Веселое пророчество
Книгу, которую Вы держите в руках, можно смело отнести к той, редкой пока литературе, которая несет в себе дыхание новой реальности, рождающейся на изломе веков и тысячелетий. Ученые и философы, поэты и духовные искатели все последние годы пытаются угадать черты нового эона, проглядывающие сквозь плотные формы привычного миропорядка. Наиболее значимой чертой из них является, пожалуй, неуклонно растущий интерес ко всему тонкому, таинственному и духовному, который объединяет все большее количество людей, и который принято называть духом Эры Водолея. Астрологи спорят о дате начала этой эры, в точности так же, как спорили в прошлом, — с какого времени отсчитывать начало нового века — с 1900 или с 1901 года. Проницательные умы замечали, что подобная арифметика вторична, поскольку XIX век по-настоящему начался с 1812 года, а XX век — с 1914 года. Если применить эту логику к XXI веку, то, очевидно, что в сравнении с его предшествующими собратьями, он манифестировал на планете с куда более быстрой пугающей скоростью и, по сути, начался с 11 сентября 2001 года.
Впрочем, конкретные сроки наступления новой эпохи — не самое главное. Куда важнее уловить и понять дух приближающейся эпохи, отделив главное от вторичного. Если со времен Ренессанса в человеке настойчиво культивировался индивидуализм — свойство, совершенно необходимое для завоевания своего места под солнцем, то новая эпоха синтеза рождает в людях новое качество общности, заставляющее человечество чувствовать себя единым целым. Самые лучшие люди сквозь ускорение сроков и рост катастрофичности остро чувствуют глобальное обновление, которое происходит сегодня в каждой точке пространства и времени нашего земного космоса. Правда, они далеко не всегда могут понять и выразить смысл происходящего и потому склонны трактовать его то как тотальный и бессмысленный хаос, то, как торжество сил зла. И хотя людям в их теперешнем положении трудно понять смысл того, что происходит с ними во всей полноте, рискнем предположить, что философия катастрофизма не есть высшая истина на Земле. Однако, что есть истина и кому она открыта в наибольшей степени?
Книга предлагает взглянуть на меняющийся мир глазами поэта, который наделен даром свободно путешествовать по континентам, мирам и эпохам. Душа поэта, расставшегося со своей земной оболочкой, посещает адские и райские области, встречаясь с их обитателями, среди которых угадываются черты многих деятелей России то отдаленной и совсем недавней истории, то до сих пор действующих на исторической сцене и успевших всем порядочно поднадоесть. Богатое воображение и тонкая интуиция автора позволяет ему проницательно заглянуть в посмертное будущее этих деятелей и весьма живописно воссоздать картину их потустороннего бытия. Может возникнуть вопрос — о какой проницательности идет речь, когда никто из нас не представляет, что произойдет через минуту, и на какой остановке Аннушка разольет свое масло? Но проницательность автора вовсе не в стремлении подменить своей творческой фантазией Божий Промысел и предсказать силу высшего возмездия за неправедные дела, хотя многие художники не удержались от подобного искуса по отношению к своим героям, имеющим реальные прототипы. Проницательность автора сказки заключается в психологической достоверности поведения героев в мирах возмездия, которое выглядит как естественное продолжение их жизни здесь. Так, наблюдая за действиями одного из главных героев сказки – главы энергетического холдинга рыжего Голавля, в какой-то момент начинаешь задумываться, что там, за чертой, наверное, его ждет приблизительно такая вот судьба, и вести себя там он будет так или очень похоже.
Впрочем, не стоит относиться к персонажам сказки как к реальным лицам нашей истории — комикам, трагикам и злодеям: они, скорее, символы — обобщения уходящей эпохи, нежели конкретные люди.
Мыслители всех времен и народов уже целую вечность пытались угадать смысл человеческой истории. Куда движется история — по линейно восходящей прямой к вершинам технократического комфорта, по нисходящей линии в бездну разрушения и гибели, по кругу, бессмысленно повторяя одни и те же ошибки или по спирали, медленно избавляясь от заблуждений? Какие силы направляют это движение — слепой рок, сознательная воля и заговор злокозненных темных сил, неустойчивая свободная воля людей или Божественное Провидение? Наибольшую трудность всегда вызывала необходимость примирить свободную волю с Высшим Предопределением. Как правило, размышляющие об истории мыслители предпочитали выбирать какую-то одну сторону в этом вопросе и совершенно отрицали другую. В результате исторический процесс представал либо фаталистическим, либо чисто волюнтаристским. Автор показывает, причем не столько рассуждениями, сколько художественными средствами, что во вселенной и на земле присутствуют оба начала, и хотя штурвал истории человечества находится в Руках Всевышнего, Он всегда дает «порулить» людям, уважая принцип свободной воли. А она, эта свободная воля, подвержена колебаниям между двумя полюсами — добром и злом. Их непостижимая игра, с одной стороны пронизанная импульсом свободы, а с другой стороны ограниченная законом причинно-следственной связи, порождает все то бесконечное разнообразие поступков и действий, которое изумляет любого, пытающегося понять логику истории.
