были мелкие, убогие, гаденькие - такие, что чем скорее их забудешь, тем
лучше, а этот служитель божий придал им размах, красочность и достоинство.
За последние годы я стал не очень высокого мнения о собственной персоне, но
если мои грехи выросли до таких масштабов, значит, для меня еще не все
потеряно. Оказывается, я не какой-то там нашкодивший мальчуган, а грешник
высшего класса, и мне за это всыпят по первое число.
Я так взыграл духом, что положил на тарелку целых пять долларов, а
потом у выхода из церкви горячо пожал руку пастырю и тем из прихожан, кому
успел. Сладостное чувство порочности не покидало меня до вторника. Я даже
подумывал, не отлупить ли мне Чарли, чтобы ему тоже
стало приятно, ибо греховности в Чарли только немногим меньше, чем во
мне. В дальнейших своих переездах с места на место я что ни воскресенье, то
обязательно посещал церковь, выбирая каждый раз другое вероисповедание, но
пастыря той, вермонтской старомодной закалки нигде больше не встречал.
Религии, которую выковал он вместо прежней жвачки, хватит надолго.
В штат Нью-Йорк я въехал через Раузес-Пойнт и дальше старался держаться
поближе к озеру Онтарио, потому что у меня было намечено посмотреть
Ниагарский водопад, которого я никогда не видал, оттуда проехать по Канаде
от Гамильтона до Виндзора, так чтобы озеро Эри все время находилось к югу от
моего маршрута, и напоследок вынырнуть у Детройта, совершив таким образом
небольшую победу над географией. Все мы, конечно, знаем, что у наших штатов
у каждого свое лицо, чем они весьма гордятся. Не довольствуясь названиями,
кои им полагаются, они обзаводятся еще и описательными прозвищами -
Имперский штат, Садовый штат, Гранитный штат - и носят эти прозвища с такой
гордостью, что их не заподозришь в недостатке самоуважения. Но теперь я
впервые заметил, как сказывается индивидуальность каждого штата в языке его
прозы, что особенно видно на дорожных указателях. Пересекаешь границу и
сразу убеждаешься: совсем другой стиль. В штатах Новой Англии придорожные
щиты поучают путешественников сухо, сдержанно, будто сквозь зубы, не тратя
лишних слов и экономя буквы. Штат Нью-Йорк - Имперский - непрерывно орет на
вас: "Стоп! Пошел! Держи влево! Держи вправо!" Через каждые десять футов
новое имперское повеление. В Огайо надписи более благодушны. Там указания
дают в тоне дружеского совета. В других штатах придерживаются такого
велеречивого стиля, что хоть кого угодно собьют с толку. Кое-где вам заранее
рассказывают, что вас ждет впереди в смысле дороги; в других штатах
предпочитают, чтобы вы сами это выяснили.
Я жаден до всякого рода объявлений и надписей, и, на мой взгляд,
блистательных вершин и лирических красот проза того или иного штата
достигает на мемориальных досках и вывесках. Я установил, если не к вашему,
то к своему собственному удовлетворению, что чем скромнее у штата прошлое и
чем меньше у него на счету событий, в свое время потрясавших мир, тем больше
в нем мемориальных досок и перечислений всяческих достопримечательностей. На
Западе похваляются даже полузабытыми убийствами и налетами на банки. По
принципу "чем мы хуже других" многие города чванливо вещают о своих
знаменитых сынах, и путешественники прочитывают на памятных досках и
плакатах, протянутых поперек дороги: "Здесь родился Элвис Пресли" (или Коул
Портер, или Алан П. Хаггинс). Это все, конечно, не ново. По-моему, еще
маленькие города Древней Греции яростно спорили между собой, который из них
родина Гомера. На моей памяти разгневанные граждане того города, где родился
Синклер Льюис, требовали к себе этого "красного" после выхода в свет
"Главной улицы", намереваясь вывалять его в смоле и в перьях. А ныне
Соук-Сентр похваляется тем, что подарил миру такого писателя. Мы, как нация,
жаждем обзавестись прошлым не меньше, чем Англия в то время, когда Джеффри
Монмаутский состряпал свою "Историю британских королей", часть которых он
просто выдумал, идя навстречу растущему спросу. И эта жажда иметь почтенное
прошлое живет не только в штатах и отдельных общинах, но и в каждом
отдельном американце. Специалисты по генеалогии до потери сознания
просеивают мякину истории в поисках хоть зернышка чьей-то славы. Не так
давно было доказано, будто Дуайт Д. Эйзенхауэр - потомок английского
королевского рода. Но такое доказательство, если оно необходимо, лишний раз
подтверждает, что все происходят от всех. По воспоминаниям моего деда, на
месте городишки, где я родился, когда-то стояла среди болот кузница, а
теперь, гордясь его блистательным прошлым, там устраивают ежегодные
празднества в честь испанских сеньоров и питавшихся одними розовыми
лепестками сеньорит. И эти сеньоры и сеньориты вытеснили из людской памяти
маленькое жалкое племя индейцев, питавшихся кузнечиками и гусеницами, - тех,
кто, собственно, и были тамошними первыми поселенцами.
