Сложность борьбы с черным рынком это следствие многих факторов. Впоследствии по запросу премьера Лаваля[162], я полностью запретил черный рынок, в том числе для Фельтьенса и его учреждения. Но конечно, рынок не был уничтожен после этого, и заявление французского обвинения подтверждает мое мнение, о том, что черный рынок существует даже после войны. И насколько я знаю, он снова расцвел в Германии, в широчайших масштабах. Такие симптомы всегда возникают в ходе и после войны, когда с одной стороны есть огромная жадность и стремление скрыть товары, а с другой стороны желание их получить.
Штамер: Должен ли я прерваться?
Председательствующий: Доктор Штамер, Трибунал понял вас так, что ваш свидетель вероятно — что подсудимый завершит допрос в середине дня. Могли бы вы пояснить, как долго будет продолжаться его допрос?
Штамер: Я рассчитывал завершить этим утром, но из-за нескольких перерывов, я надеюсь завершить его в течение дня.
Председательствующий: У нас не было перерывов, за исключением, возражений господина Джексона относительно репрессалий. Насколько помню других перерывов не было.
Штамер: Были, перерыв из-за неполадок в технике.
Геринг: Да. В таком случае завтра Трибунал будет заседать с 10 до 13.
(Объявлен перерыв до 14 часов)
Вечернее заседание
Штамер: Какие причины привели к нападению на Югославию?
Геринг: Германия, на протяжении всех лет до начала войны, имела прекрасные отношения с югославским народом, югославским правительством. Моя внешнеполитическая задача заключалась в развитии таких отношений. Поскольку регент, принц Павел[163], и премьер-министр Стоядинович[164] были моими личными друзьями, я часто посещал эту страну и даже проводил в ней долгие отпуска.
Моим намерением являлось не только установление хороших экономических отношений, дополнявших друг друга, но также создание политического взаимопонимания и дружбы. Успех этого в полной степени вышел на свой пик, когда регент, принц Павел, совершил ответный визит в Германию.
С того же времени я имел схожие дружеские отношения с болгарским королем Борисом[165], я смог применить свое стабилизирующее влияние, также на Италию. Мое выступление относительно Югославии даже вызвало там, на время, определенное недопонимание, которым я был озабочен.
После начала войны мы избегали вещей, которые бы могли испортить дружеские отношения с Югославией. К сожалению, премьер-министр Стоядинович подал в отставку, однако его преемник проводил такую же политику.
Присоединение к пакту трех держав[166] имело целью сохранить нейтральную Югославию любой ценой не вовлекая её в войну. Даже когда пакт был подписан, мы сознавали необходимость отправки войск в Румынию, в качестве меры предосторожности, а также, потому что в Греции высаживались англичане или планировалась высадка англичан. Несмотря на это, соглашением предусматривалось, что никакие войска не смогут проходить через Югославию, в силу чего присоединение страны к пакту трех держав подтверждало ее нейтралитет.
Когда к власти пришел премьер Цветкович[167], генерал Симович[168] совершил переворот против правительства принца-регента и привел на трон короля, который был еще молод. Мы быстро поняли, что стоит за мятежом генерала Симовича. Вскоре после этого, мы получили подтверждение информации из Югославии о присутствии сильного русского влияния, а также о крупных финансовых вливаниях Англии, которым нашли подтверждения позднее. Было ясно, что такой подход направлен против дружественной политики бывшего югославского правительства к Германии. Здесь следует упомянуть о последующих заявлениях в прессе, указывающих на наличие сильного русского влияния и целей которых оно стремилось достичь.
Новое югославское правительство, совершенно очевидно и бесспорно, видимо находилось в близких отношениях с нашими врагами в то время, то есть, с Англией, и в этой же связи с нашим будущим врагом Россией.