Постичь тайну этой логики не представляется возможным до тех пор, пока человеческий ум находится в пределах видимого спектра земной истории и отрицает её невидимые метафизические стороны. В прошлом столетии грандиозную панораму метаистории, включающую и далекое прошлое, и не менее отдаленное будущее человечества, пытался нарисовать Даниил Андреев. Автор сказки, которую вы держите в руках, значительно оптимистичнее в прогнозах на будущее. Его апокалиптический сценарий предполагает, что частичные катастрофы одухотворят облик планеты и вызовут к жизни совершенно новый тип людей. Смысл земной истории — в сближении плотного и тонкого миров, видимого с невидимым, явного и тайного, если вспомнить библейское пророчество. Причем Апокалипсис предстает не столько карающим механизмом, сколько проявлением божественного творчества, исполняющего все глубинные желания человека, которые живут на самом дне его бессознательной сферы. И, как водится, зачастую налицо предельный диссонанс сознательных замыслов и тайных мечтаний, поскольку противоречие и борьба личной воли человека с Волей Божественной может принести ему лишь несчастья и разочарования.
Книга содержит в высшей степени своеобразный документ, резко выбивающийся по своей торжественной стилистике из общего повествования — письмо, где от имени Великих Учителей объясняется планетарная роль России и даются пророчества о грядущем мироустройстве. Насыщенное восточными терминами и понятиями, оно напоминает тексты знаменитых «Писем Махатм», изданных Теософским Обществом в конце XIX века. История появления этого письма у автора сказки в высшей степени загадочна. В момент интенсивной работы над книгой он вдруг обнаружил отпечатанный на компьютере текст этого письма среди своих бумаг на столе. Сколь тщательно он ни расследовал этот случай, он так и не сумел объяснить, откуда оно появилось и кто мог ему послать данный текст. В конце концов автор решил, что это некий знак Свыше и поместил письмо на страницы сказки. Принадлежит ли оно в действительности Великим Учителям или является продуктом чьей-то светлой астральной диктовки — не столь уж важно: в конце концов, перед нами художественное произведение, а не эзотерический трактат. Важно, что оно создает ощущение присутствия Высших Сил на нашей многострадальной планете, медленно, но неуклонно ведущих человечество по крутым ступеням эволюции.
Поэт, чью жизнь описывает сказка, не только пишет стихи. Он еще и философ, пытающийся постичь глубины мироздания. Философом является и автор сказки, насыщенной идеями, сюжетами и образами, взятыми из алхимии христианства и, особенно, из восточного эзотеризма, который наиболее близок Юрию Ключникову. Чем иным как не любовью к Востоку и знанием его сокровенной роли в жизни планеты объясняется причудливая география тонких полетов Поэта и Феи, не один раз посещающих Индию и Гималаи. Повествование содержит страницы, посвященные участию великих Учителей Востока в творении человеческой истории. Оно подчеркивает особое отношение этих Учителей к России, стране, современное состояние которой определяется как жалкое и, тем не менее, внушающее сдержанный оптимизм своими будущими перспективами. Согласно авторскому видению Россия в будущем все-таки исполнит ту высокую миссию спасения мира, которую провидели русские философы, искатели истины и святые. Эта миссия заключается в том, что Россия сотворила большое количество внутренне чистых, светлых и крупных людей, обладающих достаточным духовным потенциалом для того, чтобы пройти сквозь апокалиптические испытания и оказаться на новой земле и под новым небом. Кроме того, Россия, как предвидит автор, сможет помочь осуществить Великий Переход другим странам, государствам и людям.
Будущее России авторское пророчество в полном соответствии со многими эзотерическими предсказаниями связывает с возрастанием роли ее восточных земель, в частности, Сибири. Именно туда, в Союз Свободных Сибирских Республик, эту грядущую реинкарнацию СССР после катаклизмов, он посылает воплотиться душу поэта.
Автору близок теософский взгляд на мироздание и космический путь человечества. Этот взгляд исходит из одушевленности космоса, разумного устройства вселенной, множественности обитаемых миров — галактик, звезд и планет, готовых принять человечество в случае планетарной катастрофы. Однако теософские идеи не выбиваются из художественной ткани текста, а органично в ней присутствуют.
Религиозных мыслителей всегда смущал извечный вопрос о том, как совместить благую Волю Творца со злом, порождаемым свободной волей человека — Божьего Творения? И существует ли реально темный антипод всеблагого Создателя, искушающего человека? А если и существует, как позволяет ему Творец попирать божественные законы в мире и в человеческой душе. Над этим парадоксом бились и мучились лучшие умы человечества. Автор сказки выдвигает свою версию, свое толкование этого парадокса. Зло, говорит он, вписано в общий замысел, как сила, уравновешивающая добро, как некая альтернатива для проявления свободной воли человека. Но Творец не только заложил в созданном им мире право на преступление своих законов, но и предусмотрел механизм воздаяния за это, являющийся не столько карой, сколько самонаказанием. Это ясно понимают те герои сказки, кто сознательно выбрал в качестве посмертной обители мрачно-смешные области ада, покидать которые они не желают. Автор сознательно разрушает упрощенно-схематические представления о добре и зле. Эти два начала предстают фрагментами единой космической системы. Пришедшее в мир и попущенное к проявлению зло, нередко оказывается двигателем эволюции, помогающим инертным существам через боль и страдания преодолеть свою пассивность и обрести силы для любви, труда и творчества. Автор далек от мысли уравнять добро и зло или поменять их местами, он просто укрупняет оптику восприятия этих двух мировых начал. Для него добро — безусловно, более высокая эволюционная ступень, чем зло, но в метаистории оба они служат Воле Творца, лишь с разными знаками. Стоит и нам помнить об этом, давая оценку (порой узкую и однолинейную), предметам, людям и явлениям жизни. Зло в сказке выступает еще и «Учителем по имени страдание», то есть катализатором истории человечества на его нынешнем уровне развития.
Сквозь эту призму автор рассматривает и два полярных слоя вечности — ад и рай. Ад населен, по мысли Ключникова, не просто страшными исчадиями и беспомощными уродливыми тварями, лишенными права на эволюцию, но служителями тьмы, как другого полюса света, по-своему бескорыстно преданными этой темной идее. Такая трактовка близка к восточному взгляду на мир, согласно которому, сколько грешников, столько и тонких уровней бытия. Строжайшая иерархия ада во многом подобна стройному миропорядку рая, отличаясь от него антиподовой зеркальной перевернутостью сфер, а её (адовские) сумрачные обитатели тоже нуждаются в самоуважении, признании своих заслуг и даже в некотором сострадании. Они искренне преданы своему темному начальству и трогательно надеются на продвижение по службе, а может быть, даже на переход в свет, когда негативная карма их будет честно изжита. Вот почему столь выразительна просьба Мороженого Голавля к Фее о том, чтобы там, наверху, вспомнили о его безропотном служении идее тьмы. Как говорится, сил не жалел и вечную жизнь на это служение положил. А всякий честный труженик и служака не безнадежен все-таки для духовной эволюции, которая, в конце концов, в финале сказки происходит с некоторыми из них.
В аду также ценится сила, потому в сказке вполне логичным выглядит эпизод с приездом Диктатора в кителе и с трубкой в город, где живут бывшие могущественные люди России более поздней, демократической формации, которые безоговорочно признают его превосходство и потому стараются побыстрее спрятаться в своих домах, откуда с трепетом наблюдают за его действиями. Автора не заподозришь в симпатиях к Диктатору, хотя бы потому, что он поместил его в ад, но образ этого человека получился значительно более загадочным и сложным, нежели, скажем, у Даниила Андреева и тем более чем в перестроечных публикациях. Авторское отношение к Диктатору можно, пожалуй, определить как уважение к его парадоксальной силе, которая с одной стороны была мрачной и кровавой, а с другой стороны вывела страну в мировые лидеры, вызвала ненависть и трепет всех темных сил планеты и за всю историю правления помогла ему не проиграть практически ни одного крупного жизненного сражения.
Своеобразие сказки в том, что она снимает шаблонные представления об аде и рае. Если там, внизу, кто-то и жарится на сковородах, то только на огне собственных грехов и страхов, которые и порождают сам характер адского пламени соответственно возможностям личного воображения. Ад и рай предстают не столько в виде некоего пространства, куда соответственно ссылают грешников и с почётом препровождают праведников, сколько в виде состояний сознания, творческой силой которого и создается тонкий ландшафт посмертного обитания со знаком плюс или со знаком минус. Однако, несмотря на несколько вольный и отличающийся от чисто религиозной трактовки, образ ада, нарисованный в сказке, с его главной функцией очищающего возмездия, — остается неизменным. В точности так же и рай, чаще всего отождествляемый в религиях с состоянием вечного блаженного покоя, в сказке предстает одним из слоев просветленного пространства с беспредельной перспективой новых духовных полетов. Именно этому древнему искусству обучает поэта его духовная вожатая по слоям ада и рая, некий женский вариант дантовского Вергилия — Фея, своей мудростью и внутренней свободой чем-то напоминающая булгаковскую Маргариту и Гермину из «Степного Волка» Германа Гессе.
Впрочем, нездешний свет райских обителей и мрачное сияние адского пламени воспевал не только Данте. Этими отблесками были заворожены Мильтон, Гофман, Эдгар По, Густав Мэринк, Гессе, Гоголь, Булгаков, Даниил Андреев. Данная сказка в какой-то степени наследует великую традицию мировой литературы. Удивительно, но автору, воссоздающему потустороннее бытие героев, удается рассказать о бесплотном мире и его обитателях вполне по земному, зримо и предметно, что обусловлено, однако же, эзотерическим видением природы астрального и более высоких слоев мироздания, где все подобно всему и построено по закону аналогий. Там мечты и мысли людей создают целые города и цивилизации, а их грехи и слабости тащат за собой трагикомические формы «адского» возмездия. Однако любая осуществленная мечта, утолив жажду своего создателя, вызывает к жизни следствия, для него неожиданные. Так человек, реализовав какое-либо страстное желание, в тонком мире рискует попасть в капкан собственного мыслеобраза. Сказка рисует тонкую реальность настолько близкой к земной, что в какой-то момент начинает казаться, будто они перетекают одна в другую. Это опять-таки является художественным отражением той тенденции сближения миров, которую эзотерические учения считают главной тенденцией наступающей эпохи.
Могут ли миры — физический и духовный, огненный, сближаться без пертурбаций и катастроф, без ожесточенной борьбы сил света и тьмы? Станет ли тьма, глубоко пустившая корни в сознании и укладе жизни человечества, добровольно и бесконфликтно уступать свои позиции свету, одно приближение которого уничтожит её? Нужно быть очень наивным, (как последователи американских учений Нью Эйджа) чтобы верить в безоблачный хэппи-энд человеческой истории. Автор далек от таких представлений, и потому в соответствии с подлинной духовной традицией, видящей финал планетарной истории как грандиозную эсхатологическую драму, проводит человечество через узкие врата Апокалипсиса. Правда авторский сценарий развития событий несколько отличается от распространенных версий всеобщей гибели. Он вбирает в себя множество пророчеств, оставленных мудрецами и провидцами Востока и Запада. Это сценарий поэтапных катастроф, через который в сказке проходят материки и страны и который завершается тотальным обновлением человечества. Авторская воля воссоздает живописные картины грядущей жизни людей, принадлежащих к самым различным уровням сознания. Эти картины ненавязчиво, но весьма точно иллюстрируют нерушимость древнего закона, согласно которому каждый в итоге получает то будущее, которого он заслуживает.
Довольно необычен и художественный прием, примененный автором сказки — главная жизнь его героев разворачивается после их земной смерти, да и, во многом, после смерти самой цивилизации, исчерпавшей свой ресурс. В литературе немного попыток такого рода. Обычно произведение как раз заканчивается смертью героя, а далее — занавес, тайна… ведь «оттуда ещё никто не возвращался» — поэтому, что мы можем знать о потустороннем мире? Но в том-то и дело, что контуры этого «потустороннего» становятся в последнее время все отчетливее, надземный мир будто прорастает, проявляется в нашей реальности, и вот-вот новая земля и новое небо Апокалипсиса явят свой облик тем, кто имеет духовное зрение.
Время в сказке как бы переходит в ипостась вечности — главный герой ее не имеет возраста, пребывая в поре бесконечного расцвета, нескончаемой молодости. Вечная юность или юная вечность (согласно древнегреческой философии вечность — это на самом деле вечная юность, непрерывно возобновляемое бытие и состояние радости), открываются герою именно после смерти, и он с изумлением осознает, что это и есть то, что называют раем. Именно такое, одновременно радостное и мудрое состояние духа, наполняет поэта искренним сочувствием к несчастным и смешным обитателям ада, когда-то бывшими могущественными хозяевами страны. Ведь и сам Будда, достигший нирванического просветления, обрел улыбку любви и бесконечного сострадания ко всем заблудшим душам. Это — улыбка души, обретшей внутреннюю свободу и право быть собой и только собой. Есть такое право и у самого писателя, который будучи творцом своего миропорядка, не давит волей на своих героев, не наказует и не награждает их, а позволяет им прожить жизнь, ими самими выбранную. В литературе такое случается нечасто, и даже великие авторы порой грешили навязчивым осудительством или оправданием своих персонажей — Гоголь и поздний Толстой, например. Уйти от назидания Юрию Ключникову помогает не что иное, как спасительный юмор, веселый и мудрый. Поскольку сама человеческая история, несмотря на весь ее драматизм — это все же часть Вселенской Игры или Божественной Комедии, и не стоит относиться так уж всерьез к ее нескончаемым горестям и бесконечным тупикам. В итоге, попросту говоря, все будет хорошо — так задумал Творец — а значит не нужно плакать и бояться. Конечно, это не значит, что нужно впадать в пассивное ожидание счастливого будущего, которое отнюдь не гарантировано бездельникам и трусам. Лучше верить и творить вместе с Создателем, в качестве со-творцов. Таков, пожалуй, главный вывод веселой фантасмагории Юрия Ключникова.
Кому-то может показаться кощунственной сама идея освещения Апокалипсиса в стольсвелых, почти веселых красках. Однако подобный взгляд не имеет ничего общего с постмодернистским ёрничанием, прикрывающем духовную пустоту и нищету. Книга наполнена энергией невероятного жизнелюбия и какой-то уверенности в том, что жизнь прекрасна, бесконечна и неуничтожима никакими потрясениями и катастрофами. Даже самый последний негодяй, упавший на дно в мирах возмездия, все равно имеет шанс начать все сначала.
Сказка-притча Юрия Ключникова — произведение не простое и не сложное. Её можно назвать безыскусной, но эта безыскусность весьма высокой пробы, заставляющая вспомнить слова Пастернака о том, что к концу жизни настоящий мастер, прошедший через все изыски формотворчества не может «не впасть как в ересь, в неслыханную простоту». Проблема современной литературы, заблудшей в дебрях интеллектуальных конструкций и добившейся почто полной потери читательского интереса к ней, может быть решена только одним способом: возвращением к первоначальной, почти песенной ясности. Тот, кто впервые тысячелетия назад надумал сочинить сказку, хотел не только заставить людей задуматься, но и просто порадовать их. Радость читателям могут принести стихи, которых в прозаическом тексте немало — все-таки ее автор — поэт, а также… цветы, которым посвящены и целый ряд стихотворений и даже философские раздумья автора, любящего эти творения природы с такой невероятно нежной силой, что иногда кажется, будто со страниц доносится их аромат.
Остается рассказать о том, кто же тот, кого я, несмотря на комплиментарный тон, словно стремясь сохранить дистанцию, на протяжении всего предисловия называл скучным словом автор. Для меня этот человек — Юрий Михайлович Ключников — в первую очередь не литератор и автор, а родной отец, чем я как сын и одновременно издатель очень горжусь, но все-таки пытаюсь оценивать и его, и сказку объективно. Ему уже перевалило за 70 лет, хотя он ещё очень бодр и душой, и телом (достаточно сказать, что еще год назад он, опытный путешественник, поднимался в горах Алтая на высоту более 3-х километров, показывая пример многим, куда более молодым спутникам).
Литературная и личная судьба моего отца весьма непроста. Филолог по образованию, как и многие интеллектуалы 60-х, он рано занялся, что называется, богоискательством. Увлекался религиями Востока, философским наследием Рериха, изучал христианство, религиозных мыслителей Запада. В итоге, за эти увлечения уже в конце 70-х, был исключен из партии. В течение трех лет отца прорабатывали на нескольких десятках партсобраний (дело дошло даже до Политбюро!), требуя покаяния и так и не получив его. Лишенный возможности работать по специальности как журналист и редактор, он 6 лет проработал грузчиком на хлебозаводе — и, как ни странно, последние пятнадцать лет стали в его жизни самым насыщенным и творческим периодом: 10 поездок по России, Алтаю, Казахстану, Украине, Индии, Непалу — и, в каком-то смысле, как результат этих поездок — книга прекрасных стихов и эссе в 700 страниц, вышедшая в издательстве «Беловодье» в 2000 году. А теперь, наконец, и эта сказка. Надеюсь, прочитав её, вы почувствуете ту же веселую, полную сил и веры в будущее, радость, что получил и я, когда впервые взял её в руки.
