Пятница, 24 мая 1946
Утреннее заседание
(Подсудимый фон Ширах возвращается на место свидетеля)
Заутер: Ваши чести, мы вчера остановились на документе номер 1948-ПС. Это, если вы вспомните, меморандум некоего доктора Фишера о телефонном разговоре, проведенном с сотрудником секретной государственной полиции, штандартенфюрером Хубером[2148], из Вены, и ссылается на принудительный труд еврейской молодёжи. Особое упоминание было сделано в задействовании евреев в расчистке снесенной синагоги. В связи с этим меморандумом я хочу задать ещё один вопрос подсудимому Шираху.
(Обращаясь к подсудимому)
Когда эти синагоги были разрушены в Вене? Это было во время вашей ответственности, или в иное время?
Ширах: Синагоги в Вене были разрушены за 2 года до получения мной должности в Вене.
Заутер: Свидетель, теперь я перехожу к главе об антисемитизме — которому согласно вашему вчерашнему признанию — вы следовали в своей юности. Я хочу знать, каким было ваше отношение, когда вы вступали в партию и когда вы стали партийным чиновником, к практическому воплощению этого антисемитизма.
Ширах: Согласно моему мнению — в 1924–1925 — евреи должны были быть полностью исключены из гражданской службы. Их влияние в экономической жизни должно было быть ограничено. Я верил, что еврейское влияние на культурную жизнь следовало ограничить. Но для творцов уровня, например, Макса Рейнгардта[2149], я всё ещё представлял возможность свободного участия в культурной жизни. Это, мне кажется, точно отражает мнение, которого я мои товарищи придерживались о решении «еврейской проблемы» в 1924–1925 и в последующие годы.
Позже, когда я возглавил высшую школу молодёжного движения, я выдвинул требование о так называемом numerus clausus[2150]. Моим желанием было, чтобы евреям позволялось учиться только на пропорциональной основе сопоставимой с их процентом от общего населения. Мне кажется, можно понять из этого требования, о numerus clausus, известной всему поколению студентов того периода, что я не верил в полное исключение евреев из художественной, экономической и научной деятельности.
Заутер: Свидетель, я представил документ, документ Ширах-136, в документальной книге Шираха, который содержит заявления чиновника ведомства рейхсюгендфюрера об обращении с еврейской молодёжью контрастирующей с христианской молодёжью. Вам известно, какое отношение ведомство рейхсюгендфюрера занимало тогда к еврейской молодёжи?
Ширах: Мне кажется, что мы разбираемся с распоряжением 1936 года.
Заутер: Осени 1936?
Ширах: Осени 1936. Согласно нему, еврейские молодёжные организации существовали под официальным надзором рейхсюгендфюрера, который контролировал всю молодёжь Германии, и еврейская молодёжь могла бы осуществлять своё собственное молодёжное воспитание автономно.
Заутер: Говориться, что в этом распоряжении, inter alia [2151]— я процитирую только одно предложение документа Ширах-136 из документальной книги Ширах а:
«Сегодня для своей молодёжи, иудаизм уже признал, что к некоторой будущей дате займет особое, изолированное положение, свободное в рамках своих собственных границ, внутри немецкого государства и экономики Германии и которое уже занято им в большой степени».
Свидетель, в то же самое время, или незадолго до того, были опубликованы Нюрнбергские законы[2152], те расовые законы, которые здесь часто упоминаются.
Вы помогали принятию этих законов, и как вы лично судили об этих законах?
Ширах: Я не участвовал в подготовке этих законов. В моей комнате в отеле «Deutscher Hof[2153]«, здесь в Нюрнберге, я был удивлен обнаружив бумажку заявлявшую, что на следующий день должно пройти заседание Рейхстага и что оно пройдет в Нюрнберге. На том заседании Рейхстага, на котором я присутствовал, были провозглашены Нюрнбергские законы. Мне не известно до настоящего дня кто их готовил. Я полагаю, что Гитлер сам определил их содержание. Я не могу сказать о них большего.
Заутер: Вы можете заявить под присягой, и с чистой совестью, что до опубликования этих законов вы не знали о запланированности таких законов, хотя вы были рейхсюгендфюрером и рейхсляйтером?
Ширах: Да.
Заутер: После провозглашения этих законов в Нюрнберге, как вы лично представляли будущее развитие еврейской проблемы?