Все эти факты очень интересны, но из-за них берешь под сомнение
способность исторической науки отражать действительность. Такие мысли
приходили мне в голову, когда я читал везде и всюду мемориальные доски и
надписи исторического характера, - читал и думал про себя: вот так мифы
вытесняют то, что было вправду.
Вот вам пример, хоть и весьма бесхитростный, того, как рождается миф.
Приехав погостить в свой родной город, я разговорился с одним дряхлым
стариком, который знал меня еще ребенком. У него в памяти сохранилась ясная
картина, как в одно зимнее утро мимо их дома брел весь синий и дрожащий от
холода мальчуган-то есть я, - и плохонькая курточка была заколота у меня на
тощей груди громадными булавками с лошадиной попоны. Эта история, сама по
себе незначительная, показывает, откуда берется материал, из которого потом
возникает миф: бедное, страждущее дитя в дальнейшей своей жизни вознеслось
на вершины славы - разумеется, относительной. Я хоть и не помню этого
случая, но знаю наверняка, что так быть не могло. Моя мать отличалась
страстью к пришиванию пуговиц. Оторванная пуговица - это считалось не только
неряшливостью, но и преступлением. Если б я заколол куртку булавками с
лошадиной попоны, моя мать выпорола бы меня. Того, о чем рассказывал старый
джентльмен, просто не могло быть, но этот рассказ так полюбился ему самому,
что мне не удалось бы разубедить его, да я и не пробовал. Раз моему родному
городу хочется видеть меня в курточке, заколотой булавками с лошадиной
попоны, этого мифа не опровергнешь, особенно если будешь ссылаться на факты.
В штате Нью-Йорк - в Имперском штате, как выразились бы сочинители
дорожных надписей, - хлестал дождь, холодный, безжалостный дождь. Но когда
сверху так льет, стоит ли ехать к Ниагарскому водопаду? Меня же как раз
угораздило начисто заплутаться на улицах маленького, но бесконечного
городка, кажется, недалеко от Медины. Остановив Росинанта у обочины
тротуара, я взялся за свой путеводитель. Но, чтобы найти правильный путь
куда-то, надо знать, где ты находишься сейчас, а я понятия об этом не имел.
Окна кабины у меня были наглухо закрыты, и их застило дождевыми потоками. По
радио негромко играла музыка. Вдруг в окно мне постучали, дверца
распахнулась настежь, и на сиденье рядом со мной протиснулся какой-то
человек. Лицо у него было красное, дыхание спиртуозное; брюки держались на
красных помочах, надетых поверх серой нижней рубашки с длинными рукавами.
- Выключите эту мерзость, - сказал он и сам выключил приемник. - Моя
дочь увидела вас в окно, - продолжал он. - Решила: наверно, что-нибудь
случилось. - Он посмотрел на карту у меня на коленях. - А это бросьте. Ну-с,
так куда вам надо?
Не знаю почему, но ответить правдиво на такой вопрос человек не
способен. А правда заключалась в том, что я выбирал дороги поспокойнее и
свернул с магистрали N 104, так как там было чересчур уж большое движение и
машины обдавали ветровое стекло Росинанта потоками воды. Мне надо было к
Ниагаре. Так почему же не признаться в этом? Я взглянул на карту и сказал:
- Хочу попасть в Эри, штат Пенсильвания.