Сергей Ключников.
Часть первая
Тюльпан
Когда в глазах темным-темно
И в немощи тоскует плоть,
Всегда распахнуто окно
Туда, где ждёт нас всех Господь.
Дано душе парить в мечтах
Иных небес, земли иной,
Благословляя вечный прах
Любой реальности земной.
* * *
В саду рос тюльпан. Подобно своим собратьям, он складывал лепестки вечером и раскрывал их навстречу солнцу утром. И какие это были лепестки! Чистые лиловые, красные, желтые краски переливались на них полутонами в нежнейшие оттенки, а поверх этого торжества природной живописи, словно чёрной тушью, был нанесён тонкий графический рисунок. Раскрытый тюльпан напоминал тропическую бабочку; сложивший лепестки — розово-жёлтый язык пламени.
Садовые тюльпаны почти не пахнут, но этот обладал сложным и сильным запахом. И когда хозяин сада — известный поэт, поливая цветы, задерживался у своего любимца, обрадованный вниманием цветок испускал особенно нежный запах.
Говорят, что цветы способны думать. С этим согласны не все. Но что цветы чувствуют и понимают людей, в этом убедились многие. Наш тюльпан умел раскрывать лепестки своему хозяину, даже если тот приходил в сад до восхода солнца.
Однажды тюльпан увидел, что над ним склонился не поэт, а женщина с заплаканным лицом. В руках она держала ножницы. Цветок задрожал. Женщина огляделась по сторонам — может быть, ветер подул? Но вокруг царило полное безветрие. Женщина снова поднесла ножницы к тюльпану. И он снова задрожал. Хмурое лицо женщины посветлело, она всё поняла и улыбнулась:
— Не бойся, малыш, я не трону тебя. Но ты должен узнать, что твой хозяин умер, и я хотела положить тебя вместе с другими цветами на его могилу. Ты, я вижу, этого не хочешь. Что ж, пусть будет по-твоему — оставайся в саду.
…Скорее всего, тюльпан не понял слов хозяйки, утром он проснулся, раскрыл свой бутон навстречу солнцу и стал поджидать хозяина. Но тот не появился. Не пришёл поэт и на следующее утро. Цветок загрустил. В следующие дни он стал ронять лепесток за лепестком. Наконец, поникла и его зелёная ножка. От красивого обитателя сада осталось на земле лишь серое пятно.
Души людей, по одним представлениям, после смерти переселяются на небо и живут там вечно, по другим — находятся на небе лишь отведённое им по закону время, чтобы передохнуть, а после отдыха возвращаются на землю. Души отцветших тюльпанов, как известно, переселяются в луковицы. Душа же нашего тюльпана, видимо, покинула сад навсегда, потому что выкопанная луковица сразу же стала гнить. Её выбросили в компостный ящик вместе с сорной травой.
А душа поэта, очнувшись на третий день после смерти, увидела свое тело, усыпанное цветами, лежащим в гробу на столе писательского клуба. Известный критик, попортивший немало крови поэту при жизни, на этот раз произносил хвалебную речь в честь покойного. Когда он закончил и отошёл в сторону, его место заняли другие знакомые и незнакомые люди, говорившие очень похожие слова. Но поэт не слишком вникал в смысл слов. Всё его мысли занимала новая жизнь. Кое-что он знал о ней из прочитанных книг. Однако изменившаяся реальность оказалась слишком неожиданной. Он ясно чувствовал, что его тело оставалось при нём и в то же время лежало среди цветов в гробу. Живая голова кружилась от запаха одеколона, которым были надушены волосы той, другой, покоившейся на белой подушке. Глаза замечали то, что никогда не видели при жизни — искры мыслей, которые сопровождали речи людей. Эти искры рассекали воздух иногда в виде светлых спиралей, иногда же плыли, как грязно-коричневые пятна, если люди говорили неправду.
Первым сильным желанием поэта было закричать: «Я жив! Почему вы меня хороните?!» И он крикнул. Переполнявшие чувства подняли его над людьми, поэт взлетел к потолку. Но крик никто не услышал. Только одна женщина смахнула со лба невидимую паутинку, а другая оглянулась на форточку, ей показалось, что оттуда подул ветер.
