Захожу в комнату. Все кажется знакомым, но не моим. Как будто я жила здесь не два, а сто два года назад. Посреди комнаты висит все та же люстра советского производства. Стоит нечаянно задеть ее рукой, и пластмассовые сосульки, помутневшие от времени, рассыплются по полу. Глазами ищу раздвижное кресло, на котором я раньше спала. От окна оно переехало в угол, за шкаф. Открываю дверцу. В нос ударяет аромат Ириных духов. Рука пробегает по стройному ряду вешалок с яркими и сверкающими нарядами. Когда-то в этом шкафу висело всего два платья, которые мы с Ирой носили по очереди. Оба сидели на подруге великолепно, а я в той же одежде казалась каланчей. С тех пор я не ношу платьев, предпочитая им джинсы и безразмерные футболки, в которых меньше заметна моя худоба.
Раскладывать кресло совсем не хочется. Тяжело носить даже собственный вес. Стоит согнуться, как боль начинает выкручивать живот изнутри.
– Ира! – кричу я подруге. – Можно мне прилечь на диване?
– Конечно, – отзывается она из кухни. – Хочешь, я перестелю белье?
– Нет-нет!
С трудом добираюсь до дивана и залезаю под одеяло. Голова, тяжелая от мыслей, сама опускается на подушку. Что-то упирается мне в щеку. Борясь со сном, я достаю коробочку. Презервативы. Значит, у Иры кто-то есть. Бедная, только наладила личную жизнь, как я свалилась ей на голову. Прости, Ира, но без тебя я не умею справляться со своими проблемами…
– Эй, Динка, просыпайся! – трясет меня за плечо Ира.
– Что случилось? Олег пришел?!
– Хуже! – шипит она мне в ухо. – Вставай, надо смываться.
– Смываться? Куда? Зачем?!
– Не кричи ты! Соседи услышат, ментов вызовут.
– Каких ментов? – трясу головой, стараясь отогнать сон. – Ир, о чем ты говоришь?
– Динка, не паникуй. Садись и слушай меня внимательно.
Я усаживаюсь на диване. Опускаю ноги на холодный пол и продолжаю в оцепенении смотреть на подругу.
– Только что приходили менты, тебя искали. Я сказала, что в последний раз видела тебя на прошлой неделе. Говорю: ее муж к подругам не пускает…
– Ира, объясни по-человечески, что случилось?
– Катьку убили!
– Какую Катьку? Причем здесь я?
– Олегову Катьку, твою падчерицу.
– О Господи! – доходит до меня смысл ее слов. – Как? Где?!
– Дома. Сказали, черепно-мозговая травма.
– Это я виновата! Нельзя было оставлять ее дома одну. Господи, бедный ребенок…
– Вот и менты думают, что это ты.
– Надо пойти в полицию и все рассказать.
– Куда ты собралась, дурища? Кто тебе поверит?!
– Как кто?! Я расскажу правду!
– Какую правду? Расскажешь, как ударила Катьку, она упала, стукнулась головой, а ты сбежала и оставила ее умирать?
– Но это не так!
– Откуда ты знаешь? Может, именно так все и произошло? Кому нужно убивать пятилетнюю девочку? Она даже в садик не ходила, так что месть соседки по горшку за сломанную куклу исключается.
– Но я ее не убивала! Ты мне веришь?
– Я верю, но только потому, что знаю тебя всю жизнь. У ментов нет такого преимущества. Поверь, им невыгодно разбираться, кто прав, а кто виноват. Спихнут на тебя убийство, и делу конец. Работа у них такая. Думаешь, кто-нибудь за тебя заступится? Может, Олежек твой ненаглядный? Или свекровь?
– А как же суд присяжных? Люди должны разобраться…
– Никто не любит мачех!
Последние слова действуют на меня как пощечина, хлесткая и отрезвляющая. Слезы брызжут из глаз, смывая пелену. Я подскакиваю на ноги, но тут же сажусь обратно.
– Бежать бесполезно. Олег меня найдет.
