для них сами великие императоры Яо и Шунь всё равно что пыль или мякина. Неужели они станут заниматься ничтожными делишками этого мира?
Юнь-Мень пирует в китайском храме
Однажды, когда Юнь-Мень читал проповедь монахам, он спросил у них:
— Хотите ли вы встретиться с древними патриархами?
Прежде, чем кто-либо успел ответить, он указал своей палкой над головами монахов, сказав:
— Древние патриархи прыгают по вашим головам.
Затем он спросил:
— Хотите ли вы увидеть глаза древних патриархов? — Он указал на землю под ногами монахов и продолжил. — Они все у вас под ногами.
После короткой паузы он сказал как будто бы про себя:
— Я устроил пир в китайском храме, но этих голодных богов никогда не удовлетворишь.
Бесстрастие
Лао-цзы говорил:
— Когда вещи устроены так, чтобы угодить телу, когда готовятся к неожиданностям, чтобы уберечь сердце от гибели, когда внутреннюю почтительность пестуют для того, чтобы она проявилась вовне, а беды, тем не менее, избежать не удаётся, то это происходит от Неба, а не от человека. Тогда ничто не может поколебать установленное, ничто не может проникнуть внутрь Духовной Башни.
У Духовной Башни есть свой привратник, который действует без разумения и даже не может быть тем, кем он есть, если имеет понятие о себе. Если кто-то, не имея полной искренности в себе, попробует это выразить, всякая попытка породит обман. Помыслы человека войдут в него, и с каждым разом он будет ошибаться ещё больше.
Волосок за мир
Цинь-Цзы спросил Ян Чжу: