(объявлен перерыв)
Штамер: Вы давали пояснения относительно вашего участия в назначении Гитлера рейхсканцлером. Вы продолжите?
Геринг: Я подошел к решающему периоду. Переговоры стали отчасти сложнее. Фельдмаршал, президент Рейха фон Гинденбург, который знал фюрера лично только по нескольким фразам, и который пока не преодолел недоверие к нему — недоверие, которое поддерживалось и наполнялось долгие годы посредством разных влияний, просто, потому что он не знал его — требовал тогда определенных жёстких ограничений, для того, чтобы мы сильнейшая и лидирующая партия, которая готова была взять отвественность за нацию, находилась под относительными ограничениями, и в сравнении с нашей силой, мы были слабо представлены в правительстве.
Не следует забывать, что тогда Германия находилась в низшей точке состояния. Существовало 8 миллионов безработных; любые программы проваливались; партийного согласия не существовало; существовала очень сильная левацкая партия; и политическое неблагополучие. Поэтому были необходимы, такие меры, которых люди ждали от нас, если бы мы возглавили правительство. А значит, было, тяжким бременем брать на себя такую ответственность в таких жёстких политических условиях.
Первое условие: президент Рейха хотел, при любых обстоятельствах, чтобы господин фон Папен стал вице-канцлером в правительстве. Кроме симпатий к личности фон Папена, он не мог дать нам чего-нибудь еще, потому что за ним не стояло какой-либо партии. Но президент Рейха потребовал, несмотря на это, чтобы господин фон Папен представлял ему доклады, которые готовил фюрер, как рейхсканцлер. Это было быстро забыто, в том числе самим президентом Рейха.
Во-вторых: президент Рейха хотел, чтобы министерство иностранных дел было независимым от партий, и должно было находиться в руках господина фон Нейрата. Господин фон Нейрат, также не мог дать нам никаких политических ресурсов, кроме своих знаний и способностей.
В-третьих: должность премьер-министра Пруссии вторая по важности после рейхсканцлера, являвшаяся наиболее важной в Германии после мировой войны, должна была быть отдана человеку фон Папена. До мировой войны, как известно, должности рейхсканцлера и премьер-министра Пруссии были едиными.
В-четвертых: президент Рейха требовал, чтобы должность министра обороны находилась в руках независимого человека, солдата; назначенного лично им, и это должен был быть генерал фон Бломберг[37], который в тот момент находился на Конференции по разоружения[38] в Женеве. Господин фон Бломберг не был лично известен ни мне, ни Фюреру.
Даже теперь существенные и определенно самые важные посты в правительстве должны были быть заняты лицами, на которых мы не имели никакого влияния, такие требования появились в течении недели. Они требовали, чтобы министром финансов стал граф Шверин фон Крозиг[39], снова человек без поддержки партии. Министром транспорта должен был стать господин фон Эльц[40], к которому это также относилось. Лидер «Стального Шлема», Зельдте[41], был принят в состав правительства. Безусловно «Стальной Шлем» был крупным и широким движением, но не политическим, и он был представлен одним депутатом в Рейхстаге.
Оставалась, одна по настоящему политическая партия — Германская национальная партия[42], с 36 местами — проще говоря, наш парламентский союзник. У неё были, огромные запросы, несоответствующие размеру партии.
В конце концов, мы как сильнейшая партия, имевшая 232 места, насколько я помню, руководствовались следующим: конечно должность рейхсканцлера, доктор Фрик — министр внутренних дел, и третий я, в качестве рейхскомиссара по авиации, небольшого учреждения в составе управления авиации министерства транспорта, даже не управление. Но мне все же удалось, без предварительных условий стать прусским министром внутренних дел, и соответственно министром крупнейшей немецкого государства, Пруссия до своего конца была местом развития внутренней силы.
Это было, чрезвычайно трудным делом. До последней минуты существовала угроза формированию правительства из-за двух причин. Фюрер внёс безусловное требование, о проведении новых выборов в Рейхстаг после назначения нового правительства, правильно полагая, что партия имея большую поддержку сможет составить самостоятельное большинство для формирования правительства парламентским путем.
Гугенберг лидер Германской национальной партии, категорически возражал против этого, зная, что после выборов его партия вероятно исчезнет. Даже за пять минут до заседания правительства существовала опасность, что из-за этого соглашение будет нарушено. Было чистой случайностью, то, что президенту Рейха удалось привести к присяге новых министров, таким образом, правительство было сформировано.
Второй опасностью являлся Шлейхер, который, через доверенное лицо, в воскресенье сделал предложение фюреру и мне: он отмечал, что президент Рейха это не настолько надежный фактор, как считает новое правительство; будет более полезным для дела если он — несмотря даже на то, что днем ранее он отрицал это — вместе с нами сформирует правительство не столько на парламентской основе, сколько на основе нового альянса, коалиции Рейхсвера и НСДАП.
Фюрер отказался, сознавая, что это невозможно, и не рассматривая это честным.
Когда господин фон Бломберг, утром в понедельник прибыл на железнодорожную станцию из Женевы, ему поступило два приказа, один от господина фон Хаммерштейна[43], командующего армией и его начальника, прибыть немедленно к нему; другой приказ поступил от Гинденбурга, главнокомандующего, прибыть немедленно к нему. Так осуществлялась, известная только некоторым, попытка путча Шлейхера и Хаммерштейна с помощью гарнизона Потсдама.
В воскресный вечер я указал на это президенту Рейха фон Гинденбургу, и по этой причине, за два часа до заседания правительства, фон Бломберг был назначен военным министром или в то время министром обороны, с целью предотвратить волнения в Рейхсвере.
В 11 часов утра 30 числа правительство было сформировано и Гитлер был назначен рейхсканцлером.
Штамер: По вашему мнению, партия пришла к власти легальным путем?
Геринг: Конечно, партия пришла к власти совершенно легальным путем, потому что партия была призвана президентом Рейха, согласно конституции, и с учетом силы партии, это должно было произойти гораздо раньше. Партия набирала силу и пришла к власти путем обыкновенных выборов и с соблюдением закона.
Штамер: Какие меры вы предприняли для укрепления вашей власти после назначения Гитлера?
Геринг: Само собой разумеется, что раз мы должны были придти к власти мы должны были определиться сохранить её при любых обстоятельствах. Нам не нужна была власть и правительственные полномочия только ради них самих, но для того, чтобы сделать Германию свободной и сильной. Мы не могли дать места случайности, выборам, парламентскому большинству, но мы хотели реализовать нашу задачу, которой были преданны.
Теперь с целью укрепления власти, было необходимо преобразовать систему политических отношений. Это стало осуществляться вскоре после прихода к правительственной власти в Рейхе и Пруссии, впоследствии в других государствах стали формироваться более или менее национал-социалистические правительства.
Во-вторых, мы естественно начали заменять так называемых политических чиновников, которые согласно конституции Рейха могли быть отозваны в любой момент, или отправлены в отставку, мы естественно начали заменять их, людьми из сильнейшей партии.
Постольку легальность того, что мы пришли к власти законно, оспаривается. Я должен отдельно рассмотреть два обстоятельства.
Первое: с 1925 по 1932 прошло не менее чем 30 выборных кампаний в Рейхстаг, ландтаги[44], а также на пост президента. Тот факт, что 37 партий выдвигали кандидатов в один Рейхстаг сам по себе показывает, картину того, как одна сильная так называемая коалиция формировала правительственное большинство, а другая сильная группа формировала оппозицию, и обе имели совершенно противоположные взгляды. Представьте себе оппозицию, в целом в лице коммунистов и национал-социалистов, и такой факт, что одна маленькая партия, имеющая всего восемь представителей, является решающим фактором, и два чтения закона, особенно решающего закона — любой закон проходил три чтения — голосуя против правительства и обеспечивая себе существенные политические и материальные преимущества, чтобы закон прошел третье, последнее чтение.
Второй момент, который я бы хотел отметить, относительно легальности прихода к власти:
Если бы демократическая избирательная система Англии или США существовала в Германии, тогда бы Национал-социалистическая немецкая рабочая партия, уже в конце 1931, законно получила бы все места без исключения в Рейхстаге. Во всех избирательных округах в то время, в начале 1932 и позднее, — я отмечаю это особо — НСДАП являлась сильнейшей партией; к слову сказать, как и в Великобритании или США, все небольшие партии не смогли бы получить какие либо места, и остались только лишь национал-социалисты, и это произошло бы совершенно в соответствии с демократическими принципами этих двух великих демократий.
В целях укрепления власти основные политические учреждения заполнялись новыми чиновниками, также как в других странах, когда сменяется власть одной партии на власть другой. Кроме министров были, прежде всего — возьмем пример Пруссии — руководители провинций, руководители районов, полицейские уполномоченные, главы округов. В дополнение была определенная градация — я уверен вплоть до министериальдиректоров — кто рассматривался как политический чиновник. Районные прокуроры рассматривались, в качестве политических чиновников. В целом это иллюстрирует систему учреждений, куда назначались новые люди, в случае прихода к власти и которая ранее являлась предметом сделок партий имеющих большинство. У нас это не заходило так далеко как в других странах — вплоть до замены почтальона. Это была смена руководства учреждений, но только наиболее важных.
При этом мы поначалу делали очень мало в этом направлении. В первую очередь, я попросил господина фон Папена передать мне пост прусского премьер-министра, так как он, не имел партии за собой, и поэтому не мог решать эту проблему, поэтому я или один из нас должен был принять эту должность. Мы пришли к соглашению. В дальнейшем, я назначил в основные прусские учреждения немного, относительно небольшую часть, национал-социалистов. В то же время я долго позволял социал-демократам занимать свои должности. Я назначил в несколько провинциальных учреждений руководящих католических деятелей, которые были более близки к партии Центра[45], чем мы. Но медленно, постепенно, по прошествии времени в этих учреждениях, с учетом того, что расширялись ключевые административные места занятые национал-социалистами — политика пересматривалась с учетом того, чтобы эти учреждения стали соответствовать политическим округам. Вплоть до самого конца, руководители районов были частично национал-социалистами, а частично обычными чиновниками. Такое же положение было в ландратах. В случае полицейских уполномоченных, я бы хотел донести до Трибунала информацию, о том, что полицейские уполномоченные поначалу не имели ничего общего с Гестапо[46]. Полицейский уполномоченный в крупных городах выполнял те же функции что и ландрат в деревне, по крайней мере, частично. На эти должности полицейских уполномоченных всегда назначали людей из крупнейших партий, вплоть до нашего прихода к власти. На этих должностях я обнаружил много социал-демократов, которые оставались на местах, исходя не из лучших побуждений, так как они всегда были нашими оппонентами до этого. Это было абсурдом. Я заполнил эти должности полицейских уполномоченных частично национал-социалистами, но частично и людьми, не имевшими отношения к партии. Я помню, что на наиболее важную должность полицейского уполномоченного во всем Рейхе, в Берлине, я назначил адмирала фон Леветцофа[47], отставника, который не являлся членом партии. В некоторые учреждения я назначал бывших руководителей СА.
С целью укрепления власти, которая являлась важной не только для меня, но и для всех нас, потому что этим закладывался фундамент нашей будущей работы, мы стали значительно влиять на правительство. Новые национал-социалисты получали должности министров. Создавались новые министерства. Дополнительно принималось множество новых основных законов.
Было совершенно ясно, каждому кто был знаком с условиями Германии, как за рубежом, так и особенно в Германии, что мы хотим покончить с Коммунистической партией[48] настолько быстро настолько возможно. Существовала чрезвычайно острая необходимость запретить её. Мы были убеждены, что если бы вместо нас успеха добилась бы Коммунистическая партия, которая была сильнейшей после нас, она бы определенно не допустила национал-социалистов для участия в правительстве или где-то еще. Мы были осведомлены о том, что нас могут устранить, каким-нибудь иным способом.
Следующим шагом в деле укрепления власти было уничтожение определенного влияния Рейхстага, как парламента, по крайней мере, на период реорганизации, так как его влияние тогда сильно возросло. Однако, это произошло само по себе, когда мы получили абсолютное большинство в Рейхстаге, после новых выборов. В некоторых случаях мы предлагали бывшим партиям самораспуститься, так как они не имели больше никакого значения, те партии, которые отказывались самораспускаться, были распущены нами. Это относится к Коммунистической и Социал-демократической[49] партиям. Тем самым, мы стремились выполнить давнюю, давнюю жажду немецкого народа, и теперь прорисовывалась не только структура Рейха, но наконец-то стало возможным создать единый Германский Рейх. Этой задаче служила ясно выраженная идея Рейха и власти Рейха над бесчисленными государствами и провинциями. Если ранее до мировой войны для немецкого патриота было сложным, встать рядом с мелкими принцами, потом это было еще хуже, с теми, кто занял их места, и в результате вместо одной слабой силы появилось множество разнообразных зависимых от партий чиновников.
В Рейхе большинство полагалось на одну вещь; в Пруссии на другую; в Баварии, тоже другую; и в Гессене, на нечто совсем иное. При такой ситуации невозможно было возродить суверенитет Рейха, и сделать его снова великим.
Поэтому, я предложил фюреру, распустить парламенты государств, исходя из наших принципов.