– Подумай, если не ты убила Катьку, то кто? Надоела Олегу дочурка хуже горькой редьки, захотел снова стать свободным, вот и решил избавиться одним махом и от жены, и от ребенка. Думаешь, он станет тебя искать?
– Нет, Ир, Олег не мог убить. Он Катю любит. Любил…
– У попа была собака, он ее любил, – закатывает глаза Ира. – Так и твой Олег. Тебя он тоже любил. А что в итоге? Еле ноги унесла от любящего такого. Дин, разуй глаза!
– Мне некуда бежать.
– Так тебя и здесь ничего не держит! Ни дома, ни семьи. Начни жизнь с чистого листа! Ты хоть представляешь, сколько людей мечтает о таком шансе?
– О каком шансе, Ира?! Что я могу?
– Измениться! Стать другим человеком.
– У меня даже паспорта нет, все осталось у Олега. В кармане ни копейки.
– Ты же сама утром говорила – ничего тебе от Олега не надо. Тебя менты ищут, что толку теперь от паспорта? А с деньгами я помогу.
Ира присаживается на корточки возле дивана, её рука ныряет под обивку и на свет показывается перевязанная подарочной ленточкой пачка банкнот.
– Ловкость рук и никакого мошенничества. Дарю!
– Ира, откуда?!
– Копила на черный день, а потратим на твое светлое будущее. Только давай без разговоров, ладно? Другого выхода все равно нет. К ментам идти – последнее дело. Мы тебя сейчас оденем, подкрасим, синяки твои замажем, и в путь!
– Куда мне ехать? Тем более без паспорта…
– Ехать надо в столицу. Слышала, сколько там гастарбайтеров трется? Думаешь, у них с паспортами все в порядке?
– Как я доберусь до твоей столицы, на попутках что ли?
– Зачем на попутках? На поезде.
– Без паспорта?
– Ну Башмак, ну дура! К проводнице подойдешь, отстегнешь ей пару бумажек, и вперед, в белокаменную.
Не желая продолжать спор, она идет к шкафу и быстро перебирает вешалки с одеждой.
– Не пойдет… велико… слишком короткое… В самый раз! Примерь-ка.
Я надеваю голубовато-серую тряпочку из скользкого шелка. Вещь, которая сидела на Ире как облегающее платье, на мне превращается в удлиненную майку.
– Ир, я такое в жизни не надену…
– В старой жизни нет, а для новой в самый раз. Сидит – во, – Ира поднимает большой палец, – цвет к глазам подходит, а главное, в таком платье тебя менты ни за что не признают. Какая же ты в нем худющая! Ничего, в Москве сойдешь за модель. Попробуй, кстати, вдруг возьмут.
– Ага, с фингалом под глазом.
– Замажем твой фингал, не волнуйся, – обещает она и, как фея в сказке, взмахом волшебной кисточки скрывает все последствия побоев, то есть, превращает меня в принцессу.
– Еще не все?
– Ты бледная, вся просвечиваешься. Такую и будут искать. Сейчас я тебя накрашу, – склоняется она надо мной, – мать родная не узнает.
– И правда, – киваю я через десять минут, а вместе со мной стервозного вида женщина в зеркале. – Сама не узнаю.
Глаза незнакомки кажутся почти прозрачными внутри синего овала теней. Губы пылают на светлокожем лице, как алая роза на подвенечном платье. Щеки до самых ушей намазаны румянами.
– Кладу тебе в сумку косметичку. В поезде поправь макияж. Сама сможешь?
– Так не смогу.
– Ты только, как приедешь, позвони, – протягивает мне лакированные лодочки на тончайших хромированных каблуках Ира.
– Я на шпильках и до лифта не дойду.
– Кеды под платье не надевают.
– Поэтому я и ношу джинсы.
– Ты хочешь замаскироваться, или как?
– Может, выберем туфли с каблуком поустойчивее?
– К этому платью подходят только шпильки. Обувайся скорее, не тяни время. Я на следующей неделе за товаром поеду, тебя навещу. Если получится, деньжат еще подкину. И не вздумай в гостиницу селиться, сдерут втридорога.
– Я же без паспорта.
– Ах, ну да! Как туфли, не жмут?
