После Николай Прокопьевич работал землеустроителем-мелиоратором в Сосновке при МТС. А Архелая – бухгалтером в совхозном правлении. В ту пору она закончила бухгалтерские курсы… Получили дом от правления… Жили хорошо, весело и дружно. Николай Прокопьевич. Архелая Ивановна. Коля-старший и Витенька-младшенький…
Через некоторое время Николая перевели в город. Переехали всей семьей. И Клавдию Антоновну из Конищево они к себе забрали… Жили в деревянном доме на Жданова, что стоит и до сих пор, у стадиона «Динамо». После – получили новую, двухкомнатную квартиру в новом, «хрущевском» доме на Ворошилова. Тридцать шесть квадратных метров площади… Теперь в этой квартире живут пятеро… Коля и Ганна получили от завода кирпичную «двушку» за рекой, на Горького… Виктор и Регина «стоят на очереди». Уже давно…
Николай Прокопьевич долгие годы возглавлял проектный отдел в Мелиоративном проектном институте. Новое, современное, трехэтажное здание на Калинина… Сам он – большой начальник был… Что ты!.. А жену Архелаю после взял к себе - секретарем!.. Хороший был начальник. Требовательный!.. C персональной «Волгой». А та - с персональным шофером… Все, как тогда, в Корее… Вот такая история у нашего деда.
В настоящем у Прокопьевича – пенсия. Да внук Андрюшка. Славная трудовая биография. Достойный вклад в копилку славных дел нашей великой Родины…
Пересадка-2
Бегали к автомату пить воду с сиропом за три копейки. И за копейку – без сиропа. Жаркое, слепящее солнце. Яркое, печное лето. До электрички еще далеко. Часика два… Обошли кругом памятник Владимиру Ильичу… Что еще интересного? Слева от площади на углу – красно-белая телефонная будка. Искореженная дверца. Битое стекло. Несчастный таксофон с оторванною трубкой. Рядом с будкой – поваленная на бок урна. Хулиганы… И пьяницы… И откуда сколько развелось такого сброда на нашу-то голову?.. Справа, у автобусной станции, – бетонный стенд. Острая звездочка, крашенная красным. Перед звездочкой – молот и серп. Наверху – массивная надпись: «Члены Политбюро ЦК КПСС». Слева от всех – товарищ Брежнев Леонид Ильич. Он самый главный. Ему и портрет побольше полагается. Улыбается довольно. Волосы зачесаны назад. Чтобы лоб казался повыше… Густые, мохнатые брови. Обрюзгшие, стариковские щеки. Маршальский мундир с пятью звездочками и Орденом Победы. На шее - галстук с алмазной маршальской звездой…
- Старенький, просто старенький дедушка. Ну совсем как дед Николай, подумал Андрюша. И какое-то странное чувство нежности к товарищу Брежневу сладкой медовой струйкой потекло у него из-под сердца… Странное, очень странное и совсем неожиданное потепление сердца ощутил он тогда, в тот странный миг. Не одно ли оно, это чувство странное, движет и любовью? И дружбой – взаимной привязанностью двух людей? И верой – любою земною религией. Не оно ли одно отличает людей от зверей?..
Длинной чередой портреты меньше. Несколько знакомых. А иные и вовсе пока неизвестны. Андропов… Горбачев… Гришин... Громыко... Кириленко... Кунаев... Пельше... Романов... Суслов... Тихонов... Устинов... Черненко... Щербицкий… Галерея старичков и еще не старых мужиков… Кто-то из них еще «прогремит». Кто-то сойдет без следа.