В Пруссии я начал с ликвидации государственных парламентов, которые я рассматривал совершенно ненужными, исходя из того, что принцип «Регион Рейха, не имеет государственных полномочий» уже был в действии. Я не видел причин, почему должны существовать так много разных властных органов, вместе со всеми этими выпадами и спорами, разрушающими конструктивную деятельность. При том, что, и я и фюрер, хотели видеть Рейх единым, мы всегда поддерживали идею, того, что внутри немецких государств и провинций культурная жизнь должна оставаться разнообразной и следовать местным традициям; то есть, все старинные центры культуры, как известно, сформированные вокруг Мюнхена, Дрездена, Веймара, и других городов, должны были продолжать существовать и получали поддержку.
С целью дальнейшего укрепления власти создавались законы, призванные ликвидировать все препятствия на пути прогресса, то есть, это происходило согласно параграфу 48, закона далекого от так называемых свобод. Концепция этих свобод весьма спорна. Был принят закон «О защите народа и государства», закон который был чрезвычайно необходим в это время. В прошлом было запрещено многое из того, что могло поощрять патриотическую деятельность, в то время как разрешалось бестактное унижение немецкого народа, его истории, символов и объектов, являющихся святыми вещами для патриота; теперь мы собирались защитить все это.
Конечно, появилась почва, для формировании концепции «конформизма», которая тогда стала развиваться, после нашего захвата власти происходило очень много ненужных и выходящих за рамки вещей, так как наше движение развивалось по революционному пути, но при этом отличному от того, котороый мы видели в ходе Французской революции[50], или великой большевистской революции[51] — стоит отметить, не по пути крупных столкновений и жестоких перемен, революционных трибуналов, которые казнили людей сотнями тысяч — но при это мы имели сильную революционную цель, руководствуясь единством государства, партии, и национал-социализмом, как основной руководящей идеологией.
«Конформизм», который я упомянул, проявлялся в деталях; но как я говорил, в случае такой резкой политической трансформации люди часто переступали черту там и здесь. Лично я не считал необходимым, чтобы все организации становились национал-социалистическими или — или если же я слишком сильно выразился — каждый клуб или организация должны были иметь председателем национал-социалиста. Но по политическим и принципиальным и причинам, наши идеи и идеология стали распространяться сильнее и сильнее; и это стало основным условием восстановления, закрепления, и усиления Рейха.
Дальнейшее укрепление, случилось лишь после смерти президента Рейха фон Гинденбурга в 1934, выразившись в соединении должностей главы государства и рейхсканцлера в одном лице. В связи с этим хочу сказать, что по этому случаю я имел долгую беседу с фюрером. С самого начала мы обсуждали возможность назначения Гитлера главой государства, а меня рейхсканцлером. С учетом темперамента фюрера и его настроя, было немыслимым, чтобы фюрер, сидел на троне над политическими облаками, если говорить, о его роли только как главы государства. Он был настоящим политическим лидером и истинным главой правительства. Идея посадить на место главы государства марионетку нами не рассматривалась, как неподходящая в той ситуации.
Фюрер сказал мне, что самым простым решением будет использовать пример Соединенных Штатов Америки, в которых глава государства в то же время является главой правительства. Поэтому взяв за образец Соединённые Штатов, мы соединили должности главы государства и главы правительства, и он назвал её «фюрер немецкого народа и рейхсканцлер Германского Рейха»
Само собой разумеется, что он автоматически становился главнокомандующим германскими вооруженными силами, в соответствии с конституцией, а также в соответствии с предыдущей конституцией, также как это происходит и в других странах.
Это была должность, широко выражаясь, являющаяся частью других усовершенствований, уже упоминавшихся мною — таких как, создание полицейских сил, основного элемента власти.
В итоге я бы хотел отметить: 1) Верным является то, что я — я говорю только о себе — делал все от меня зависящее, для усиления национал-социалистического движения, для его роста, для получения им власти при любых обстоятельствах, как единственно возможной власти. 2) Я делал все для того, чтобы подготовить для фюрера место рейхсканцлера, которое по праву должно было принадлежать ему. 3) Взглянув назад, я уверен, что не совершил ошибок в деле усиления нашей власти, в такой мере, чтобы допустить политические игры или жестокие действия, но скорее развивал курс на восстановление, ставший единственным фактором власти, который вел Рейх и привел бы его — как мы надеялись — к огромным успехам.
Штамер: Какие должности вы занимали после захвата власти?