– Не жмут, Ир. Только…
– Давай без только, ладно? – вздыхает она.
На глаза наворачиваются слезы. Ира опускает голову, чтобы скрыть эмоции. Она сильная женщина и не может позволить себе слабость расплакаться. А я могу и не сдерживаю слез.
– Прекращай реветь, тушь потечет! Держи сумку. Там косметика, деньги, платок носовой. Синяки замазывай, чтоб менты на улице не остановили. Сумку не потеряй, рохля!
Я киваю, хочу что-то сказать, но вместо этого снова разражаюсь слезами.
– Динка, только представь: столица, новая жизнь! Найдешь себе мужика.
– Не хочу я больше мужиков…
– Чуть не забыла! Держи, – протягивает она мне светло-голубую косынку и солнцезащитные очки. – Повяжи платок. Менты, наверно, возле подъезда караулят. Ну все, иди, а то на шестичасовой рейс опоздаешь!
Ира выталкивает меня в коридор. Не успеваю я обернуться, как дверь захлопывается. Поток холодного воздуха пробирается под шелковую ткань платья. Дыхание перехватывает от неожиданности. Тело немеет, мышцы теряют упругость, и, кажется, костенеют. Работая библиотекарем, я читала про генетическую мутацию, из-за которой кальцинируются сухожилия, связки и мышцы. Теперь понимаю, как чувствуют себя люди с болезнью второго скелета. Хочется вернуться в комнату, лечь обратно на диван и проспать до конца жизни. По коридору расползается шуршащий, похожий на мышиную возню звук. Через минуту приоткрываются соседские двери и выглядывают любопытные макушки.
Я засовываю платок и очки в сумку, на негнущихся ногах иду к лифту. В открытой кабинке пол окончательно из-под меня выскальзывает. Весь спуск я прижимаюсь к стенке, а на первом этаже с облегчением вываливаюсь наружу. Мгновение спустя я оказываюсь на улице. Сильный ветер вихрем подхватывает меня и не дает вдохнуть. Пыль и камешки бьются о ноги мелкой дробью. Грозовые тучи затягивают лазурное небо. Я хватаюсь руками за голову, чтобы удержать хотя бы одну мысль. У меня нет собственного плана, поэтому я спешу осуществить придуманный Ирой. Спотыкаясь через шаг, из последних сил двигаюсь в сторону вокзала. Главное – не стоять на месте. Я готова притянуть горизонт руками, разорваться пополам, только бы ускорить шаг. Кажется, это самый тяжелый путь в моей жизни, но стоит добраться до пункта назначения, как пропадает последний ориентир.
Поезд уже на перроне. Пассажиры рассаживаются по местам, опаздывающие бегут к вагонам, провожающие отходят подальше. Кажется, весь состав ждет только меня. Металлический голос вместо обычного «Уважаемые пассажиры…» объявляет: «Столица! Новая жизнь!». В двух шагах от проводницы меня осеняет мысль: я не хочу начинать все сначала. Вместо того чтобы остановиться, продолжаю идти вперед. Ориентируюсь по ровным дорожкам рельсов, прерываемым только многоточиями колес поезда. Шаг, еще шаг. Застываю на месте, когда впереди оказываются только две параллельные прямые.
Что изменится? Как теперь повернется жизнь? Я больше не верю в сказки о любви и не повторю свою главную ошибку – не доверюсь мужчине. Значит, у меня не будет детей, мне никогда не обрести настоящую семью. Ради кого тогда жить? Зачем мне еще один шанс? Жизнь в уютном доме, с мужем и ребенком, принесла одни разочарования. Разве существование беглой преступницы, бездомной оборванки, может оказаться счастливее? Нет, я не желаю такой новой жизни. Я вообще не хочу больше жить!
Поезд медленно катится вперед, подбирается ко мне, как гремучая змея, плавно, с еле слышным потрескиванием. Посторонняя сила за долю секунды ускоряет ход событий и мыслей в моей голове. Толчок в спину направляет меня прямо под колеса. Несгибаемое от напряжения тело балансирует на краю, готовясь свалиться с перрона, но тонкий каблучок, застрявший в решетке от спуска на переход, держит меня навесу. Я пытаюсь хоть как-то повлиять на ситуацию, но тело не слушается. Последняя мысль застревает в голове: жить надо было по-другому. Ловить каждый миг, наслаждаться моментом. Однажды я уже осознала это. Выбравшись из детского дома, влюбилась в жизнь. Черпала из нее наслаждение, как мороженое из большого стакана. Казалось, он никогда не опустеет. Но появился Олег и отобрал ложку. Понять бы раньше, что мороженное никуда не делось, просто надо найти, чем его зачерпнуть. Как жалко умирать, когда замечаешь перед собой целый столовый набор.
Поезд приближается. Воодушевившись собственными выводами, я в очередной раз пытаюсь овладеть ситуацией. Мне удается немного наклониться назад, но тело снова перевешивает в сторону рельсов. От напряжения и страха сводит копчик. Поезд так близко, что видно ужас на лице машиниста. Еще один миг… Последний. Воздушный поток обхватывает талию. Размахивая руками, я пытаюсь отступить от края платформы. Второй каблук проскальзывает между прутьями решетки. Я падаю на спину. Состав, вагон за вагоном, проносится мимо.
– Жива… – выдыхаю я, но голос с шепота тут же переходит на крик: – Жива!!!
Толпа провожающих замирает, глядя в мою сторону. В самом центре я замечаю полицейскую фуражку. Она сначала поворачивается в сторону происшествия, а затем приближается. Я вытаскиваю каблуки из решетки и оглядываюсь по сторонам в поисках спасительного убежища. Сзади, в двух шагах от меня, стоит коробка общественного туалета. От очередного шока мышцы пришли в норму. Я подскакиваю и, как мышка в нору, забегаю в проем под буквой «Ж». В эту же секунду я готова развернуться и с не меньшей скоростью бежать обратно, подальше от невыносимой вони. Надо учиться наслаждаться каждым проявлением жизни. Или немного потерпеть. На улице слышатся неторопливые, уверенные шаги. Я забиваюсь в самый дальний угол и жду.
– Гражданочка, у вас все в порядке?
– В полном!
– Может, вызвать скорую?
– Я же сказала, все хорошо!
– Тогда выйдете, мне нужно убедиться…
– Мужик! – встревает еще один голос. – Оставь телку в покое. Не видишь, как она испугалась?
По платформе эхом разносится смех толпы. Я вжимаюсь в стену и жду, когда все закончится. Звуки постепенно затихают, шаги отдаляются. Я с новой силой начинаю чувствовать запах фекалий с примесью хлорки. Поднимаюсь с пола под аккомпанемент разлетающихся в стороны мух. Достаю из сумки платок, набрасываю на голову и повязываю вокруг шеи. Ловким движением заправляю складку со лба внутрь. Этот прием я подглядела в журнале мод, когда работала библиотекарем. Теперь платок зрительно увеличивает объем скрытых под ним волос и надежно держится на голове. Надев солнцезащитные очки, я с облегчением выхожу на свежий воздух. Здание вокзала притягивает взгляд отражением в окнах: на перроне прогуливается настоящая кинодива. Платок, очки, туфли на шпильках и короткое платье преобразили меня до неузнаваемости. Длинные стройные ноги отвлекают внимание от разукрашенного лица, волосы скрыты под воздушной косынкой. Кто сможет узнать забитую мужем-садистом домохозяйку в этой гламурной красавице? Хочется забыть обо всем, гулять по городу и наслаждаться только что приобретенной привлекательностью. Теперь все будет по-другому. Начиная с этой минуты, я больше ни в чем себе не откажу. Буду черпать наслаждение, объедаться удовольствием. Пожалуй, начну с мороженого.