Поэт пришёл в себя: «Я же умер. Крики с этого света никто на земле не слышит». Его возбуждение перешло в усталость. Он осторожно опустился вниз и, прячась за оконную штору, стал дожидаться конца панихиды. Пережитое волнение и взлёт к потолку натолкнули на мысль — он может летать. Поэтому, когда панихида закончилась и стали выносить тело, поэт не смешался с толпой, не устремился к выходу. Он вылетел в окно.
На кладбище поэт тоже отправился в одиночку. Он хорошо знал дорогу, по которой не однажды провожал в последний путь коллег по писательскому цеху. Теперь этот путь он проходил в полете. Поэт вспомнил, как когда-то летал во сне, как в страхе падал в бездну. В этих случаях сон всегда заканчивался пробуждением. Здесь же пробуждаться было некуда. Падения заканчивались болью. Такую же боль он испытывал, когда натыкался на стены домов или на деревья. Но если исчезал страх, не чувствовалось ни ударов, ни боли. Душа проходила сквозь плотные предметы, как сквозь густой и вязкий туман.
Каждое сильное чувство или мысль резко меняли направление полёта. Когда же из глубины памяти настойчиво всплывали какая-нибудь картина или образ, движение прекращалось, и поэт вмиг оказывался у вспомненного объекта. Новая реальность увлекала, становилась очень интересной.
Тени
На кладбище поэт прилетел раньше «своего» похоронного кортежа. Сразу у ворот, в начале кладбищенской территории, где хоронили самых известных в городе людей, стояла большая толпа. Видимо, привезли тело какого-то крупного военного чина, так как среди провожавших покойного преобладали офицеры и генералы. Играл военный духовой оркестр. Приглядевшись, поэт заметил душу умершего человека. Облачённая в смутное подобие генеральского мундира, она парила над гробом.
— Добрый день! — произнёс поэт и тут же выругал себя за неподходящие слова. Но лицо генеральской души не выразило никаких чувств, глаза её были закрыты. Душа спала. Когда же умолкший на время военный оркестр заиграл похоронный марш, душа генерала вздрогнула, а при особенно скорбных всхлипах труб её, как осенний лист, относило в сторону. Душераздирающие звуки марша плохо действовали и на поэта. Он вспомнил, что при жизни всегда недоумевал, зачем на похороны приглашают оркестры. Теперь он понял, что тоскливая траурная музыка тяжела и для усопших.
В воротах показалась вереница машин и знакомые лица.
— Вот и моя команда! — подумал поэт.
Некоторое время он постоял у «своей» могилы. Вглядываясь в похудевшее с тёмными провалами глазниц лицо в гробу, он впервые по-настоящему почувствовал своё полное отчуждение от всего того, что ещё недавно называл собой. Когда же по гвоздям гробовой крышки застучали молотки и женщины заплакали навзрыд, у него сложилось твёрдое решение не возвращаться в писательский клуб на поминки. Поэт живо представил себе, как братья-писатели после первой рюмки водки заговорят о достоинствах покойного, после второй и третьей уйдут от наскучившей темы, а дальше раскраснеются, вспотеют и примутся рассуждать о собственных заслугах перед литературой, как правило, сильно недооценённых.
Похоронная толпа разъехалась. Оставшись один, поэт стал бродить среди новых и старых могил. Возле одной на лавочке он заметил тень — тусклую голограмму с человеческими очертаниями.
— Душа? — спросил поэт.
Тень кивнула головой.
— Давно сидишь?
— Восьмой день.
— И всё время смотришь туда? — Поэт указал на могилу.
Тень снова кивнула.
— Зачем?
Тень не ответила.
— Зачем сидишь? — повторил вопрос поэт, — у тебя, наверное, есть другие дела?
Тень мрачно взглянула на поэта и перевела взгляд на свежий земляной холмик:
— Я там.
— А рядом со мной кто?
— Я его душа.
— Но его нет, он умер.
— Он умер, — словно эхо повторила тень.
— Тяжёлый случай, — вздохнул поэт и побрел дальше. Он увидел ещё одну слабо светившуюся фигуру в той же унылой позе.
— Сколько сидишь здесь?
— Двадцать дней.
— Не надоело?