Сбоку от «членов» – второй стенд. На бетонной боковушке – знакомый профиль и цитата: «Мы придем к победе коммунистического труда. В.И.Ленин». Правее – портреты местных ударников… На тех и смотреть не стали. Все равно Андрей и папа Виктор никого из них не знали. В лицо их знали только местные…
Тут же на площади - стенд с газетами. Вот московские. «Правда», «Известия» и московская «Комсомолка»… Дальше - местный «Червоный Прапор»… Скользнули взглядом вдоль полос… «Идем дорогой Ленина, дорогой Октября»… «Путь созидания и мира»… «Светлый путь»… «Выбираем будущее»… «От Байкала до Амура»… «Очередная экономическая авантюра правительства британских консерваторов»… «Молодежная бригада»… «Вашингтонские ястребы»… «С чужого голоса»… «Два мира. Два детства»… «С возмущением и гневом»… «Свинья под дубом» (фельетон)… «Дорога измены»… «Том с двойным дном»… «Комсомол – не просто возраст. Комсомол – моя судьба»… «Магистраль. Трудовые будни»… «На самой макушке Земли»… «А если это любовь?..» «Об одном лауреате» (фельетон)… «Поэтическая страничка»… «Изгиб гитары желтой»… «Клуб самодеятельной песни «Голубые гитары»… «О чем они поют?..» «Письма читателей Комсомолки»…
Вот любимое. Карикатуры. Вот одна… По решетчатому мосту над каким-то болотом мчится поезд с надписью «ХХVI Cъезд КПСС». Под мостом в черной луже сидит безобразный, толстый человек в армейском мундире с шевроном «USA» и огромной «аэродромной» фуражке на голове. Со всех сторон он окружен зарослями камыша и уродливыми жабами. Он и сам похож на безобразную жабу. Человечек разевает огромный рот и квакает: «Утопия! Утопия!..» Под рисунком – хлесткая надпись: «Не сядьте в лужу, господа!» Вам смешно?.. А мне – не очень.
Лабаз
На торце вокзальной площади – почерневший от времени, приземистый сруб. «Продовольственный магазин ОРСа Киевской железной дороги», – гласила надпись на эмалированной синей табличке. Почти по самому верху дверей прибит лозунг: «Народ и партия – едины!» – большие белые буквы по огненно-красному кумачу.
Низковатая ободранная дверь манит черным дерматином. Из прорыва выглядывают клочья древней, желтоватой ваты. Маленькое, пыльное витринное стекло. Металлическая решетка, сваренная «солнышком», между старых, облезлых рам. Меж ними – грязь и умершие мухи.
Отец и Дюша заглянули внутрь лабаза. Голая лампочка под низким потолком. Застекленные витрины. Шкаф с хлебными лотками. Сбоку на веревке свисает погнутая железная вилка – предлагает пробовать мягкость местных хлебобулочных изделий… За спиной и с боков продавца – полки с многочисленным товаром. Вот он: Хлеб. Тот, что всему голова. Черный кирпичиками – «Дарницкий». И круглый – «Киевсий». Батоны белые. «Нарезные». «Подмосковные». Аппетитный хлебный запах… Булочки – «Школьные». Маленькие, но очень аппетитные. А запах… Что за запах… Дурманящий… Вот коржики – «Любительские». Что строго на любителя?.. Вот пирожное с глазурью. «Колесо». Рядом – «Колесо с орехами». Ломкие кругляши. А рядом – вафли. «Полет». Начинка светлая. Печенье «Молодежное». Пряники светлые «Салют». На веревках - бублики. Баранки. В пакете из плотной белой бумаги - сухари «Молочные». За витринным стеклом – побежали-поскакали крупы. Крупа перловая. Крупа пшенная. И рядом – большая пачка. Каша овсяная «Геркулес». Рожки «Яичные»… Немного неприличное название… На полу за спиной продавца громоздится голубая пирамида из пластмассовых ящиков. Молоко и кефир. Молоко в треугольных пакетах. Кефир в толстеньких, коротких стеклянных бутылках. C крышечкою из толстой фольги. Рядом – молочный бидон. На витрине – объявление: «Сметана отпускается только при предъявлении соответствующей тары». Снова полки. Консервы рыбные. Бычки в томате. Салака в банках. Скумбрия. Ставрида. Салат в банках овощной - «Охотничий». Сделано в Польше. Салат овощной – «Завтрак туриста». Сделано в СССР. Икра баклажанная. Коричневатая субстанция в стеклянной банке. Цвета «детской неожиданности». Сырок плавленый «Дружба». Легендарная закуска русских алкашей. Все. Дальше начался «мужской отдел» советского продмага.
Шампанское «Советское». Высокая зеленая бутылка. C высоким горлышком, по верху обтянутым золотистой фольгой. Треугольный ярлычек и большая наклейка – с медалями… Ресторанно-новогодняя шипучка всей страны… C утра «такое» нормальные не употребляют… Коньяк азербайджанский. Коричневая жидкость в водочной бутылке. На треугольном ярлычке – медали. На наклейке – кавказская вязь. Напиток для аристократов. И кошелька, и духа… Водка «Столичная». Английская надпись наверху. На наклейке - медали. Ниже узнаваемым абрисом – столичная гостиница «Москва». Водка «Пшеничная». Белая наклейка. На наклейке – хлебные снопы. Наверху - медали. Водка «Московская». Высший сорт. И тоже медали… У алкоголя в СССР медалей, как у Брежнева. Водка «Тройка» с белым ярлычком, на котором нарисованы сани, запряженные лихой русской тройкой… Водка «Особая». И водка «Экстра» с зеленым ярлычком. Уже без медалей. Не удостоилась. Пока… «Прозрачный намек на зеленого змия», – говорил про такую дюшин отец. Вино молдавское «Белый аист». Аист, сплетенный из лоз винограда на ярлыке. Медали. Медали… Вино грузинское «Киндзмараули». Медали… Медали… Медали… Вино грузинское «Хванчкара». Темная бутылка с огненно-красной наклейкой. Причудливая вязь на этикетке. И тоже - медали… «Любимое вино товарища Сталина», – говорили про него в СССР. Кончилось вино для «аристократов». Началось плодово-ягодное. На наклейке целуются яблоко и груша. Напиток от местного производителя. В народе такое любовно зовут «бормотуха». Про него папа говорит: «Делают специально для горьких алкашей. И исключительно из гнилых яблок. Чтобы добру не пропадать. А то сгниет задаром. По всему СССР какой убыток»… Пиво «Жигулевское». С маленьким треугольным ярлычком на низком горлышке. В темных коричневых бутылках… Дефицит и большая удача! Мечта советских мужиков!
И ниже полкой – снова «женское». «Для вас, хозяйки», как пишется в журнале… Вот джем «Сливовый». Тоже весьма хорошая вещь. Для женщин и детей. Завсегда хорош бывает к чаю. Ниже полкой – соки. В огромных трехлитровых банках. Целые батареи из могучих, пузатейших банищ… Сок яблочный. C мякотью. Мутный. И сок виноградный. Прозрачный, как слеза. Сок березовый. Сок томатный, и тоже, естественно, c мякотью. Темная, помидорно-томатно венозная кровь земли. Вот детское советское питье. Лимонад «Буратино». Треугольный ярлычок на горлышке. На нем – надпись и картинка с улыбающимся во весь рот носатым человечком. Поговаривали, что и «Буратино» производят из гнилья. Что детская «бормотуха», что взрослая… Зеленый «Напиток шипучий, безалкогольный - Тархун». В такой же лимонадной таре. Но с зеленым ярлычком. Отец говорил про него как-то, смеясь: «Добавляют шампунь. И для пены, и для вкуса, цвета, запаха. Потому и шампуня приличного нет»… - так он шутил.
Пошел чай. Вот он - «Краснодарский». Бумажные ленты схватили синюю бумагу, сковали прочно плотную фольгу. Сорт высший. Весьма недурен… И рядом - «Грузинский». Притулился, как бедный сиротка… «Грузинский - с дровами»… - так говорит про него дюшин отец. Бедненький. Никто-то его не берет, думает Дюша про тот чай. И ему становится даже как-то неожиданно жалостливо… Еще один сиротка. Кофейный напиток «Ячменный». Коричневые, плотные коробки… Давно скучает… Никто его, беднягу, не берет… Эх, вы, сироты, сироты лабазно-магазинные… А дальше пошло интересное. Конфеты… Вот шоколад «Юбилейный». Блестящая обертка c причудой вензелей по синему полю. Шоколадная фабрика «Красный Октябрь». Город Москва. Детское любимое – женское заветное… Наш советский – русский шоколад. Самый шоколадный вкус в мире. Вот конфеты «Коровка» – конвертики со сладкими письмами, тающими патокой во рту… И еще, еще конфеты. Вот «Батончики соевые». «Батончики белые». «Ирис Кис-кис» по кличке «сломай зуб» – очень твердые. Леденцы «Мятные» – маленькие, светлые. Леденцы «Дюшес» – зеленые, как драгоценные каменья, прозрачные, большие. Конфеты «Лимончики» – сладкие, желтые шарики с белой начинкой внутри. Как хорошо было их раскусить… Конфеты «Подушечки» - c вареньем. Бабушка Архелая такие очень любит…
И вновь пошло-покатилось мимо совсем-совсем неинтересное. Вот соль йодированная в больших белых пачках. Глыбками. Твердокаменная, как старые большевики. Вот сахар-рафинад. Развесной. Слегка желтоватый… Из большого серого мешка за прилавком – развесная железная ложка. Картофель в деревянном ящике. Какой-то мелкий. И весь в земле. Рядом – такая же мелкая, словно умученная кем-то, морковка. Cвесила пожухлые хвостики ботвы. Капуста. Подгнившие верхние листья на кочанах. Считай, она свежая… И рядом – родная сестрица ее. Квашенная. Лежит-отдыхает, как свинка в жару. Развесная. C виду свежая несильно. Но вроде еще и… не гнилая? В белом обшарпанном эмалированном корытце, из которого торчит огромная, развесная ложка. Наверное, тоже специально для алкашей готовят. На закусь. «У нас ведь все для блага человека. Свинья такое еще, пожалуй, и жрать не будет», – говорил про такое изысканное магазинное яство отец. Кстати, о квашенной капусте… В годы, наступившие уже за гранью нашего основного рассказа, Андрей и сам квасил такую «государеву» капусту. Как и когда?.. Минутку терпения… Сейчас я вам все расскажу.
Капуста
В годы самой ранней «перестройки» школьников активно «приучали к труду». Гоняли летом в школу на «трудовую практику». Пацаны и девочки чистили от грязи парты, красили столы и батареи. Носили и двигали мебель. И даже помогали во время ежегодного июльского ремонта. Промывали пол за малярами… Известной всем школьникам летней работой являлась уборка мусора со школьного двора. И парадного двора – у крыльца. И хозяйственного – у кочегарки… Школьники малевали бордюрные камни, копали ров – траншею полосы препятствий для уроков НВП, сажали цветы на клумбах… Но не только… Утомительной и особо напряжной работой была прополка сорняков на совхозном поле. У так называемых школьных «шефов»…
«Шефствовал» над провинциальной средней школой в ту давнюю пору совхоз «Осаново». Это «шефы» чем-то помогали андрюшиной школе. По-моему, материалами, требующимися для ремонта старого здания… И еще – деньгами. Давали на покупку мебели… Чем еще – не скажу. Хоть убейте… Подшефные тоже не должны были оставаться в долгу. В обязанность школяров входила отработка богатой «шефской» помощи. Притом исключительно своим горбом. И своими полудетскими руками. В июне школьники пололи на совхозных полях сорняки. Таскали их руками из глинистой, недоброй, раскаленной земли.
Высоко стоит в синей безоблачной вышине горячее солнце. Ни ветерка. Раскаленный белый день. Полуденный жар. И длиннющая борозда впереди. Одна на человека. Но это только первая. Согнулись. Начали. Перебирая ногами, идем-ползем вперед. Земляная пыль в лицо. Гнутая в дугу спина. Соленый пот из-под жакейки соленою, щекотной струйкой стекает на лицо. Льется за ворот. Противнейшею каплей висит на носу… Можно работать на корточках. А то потом с непривычки-то и не разогнешься… Или идти вприсядку, если так тебе легче. Или просто согни спину - и вперед. Как трактор… До конца долгой борозды. А потом – обратно… Вот так школьники и работали. Нынче школьные «барчуки и барышни» даже классы после уроков не моют! Нет дежурств!.. Куда идет Россия!.. Вот в мои годы классная Ия Васильевна всегда нашим девочкам говорила: «Не будете углы в классе промывать – мужья у вас пьяницами будут!..» И они промывали!.. Наверное, боялись пророчества… И что вы думаете? Ни у одной нашей девочки нет спившегося мужа!.. Вот что такое советская педагогика! Макаренко… Сухомлинский… Воспитание трудом…
Из целого класса спившихся у нас – всего человека три. Вова Беряков. Был такой тихий, спокойный пацан… Жизнь его, наверное, задолбала?.. Еще – Саша Мордышев, по кличке Морда. Ну, тому простительно. Тот за кражу сперва пошел в колонию. Когда вышел – стал «квасить» на радостях не по-детски. «Доквасил» до «белочки». Да загремел с нею в «дурку»… Недавно встретил его… На голове у Вовы ни единого волоса. Манеры, как у урки. Рассказ о том, что он за «Морду» с кем-то дрался. На днях. «C ножом махался даже», – похвалялся он и показывал мне свежий шрамик… Вот ведь как его обидели!.. Дальше последовала традиционная просьба денег на «бухло» и предложенье – вместе «дунуть» и махнуть по «телкам»… Третий спившийся был Вася Головахин… Ну, тот еще в школьные годы любил «это дело»… Вот такие новости от наших девочек, со встречи одноклассников. Встречались в ресторане «Блин - Горой». Приятно было нам там посидеть. И очень весело… Особо с водочкой, конечно…
По осени подрастающее поколение будущих советских людей всегда отправляли на уборку картофеля в пригородный совхоз «Осановский». Отвозили их туда на автобусе. Или отправляли от школы колонной пешком. Благо, путь до него, совхоза-то этого, весьма недалекий. Но вот в один прекрасный осенний день школьников не послали месить грязь на раскисшие осенние поля. С неба шел проливной, отвратительный дождь. Похоже, что их просто пожалели. Но дождь, как известно, ни в работе, ни даже на футболе не помеха. Играют же в дождь футболисты… Футболисты играют, а пацаны-фанаты с трибуны кричат: «В России нет еще пока команды лучше «Спартака»… А с другого сектора несется: «В России нет, мы скажем прямо, команды лучше, чем «Динамо»… Вот козлы, думают те и орут в ответ: - «Наш противник – суперклуб по сосанию… конфет!» Потом, после футбола, следует традиционный «бокс» или и вовсе «бои без правил»… Но это я про обычные фанатские кричалки говорю. А вот в дождь у фанатов есть и особая кричалка. Представьте – льет, как из ведра. Поле – болото. Футболисты, как чушки в грязи, а из фанатского сектора из-под клеенок несется: «Дождик - лей! Ветер - дуй! Нам, фанатам… все равно!»
Так вот, собрали нас тогда в школе. Вдруг – дождь. Что делать?.. Распускать народ по домам нерационально. Спрашивается: на кой тогда всех с утра собирали? Прибежал совхозный бригадир – небритый мужичонка неопределенных лет в дождевике. И радостно-то так он говорит нашему директору Зинаиде Сергеевне: «Сегодня автобуса до поля вам не будет. Сами видите, какой нынче дождь… Не гонять же ЛиАЗик наш попусту. Жалко его все-таки. И дорога, сами знаете, от нас до города какая… Да вы шибко сильно не расстраивайтесь, уважаемая Зинаида Сергеевна! Есть у нас работенка для ваших детей! Отправим их на склад совхозный наш, что на улице Можайского. Там какая-никакая а крыша все-таки пока имеется. Большинство в помещениях будут работать, как бары. Да и те, кто на улице… тоже ведь… не сахарные – не растают… И идти от вас очень близко. Через мосток железнодорожный. Потом направо. От красной башенки водонапорной за общежитие локомотивных бригад – и во двор. А там уже и обитель наша ваших деток дожидается… Выручите нас, чисто по-шефски мы вас просим. Урожай капусты большой уродился в этот год, будь она неладна… Так что пошлите детей, помогите нам с урожаем тем побороться. Мы-то всем совхозом перед вашею школою никогда в долгу не останемся»…
Короче, уговорил бригадир Зинаиду Сергеевну нас послать. Построили нас, значит, в колонну по двое, и мы пошли. Нам ведь тоже, как и тем фанатам, на дождь… все равно. Так пошли мы гуськом на их совхозный овощной склад на улице Можайского. Нас отправили. Не все нам в школе балду пинать. Надо-то в кои веки раз и делом общественно-полезным на благо Родины заняться. И учителей наших отправили. Не все им тангенсы-котангенсы да суффиксы с Карлом Марксом в молодые головы вбивать. Указкой-то на семидесятом году Советской власти любой дурак способен. А ты вот, Лобачевкий, картошечку гнилую поперебирай… Покажи ученикам трудовую доблесть!.. Короче, куда нас всех послали, мы все немедля туда пошли…
Длиннейший, почерневший от дождей и нещадного времени, открытый всем ветрам немалый деревянный лабаз мирно торчал на пригорке. Изъезженная, рыжая от глины разбитая дорога, бегущая с полей, упиралась в приветливо открытые для всех добрых прохожих людей, масcивные, стянутые по краям ржавыми железными скобами, двустворчатые ворота на его торце. К воротам тем неспешно подваливают, натужно завывая моторами, поминутно буксуя и переваливаясь с борта на борт, словно переминаясь с ноги на ногу, грузовики с горами капусты над здоровыми, щелистыми коробами. «Становитесь в ряд», – командует прибывшими бригадир. Построились. Один пацан залезает на борт. Бросает кочаны тем, кто внизу. Те быстро передают их по цепочке в темное лабазное нутро. Туда, где их складывают горкой – зеленою капустной Фудзиямой. Только управились с этим, слегка перевели дух – снова несется приказ бригадира: «Выделить пацанов на засолку капусты»… Пацанов выделили. И повели в темное, кислое, деревянное, лабазное, грозное и безнадежное, как сам ад и как библейское чрево в книге пророка Ионы… Повели квасить капусту.
Представьте себе небольшое и грязное помещеньице с земляным полом. Темновато и страшновато. Как избушка бабушки Яги. Кстати, вот и метла в углу. А вот и ступа. Ау, бабушка!.. Где ты?!.. Улетела она, не «ушла же на базу», как пишут порой продавцы… Улетела бабуся, как Карлсон детского советского мульта, но обещала все-таки вернуться… к обеду?.. Тусклая лампочка, как лампадочка, над плесневелым потолком. Длинные, страшненькие тени по паучьим уголочкам. Грубо сбитые, сколоченные из необструганных, почерневших от времени, древних досок короба. Горы деревянных ящиков. И капустные пригорки подле нас и далее. Разбегаются-разбредаются от нас во всю ширь мерзкого, кислого помещения по всем темным углам…
В грязном, земляном полу вырыта большая яма. По форме своей - это и есть натуральная бочка, но в земле. Стенки ямы и пол шиты досками и креплены рыжим железом проржавленных, массивных обручей. В яму-бочку с пола спущена деревянная, неверная, шаткая лестница. У края ямы перед нами, пацанами наверху стоит чудная, противно дребезжащая машина – капусторубка. Бросаешь кочан в жерло такой машины, и в тот же миг в яму валится зеленая и белая нашинкованная капустная стружка-соломка… Хорошая машина! Зашибись! И главное, какая резвая!.. А еще злые языки порой говорят, что в советской стране ничего, кроме танков, путного не делали… Вот ведь, гады, врут…
Подошел к нам небритейший наш бригадир в старом ватничке. Выбрал трех пацанов посолиднее и велел надевать им на ноги тут же и немедля прямо на земляном полу валяющиеся огромные болотные сапоги. Раструбами голенищ они нам аж до паха. Вот надели… Потом велел надеть на себя висящие на ржавых, страшных гвоздиках, вбитых в черные бревенчатые стены, серые плащи-дождевики. Мы и их надели. «Теперь спускайтесь, парни, в яму», – командует нами «начальник».
После одни парни бросали из куч, из углов кочаны в ту чудо-машину и сыпали в яму соль из какого-то серого мешка. А трое в яме яростно топтали капустную стружку ногами в огромнейших болотных сапогах. Мяли немытую капусту болотными броднями, брошенную в адский, тарахтящий и визжащий агрегат прямо с грязного, чавкающего, земляного пола… Такова была «капуста государева» при СССР. Кушайте, дорогие товарищи (коль не противно)…
Лабаз (продолжение)
Сын и отец не спеша продолжали осмотр магазина. Огурцы малосольные. Прямо из большой, обтянутой железным, немного ржавым обручем, пузатой бочки. Семечки подсолнечные. Гнусная, черная мелочь с трухой и мелким сором. Только птичкам и сойдет… Вот народная парфюмерия пошла. И галантерея. Пузырьки. Бутылочки. Одеколон «Саша» c картинным, благообразным красавцем. Одеколон «Тройной» – зеленая пахучая бутыль с какими-то причудливыми «огурцами» на наклейке… Для вас, солдаты… и пропойцы… Сигаретные пачечки – в ряд. «Ява», «Космос», «Ту-144». И самые модные – «Союз - Аполлон». Выкурил, и улетел. Как говорят наркоманы… А вот курево попроще. Погрубее оно. Понароднее. «Беломор», «Астра», «Прима». От «Астры» – астма! «Шутка», как говорил в кино артист Никулин.