Геринг: Сначала, как и раньше я был президентом Рейхстага, и я сохранил этот пост до самого конца. В правительстве я получил сначала пост министра и рейхскомиссара авиации, но не воздушных сил. Для ясности я бы хотел сказать, что мне сразу стала видна необходимость развивать воздушные силы.
В Пруссии я получил должность министра внутренних дел, затем 20 апреля 1933, также должность премьер-министра Пруссии.
Рейхскомиссариат стал до этого, я уверен в марте 1933, министерством авиации.
Затем было несколько не столь важных должностей, председатель государственного совета и другие.
Однако важными в это время, были две должности — премьер-министра Пруссии с одной стороны и министра авиации с другой. Должность министра внутренних дел Пруссии я передал министру внутренних дел Рейха в начале 1934, так как, это являлось частью консолидации власти, прежде всего, для прояснения необходимости надлежащего управления Рейхом, для чего следовало объединить прусские министерства с такими же министерствами Рейха. Только таким образом министерства Рейха могли получать сведения о ежедневной политической работе, а также работе подразделений. Лишь при таком объединении это было возможно.
Штамер: Входили ли в ваши полномочия как министра внутренних дел Пруссии создание Гестапо и концентрационных лагерей, которые так часто упоминаются здесь? Когда и для каких целей они были созданы?
Геринг: Я уже ранее отмечал, что для усиления власти первейшей необходимостью являлось создание новых путей управления инструментом, который во все времена и у всех народов является внутриполитическим инструментом власти, а именно полицией. Не существовало полиции Рейха, только провинциальная полиция. Наиболее важной являлась полиция Пруссии. Она уже была сформирована нашими предшественниками, бывшими партиями, расставившими своих людей, согласно своим предпочтениям. Я упоминал этих людей, которые находились на должностях полицейских уполномоченных и тех, кто являлся начальниками основных подразделений внутри министерства внутренних дел Пруссии. Таким образом, наши противники, наши самые злейшие противники, которые часто применяли полицейские меры против нас, оставались в региональных отделениях.
Небольшое сокращение ранее имело место, до того как я приступил к работе, в то время когда социал-демократическое правительство Брауна[52]-Зеверинга[53] было заменено на правительство господина фон Папена. После этого наши злейшие противники были удалены из полиции. Поскольку наиболее важные должности все еще находились в руках определенных политических противников, я не мог ожидать от тех, кто еще вчера использовал полицию, как жестокое средство борьбы с нами, что они будут демонстрировать лояльность новому государству.
До нашего прихода к власти в Пруссии уже существовала политическая полиция. Это было полицейское управление Ia, в задачи которого входило наблюдение и борьба против национал-социалистов, и отчасти коммунистов.
Мне оставалось просто назначить новых людей в эту политическую полицию и позволить им продолжать свою работу. Но ситуация изменилась после нашего прихода к власти, тогда, как я уже отмечал ранее, Коммунистическая партия была чрезвычайно сильна. У нее было около 6 миллионов избирателей, и организация «Красный Фронт», которую можно было использовать как инструмент революции. Для Коммунистической партии было достаточно ясно, что чем дольше мы будем у власти, тем слабее будут её позиции.
Оглядываясь назад, угроза политических потрясений и атмосфера конфликта определенно существовали в то время, так что могли произойти революционные акты инспирированные коммунистами, даже после нашего захвата власти политические убийства и покушения на национал-социалистов и полицейских не прекратились, но даже усилились. В связи с информацией, которую я получал, я должен был предпринимать решительные меры в этом направлении. Поэтому, в том виде, в котором существовало это управление, я не мог предотвратить эту опасность. Мне требовалась, ответственная политическая полиция не только, в центральном аппарате, но и в её подразделениях. Поэтому, требовалось усилить данный инструмент.
С целью, сделать ясным, что назначение этой полиции обеспечение государственной безопасности, я назвал её секретной государственной полицией, и под данным названием создал сеть отделений данной полиции. Я в большом количестве привлек к работе политических чиновников, которые имели опыт, и поначалу немного людей из партийных кругов, потому что я придавал значение наличию профессиональных способностей.
Также я хотел, чтобы эта полиция, в первую очередь, занималась только вопросами защиты государства от врагов. В качестве руководителя, которого я подобрал для данной работы, был бывший работник полиции, но не человек партии. Он, Дильс[54], уже работал в ней как оберрегинрунгсрат, а позже как министериальрат, как и большинство других руководителей Гестапо являясь чиновником, а не партийцем. Позднее партийные элементы появлялись в полиции все больше и больше. Их задачей было, прежде всего, обеспечить настолько быстро, как только возможно все меры предосторожности против действий слева.