Не отвечая, тень с напряжённым интересом смотрела куда-то поверх могилы. Поэт тоже поглядел в эту сторону. Он увидел мрачную игру чёрно-багрового дыма — смрадные испарения, клубившиеся над могилой. Эти испарения складывались в смутные очертания разлагающегося трупа, где кишели черви и жуки. Поэт с отвращением отвернулся и перевёл взгляд на тень:
— Зачем ты разглядываешь это?
— Это я, — ответила тень.
— Это не ты, это расползается твоя старая шуба, которую ты носил много лет, не снимая.
На поэта сошло вдохновение. — Подумай только, ты выбросил изношенную вещь на свалку и теперь любуешься мерзким зрелищем!
Но страстная тирада не возымела действия. Тень по-прежнему созерцала гробовое видение, не обращая никакого внимания на поэта.
— Бедняга при жизни, наверное, любил смотреть по телевизору американские фильмы, — с грустью подумал поэт.
Наблюдая за передвижениями людей на кладбище, он постепенно научился различать «живых» и «мёртвых». Те и другие светились с разной степенью интенсивности, при этом можно было встретить ярко сияющего «мёртвого» и тускло — «живого». Также — наоборот. Но контуры душ различались, у «мертвых» они виделись чётко с первого взгляда, тогда как к «живым» нужно было присматриваться, находить угол зрения, позволяющий увидеть земное тело.
Всматриваясь в одну из таких теней, поэт обратил внимание на фигуру молодой женщины, сидевшей на скамейке у каменного надгробия. Вершину надгробия венчало бронзовое изображение пикирующего самолёта. Душа «живой» женщины излучала ровный и чистый свет. За спиной у женщины светилась очень похожая душа «мёртвого» человека в офицерской форме. Поэт всё понял.
— Жена?
— Да, — ответил офицер.
— Давно это с вами случилось?
— Год назад.
— На кладбище часто бываете?
— С похорон первый раз.
Наступило молчание. Издалека доносились звуки духового оркестра. Рядом каркнула ворона.
— Почему вы не смотрите жене в лицо?
— Вы, наверное, новичок в этом мире, — хмуро ответил офицер. — Если я погляжу ей в глаза, она может меня увидеть. И напугаться.
Разговор вновь прервался долгой тишиной. Поняв, что офицер не склонен к продолжению беседы, поэт отошёл.
За столиком у одной из могил он заметил мохнатые, чуть светящиеся фигуры похожих на мух людей. Они облепили со всех сторон стоявшую не деревянном поминальном столике недопитую бутылку. Сильно пахло водкой. У поэта даже закружилась голова от запаха, словно он тоже выпил. Его качнуло в сторону стола. И как только он сделал это движение, «мухи» тотчас отлетели от бутылки. Притаившись среди ветвей дерева, они с тревогой и угрозой смотрели горящими красно-зелёными глазами на непрошеного соглядатая их пиршества. Пиршества запахом.
Мороженый Голавль
Я пишу о смерти не затем, что
С жизнью собираюсь связи рвать.
В ней, такой и грустной и потешной,
Нет причины долго горевать.
Только на печаль себя настроишь,
Принимая горестную весть, —
Сообщат о новой катастрофе,
И конца им окаянным несть.
Если самолет свалился в море,
То другой — с конвейера сошёл.
Сам себе твержу: memento mori [1],
То есть всё что будет — хорошо.
Точно в срок проснётся спящий кратер.
Вечен танец солнца и дождей.
Непременно после демократии
возвратится к нам сезон вождей.
Хороша любая перемена
Декораций в драме бытия,
В каждой избавление от плена
Наших драк и нашего вранья.
Мы с тобой, душа, не мало пожили,
Повидали множество смертей.
Встретим нашу. Человек не больше ли
Ангелов её, её чертей?
* * *
Побродив ещё некоторое время среди могил, поэт заскучал. Но внезапно его взгляд привлекла высокая стена, сложенная из красного кирпича. В проёме стены сверкали, видимо, недавно покрашенные бронзовой краской металлические ворота, а над ними горели разноцветные буквы неоновой надписи: «Holding company of Sir Chub-Ice. No entrance» [2].
— Интересно, когда они сумели соорудить стену? — подумал поэт. В той жизни здесь простирался обширный пустырь — территория для будущих захоронений.
— Что это, новое английское кладбище? — спросил поэт у рослого охранника, одетого во всё черное и с автоматом в руках. Тот смерил вопрошающего презрительным взглядом и ничего не ответил.
— Каким образом можно войти? — снова осведомился поэт.
— Доллары есть?
— Нет.
— Евро?
— И евро нет.
— Ваучеры, по крайней ме