История с Симовичем была окончательным и бесповоротным фактором, который развеял последние остатки сомнений фюрера в отношении России, и заставила его предпринять превентивные меры в этом направлении в любом случае. До инцидента с Симовичем, вполне вероятно, также проводились подготовительные мероприятия, существовали сомнения в безусловной необходимости нападения на Советскую Россию или отложения рассмотрения данного вопроса. Такие ясные отношения между Москвой и Белградом, однако, развеяли последние сомнения фюрера. В то время было очевидно, что новое правительство, просто пыталось выиграть время для концентрации своих войск, так как ту самую в ночь мятежа были секретно подготовлены и вскоре отправлены официальные приказы по мобилизации югославской армии.
Несмотря на гарантии Симовича данные Берлину, о том, что он собирается соблюдать договоренности или что-то вроде того, легко можно было разгадать его маневры.
Ситуация складывалась тогда следующим образом: Италия, наш союзник, в тот момент атаковала Грецию[169], выдвинувшись из Албании в октябре или сентябре 1940, если мне не изменяет память. Германия не была проинформирована об этой авантюре. Фюрер услышал об этом с одной стороны от меня, кому удалось об этом услышать, а также от министерства иностранных дел, и немедленно изменил маршрут своего поезда следующего из Франции в Берлин, с целью обсудить ситуацию с дуче во Флоренции.
Итальянское правительство, или Муссолини лично, прекрасно понимали, зачем фюреру необходима встреча с ними, и насколько я помню, приказал итальянской армии выступить из Албании через 24 часа, а не через 48, как было запланировано ранее. Было известно, что фюрер, в любом случае не желал распространения конфликта на Балканы и восточное Средиземноморье, требуя от дуче воздержаться от таких планов, для которых не было необходимости, но лишь стоял вопрос престижа.
Встреча проходила в 10 часов утра и фюрер указывал на свои сомнения, Муссолини действительно подтвердил то, что с 6 часов утра итальянские войска уже продвигаются в Грецию и, по его мнению, скоро будут в Афинах. Фюрер снова указал на то, что в любом случае будут поставлены под угрозу отношения с Турцией и может возникнуть новый театр военных действий, поскольку он знал, хоть и не сказал об этом тогда, что итальянский театр военных действий рано или поздно потребует помощи Германии.
Такая ситуация предшествовала началу атаки на Югославию. Италия, была остановлена и отброшена назад, оказавшись в самой невыгодной стратегической и тактической позиции после столкновения с греческим противником. Даже если бы часть югославской армии обошла с фланга и тыла позиции итальянцев на Скутари, тогда там не только бы Италию уничтожили, но и значительную часть итальянских боеспособных частей. Было ясно, что положение итальянских войск вскоре станет безнадежным, поскольку вскоре ожидалась высадка британских экспедиционных сил в Греции, следовало ожидать, что если они придут на помощь грекам, итальянская армия будет не только выбита из Греции, в которой она просто топталась на границе, но и из Албании; и тогда британские войска окажутся в опасной близости от Италии и Балкан, которые имели решающее экономическое значение для нас.
Это означало, что после мятежа Симовича и мобилизации в Югославии могло случиться уничтожение итальянских армий на Балканах. Только решительные действия могли предотвратить двойную опасность: во-первых крах итальянской армии; и во-вторых, британское наступление на Балканах, которое могло сорвать подготовку к конфликту с Россией.
Немецкие войска, которые находились на марше в Грецию в рамках «Операции Марита[170]«, которые должны были выступить против Греции с целью сбросить в Средиземноморье те британские дивизии, которые высадились, и могли обойти итальянскую армию, были развернуты направо, и в ускоренном, срочном порядке, были подготовлены для атаки, и они были брошены во фланг скопления югославских войск. Воздушные силы были подняты с аэродромов Германии за очень короткое время и сконцентрированы в Юго-Восточном районе, откуда можно было, оказывать поддержку наступлению. Только, благодаря таким быстрым действиям, и в силу факта того, что, основные условия были подготовлены в ходе «Операции Марита», Германия тогда смогла ликвидировать чрезвычайную опасность своим позициям на Балканах и на Юго-Восточном направлении. С политической и военной точки зрения было бы преступлением против государства, если бы фюрер не предпринял этих действий, поскольку затрагивались вопросы выживания Германии.
Штамер: Какие цели в Югославии в первую очередь подверглись воздушным атакам?
Геринг: Я уже объяснял, что германские вооруженные силы находились в особенном положении к началу войны и им приходилось решать проблемы с чрезвычайной скоростью и также добиваться чрезвычайных результатов, для достижения которых они создавались, которыми в данном случае являлся прорыв — я не помню точное название сейчас — линии Метаксаса в северной Греции, до того, как английские войска, уже высадившиеся возле Афин, смогут придти на помощь греческим гарнизонам вдоль линии Метаксаса.
Поэтому, прежде всего с целью того, чтобы меньшая часть немецких войск смогла прорвать эту линию, пока остальная часть, как было запланировано, должна была прорваться к югославской армии, и там с малыми силами, в максимально кратчайшие сроки, уничтожить эту армию. Это являлось необходимым условием успеха в целом. В противном случае в силу разделения не только бы итальянская армия была разбита, но и немецкая армия, частью сил продвигавшаяся в Югославию — болгарская поддержка подошла позднее — другой частью прорывающая сильные укрепления линии Метаксаса с целью предотвратить английское развертывание на ней, могла завести себя в очень сложное и критическое, и возможно катастрофическое положение. Следовательно воздушные силы, должны были оказать сильный эффект, с целью предотвращения развертывания югославской армии против Германии и её союзника.
Поэтому, прежде всего, было приказано нанести массированный удар по военному министерству Югославии, и, во-вторых, по железнодорожной станции, которая, в частности в Белграде, в силу слабой развитости югославских железных дорог, играла роль центра развертывания. Имелось также несколько важных центров, здание генерального штаба, и. т. д., включая, находившиеся в Белграде, политические и военные центры. Там находились такие ведомства, и их бомбардировка в самом начале могла оказать парализующий эффект на дальнейшее сопротивление.
Уведомление Югославии не являлось необходимым по следующим причинам. Строго говоря, можно сказать, что мы не объявили о начале войны с Югославией и не сделали предупреждения. Однако, никто из руководства Югославии не сомневался в том, что Германия нападет. Это было понятно, поскольку оно отчаянно проводило развертывание, а не только мобилизацию. Более того атака германской армии последовала после бомбардировки Белграда. Но, даже признавая, что воздушные силы совершили первую атаку, а затем армия — без предупреждения — югославские действия и чрезвычайная опасность военного положения требовали этого. Мы находились в эпицентре борьбы. Стоял вопрос об овладении Балканами обеими сторонами. Цели — и я отмечаю это снова — были, как я точно помню именно такими — военным министерством, железнодорожной станцией, зданием генерального штаба, и двумя или тремя другими министерствами. Город, конечно, в силу того, что эти здания были разбросаны по городу, также подвергся бомбардировке.
Штамер: В последние дни мы периодически слышали о воздушных атаках на Варшаву, Ковентри и Роттердам. Были ли эти атаки обусловлены военной необходимостью?
Геринг: Свидетели, и особенно фельдмаршал Кессельринг, частично говорили об этом. Но эти заявления ещё раз заставляют меня понять, что естественно, командующий армией, или армейской группой или воздушным флотом видели ситуацию только на узком участке. Однако как главнокомандующий воздушных сил, я могу обозреть вопрос в целом, поскольку я, прежде всего, являлся лицом ответственным за отдачу приказов, и согласно моим приказам и моему мнению командующие воздушными флотами получали инструкции и директивы о том, что они должны делать.
Варшава: прежде всего, я хотел бы ясно сказать, что в утро начала войны с Польшей, много польских городов, мне кажется, британский обвинитель указывал их названия, были атакованы. Я уже не помню их названия. Согласно моим приказам в первый день атаки на Польшу я обозначил, первую цель: уничтожение и разрушение вражеских воздушных сил. После достижения этого другие цели можно было атаковать в дальнейшем. Поэтому, я отдал приказ атаковать следующие аэродромы — некоторые, не имея названий на руках, 80 процентов из них, располагались рядом с городами, которые уже упоминались здесь, они являлись авиабазами. Однако второй главной целью, которую, атаковали в небольшой степени в первый день, или в ходе первого налета, являлись железнодорожные узлы, предназначенные для перевозок крупных военных подразделений. Я отмечаю, что незадолго до последней и решающей атаки на Варшаву, воздушной атаке, о которой я сейчас расскажу, французский военный атташе в Польше послал своему правительству доклад, который мы можем представить здесь, обнаружив его позднее в Париже, из которого следовало, что даже противник заявлял, что германские воздушные силы, он подчеркивал, атакуют исключительно военные цели в Польше, «исключительно» отмечаю особо.
Во-первых Варшава имела только одну, две цели, задолго до — «задолго до», неправильное выражение, потому что это происходило быстро — другими словами, до окружения Варшавы. Там находился аэродром Окенце, на котором были сконцентрированы вражеские польские военные подразделения, и варшавская железнодорожная станция, одна из главных стратегических железнодорожных станций в Польше. Однако, эти атаки спорны с точки зрения решающего значения; после окружения Варшавы, ей предложили сдаться. Капитуляция была отклонена. Напротив я помню, призывы, обращенные к мирному населению Польши, как и к остальным жителям Варшавы, продолжать сопротивление, не только военное, но и гражданское, что как известно, противоречит международному праву. Мы сделали дальнейшее предупреждение. Мы сначала сбрасывали листовки, не бомбы, в которых мы просили население не сопротивляться. Во-вторых, когда командный состав остался на своих позициях, мы предупредили гражданское население, чтобы оно покинуло город до бомбардировки.
Когда мы получили радиосообщение от командного состава, о намерении направить переговорщика, мы согласились, но только напрасно его ждали. Но, когда мы потребовали, по крайней мере, предоставить коридор для дипломатического корпуса и нейтральных лиц для выхода из Варшавы по дороге, которую мы обозначили, это было сделано.
Затем, после того, как мы ясно заявили, в своем последнем призыве, что мы начнем мощную атаку на город, если не последует капитуляции, мы сначала атаковали форты, затем батареи расположенные в городе и войска. Такой была атака на Варшаву.
Роттердам: в Роттердаме ситуация была совершенно иной. С целью завершить кампанию в Нидерландах, настолько быстро насколько возможно и соответственно избежать последующего кровопролития для людей, с которыми мы не имели больших различий, но стремясь осуществить такую кампанию, по ранее указанным причинам, я предложил использовать десантную дивизию в тылу голландских сил развернутых против Германии, в особенности с целью захвата наиболее важных мостов, одного рядом с Моердийком через Рейн, другого рядом с Дордрехтом, и третьего рядом с Роттердамом. Соответственно с самого начала мы планировали нанести удар в тыл развернутой группировки, и если бы мы были успешны, голландская армия, при всей своей доблести смогла бы продержаться несколько дней. Та атака или высадка моей парашютной дивизии в районе трех мостов оказалась полностью успешной.
Тогда как у Моердийка и Дордрехта сопротивление было быстро сломлено, у подразделения в Роттердаме возникли сложности. Во-первых, его окружили голландские войска. Все упиралось в то обстоятельство, что железнодорожный мост и обычный, которые располагалась рядом друг с другом, и в любом случае, должны были попасть в наши руки целыми, потому что только один проход к крепости Голландия оставался открытым. Пока большая часть подразделений находилась в южной части Роттердама, несколько отчаянных десантников пересекли мосты и закрепились на их северной части, в одном месте на железнодорожной станции, прямо за железнодорожным мостом к северу от реки, а вторая внутри зданий, которые примыкали к северной части дорожного моста, напротив станции и рядом с известной маслобойной и маргариновой фабрикой, которая позднее сыграла важную роль. Этот ударный отряд занял позицию находясь под мощными и превосходящими атаками.
В это же время германская танковая дивизия приближалась к Роттердаму снаружи через мосты у Моердийка и Дордрехта, и здесь я хотел бы поправить недопонимание, которые возникло из перекрестного допроса фельдмаршала Кессельринга сэром Дэвидом Максвеллом-Файфом[171] относительно участвовавших лиц. Генерал-лейтенант Шмидт[172] входил в группу, которая приближалась снаружи, и возглавлял танковые войска. Генерал Штудент[173] возглавлял десантную дивизию, которая находилась в Роттердаме, то есть, внутри, и это объясняет тот факт, что одно время проходили переговоры о капитуляции с немецким командиром войск идущих снаружи, и в тоже время переговоры о капитуляции с главным командованием десантных частей внутри города. Оба были позднее скоординированы. Я не хочу вдаваться в детали, относительно этого, так как существовали ли четкие соглашения — рассматривая это в хронологическом порядке, думаю можно будет восстановить каждую минуту — возможна ли была капитуляция или нет; это конечно, в отдельности касалось Роттердама. Тогда группа к северу от мостов находилась в очень неблагоприятном и сложном положении. Подтянуть подкрепления через два моста было исключительно трудно, потому что они находились под мощным пулеметным огнем. По сей день, я могу обрисовать картину положения. Они находились под артиллерийским огнем, таким, что только несколько отдельных человек, сражаясь врукопашную, смогли пробиться через него, с целью выйти с линии огня — я еще помню ту ситуацию, на том мосте.
Было приказано, чтобы батареи расположенные к северу от станции, а также голландские части на дороге, ведущей на север между станцией и маслобойней, которые имели преимущество перед нашими шокированными войсками, были разбомблены. В тот момент парашютные части не имели артиллерии, и бомбардировка была своего рода артиллерийской поддержкой парашютных частей, и я заверил своих десантников перед операцией, в том, что в любом случае, они получат поддержку бомбардировщиков против мощного обстрела. Были использованы три группы эскадрилий. Сигнал бедствия поступил по радио от десантников в Роттердаме, которое также не работало настолько исправно, как заявлялось здесь, и также по четко опознанным и согласованным наземным сигналам, о которых доложили самолеты-разведчики. Появились знаки в виде стрел, индикаторов, и букв, которые были идентифицированы пилотами разведывательных самолетов как: «Находимся под огнем артиллерии с севера, востока, юга, и. т. д.»
Сразу же я приказал воздушному флоту использовать одну эскадрилью. Эскадрилья состояла из 3 групп, около 25 и 30 или 36 самолетов. Когда подходила первая группа, насколько я знаю, шли переговоры о сдаче, но четкого решения не было. В связи с чем, подавались красные сигналы. Первая группа не распознала значение этих сигналов, но сбросила свои бомбы, как было запланировано, именно туда, как и было приказано. Если я помню цифры, верно, что там было 36 двухмоторных самолетов, сбросивших в основном 50 килограммовые бомбы. Вторая и третья группа, которые распознали красные сигналы, развернулись и не сбросили свои бомбы.
Радиосвязь между самолетами и Роттердамом отсутствовала. Радиосвязь Роттердама с ними осуществлялась через штаб второго воздушного флота, с дивизией, из дивизии с наземной станцией эскадрильи, и оттуда велась радиосвязь с самолетами. Это было 10 мая 1940, когда в целом радиосвязь между наземной станцией и самолетами, была, приемлемой, но не в такой степени, как связь, разработанная в ходе войны. Но главным во всем этом, было то, что Роттердам не мог напрямую связаться с самолетами и следовательно посылал сигналы, красными огнями, которые распознали группы 2 и 3, но не группа 1.
Большое число разрушений было вызвано, не столько бомбами, сколько, как было сказано, огнем. Это подтверждается тем фактом, что здания, возведенные из кирпича и бетона стоят и сейчас в разрушенной части, в то время как старые дома были уничтожены. Распространение огня было вызвано большим количеством жира и масла. Во-вторых — я хотел бы отметить особенно — распространение огня могло бы быть предупреждено энергичными действиями пожарников Роттердама, несмотря на приближавшийся ураган.
Окончательные переговоры о капитуляции, насколько помню, не начинались раньше 6 часов вечера. Я знаю это, потому что в ходе переговоров о сдаче продолжалась стрельба и десантный генерал Штудент, выглянув в окно в ходе переговоров был ранен в голову, что привело к травме мозга.
Вот, что я хотел бы сказать о Роттердаме в объяснение о двух генералах и их переговорах о сдаче, одного изнутри, другого снаружи.
Ковентри: После периода с 6 по 7 сентября по ноябрь, после непрерывных предупреждений английскому правительству, и после того, как фюрер оставил за собой право отдавать приказы по ответным атакам на Лондон — и затем долго тянул с такими приказами — и после того, как немецкие города, не являвшиеся военными объектами, бомбардировались вновь и вновь, Лондон был выбран целью атаки. С 6 и 7 сентября — первая атака была 6 сентября вечером — германские Люфтваффе постоянно бомбили Лондон. Хотя они представлялись целесообразным с точки зрения мести и политического давления на политическое руководство, я не рассматривал их имеющими решающее значение.
Я не ошибусь, если скажу, что с первой мировой войны мне было известно, о том, что жители Лондона, могли преодолевать трудности и таким способом невозможно было сломить их военное сопротивление. Для меня было важным, прежде всего, предотвратить рост мощи британских воздушных сил. Как для солдата, или, лучше сказать, как главнокомандующего немецких Люфтваффе, ослабление и уничтожение вражеских воздушных сил имело для меня решающее значение.
Хотя фюрер хотел, как и ранее, продолжать атаки на Лондон, я проявил свою инициативу, обосновав в качестве цели Ковентри, потому что согласно моим сведениям, там и вокруг Ковентри располагались важные авиасборочные и авиакомплектующие заводы. Бирмингем и Ковентри являлись для меня целями, имевшими решающее значение. Я выбрал Ковентри, потому что большинство целей могли быть уничтожены на небольшой территории.
Я лично готовил атаку обеих воздушных флотов, которые регулярно проверяли информацию о целях — и затем, при первой подходящей погоде, в лунную ночь, я приказал атаковать и отдал указания, чтобы они продолжались так долго и часто, насколько было необходимо для достижения решающего воздействия на британскую авиационную промышленность. Затем переключиться на следующие цели в Бирмингеме и крупной двигателестроительной фабрике к югу от Вестона, после авиационной промышленности, следовало атаковать частично возле Бристоля и к югу от Лондона.
Так проходила атака на Ковентри. Город оказался под таким мощным воздействием, потому что промышленные объекты раскинулись по всему городу, за исключением двух новых заводов вне города, и вновь в данном случае основной ущерб был нанесен огнем. Если мы посмотрим теперь на немецкие города, мы поймем насколько разрушительно влияние огня. Такой была атака на Ковентри.
Штамер: В 1941, проходили переговоры о сотрудничестве с Японией. Вы присутствовали на этих переговорах?
Геринг: Лично я не принимал участия в этих переговорах с Японией, потому что с военной точки зрения меня мало, что связывало с Японией и я редко видел японцев. В ходе всей войны только однажды, и ненадолго, я принимал делегацию японских офицеров и атташе. Поэтому, я не могу сказать чего-нибудь о сотрудничестве с Японией. Нас инструктировали обмениваться опытом, боевым опытом, с японцами, но это реализовывалось, через другие учреждения. Лично я не имел дел с японцами.
Штамер: Когда фюрер впервые высказал мысли о необходимости войны с Россией?
Геринг: Такого не было до поздней осени 1940, в Берхтесгадене, чтобы меня информировали о намерениях фюрера вступить в конфликт с Россией при определенных обстоятельствах.
Штамер: Вы присутствовали при разговоре, проходившем в Берлине в ноябре 1940 с русским министром иностранных дел.
Геринг: Лично я не присутствовал при разговоре Молотова с Гитлером. Однако господин Молотов, нанес мне визит, и мы обсуждали общее положение. Я конечно знал, о разговоре с Молотовым, потому что фюрер сообщил мне о нем в деталях. После этого разговора сильно возросли подозрения фюрера о том, что Россия готовится напасть на Германию, это было замечено в ходе дискуссии по замечаниям и требованиям, которые сделал господин Молотов.