- Отлично, - сказал он. - Карты свои выбросьте. Значит, поедете в
обратную сторону, минуете два светофора и выедете на Эгг-стрит. По ней
возьмете налево, и ярдов через двести будет поворот направо. Дальше улица
все время петляет, и там увидите эстакаду, но на нее въезжать не надо. От
эстакады налево улица пойдет дугой - вот так. Видите? Вот так. - Его рука
описала кривую. - В том месте, где эта дуга выровняется, будет развилок. Три
дороги. На углу той, что идет влево, высокий кирпичный дом, так вы туда не
ездите, а поезжайте вправо. Ну, все запомнили? Можно дальше?
- А что тут не запомнить? - сказал я. - Проще простого.
- Ну, повторите. Не то заедете невесть куда.
От дуги я. его уже не слушал.
- Знаете что, расскажите-ка мне еще раз, - попросил я.
- Так я и думал. Поедете в обратную сторону, минуйте два светофора. По
Эгг-стрит налево, а через двести ярдов крутой поворот направо. По той улице,
что все время петляет, доедете до виадука, но на него не поднимайтесь.
- Ну, теперь мне все ясно, - быстро проговорил я. - Большое вам
спасибо.
- Вот тебе на! - сказал он. - Я вас еще из города не успел выпроводить.
Из города он меня в конце концов выпроводил, и если б я мог запомнить
его объяснения да еще последовать им, то по сравнению с этим путем Критский
лабиринт показался бы мне прямым проспектом. Выполнив свой долг, приняв мою
благодарность, он вылез из машины и громко хлопнул дверцей, но вечное мое
малодушие (а что обо мне подумают?) вынудило меня все же поехать в обратную
сторону, так как я знал, что этот человек следит за мной из окна. Я проехал
два квартала и кое-как выбрался на шоссе N 104, уже не разбираясь, большое
там движение или нет.
Ниагарский водопад очень мил... Похоже на сильно увеличенную рекламу на
Таймс-сквер. Я очень доволен, что побывал там, так как отныне на вопрос:
"Видели ли вы Ниагарский водопад?" - смогу ответить "да" и впервые в жизни
не покривлю душой.
Я сказал своему советчику, будто еду в город Эри, штат Пенсильвания, и
действительно попал Туда, хотя у меня этого и в мыслях не было. По моему
плану мне предстояло пересечь провинция Онтарио в самом узком ее месте,
миновав не только Эри, но и Кливленд, и Толидо.
На основании долгого опыта я пришел к выводу, что мне люб всякий народ
и ненавистно всякое правительство, и нигде мой природный анархизм не дает
себя знать с такой силой, как на границах между государствами, когда
приходится сталкиваться с добросовестными и расторопными чиновниками,
которые по долгу службы ведают иммиграционными и таможенными делами.
Контрабандой я в жизни своей не занимался. Почему же тогда близость таможни
всякий раз рождает во мне какое-то тревожное чувство вины? Я проехал по
высокому мосту, уплатив пошлину за проезд, преодолел нейтральную зону и
подкатил к тому месту, где полосато-звездное знамя бок о бок соседствует с
государственным флагом Соединенного Королевства. Канадцы были очень любезны.
Поинтересовались, куда я еду и надолго ли, осмотрели Росинанта весьма
поверхностно и наконец занялись Чарли.
- А свидетельство о прививке против бешенства у вас есть?
- Нет, нету. Видите ли, мой пес старый. Прививку ему, конечно, делали,
но очень давно.
К нам подошел еще один таможенник.
- Тогда мы не советуем вам переезжать с ним через границу.
- Но я проеду Канаду только самым краешком и снова вернусь в
Соединенные Штаты.
- Мы все прекрасно понимаем, - ласково убеждали они меня. - В Канаду вы
со своей собакой проедете, а обратно ее не впустят.
- Но сейчас-то я нахожусь на американской территории и прививки с меня
никто не требует.
- Потребуют, если ваш пес переедет границу и захочет попасть обратно.