Как же вкусно было есть эскимо на палочке, прогуливаясь по парку за ручку с мамой! Теперь я совсем одна, но это меня не остановит. Ноги сами идут в страну детских воспоминаний. У входа в парк я останавливаюсь возле холодильника с мороженым. Раскрываю сумочку и, нащупав пачку денег, замираю. А как же Ира? Она отдала мне все сбережения, лишь бы помочь убежать. Что я наделала?! Почему не послушалась лучшую подругу? Наверно, я сошла с ума от потрясения. Но разве желание вернуться туда, где когда-то была счастлива, не естественно? И зачем ехать за тридевять земель, если ничего хорошего там не ждет? Неизвестность пугает сильнее, чем физическая угроза. Кажется, со мной все в порядке. Я прихожу в себя и снова обретаю способность здраво мыслить. Я всегда слушала Иру, но теперь доверилась собственным инстинктам. Какая разница, уеду я, или останусь? Катю все равно не вернешь.
Медленно иду по дорожке, под тенью деревьев. Ветер разогнал тучи и теперь играет с сочной травой в «Море волнуется раз». Мальчик лет трех машет руками в такт зеленой волне, криком стараясь подражать пролетающим над поляной чайкам. Я неосознанно улыбаюсь, но стоит моему взгляду встретиться с глазами матери карапуза, как улыбка тут же сползает с губ. В выражении ее лица я читаю осуждение. Она без слов спрашивает: «Как ты могла оставить ребенка одного?!». Отворачиваюсь и пытаюсь сосредоточиться на чем-то еще. Рядом проходит женщина. Одной рукой она направляет коляску, а другой – подносит к губам бутылку с пивом. Не мне ее судить, она хотя бы взяла малыша с собой…
Я откусываю макушку мороженого, пласт безвкусного шоколада отламывается и норовит запачкать туфли. Отступаю на шаг и цепляюсь взглядом за розовое пятно на дальней лавочке. Мозг проводит сравнение и выдает результат быстрее, чем я успеваю опомниться. Это же Катя! Маленький бегемотик в розовом платье с крылышками. Она жива! Ира что-то напутала. Полицейские говорили про другого, соседского ребенка. Катя жива и невредима, как ни в чем небывало гуляет в парке. Раз она здесь, неподалеку должна быть и свекровь. Надо найти ее и спросить, с чьим ребенком произошло несчастье. Интересно, как ей удалось так быстро починить платье?
– Марина! – раздается женский голос за спиной. – Пора домой!
Катя поворачивается. Мороженое выпадает из моих рук. Я цепенею от ужаса и зажимаю ладонью рот. На лице моего ребенка, моего розового бегемотика, чужие глаза. Она спрыгивает с лавочки и, распростерши руки, бежит ко мне. Я через силу раскрываю объятия, но девочка пробегает мимо и виснет на незнакомой женщине. Мать с дочкой разворачиваются к выходу, а я возвращаюсь в свой кошмар, который снова становится для меня реальностью. Кати больше нет. Я должна перестать цепляться за несбыточные надежды, иначе могу сойти с ума. Надо развеяться, снова настроиться на позитив. Наслаждаться жизнью, вот для чего я сюда пришла. Этим и займусь.
Что в детстве я любила больше мороженого? Качели. На пригорке их пять штук, а рядом ни одной мамочки с ребенком. Я сажусь на самые дальние, чтобы видеть подъезжающие к парку машины. Из ближнего автомобиля вылезает мужчина с маленькой девочкой. Он берет ребенка за руку и ведет к качелям с такой скоростью, что девочка еле успевает перебирать ножками. Я отворачиваюсь и отталкиваюсь ногами от земли. Качели набирают ход, в животе все приятно сжимается. Как давно я не испытывала этого сладкого ощущения полета. Это простое удовольствие было доступно мне каждый день, а я проходила мимо, словно жила с закрытыми глазами.
– Девушка! – останавливается напротив меня мужчина. – Уступите нам качели.
– Но рядом столько свободных, – сам собой вырывается у меня ответ.
– Мы хотим кататься на этих, – скрещивает на груди руки он. – У вас есть дети?
Я недоуменно пожимаю плечами, не зная, как должна ответить. Утром у меня был муж и падчерица, а к вечеру я осталась совсем одна.
– Вам сколько лет? – продолжает допрос с пристрастием мужчина. Девочка тем временем тянет его за штанину и пальчиком показывает на соседние качели.
– Двадцать четыре, – без задней мысли отвечаю я, всем телом пытаясь остановить качели.
– А ей еще нет четырех! – повышает голос он и хватает дочку за руку. – И она хочет кататься на этих качелях. Я спрашиваю, у вас есть дети?!
– Да! – кричу я в ответ, стараясь ухватиться за металлический столб.
– Какая же вы мать?!
Ужасная, мысленно отвечаю я и на ходу спрыгиваю с сидения. Шатаясь, иду подальше от качелей. То ли от напряжения, то ли от шока руки и ноги трясутся, а сердце готовится выпрыгнуть из груди.
– Чего-то вы в жизни не понимаете! – кричит мне вдогонку мужчина.
Я замедляю шаг, стараясь отдышаться. Сознание цепляется за последнюю фразу, а из груди вырывается горький смех. Кое-что я все-таки поняла: папа побоялся оставить машину без присмотра и устроил скандал. Так мне и надо! Пора бы научиться отстаивать свои права. Из-за клуш, вроде меня, скандалисты остаются безнаказанными. Так же, как и убийца Кати останется на свободе. А все потому, что я убежала, даже не попытавшись выяснить, что произошло. Но разве я должна этим заниматься? Для чего тогда существуют полицейские? Они найдут виновного. Главное, я не убивала Катю. Разве не так? В дом пробрался заезжий маньяк и убил ребенка. Полицейские обязательно его поймают, когда он попытается совершить очередное преступление, а я окажусь вне подозрений. Все образуется, надо только подождать.
Прогуливаюсь по дорожке, стараясь не замечать играющих рядом детей. От одного взгляда на них к горлу подступает ком. Кого я пытаюсь обмануть? Такие дела сами собой не раскрываются. У полиции уже есть одна подозреваемая, зачем им искать кого-то еще? Даже я сомневаюсь в собственной невиновности. Ем мороженое, гуляю в парке, катаюсь на качелях. Чем еще я попытаюсь себя занять? О каких удовольствиях можно думать, когда Катя лежит на холодном столе патологоанатома с разбитой головой? Чем я могу ей помочь? Теперь от меня ничего не зависит. Надо быть с собой честной: я понятия не имею, что делать дальше.
За моей спиной раздаются странные шаркающие звуки. Только их мне не хватало, что бы они ни означали. Я ускоряю шаг, но звук не отдаляется, а даже наоборот, становится ближе и уходит вбок. Поворачиваю голову направо и встречаюсь взглядом с белокурой девочкой лет семи. Она старательно перебирает ножками, обутыми в роликовые коньки из розового пластика. То ли девочка делает что-то не так, то ли пластиковое чудо не предназначено для езды. Колеса на роликах не крутятся, а ребенок, вместо того чтобы ехать, бежит за мной на коньках.
– Привет! – улыбается до ушей девочка, заглядывая мне в глаза.
Я замедляю шаг, давая ей возможность отдышаться, и здороваюсь в ответ.
– Давай знакомиться! – не переставая улыбаться, звонким голосом говорит она. – Меня зовут Наташа, а тебя?
Эти слова она произносит скороговоркой. Видно, в последнее время девочке часто приходилось знакомиться. Наверно она ходит в подготовительный класс.
– Дина, – на автомате отвечаю я и тут же жалею, что назвала свое настоящее имя. Оно довольно редкое, и если мать девочки слышала об убийстве Кати, она может что-то заподозрить. Надо быстрее отвязаться от ребенка и уйти. Только куда?
– А я в этом году пойду в первый класс!
– Поздравляю. Собираешь стать отличницей?
– Нет, хочу быть хорошисткой. Мама говорит, что все отличницы – зануды. А ты, наверно, училась в школе на пятерки?
– Да, – киваю я. – Спасибо за комплемент.
Девочка, не замечая подвоха, улыбается в ответ.
– Не за что! Ты умеешь кататься на роликах?
– Нет, – качаю головой, ускоряя шаг.
– А танцевать?
– Не умею.
– А я умею, и кататься, и танцевать! Смотри!
Она обгоняет меня и, двигаясь спиной вперед, машет руками. Я снова замедляю шаг и наблюдаю, как танец переходит в феерическое падение. Вовремя успеваю протянуть руки и поймать Наташу. Она хохочет, размахивая руками и ногами. Я ставлю ее на асфальт и улыбаюсь в ответ. Видимо, моей улыбки Наташе недостаточно. Отряхивая штанишки, она спрашивает:
– Почему ты такая грустная?
Я пожимаю плечами. Как объяснить ребенку, что сегодня утром погибла моя падчерица, а я могу быть виновата в ее смерти? Говорю первую ерунду, которая приходит в голову:
– Не знаю, чем заняться.
– Спроси у мамы!
– Что?
– Если я не знаю, что мне делать, всегда спрашиваю у мамы.
– Ты права! – наклоняюсь к Наташе и обнимаю ее за плечи. – Спасибо!
Я отпускаю девочку и бегу к выходу. Мне вслед несется Наташин смех. Понятия не имею, что делать дальше, но теперь точно знаю, куда пойти. Мне некуда торопиться, но я все равно продолжаю бежать всю дорогу до кладбища, спотыкаясь о камни и застревая каблуками в земле. В лабиринте оград и памятников без труда нахожу могилы родителей, несмотря на то, что давно здесь не была и вообще обычно плохо ориентируюсь в пространстве. Наверно близкие люди сами подводят меня к нужной тропинке и подсказывают, куда свернуть на повороте. Но стоит мне оказаться на месте, как все мое воодушевление испаряется. Молча стою возле могилок и рассматриваю фотографии. На глаза наворачиваются слезы. Я плачу не только по умершим родителям, но и по тем дням, когда работала в библиотеке и копила деньги им на памятники. Мне приходилось тяжело, зато будущее представлялось счастливым. Теперь кажется, что лучшее уже позади.
– Мамочка, папочка! – всхлипываю я. – Простите меня за то, что не оправдала ваших надежд. Вы всегда говорили мне: стоит только захотеть, и ты всего добьешься. Но жизнь сложилась по-другому. Я выросла другой, слабой.
Меня ослепляет солнечный лучик. Слезы, стоявшие до сих пор в глазах, стекают по щекам. Я вытираю их тыльной стороной ладони, свет снова бьет в глаза, но мгновение спустя мне удается различить его источник. Это не солнечный луч, а фары полицейской машины. Что она здесь делает? Какая же я дура! Могла бы догадаться, что на могиле родителей меня будут искать. Как теперь быть? Убежать я уже не успею, а спрятаться негде. Пригибаюсь и, касаясь руками земли, перебираюсь на соседнюю могилу. Машина останавливается, передние двери открываются, но полицейские не спешат выходить. Похоже, они что-то ищут в бардачке. Я пользуюсь моментом и переползаю на следующую могилу. Похороненного в ней человека не балуют вниманием – трава доросла до верха ограды. Если сесть на корточки за памятником и пригнуться, в ней можно остаться незамеченной.
Двое полицейских, громко переговариваясь, переходят от могилы к могиле. Они читают вслух надписи на памятниках. К моменту, когда стражи порядка находят могилу моих родителей, каждый из них замечает по паре знакомых фамилий. Один из полицейских принимается рассказывать историю семьи, похороненной в соседнем ряду, начиная со времен царя Гороха. Лучше бы они думали об убийстве Кати, тогда бы мне не пришлось, скрючившись в три погибели, прижиматься к незнакомому памятнику.
– Что я тебе г-говорил? – наконец переводит тему второй полицейский. – Никого здесь н-нет. Д-дураку ясно, что на кладбище з-засада. Думаешь, эта Паукова – з-законченная идиотка?
Так и есть. А ты не только заика, но и слепой, если не замечаешь меня у себя под носом.
– Без тебя знаю, но надо убедиться, а то Ален Делон бошки нам поотрывает.
При чем здесь знаменитый актер? Нет, не хочу знать.
– Д-дал же Бог н-начальничка!
– Старик со своим маразмом и то лучше петрил…
– С-смотри! – перебивает его напарник. – В к-кустах!