Дальше – разные мелочи. Для дома – для семьи, как говорится. Спички - коробки. Открытая пачка. Причудливая пирамидка из коробков, и на каждом наклейка «При пожаре звонить 01» и бравый усатый брандмейстер, похожий на Бисмарка, в огромнейшей медной каске и с брандспойтом на фоне огромного пожарища… Рядом c коробками - нераспечатанные упаковки по двадцать коробков в плотной синей бумаге… Рядом открывашки для консервных банок. Хищный, акулий, загнутый зуб с деревянной желтой ручкой. Подле их – ниточки-веревочки. Матерчатые сумки – авоськи. Уникальный советский товар.
Деревянные прищепки бельевые. Тоже наш эксклюзив. Весь «цивилизованный» давным-давно производит их из пластмассы. И только мы не жалеем дерева на такой уникальный экологически чистый товар… Рядом – белые брусочки. Мыло «Банное» – в папиросной бумаге. Мыло «Хозяйственное» – голое и просто так. Так называемое «черное». Беcщелочное, органическое мыло. В народе ходили в те годы упорные слухи, что варили его из рогов и копыт, что специально привозили на завод со скотобоен. И даже якобы из трупов бездомных собак, зверски умученных на живодернях.
Вот белый, длинный и толстый, матерчатый шнур из скрученных нитей. Веревка бельевая, обыкновенная. Сколь веревочке ни виться… Как в пословице. Или как у Высоцкого в разбойничьей песне… «Особо хороша бывает к мылу»… Тоже шутка!.. Еще та… Великолепие ассортимента венчал собой «Мишка Олимпийский». Цыпленочно-желтая пластмассовая игрушка. Грубовато сделанный игрушечный сувенир идеально организованного недавнего московского ристалища.
Деревянный прилавок, обшитый по краям железным уголком. На прилавке – деревянные счеты. Огромные железные весы с острой, хищной, красной стрелкой и ободранными массивными гирями. За прилавком – ярко-крашенная жирная тетка в белом нечистом халате. Немолодая, дородная дама, лицом напоминающая бульдога. Выражение одновременно наглое и брезгливое. Ходит не спеша на коротеньких толстых ногах, слегка переваливаясь. Де, вас тут много. А я одна. Подождете. Чай не бары… На голове тетки – крашенная в рыжее «Бабетта»… Интересно, натуральные там волосы или все-таки парик?.. Женские парики в начале восьмидесятых в СССР – последний писк моды. Брови и ресницы – в комочках черной туши. Густо мазан красным огромный, хищный рот. Вот из-за толстых бантиков блеснули золотые зубки… Хорошо живет, лярва!.. Золотая, массивная, грубая цепочка обвивает жирную, обрюзглую, немолодую, бычью шею. На коротких жирных пальцах с длинными накрашенными ногтями – массивные золотые кольца и перстни c какими-то крупными фиолетовыми и кроваво-красными камнями.