- Ну хорошо. А где ему можно сделать прививку?
Этого они не знали. Мне предстояло повернуть назад по меньшей мере миль
на двадцать, разыскать ветеринара, сделать Чарли прививку и возвратиться
обратно. Заездом в Канаду я рассчитывал сберечь хоть немного времени, а
такой поворот событий не только съедал сбереженные часы, но и хватал лишку.
- Поймите, пожалуйста, мы тут совершенно ни при чем, это постановление
вашего правительства.
Вот, должно быть, почему я ненавижу власти - все, какие есть. Эти
ссылки на постановления и на примечания к ним мелким шрифтом, за которые
цепляются такие же мелкие людишки! И бороться не с чем, нет такой стены, по
которой можно в отчаянии лупить кулаками. Я всецело одобряю прививки,
уверен, что их надо проводить в обязательном порядке: бешенство - страшная
вещь. Но в те минуты мне было ненавистно это правило, ненавистна всякая
власть, диктующая нам разные постановления и законы. В данном случае важно
было не то, сделана или не сделана прививка, а справка о ней. И так во всем:
для власти клочок бумаги превыше фактов. Канадские таможенники оказались
такими милыми людьми, я чувствовал их дружелюбие и готовность помочь. В те
часы у них было затишье. Они напоили меня чаем, а моего пса угостили
печеньем. Им, вероятно, и в самом деле было жалко, что мне придется ехать в
Эри за какой-то бумажонкой. И я повернул вспять и проследовал к
полосато-звездному знамени и к другому правительству. При выезде меня никто
не остановил, но теперь шлагбаум был опущен.
- Вы американский гражданин?
- Да, сэр, вот мой паспорт.
- Имеете что предъявить?
- Я не переезжал границу.
- Справка на собаку о прививке против бешенства у вас есть?
- Он тоже не переезжал границу"
- Но вы едете из Канады?
- Я не был в Канаде.
В устремленных на меня глазах появился стальной отблеск, подозрение
сдвинуло брови над ними в одну линию. Дело, видно, шло к тому, что времени у
меня уйдет больше, чем только на посадку в город Эри.
- Пройдемте в помещение.
Этот приказ подействовал на меня, как стук в дверь, когда ждали
гестапо. Гнев, паника и чувство вины - независимо от того, проштрафился ты в
чем-нибудь или нет. Голос у меня стал скрипучий от благородного негодования,
кое неминуемо настраивает оппонента на подозрительный лад.
- Будьте любезны пройти в помещение.
- Говорю вам, я не был в Канаде. Если в вы понаблюдали за мной, вы
увидели бы, что я повернул обратно от границы.
- Сюда, пожалуйста, сэр. - Потом в телефонную трубку: - Нью-йоркский
номерной знак. Такой-то и такой-то. Да. Пикап, с крытым кузовом. Да...
собака. - И в мою сторону: - Какой породы ваша собака?
- Пудель.
- Пудель... Пудель, говорю. Бурый.
- Голубой, - сказал я.
- Бурый, О'кэй. Спасибо.
Хочется думать, что нотки сострадания в его голосе - вот, мол, святая
простота! - мне только почудились.
- Они говорят, что вы не переезжали границу.
- То же самое говорил и я.
- Разрешите ваш паспорт.
- Зачем? Я же не выезжал из страны. И не собираюсь выезжать.
Тем не менее паспорт был подан. Он перелистал его, задержавшись на
въездных и выездных визах, оставшихся от прежних моих путешествий.
Внимательно рассмотрел мою фотографию, развернул желтый листок справки об
оспопрививании, приколотый сзади к обложке. В самом низу последней страницы
увидел полустертую карандашную запись - какие-то буквы н цифры.
- А это что такое?
- Не знаю. Дайте взгляну. Ах, это! Номер телефона.
- Почему он записан у вас в паспорте?
- Наверно, ничего другого под рукой не оказалось. Я даже не помню, чей
это номер.
Теперь я был в полной его власти, и он знал это.
- Разве вам неизвестно, что марать паспорт запрещено законом?
- Я сотру.
- На паспортах никаких записей делать не разрешается. Не положено.
- Я больше не буду. Обещаю вам.
И мне захотелось пообещать ему, что я не буду ни лгать, ни красть, ни
водиться с распутницами, не пожелаю жены ближнего своего и так далее, и тому
подобное. Он закрыл мой паспорт и вернул его мне. Не сомневаюсь, что,
наткнувшись на этот телефонный номер, он почувствовал облегчение. А то
каково бы ему было - столько приложить трудов и не найти, к чему придраться,
да еще в такой час, когда на границе затишье!
- Благодарю вас, сэр, - сказал я. - Теперь можно ехать?
Он милостиво махнул рукой:
- Езжайте.
И вот почему мне пришлось отправиться в Эри, штат Пенсильвания - все по
милости этого Чарли. Я проехал высокий стальной мост и остановился уплатить
пошлину. Караульный высунулся из окна.
- Трогайте! - крикнул он. - Угощаем.
- Не понимаю.
- Я видел, как вы туда недавно проехали. Собаку вашу тоже видел. И
знал, что вы вернетесь.
- А что бы вам меня предупредить?
- Да ведь говоришь - не верят. Трогайте. В один конец пропускаем
бесплатно.
Вот что значит иметь дело не с правительством, а с человеком.
Правительство же так вас затуркает, так принизит, что вам придется немало
поработать над восстановлением чувства собственного достоинства. Мы с Чарли
остановились в тот вечер в роскошнейшем мотеле, в таком, что по карману
только богачам, в чертоге пышном, где "золото и серебро, и слоновая кость, и
обезьяны, и павлины", да еще и ресторан с подачей в номера. Я потребовал
льду и содовой воды, разбавил содовой шотландское виски и повторил. Потом
вызвал в номер официанта, заказал себе суп, бифштекс, для Чарли фунт сырого
фарша и чаевых дал сверх всякой меры. А прежде чем уснуть, придумал много
всего, что следовало сказать тому чинуше на границе, и некоторые мои реплики
были просто потрясающи по находчивости и прямо-таки резали без ножа.
С самого начала своего путешествия я избегал широких, рассчитанных на
большую скорость движения гудроновых лент, которые именуются автострадами
или сверхскоростными магистралями. Впрочем, в разных штатах их называют
по-разному. Но я слишком задержался в Новой Англии, зима набирала темп, и
мне все казалось, что я обязательно застряну в снегах где-нибудь в Северной
Дакоте. В конце концов пришлось выбраться на федеральное шоссе N 90 -
широченную, похожую на глубокий разрез, сверхскоростную магистраль с
многорядным движением, по которой наша страна перевозит свои грузы.
Росинант быстро катил по ней. Минимальная скорость на этой магистрали
была значительно выше тех, которых я до сих пор придерживался. Мы въехали в
ветер, ударивший нас с правого борта, и я сразу ощутил крепкие, подчас
сокрушительные удары вихря, с моей же помощью и возникающего. Он с
пронзительным свистом огибал углы кузова Росинанта. Вдоль дороги мелькал
окрик за окриком: "Без остановки! Не останавливаться! Сохранять скорость
движения!" Грузовики длиной с товарный вагон, оглушительно рыча, проносились
мимо, рождая ветер силы кулачного удара.
Эти гигантские трассы великолепно приспособлены для доставки грузов, но
не для обозревания окрестностей. Вы прикованы к рулю, а ваши глаза - к
впереди идущей машине и к зеркалу заднего вида, отражающему сзади идущую, и
к боковому, где того и гляди покажется легковая или грузовик, и в то же
время вам надо замечать все дорожные знаки, чтобы (упаси боже!) не прозевать
какого-нибудь запрета или указания. Ни киосков с продажей фруктовых соков,
ни лавочек, торгующих всякой стариной, или одеждой, или
сельскохозяйственными продуктами. Когда мы протянем такие магистрали по всей
стране, что сделать необходимо и что, конечно, со временем будет сделано,
тогда люди смогут проехать от Нью-Йорка до Калифорнии, ничегошеньки вокруг
себя не увидев.