Ширах: Я должен сказать, что как вопрос факта, мы не ожидали таких законов. Мне кажется, что вся молодёжь страны тогда считала еврейскую проблему решенной, поскольку в 1935 больше не было вопроса о каком-либо еврейском влиянии. После опубликования этих законов у нас было мнение, что теперь, точно, сказано последнее слово о еврейской проблеме.
Заутер: Вкратце, свидетель, вы обвиняетесь в подстрекательстве и влиянии на молодёжь страны. Следовательно, я спрашиваю вас: в качестве рейхсюгендфюрера вы подстрекали молодёжь на антисемитские эксцессы, или же вы, в качестве рейхсюгендфюрера, и в особенности на митингах Гитлерюгенда, произнося разжигающие антисемитские речи?
Ширах: Я не произносил каких-либо разжигающих антисемитских речей, поскольку я пытался, и как рейхсюгендфюрер и как воспитатель молодёжи, не подбрасывать дров в костер; ни в своих книгах ни в речах — за исключением речи в Вене, на которую я сошлюсь позднее и которая не произносилась тогда, когда я был рейхсюгендфюрером — я не делал каких-либо разжигающих заявлений антисемитского характера.
Я не буду себя здесь делать смехотворным заявляя, что я не был антисемитом; я был — хотя никогда сам не обращался к молодёжи в таком смысле.
Заутер: Ведомство рейхсюгендфюрера, публиковало официальный ежемесячник «Воля и сила», ведущее издание национал-социалистической молодёжи. Выдержки из этой официальной публикации ранее приобщались Трибуналу в документальной книге.
Теперь я заинтересован знать: это, правда, что некие партийные власти непрерывно требовали от вас, чтобы вы публиковали в этой официальной публикации югендфюрера особые антисемитские номера с целью показать молодёжи страны путь которому следовать в будущем, и каким было ваше отношение к такому требованию?
Ширах: Это правда, что министр пропаганды Рейха непрерывно требовал о моего главного редактора, чтобы такой антисемитский номер был опубликован. Получив доклад от главного редактора я неизменно отказывался выполнять такую просьбу. Мне кажется, что главный редактор уже подписал письменные показания под присягой в этом отношении.
Заутер: Свидетель, вопрос антисемитизма также включен в вашем отношении к «Der Sturmer[2154]«, газеты издаваемой вашим коллегой подсудимым, Шрейхером. Вы распространяли эту антисемитскую газету
«Der Sturmer» внутри вашей организации, и вы как-либо далее её распространяли?
Ширах: «Der Sturmer» не распространялся в молодёжной организации. Мне кажется, что за единственным исключением тех молодых людей, которые жили в гау…
Заутер: Гау Франкония?
Ширах: Да, гау Франкония — что остальная немецкая молодёжная организация вообще никогда не читала «Der Sturmer». Газета определенно отвергалась всеми молодёжными руководителями — как юношами так и девушками — в моей организации.
Заутер: Свидетель, тогда, я должен указать вам на то, что обвинение вменяет вам представления, по одному случаю, введения к этой газете, этой антисемитской газете «Der Sturmer». Вам об этом известно, и что вы скажете по этому предмету?
Ширах: Я могу сказать следующее в этом отношении. Я был всегда в тесном сотрудничестве с прессой; фактически, я сам приходил к прессе. Своей пресс-службе, в качестве рейхсюгендфюрера, я давал точные инструкции, чтобф все просьбы от газет гау для введения, или чего-то ещё такого рода от меня должны быть принципиально одобрены. Следовательно, всюду, где газета гау отмечала юбилей — вероятно десять или двенадцать годовщин за всё существование, или публиковался некий особый номер — тогда эксперты в моей пресс-службе готовили проект и вместе с внушительным томом вечерней почты представляла мне для подписи. Таким образом, могло получиться, что я подписал введение к «Der Sturmer» которое, конечно, было газетой местного гау. По-другому я не вспоминаю эпизода.
Заутер: Соответственно вы не можете вспомнить готовили ли вы это короткое вступление сами, либо же оно готовилось одним из ваших экспертов и представлялось вам для подписи?
Ширах: Мне точно кажется, что я не готовил его сам, потому что такие короткие вступления — как уже заявлялось — всегда представлялись мне. Я сам писал свои газетные статьи, но никогда не вступления с таким описанием.
Заутер: Свидетель, поскольку мы только, что упомянули имя Штрейхера, я напомню вам об очень уродливой иллюстрированной книге[2155], которая представлена здесь обвинением. Эта иллюстрированная книга распространялась среди молодёжи с вашего согласия, или что вам об этом известно?
Ширах: Конечно, эта книга не распространялась среди молодых людей. Совершенно не обсуждалось, что ведомству ГЮ передали бы такую книгу для молодёжи. Кроме того, иллюстрированные книги издательской фирмы «Sturmer» мне неизвестны. Я конечно, не компетентен, чтобы говорить об обучении в школах, но я также хочу сказать от имени образования в школах, что я не верю, что эта иллюстрированная книга когда-либо представлялась в какой-либо школе вне этого гау. В любом случае, книга и похожие работы издательской фирмы «Sturmer» как, правило, не распространялись среди молодых людей и молодёжных организаций. То, что я уже сказал, когда судил «Der Sturmer» также относится и к этим книгам — а именно, что руководящий состав «Гитлерюгенда» категорически отвергал написанное в таком изложении.
Заутер: Свидетель, вы также видели как антисемитский вопрос постепенно перерастал и как он в итоге привёл к хорошо известным антиеврейским погромам ноября 1938[2156]. Вы сами, каким-либо образом, участвовали в этих антиеврейских погромах ноября 1938?
Ширах: Я лично никак не участвовал, но я участвовал в мюнхенском заседании…
Заутер: Каком заседании?
Ширах: Заседании, которое традиционно проводилось 9 ноября каждого года в память тех, кто пал 9 ноября 1923. Я не принимал участия во всех дискуссиях того дня. Но я помню речь Геббельса в связи с убийством фом Рата[2157]. Эта речь была определенно разжигающего характера, и из этой речи можно было свободно полагать, что Геббельс намеревался начать некую акцию Он предложил — но это я обнаружил лишь позднее — отдать подробные инструкции для этой акции прямо из своего отеля в Мюнхене министерству пропаганды Рейха. Я присутствовал на мюнхенском заседании, также как и мой начальник штаба Лаутербахер, мы оба отвергали акцию. ГЮ, как крупнейшая национал-социалистическая организация, вообще не задействовалась в антиеврейских погромах 9, 10 и 11 ноября 1938. Я помню один инцидент в котором молодёжный руководитель, не обратившись к моему берлинскому управлению осуществлял некую местную пропаганду, чтобы принять участие в демонстрации и позднее был вызван на этот счет мной. После 10 ноября я снова несколько дней был в Мюнхене и посетил, inter alia, несколько разрушенных предприятий и вилл. Это произвело на меня ужасное впечатление, и под таким впечатлением я проинструктировал всё молодежное руководство, региональных руководителей если я правильно помню — другими словами, всех высших ответственных молодёжных руководителей — прибыть в Берлин и там, в обращении к этим молодёжным руководителям, я описывал инциденты 9 и 10 ноября как позор нашей культуры. Я также ссылался на него как преступную акцию. Мне показалось, что все коллеги присутствующие по этому поводу ясно запомнили как я был взволнован и что я говорил им, чтобы моя организация, как тогда так и в будущем, никогда не совершала бы актов такого рода.
Заутер: Вы ранее упомянули один отдельный случай, в котором руководитель ГЮ, подчиненный вам, участвовал в некой акции. Вам известны другие случаи в ноябре 1938, и потом, в которых подразделениям ГЮ фактически предлагалось участвовать в антиеврейских погромах?
Ширах: Нет, мне не известно об остальных случаях. Единственная вещью, о которой я услышал здесь были отдельные парни или группы молодёжи, призванных на улицы местными властями, которые не являлись ГЮ. В большинстве случаев эти парни были просто снова отправлены домой молодёжными руководителями. Организация никогда не задействовалась, и я придаю огромное значение тому заявлению, что молодёжные организации, которые включали больше членов, чем партия сама со всеми дочерними организациями, никогда не вовлекалась в такие инциденты.
Заутер: Свидетель, по крайней мере вы видели, из инцидентов в ноябре 1938, что развитие в Германии принимает иную направленность от ожидавшегося вами курса — если мы судим о вашем предыдущем описании. Как вы, после ноября 1938 представляли дальнейшее решение еврейской проблемы?
Ширах: После событий 1938 я осознал, что единственный шанс для еврейства в государственно поддерживаемой эмиграции; в виду настроя Геббельса, мне казалось достоверным, что похожие ночные акции могли время от времени возникать в таких условиях юридического беззакония. Это была одна из причин, почему идея Гитлера о закрытых еврейских поселениях в польском Генерал-губернаторстве[2158], о которых он говорил мне в своей штаб-квартире в 1940, была мне ясной. Я думал, что евреям было бы лучше в близких поселениях в Польше чем в Германии или Австрии, где они оставались раскрытыми перед причудами министра пропаганды, который был главной опорой антисемитизма в Германии.
Заутер: Это правда, что вы сами, повсюду имея возможность обратиться к Гитлеру, приводили ему свои собственные позитивные предложения по расселению евреев в некой нейтральной стране, при гуманных условиях?
Ширах: Нет, это неправда.
Заутер: Что же?
Ширах: Я хочу полностью прояснить этот вопрос. Я вчера упоминал о том как я докладывал Гитлеру и как он мне говорил о том, что венских евреев следует отправить в Генерал-губернаторство. До того, я никогда не думал об эмиграции евреев из Австрии и Германии для расселения в Генерал-губернаторстве. У меня была лишь мысль о еврейской эмиграции в страны где евреев хотели принять. Но по плану Гитлера, как он существовал — и мне кажется, что тогда идея уничтожения евреев ещё не пришла ему на ум — этот план по расселению звучал совершенно разумным для меня — разумным тогда.
Заутер: Но мне кажется, что в 1942 вы предлагали попытаться, через такого рода ведомство вашего друга доктора Колина Росса[2159], предложить Гитлеру, чтобы евреям из Венгрии, и балканских государств позволили эмигрировать в некую нейтральную страну, забрав свои вещи и движимое имущество.
Ширах: Это было позднее. Я больше не помню точно, когда, но в любом случае это было после оккупации Венгрии. Среди бесчисленных предложений, которые я вносил фюреру и министру иностранных дел через Колина Росса было одно в том отношении, чтобы всё еврейское население Венгрии было переведено в нейтральные страны. Если свидетель Штеенграхт[2160] заявил здесь, что эта идея обсуждалась в министерстве иностранных дел и что она исходила от министерства иностранных дел, тогда он вероятно заблуждается. Идея возникла в дискуссиях, проходивших между мной и Россом и затем приняла форму меморандума. Но — и это особо важно — об этом докладывалось устно министру иностранных дел, который в ответ, проинформировал Колина Росса, в связи с последующим визитом, что фюрер определенно отверг предложение.
Заутер: Эмиграцию в нейтральные страны зарубежья?
Ширах: Да, в нейтральные страны зарубежья.
Заутер: Свидетель большинство венских евреев, были — как вам самому известно — депортированы из Вены. В 1940, когда вы стали гауляйтером Вены — или позднее вы когда-либо получали директиву от Гитлера в отношении того, чтобы вы сами осуществили эту депортацию евреев из Вены или чтобы вам следовало участвовать депортации?
Ширах: Я никогда не получал какой-либо такой директивы. Единственная директива, которую я получил в связи с депортацией еврейского населения Вены была запросом от Гитлера спрашивающим о числе евреев проживавших тогда в Вене. Это число, которое я забыл, возникло у меня в памяти из-за документа представленного мне обвинением. Согласно этому документу я докладывал Гитлеру, что в Вене жили 60 000 евреев. Вероятно эта цифра пришла из регистрационной службы. В былые времена всего около 190 000 евреев жили в Вене. Это, мне кажется, была наибольшая цифра. Когда я прибыл в Вену там было 60 000 евреев. Депортация евреев была мерой непосредственно приказанной, по приказам Гитлера или Гиммлера; и там в Вене существовало отделение главного управления безопасности Рейха, или местный отдел Гиммлера-Гейдриха, который осуществлял эти меры.
Заутер: Кто был ответственным за это ведомство?
Ширах: Главой этого ведомства был — что я обнаружил сейчас; я не знал этого имени тогда — некий Бруннер[2161].
Заутер: Штурмфюрер СС?
Ширах: Штурмфюрер СС, доктор Бруннер.
Заутер: Тот, который, несколько дней назад приговорён к смерти? Вам это известно?
Ширах: Я вчера это услышал.
Заутер: Вы отдавали какие-либо приказы этому Бруннеру, который был руководителем СС, либо могли вы давать ему какие-либо инструкции?
Ширах: Мне было совершенно невозможно остановить депортацию евреев или соответственно как-либо повлиять. Однажды, уже в 1940, я говорил начальнику моего регионального управления продовольственного снабжения, чтобы мы следили за тем, чтобы депортируемым еврейским людям было предоставлено достаточно продовольствия. Часто, когда евреи писали мне с просьбой быть исключенными из депортации, я направлял своего адъютанта или какого-нибудь помощника чтобы повлиять на Бруннера для того, чтобы было сделано исключение для этих лиц. Большего я сделать не мог. Но я откровенно признаю, здесь и сейчас, что у меня было мнение, что эта депортация была в действительности в интересах еврейства, по причинам, которые я уже приводил в связи с событиями 1938.
Заутер: СС, которые в Вене также были ответственными за эвакуацию евреев, направляли последующие доклады о том, как и в какой степени осуществлялась эта эвакуация евреев?
Ширах: Нет. Следовательно, я также не в состоянии заявить о том, когда завершилась депортация евреев и были ли вывезены из Вены все 60 000 либо только их часть.
Заутер: Газеты в Вене докладывали, вообще что-либо об этих депортациях евреев, о степени депортаций и посягательствах случавшихся в этой связи?
Ширах: Нет.
Заутер: Ничего? Свидетель, но я должен представить вам документ, который приобщен обвинением. Это документ номер 3048-ПС, выдержка из венского издания «Volkischer Beobachter[2162]«, о речи, которую вы, свидетель, произнесли 15 сентября 1942 в Вене, и в котором появилось предложение — я цитирую из газеты:
«Каждый еврей, действующий в Европе это опасность для европейской культуры. Если бы меня обвинили в депортации десятков тысяч евреев из этого города, когда-то мегаполиса еврейства, в восточные гетто, я бы ответил «Я смотрю на это как активный вклад в европейскую культуру».
Таким образом, приведенная цитата из вашей речи иначе не содержит никаких антисемитских заявлений с вашей стороны. Свидетель, учитывая ваши предыдущие заявления, я намерен спросить вас: вы произнесли эту речь, и как вы пришли к ней, несмотря на ваше основное отношение которое вы нам ранее описали?
Ширах: Во-первых, я хочу сказать, что я произнёс эту речь. Цитата правильная. Я так говорил. Я должен стоять на том, что я сказал. Хотя план по депортации евреев был планом Гитлера, и я не был ответственным за его исполнение, я произнес эти слова, о которых я теперь искренне сожалею; но я должен сказать, что я идентифицировал себя морально с этой акцией только из чувства неуместной лояльности к фюреру. Так я сделал, и этого не отменить. Если я объясню, как я пришел к этому, я могу лишь ответить, что тогда я уже был «между молотом и наковальней». Мне кажется, она также станет ясной из моих последующих заявлений, что с некоторого времени Гитлер был против меня, партийная канцелярия была против меня, и очень много членов самой партии были против меня. Постоянно, я слышал от чиновников партийной канцелярии которые выражали это гауляйтеру Вены, и из заявлений, сделанных в окружении Гитлера, что можно было составить впечатление — и это можно ясно осознать из моего отношения и моих действий — что я также больше не выражался публично в обычной антисемитской манере тем или иным способом; и у меня просто нет оправдания. Но вероятно это может служить в качестве объяснения, того что я пытался сам выпутаться из этой болезненной ситуации говоря таким образом, который я сегодня не могу оправдать.
Заутер: Свидетель, в этой связи я хочу спросить вас — вы только, что говорили о болезненной ситуации, в которой вы себя обнаружили в Вене. Это, правда, что сам Гитлер, по различным поводам лично и жестко вас упрекал, из-за вашего отношения в Вене не являвшимся достаточно энергичным, в том что вы стали слишком слабым и слишком уступчивым; что вам следовало занимать себя интересами партии, и что вам следовало одобрять строжайшие методы? Свидетель, вы тогда так делали?
Председательствующий: Доктор Заутер, я полагаю, что вы осознаёте, что вы ставите вопросы в самой наводящей форме, что вы ставите вопросы, которые предполагают ответ подсудимого, и такие вопросы не могут дать — ответы на такие вопросы не могут быть весомее, чем ответы, данные на вопросы не в наводящей форме.
Заутер: Свидетель, Гитлер лично обращался к вам из-за вашего поведения в Вене, и какое отношение вы заняли?
Мне кажется это предположительный вопрос.
Председательствующий: Я думаю это. Я должен думать, что это наводящий вопрос. Он говорит, что он был в сложной ситуации. Вы можете его попросить объяснить в чём была сложность ситуации.
Заутер: Очень хорошо. Свидетель тогда вы ответите на этот вопрос?
Ширах: Защитник, я не могу, в любом случае, принять вопрос в той форме в которой вы его ранее представили.
Разногласия между мной и Гитлером возникли первоначально из-за художественной выставки, и разрыв между Гитлером и мной в 1943 был сначала результатом разногласий во мнениях по культурной политике. В 1943 я был вызван в Бергхоф где Гитлер, в присутствии Бормана, жестко меня критиковал насчет моей культурной политики и буквально сказал, что я возглавляю в Германии культурную оппозицию ему. И далее, в ходе разговора он сказал, что я мобилизовал духовные силы Вены и Австрии и духовные силы молодых людей против него в культурных сферах. Он сказал, что он именно это очень хорошо знает. Он прочёл некоторые из моих речей, преимущественно дюссельдорфскую речь; он обнаружил, что я разрешал в Веймаре и Вене художественные выставки декадентской природы; и он предложил мне альтернативу, либо я немедленно прекращаю такого рода оппозиционную работу — тогда все могло остаться в прошлом — или он прекратит всё правительственное субсидирование Вены.
Эта сцена произвела на меня неприятное впечатление, так как она представляла для меня нарушение данного Гитлером слова, поскольку он давал мне абсолютную свободу действий, поручая мне венскую миссию. Затем я осознал, что он испытывает ко мне ледяную ненависть, и что за этими заявлениями по культурной политике кроется что-то ещё. Был ли он неудовлетворён любой деталью того как я осуществлял свои полномочия в Вене, я не знаю. Сам он редко выражался о таких вопросах. Я узнавал о таком от его окружения.
Тогда я — и это привело к полному и окончательному разрыву между Гитлером и мной — несколькими неделями после получения этого приказа, если можно его так назвать, получил странное приглашение для меня и своей жены провести некоторое время в Бергофе. Тогда я наивно поверил, что Гитлер пожелал сократить разрыв между нами и давал мне знать, тем или иным образом, что он зашел слишком далеко. В любом случае, к концу 3-х дневного визита — я буду кратким — я обнаружил, что это было фундаментальной ошибкой с моей стороны. Тут я ограничу себя лишь несколькими положениями. Я намеревался — и я также осуществил своё намерение — упомянуть, по крайней мере три положения во время своего визита. Одним было положение к России, вторым был еврейский вопрос, и третьим было отношение Гитлера к Вене.
Я должен заявить, начав с того, что Борман издал распоряжение, адресованное мне, и вероятно всем остальным гауляйтерам, запретив любое вмешательство с нашей стороны по еврейскому вопросу. То есть, мы не могли просить у Гитлера за евреев или полуевреев. Это также заявлялось в распоряжении. Я упоминаю это, поскольку это проясняет вещи.
В первый вечер моего пребывания в Бергхофе, по подходящему случаю, я сказал Гитлеру, что у меня было мнение о том, что свободная и автономная Украина послужит Рейху лучше, чем Украина под руководством насилия господина Коха[2163]. Это было все, что я сказал, не больше ни меньше. Зная Гитлера как занл я, было чрезвычайно опасным даже такое замечание. Гитлер ответил сравнительно спокойно, но с подчеркнутой остротой. В тот же вечер, или возможно на следующий, был затронут еврейский вопрос согласно плану разработанному мной с моей женой. Поскольку мне было запрещено упоминать такие вещи в разговоре, моя жена привела фюреру описание опыта который был у неё в Голландии. Она свидетельствовала одной ночью в своей спальне отеля, о депортации еврейских женщин Гестапо. У нас обоих было мнение, что этот опыт её поездки и её описание могли изменить отношение Гитлера ко всему еврейскому вопросу и обращению с евреями. Моя жена привели очень решительное описание такое как мы теперь можем прочитать в газетах. Гитлер молчал. Все остальные свидетели этого разговора, включая моего тестя, профессора Гофмана[2164], также молчали. Тишина была ледяной, и через короткое время Гитлер просто сказал, «Это чистая сентиментальность». Это всё. Дальнейшего разговора вечером не было. Гитлер ушёл раньше обычного. У меня было впечатление, что теперь возникла неприемлемая ситуация. Затем люди в окружении Гитлера сказали моему тестю, чтобы теперь я опасался за свою безопасность. Я намеревался покинуть Бергхоф настолько быстро насколько возможно не позволив привести к открытому разрыву, но я у меня не получилось.
Затем на следующее утро прибыл Геббельс и там, в моём присутствии, без моего вступления по теме, был поднят предмет Вены. Я естественно протестовал против заявлений которые сначала сделал Геббельс о венцах. Затем фюрер снова начал с, я могу сказать, невероятной и неограниченной ненависти против людей Вены. Я признаю, здесь и сейчас, что даже если люди Вены проклинают меня сегодня, я всегда дружественно к ним относился. Я не скажу большего чем то, что Йозеф Вайнхебер[2165] был одним из моих ближайших друзей. Во время этой дискуссии, я, в соответствии со своим долгом и чувствами, выступал за людей находящихся в моей компетенции в Вене.
В 4 часа утра, среди прочих вещей, Гитлер внезапно сказал нечто, что я хочу повторить по историческим причинам. Он сказал, «Вена никогда не признавала великогерманского союза» Гитлер никогда не любил Вену. Он ненавидел её людей. Мне кажется, что ему понравилась Вена, потому что он отмечал архитектурный стиль зданий в Ринге[2166]. Но каждый кому известна Вена знает, что настоящая Вена архитектурно готическая, и что здания на Ринге в действительности не показатель.
Заутер: Свидетель, я считаю, что этот предмет имеет мало отношения к обвинительному заключению — пожалуйста, придерживайтесь обвинительного заключения.
Ширах: Теперь я должен завершить. Я лишь хочу сказать, что в результате этой дискуссии возник общий разрыв — или скорее взрыв — Гитлера в ту самую ночь около 4 часов 30 минут я взял отпуск и покинул Бергхоф несколькими часами спустя. Так потом у меня больше не было разговоров с Гитлером.
Я должен теперь сослаться на кое-что ещё в этой связи. Рейхсмаршал Геринг давая показания, упоминал моё письмо, которое Гитлер показал ему, и господин фон Риббентроп заявил, что он присутствовал при разговоре во время которого Гиммлер предложил Гитлеру, чтобы я предстал перед народным судом[2167], что в действительности означало, что меня следует повесить. Я должен добавить ещё одну вещь: то, что Геринг сказал о моём письме в основном, правда. В этом письме я написал ему в подходящей манере о семейных отношениях. Я также написал одно предложение, в том отношении, что считал войну с Америкой катастрофой.
Заутер: Когда это письмо было написано?
Ширах: 1943, незадолго после моего пребывания в Бергхофе. Это заявление не содержало ничего особенного, поскольку Гитлер даже без…
Председательствующий: Он всё ещё не привёл дату его пребывания в Бергхофе.
Заутер: Господин Председательствующий, он сказал 1943. Он только, что сказал 1943.
Председательствующий: В 1943 было 12 месяцев.
Заутер: Мне кажется, вы можете привести нам месяц.
Ширах: Мне кажется, что разговор в Бергхофе был весной, и что письмо, хотя я не скажу вам, когда точно, было написано летом.
Заутер: Летом 1943?
Ширах: Да, 1943; но я не могу сказать точно, когда было написано письмо. Письмо было правильным. Оно было написано от руки, и секретари его не читали. Оно отправилось с курьером главе государства.
Заутер: Гитлеру лично?
Ширах: Гитлеру. Также возможно, что оно было адресовано для передачи Борманом. Я не могу точно вспомнить. Оно ушло с курьером и это письмо не содержало ничего, кроме необходимого разъяснения ответов, на вопросы, поставленные мне в циркуляре упомянутом Герингом в его заявлении здесь. Это письмо вызвало у Гитлера абсолютную ненависть ко мне; и примерно в тоже самое время в отношении меня было открыто дело в главном управлении безопасности Рейха. Это было из-за факта, что я описал небольшому кругу политических руководителей — высокопоставленных политических руководителей — внешнеполитическую ситуацию, такой как я ее, видел, как я привык делать с дней своей молодости. Одним из этих руководителей был офицер разведки СС доложивший о том, что я сказал, и затем было открыто дело. Был собран материал с целью привести меня в суд. То, что я не предстал перед судом, я единственно и исключительно обязан тому обстоятельству, что и в армии и дома мои товарищи из молодёжного руководства твёрдо меня отстаивали, и любые слушания против меня могли вызвать проблемы. После 20 июля 1944[2168] моя ситуация стала очень опасной. Поэтому мои друзья в армии, передали в моё распоряжение роту отобранных людей. Они находились в подчинении бывшего адъютанта генерал-полковника Фромма[2169]. Рота непосредственно подчинялась мне. Она осуществляла мою охрану и оставалась со мной до конца.
Заутер: Это рота была от Вермахта, которую вы только, что упомянули, передана в ваше распоряжение вместо полицейской охраны ранее предоставленной вам.
Ширах: Да.
Заутер: Свидетель, я ещё раз сошлюсь на вашу венскую речь от сентября 1942. В этой речи вы говорили о депортации десятков тысяч евреев в восточные гетто. Вы не говорили об уничтожении или убийстве евреев. Когда вы обнаружили, что план Гитлер был нацелен на уничтожение или разрушение?
Ширах: Защитник, если бы тогда я знал, что либо о разрушении — то есть уничтожении евреев — я не сидел бы здесь сегодня. Насколько я помню, я услышал об уничтожении евреев впервые из следующего инцидента.
Доктор Росс встретил меня…
Заутер: Кто?
Ширах: Доктор Колин Росс прибыл в Вену в 1944 и сказал мне, чт через зарубежную прессу о он получил информацию, что на Востоке массовые убийства евреев осуществляются в большом масштабе. Затем я пытался понять все, что я мог. Я обнаружил, что казни евреев в Вартегау осуществлялись в газовых фургонах. Эти расстрелы на Востоке…
Председательствующий: Доктор Заутер, о каком гау он говорил? Гау Варт?
Заутер: Вартегау, мой лорд.
Ширах: Вартегау.
Заутер: Это гау, округ на польской границе. Это район на востоке Германии, — В — а — р — т — е — г — а — у — на западе Польши, возле Силезии.
Свидетель, пожалуйста, продолжайте коротко:
Ширах: Казни, расстрелы на русской территории, упоминавшиеся в документах представленных в ходе перекрестного допроса по делу Кальтенбруннера, были мне тогда неизвестны. Позднее — это было до 1944 — я услышал о расстрелах в гетто на русской территории и связывал их с этим развитием на фронте, поскольку я думал о возможности вооруженных восстаний в гетто. Я ничего не знал об организованном уничтожении, которое описывалось нам в этом суде.
Заутер: Тогда, если я услышал вас правильно, вы были проинформированы об этих событиях впервые с 1944 вашим другом, доктором Колином Россом, который знал об этом из докладов зарубежных газет?
Ширах: Да.
Заутер: Вы всё еще помните месяц?
Ширах: Это я не скажу.
Заутер: В любом случае это должно было быть в 1944?
Ширах: Этого я не скажу. Но мне кажется, я должен кое-что ещё об этом объяснить. Я спрашивал себя, как можно было это предотвратить? И я всё ещё спрашиваю себя, день за днём, что я делал, чтобы это предотвратить? Я могу лишь ответить, что практически ничего, поскольку с 1943 я был политическим трупом. Помимо той попытки в 1943 в Бергхофе, я вообще ничего не мог сделать.
Заутер: Ничего?
Ширах: Ничего.
Заутер: Свидетель, я хочу в этой связи спросить вас о принципиальном вопросе. Вы вчера признавали, что вы стали антисемитом — и это соответствовало вашей концепции — с вашей самой юности. Вы, в перерыве, слышали показания Хёсса[2170], командира Аушвица[2171], который проинформировал нас, что только в этом лагере, мне кажется убили от 2 500 000 до 3 000 000 невинных людей, в большинстве евреев. Что сегодня, означает для вас название Аушвиц?
Ширах: Это величайшее, наиболее дьявольское массовое убийство известное истории. Но это массовое убийство не совершалось Хёссом; Хёсс был просто палачом. Казнь была приказана Адольфом Гитлером, как очевидно из его последней воли и завещания. Завещание подлинное. Я держал фотокопию в своих руках. Он и Гиммлер совместно совершили это преступление, которое на все времена, останется в анналах истории. Это преступление позорящее каждого немца.
Молодёжь Германии невиновна. Наша молодёжь была антисемитски настроена, но её не призывали к уничтожению еврейства. Не осознавалось и не представляло