Там были, во-первых, гарантии Болгарии, и пакт о помощи Болгарии, такой же какой Россия заключила с тремя балтийскими государствами.
Во-вторых, они включали полное оставление Финляндии Германией, в такой степени, что Россия, недавно подписавшая мир с Финляндией, считала себя вправе снова напасть на Финляндию с целью не утратить результаты, полученные в предыдущем соглашении, Ханко[174], и.т.д.
В-третьих, они касались споров вокруг Босфора и Дарданелл; и в-четвертых высказывалась возможность проникновения в Румынию через Бессарабию.
Это были те положения, которые мы обсуждали с фюрером. Также от министра иностранных дел было замечание об оккупации, или обеспечению интересов, на выходе в Балтику.
Фюрер рассматривал эти требования в ином свете. Хотя Россия была правомочна заявлять требования к Германии относительно Финляндии, он верил, что в связи с другими сообщениями о русской подготовке и развертыванию войск, Россия хотела усилить свое положение в Финляндии, с целью обойти Германию с севера и расположиться вблизи шведских рудных шахт, которые были жизненно важны или, по крайней мере очень значимы для Германии в этой войне. Во-вторых, продвижение, как требование, в Румынию и Болгарию, Фюрер не был уверен, что такое давление будет направлено на юг, то есть, к Дарданеллам, или ближневосточному направлению, но скорее в западном направлении; то есть, что здесь Россия также может давить на южный фланг Германии и, получить контроль над румынскими нефтяными месторождениями, сделав Германию абсолютно зависимой от России в поставках нефти. В этих требованиях он видел скрытые попытки развернуть войска и обеспечить позиции войскам против Германии. Предложение об обеспечении выхода к Балтике, даже не обсуждалось, что касалось Германии. Весь этот разговор заставил фюрера почувствовать, что отношения в дальнейшем будут подвержены опасности со стороны России.
Уже в своем разговоре со мной фюрер рассказал, почему он думает о противодействии России возможном при определенных обстоятельствах. Информация об огромных работах по развертыванию на вновь приобретенных территориях России, Польши, Литвы, Латвии, Эстонии, и Бессарабии, делали его чрезвычайно подозрительным. В то время как мы иногда имели только 8, позже 20 и 25 дивизий вдоль всей восточной границы. Дальнейшие доклады показывали, что Россия может готовить атаку в наш тыл, вскоре после того, как Германия начнет войну на Западе, или потому что произойдет вторжение Британии или, потому что Германия со своей стороны решит вторгнуться в Англию. Его аргументы усиливались еще больше, так как незадолго до этого, в отличие от практики распространенной в России ранее, инженерам, и, я уверен, также нашим офицерам, то есть, немцам, были внезапно показаны колоссальные русские военные производства авиации и танков. Эти доклады об удивительно высоких производственных возможностях военной промышленности усиливали убеждение фюрера. Он был определенно убежден, потому что, он сказал — и это было его политическое соображение — если Англия все еще не рассматривает соглашение с нами, хотя она осталась одна против нас, она должна иметь, что-нибудь в запасе. Он имел информацию о том, что премьер-министр Черчилль отмечал две вещи, как волнующие Англию.
Первое, возрастающая поддержка Соединенных Штатов могла ожидаться, прежде всего, в технической сфере, то есть, относительно вооружений, затем расширившись на другие сферы; и, во-вторых, которую он рассматривал даже более вероятной, что Черчилль нашел взаимопонимание с Россией в этом направлении, а, следовательно, рано или поздно будет столкновение. Его расчеты были следующими: До того, как Соединенные Штаты смогут подготовить свои вооружения и провести мобилизацию армии, он разобьет русские скопления войск, и разобьет и ослабит русские силы до такой степени, мощными концентрированными атаками, что они не смогут представлять угрозы в тылу, если нам придется вступить в конфликт с англо-американцами на континенте. Такими были объяснения фюрера.