Через определенные промежутки на этих магистралях попадаются станции,
где можно отдохнуть, отвлечься от дороги, и там есть всякая снедь, горячие
блюда, бензин и масло, почтовые открытки, столики под открытым небом,
свежевыкрашенные мусорные баки и уборные такой девственной чистоты и так
пропитанные всякими благовонными дезодорантами и дезинфицирующими
средствами, что после визита туда чувство обоняния возвращается к человеку
не сразу. Эти дезодоранты не совсем правильно названы, ибо они заменяют один
запах другим, и замена должна быть гораздо сильнее и въедливее того, что она
одолевает. Я слишком давно не уделял внимания своей стране. И за то время,
пока мы с ней были в разлуке, цивилизация шагнула далеко вперед. Раньше,
помню, опустив монету в автомат, вы получали жевательную резинку или
шоколадку, но теперь в этих роскошных придорожных заведениях стоят целые
агрегаты, которые за монеты разного достоинства сами торгуют пакетиками с
расческой и пилкой для ногтей, носовыми платками, лаком для волос и прочей
косметикой, аптечками для оказания первой помощи, кое-какими патентованными
медикаментами вроде аспирина, слабительных и тонизирующих средств. Эти
агрегаты буквально завораживали меня. Допустим, вам захотелось утолить
жажду; вы выбираете свое излюбленное - сангрейп или кока-колу, нажимаете
кнопку, суете монету в щель и делаете шаг назад. В круглое гнездышко сверху
опускается бумажный стаканчик, и, не достигая краев ровно на четверть дюйма,
в него вливается струя холодного, освежающего стопроцентно синтетического
напитка. Кофейные автоматы еще интереснее, потому что лишь только горячая
черная жидкость иссякнет, в стакан прыснет струйка молока, а рядом ляжет
сахар в бумажной обертке. Но полное торжество техники - это суповой автомат.
Вам предлагают на выбор десять разных супов - гороховый, куриную лапшу,
овощной с мясом. Опускайте монету. В нутре этого великана начинает что-то
рокотать, вспыхивает надпись: "Подогревается". Через минуту начинает мигать
красная лампочка, и мигает она до тех пор, пока вы не отворите маленькую
дверцу и не возьмете бумажный стакан с обжигающе горячим супом. Это вершина
своего рода цивилизации. Рестораны с полукругами стоек и табуретками,
крытыми под кожу, ослепляют чистотой, как уборные, и, кстати, на них и
смахивают. Все, что можно изловить и полонить, запечатано в прозрачный
целлофан. Еда подается прямо с пылу с жару, безукоризненно чистая 'и
безвкусная, не тронутая руками человека. Я с тоской вспоминал некоторые
блюда в Италии и Франции, в приготовлении которых участвовала не одна пара
человеческих рук.
Эти станции, где можно отдохнуть, поесть и заправить машину, очень
хорошо содержатся - всюду зеленые газоны, цветы. Со стороны фасада, ближе к
дороге, стоянка для легковых машин в шеренги бензиновых колонок. Грузовики -
трансконтинентальные громадины с прицепами - заезжают сзади, в там их и
обслуживают. Поскольку по техническим данным Росинант подходил под
определение грузовика, его место тоже было сзади, и у меня вскоре завелись
знакомства с тамошней публикой. Водители грузовых машин дальнего следования
- особое племя, не соприкасающееся с жизнью, которая его окружает. Их жены и
дети живут в городах и поселках, а сами они пересекают страну из конца в
конец, доставляя к месту назначения всяческие продукты, товары, машины. Эти
люди держатся особняком, своей компанией, говорят на своем, шоферском языке.
И хотя мой пикап был скорлупкой среди мастодонтов транспорта, их водители
благоволили ко мне и помогали, чем могли.