Значит, не слепой. Вот и закончились мои бега. Не прошло и дня. Ира была права, в Москве я бы так быстро не попалась. Теперь меня отвезут в полицию, обыщут, переоденут в костюм в полосочку и запихнут в камеру к проституткам и наркоманкам, где я просижу до суда и, если к этому времени останусь жива, отправлюсь на постоянное место жительства в колонию для детоубийц. Может, это к лучшему? Там мне ни о чем не придется беспокоиться, за меня все решат надзиратели. Днями буду строчить на машинке робы, а по вечерам читать книжки. Как же я соскучилась по этому умиротворяющему занятию за два года замужества… Правда, от плохого питания у меня откроется язва, после тюремного мыла выпадут волосы, а от хлорированной воды раскрошатся зубы. В общем, жизнь моя будет беззаботной, но недолгой.
От сидения на корточках затекли ноги. Я опираюсь на руки, чтобы подняться. В ладонь впивается что-то острое. Не хватало еще поранить единственную рабочую руку. Нащупываю продолговатую железку и вынимаю из травы тяпку. Отлично, теперь у меня есть холодное оружие. Может, бросить ею в полицейских и убежать? Припаяют к сроку сопротивление при аресте. Нет уж, лучше буду сотрудничать со следствием. Встаю в полный рост и, как недоразвитая, машу полицейским тяпкой.
– З-здравствуйте, – смущенно улыбается круглощекий, похожий на подростка полицейский.
Его старший товарищ в приветственном знаке поднимает длинную, как у орангутанга, руку. Ни тебе «стойте на месте», ни «вы арестованы». Как это понимать?
– Пока вы пололи т-траву, – краснея, говорит круглощекий, – на эту могилу н-никто не приходил?
– Пока я полола траву? – переспрашиваю я, чтобы убедиться, что его слова мне не послышались. – Нет, не приходил. А кого вы ищете?
– Женщину лет двадцати пяти, – говорит длиннорукий. – Светловолосую.
– Худую, б-бледную, – добавляет его напарник.
– Нет, такой здесь не было, – благодарю Иру за косынку и косметику. – Она преступница?
– Д-да, и очень опасная! – трясет головой круглощекий. – Сегодня утром убила свою пятилетнюю п-падчерицу.
– Почему вы думаете, что это она?
– Гражданочка, мы не думаем, – признается длиннорукий. – Мы знаем. Она и раньше поднимала руку на девочку.
Неправда! Я никогда не била Катю, до той злополучной пощечины…
– Как можно убить ребенка? – проглатываю подкативший к горлу ком. – Может, это несчастный случай? Что если девочка упала и… – замолкаю, поняв, что сказала лишнее.
– Нет, это точно мокруха! – от возбуждения забывает заикаться круглощекий. – Там такая д-дырка в голове…
– Подробности гражданку не интересуют, – перебивает его напарник.
Еще как интересуют, но расспрашивать слишком опасно.
– Ну, я пойду? – улыбаюсь полицейским. – Скоро стемнеет.
– Дорога здесь н-небезопасная, – с трудом сглатывая, обводит мое тело взглядом круглощекий. – Я могу п-подвезти.
– Не можешь, – смахивает пыль с лавочки возле маминой могилы длиннорукий. – Ты в засаде.
– Не страшно, – еще шире улыбаюсь я. – дошла сюда, дойду и обратно.
Пока от круглощекого не поступило новых предложений, разворачиваюсь и иду к дороге. Стараюсь как можно сильнее покачивать бедрами, чтобы моя фигура не казалась плоской. Остальные приметные черты мне удалось спрятать, но худоба в любую секунду может меня выдать. Выхожу на дорогу и впервые позволяю себе оглянуться. Молодой полицейский все еще смотрит на мой зад, а его напарник и думать обо мне забыл. Никто даже не собирался сравнивать меня с портретом подозреваемой. И эти люди надеются раскрыть убийство пятилетней девочки? Нет, они хотят поймать Дину Паукову и повесить дело на нее, а до того, кто виноват, им нет никакого дела. Как, впрочем, прямо сейчас до меня. Даже круглощекий больше не смотрит мне вслед.