Я знал — как подтвердилось позднее — о том, что штаб-квартира коммунистов в Берлине, дом Либкнехта[55], был хорошо укреплен и хранил много оружия; у нас также появились сведения о серьезных связях между русским торговым представительством и Германской коммунистической партией. Даже если я арестовал, как я сделал тысячи коммунистических функционеров одним махом, постоянная угроза все равно существовала, опасность распространения идей сохранялась. Было необходимо вскрыть систему тайных связей, и держать её под постоянным наблюдением. Это являлось главной задачей для руководства полиции. Социал-демократическая партия, казалась мне не столь опасной, особенно с учетом тех людей, которые в ней состояли. Тем не менее, они все равно являлись абсолютными противниками нашего нового государства. Часть её функционеров являлась радикалами, другая менее радикальной. Большинство радикалов я предпочитал помещать под наблюдение, в то время как большое число бывших социал-демократических министров, глав прусских провинций и высших чиновников, как я говорил ранее, были спокойно отправлены в отставку и получили свои пенсии, и ничего не предпринималось против них. Конечно, были и другие функционеры социал-демократической партии, за которыми мы тщательно следили. Для этих целей, поначалу в Пруссии мной и создавалась секретная государственная полиция, потому что я тогда не имел полномочий в других государствах. Организация остальной полиции в дальнейшем не столь важна здесь.
Штамер: Концентрационные лагеря?
Геринг: Когда необходимость потребовала, прежде всего, создания порядка, и удаления наиболее опасных элементов беспорядка направленных против нас, я решил сразу арестовать коммунистических функционеров и лидеров. У меня был список для этих целей, и мне было ясно, что арестовав наиболее опасных и важных функционеров, все равно оставалось несколько тысяч вовлеченных в эту деятельность, поэтому было необходимо арестовать не только партийных функционеров, но и тех, кто состоял в «Красном Фронте», связанной с партией организацией. Эти аресты были продиктованы государственной безопасностью и необходимостью. Стоял вопрос, как устранить опасность. Существовала единственная возможность, превентивное заключение — для того, чтобы в отношении тех относительно кого имелось подтверждение их участия в предательской или враждебной государству деятельности, или в отношении тех от кого можно было ожидать осуществления таких действий, с целью предотвратить и возможно ликвидировать угрозу и существовало превентивное заключение. Оно не являлось чем — то новым и не было изобретено национал-социалистами. Ранее такие превентивные задержания применялись в отношении коммунистов, но в основном против нас, национал-социалистов. Тюрьмы не подходили для такой задачи, а также я хотел подчеркнуть с самого начала, что это способ защитить государство. Следовательно, я приказал, чтобы таких людей помещали в лагеря — один или два лагеря тогда были предложены — потому что я не мог сказать, как долго содержание этих лиц будет необходимо, как и не мог сказать какое число прибудет с учетом раскрытия коммунистического движения. Когда мы заняли дом Карла Либкнехта[56] мы обнаружили там много оружия, материалов, и приготовлений к гражданской войне, в силу этого, мало кто мог сказать насколько это движение велико. Я уже указывал, как на очевидный факт, что с позиции великого противостояния существовавшего между крайними крыльями этих политических противников, в свете озлобленности оппозиции, вызванной продолжающимися схватками на улице, взаимным противостоянием, и. т. д., вызванного политической борьбой, ситуация становилась не всегда удобной для заключенных. По этой причине я распорядился, как можно сильнее использовать полицию для охраны лагерей; только в случаях неадекватности следовало привлекать внешние силы. Я выразил свое мнение касательно вопроса концентрационных лагерей, и я должен указать, что такое название не было придумано нами, но впервые возникло в зарубежной прессе, а затем вошло в обиход. Когда это название впервые возникло это скорее вопрос исторического характера. В конце 1933 в книге, которая появилась в Англии, по просьбе английского издателя, которую обвинение уже представляло в качестве доказательства, я выразил свои взгляды на предмет предельно открыто — это был конец 1933. Я снова указываю, что книга предназначалась для зарубежных государств, для англоязычных: конечно, поначалу происходили эксцессы; конечно там и здесь невиновные страдали; конечно, здесь и там происходили избиения, совершались акты жестокости: но в сравнении со всем тем, что происходило в прошлом, величием событий, немецкая революция была свободна от крови и была самой дисциплинированной из всех революций в истории.