Я узнал, что в парках для грузовиков есть душевые с мылом и
полотенцами, что при желании машину можно оставить на стоянке, а самому
ночевать под крышей. Шоферы почти не общались с населением, но, будучи
большими любителями радио, могли рассказать обо всем, что делается у нас в
стране и в повседневной жизни, и в политике. Эти станции с закусочными и
бензоколонками находятся в ведении штатов, но на других автострадах есть и
частновладельческие, где шофер грузовика может получить скидку на горючее,
на койку и душ и посидеть и потрепаться на досуге. Но если б моими
собеседниками оказались только эти люди, которые были связаны между собой
профессионально, вели обособленный образ жизни и с посторонними не водились,
я, пожалуй, проехал бы всю страну, даже не поговорив ни с кем из коренных ее
жителей. Ибо шоферы грузовиков курсируют по самой поверхности нашей страны,
не имея с ней более глубокой связи. Разумеется, в тех городах, где живут их
семьи, есть у них и корни - клубы, дансинги, любовные дела и убийства.
Водители грузовиков мне понравились, но я вообще питаю симпатию ко
всякого рода специалистам. Прислушиваясь к их разговорам о покрышках,
рессорах, перегрузке, я обогащал свой словарь языком больших автострад. У
тех, кто водит машины дальнего следования, всегда есть знакомые среди
персонала заправочных станций - механики, официантки за стойкой,
сталкиваются они там я с шоферами встречных грузовиков, идущих тем же
рейсом. Чашка кофе - вот великий символ дорожного братства. Я сам не раз
ловил себя на том, что мне нужен не столько горячий кофе, сколько отдых,
отвлечение от бесконечно разматывающегося перед глазами дорожного полотна.
Вести грузовик за тысячи миль - дело нелегкое, тут требуется и физическая
сила, и выдержка, и сосредоточенность, хотя электроустройство и
пневматические тормоза, облегчающие управление, во многом упрощают работу
шофера. Интересно было бы выяснить (а при современной измерительной технике
сделать это нетрудно), каков количество энергии в футо-фунтах затрачивается
на вождение грузовика при шестичасовом рабочем дне. Когда мы с моим другом
Эдом Риккстсом занимались ловлей всякой морской живности и ворочали камни в
поисках ее, нам как-то пришло в голову подсчитать, сколько в среднем мы
поднимали тяжестей за один день. Камни были не такие уж большие - от трех до
пятидесяти фунтов. И выяснилось, что в дни богатого улова, когда особой
затраты и не чувствовалось, каждый из нас поднимал от четырех до десяти тонн
камня. Почти незаметные движения рук при повороте руля - в среднем на каждое
падало по фунту, различные по силе нажатия ногой на педаль акселератора на
каждое, пожалуй, не более полуфунта. Но каков будет итог за шесть часов!
Кроме того, не забывайте мускулатуру шеи и плеч, которая, хоть и без участия
сознания, все же непрерывно напряжена на случай всяких неожиданностей;
взгляд, то и дело перебегающий с дороги к зеркалу заднего вида; тысячи
решений, принимаемых в таких глубинах, что мысль даже не успевает учесть их.
Расход энергии, нервной и мышечной, огромен. И поэтому те минуты, что
проводишь за чашкой кофе, - это отдых во всех смыслах.
Мне часто приходилось сидеть с шоферами грузовиков за одним столом,
прислушиваться к их разговорам и время от времени самому задавать кое-какие
вопросы. И вскоре я понял, что знания страны, по которой они колесят, от них
ждать нечего. Шоферы грузовых машин соприкасаются со своей страной только на
заправочных станциях. И мне стало ясно: да ведь они похожи на моряков!
Помню, в первое мое плавание меня поразило, что люди, которые где только ни
побывали, какой только экзотики, каких чудес ни коснулись в чужеземных
портах, так и не проникли в этот мир дальше его порога. Некоторые шоферы,
работающие на дальних рейсах, ездили парами и менялись за рулем. Свободный
спал или читал какую-нибудь книжонку. В пути интересы у них были общие: как
себя ведет мотор, какая стоит погода и не выйти бы из графика. Кто постоянно
курсировал взад и вперед, кто ездил только в разовые рейсы. Это целый
жизненный уклад, чуждый людям, осевшим вдоль путей следования больших
грузовых машин. Я не так уж много узнал об этих шофеpax, но и этого было
вполне достаточно, чтобы захотелось узнать о них побольше.
Когда водишь машину долгие годы, вот как я, почти все реакции
становятся автоматическими. Все делается само собой. Техника вождения в
большей своей части залегает в глубинах подсознательного. А поскольку это