Подали тетеньке деньги и попросили товар. Заколыхалось, заходило, запереваливалось тельце. Жирные червячки заплясали по счетным костяшкам. Заплясали. Защелкали…
Взяли в лабазе банку салата «Охотничий», пачку сигарет «Космос», бутылку пива и шоколадную плитку. Отец сковырнул пивную крышечку магазинной открывашкой, привязанной тут же на сальный капроновый шнурок, сбоку от прилавка. Подал сыну плитку «Юбилейного». Андрей зарвал бумажку. Зашелестел тончайшим, ломким, металлическим. И кусая и заглатывая, зачавкал сладким. Повернулись. И вышли из нутра лабаза в светлый день. Торопились. Скорей, скорей на улицу – от спертого, жирно-сивушного лабазного духа…
Неприятная тетка. Низкая, приземистая изба. Небогатый лабазный ассортимент. Особенно по нынешним, изобильно-искусственным временам. Когда сами и того, что в лабазе том, брежневском, навряд ли все для себя в своей стране мы теперь производим… Да и потребляет сейчас, в наше нынешнее «счастливое» время, все произведенное нами и не нами в том изобилии, в старом объеме, хорошо, если процентов тридцать… Цены по лабазам да магАзинам были тогда очень даже божеские. К тому же люди и неплохо тогда зарабатывали в огромнейшей массе своей. Никто, например, и не подумал бы, что возможно отдавать чуть ли не всю месячную заработную плату только за крышу над головой, да за самый примитивный, убогонький жрач. Это прозвучало бы тогда куда как нелепо!.. Короче, товар продовольственный был пока недорог. Квартира стоила трудящимся абсолютные гроши. Страна худо-бедно работала. Люди зарабатывали деньги… Оттого и был печальный дефицит…
Ассортимент товаров в юстовском магАзине этом был самый рядовой. Нормальный. Советский. А по сравнению с устьрянскими прилавками, по тем временам - вполне и вполне солидный. Чему и возрадовались Виктор и Дюша. Притом – от всей души.
Пересадка-3
Выйдя на улицу, Виктор жадно глотнул из темной бутылки. Потом закинул голову и стал жадно пить. Пенная жидкость потекла, забулькала в пересохшее горло. Заходил под тонкой кожею мощный, остренький кадык… Наконец кончив пить, Виктор Николаевич отнес бутылочное горлышко от рта. Тыльной стороной ладони обтер с усов пивную пену. Широко улыбнулся и слегка потрепал сына по плечу. Похоже, отец был уже слегка «навеселе». Или «под мухой», как говорила Архелая Ивановна. Во всяком случае, его скоро слегка развезло, и потому вышагивал он обратный путь уже не слишком твердо. Шел, слегка вихляя по сторонам и как-то без причины широко, по-детски улыбался. Развезло, развезло человека. На таком-то чертовом пекле кого угодно развезет с одной пивной бутылки и в пять минут.
Благополучно миновали вокзальный пост милиции. Вот распахнутая дверь в дежурку под синей надписью и двое «служивых» в синих рубашечках и сереньких брючках. Фуражки с красными околышами. Ни оружия (а зачем оно?), ни наручников, ни черных раций, ни безобразнейших палок-дубинок на боку (палки те тогда еще рисовали только в журнале «Крокодил» у плохих американских полицейских, которые, как всем у нас было известно «негров бьют»).
Патриархальный, какой-то «довоенный», «докатастрофный», верней, «доперестроечный», «дореформенный» добрейший, щедрый край… Ну разве так бывает в жизни, господа?.. Ответьте…
Двое возвращаются обратно на вокзал. На гнутую, чугунную, синюю, перонную скамейку. Еще издали увидев Регину, Андрюша поспешил к ней. Почти подбежал. Прижался лицом в расплавленном от детских рук и солнечного жара липком шоколаде. Лихорадочно рассказывал об увиденных юстовских диковинах и станционных чудесах. Нетвердо подковылял к жене и Виктор. Подходя к ней, Виктор Николаевич изо всех сил старался идти особенно прямо. Но у него не всегда получалось. Его легкие ноги вдруг стали тяжелыми, как свинцом налились, и еле-еле уже слушались своего хозяина. Но Виктор, несмотря на это, шел и шел вперед. Не хотел подавать вида. «Никогда больше… Никогда больше… Вот дурак… Вот дурак… Ведь и не думал же, что от жары такой ядреной вот так моментом развезет… Умнее надо быть. Осмотрительнее. Мудрее. Тридцать четыре года мужику, а налакался, как мальчишка»… - проклинал про себя сам себя дюшин папа. Ох, и не хотелось ему, чтобы Регина догадалась, что он выпивши… И хотя его уже все больше и больше примаривало от жаркого солнца, даже так, что уже и противно слипались глаза, и какая-то адская усталость вдруг волной разлилась по всем его бедным, расслабленным членам, он очень, очень старался. Старался вида жене не подавать. Старался не открыться перед Региной, что уже «под мухой». И «муха» та была явно даже и не садового калибра…