– Целый год? Я бы сошел с ума.
Брат Дамронг терпеливо улыбнулся.
– Я и сошел. То, что мир именует здравомыслием, для монаха блудливый компромисс.
– Но что‑то вас все‑таки спасло. Сейчас вы выглядите вполне нормальным.
Он пытливо на меня посмотрел.
– Спасло? Спасать нечего. Вы, мой друг, рассуждаете как христианин. Невозможно предать себя Непознаваемому в надежде, что этот поступок дарует спасение. Ничего подобного. Во Вселенной нирваны спасения быть не может, поскольку мы никуда не пропадаем и ниоткуда не возникаем. Выбор остается между нирваной и невежеством. Такова зрелая правда, которую внушает нам Будда. Мы сумма нашего горения. Нет горения – нет существования.
Я с благоговейным трепетом принял поражение: мэтр легко положил на лопатки студента‑неуча. И, решив не выставлять себя дураком и больше не испытывать его, снова обратился к криминальным вопросам.
– Если таково ваше озарение, зачем вы тратили силы и искали меня?
– Я уже говорил: дух моей сестры не может успокоиться. Как монах я больше не имею отношения к ее дхарме, но у меня остались частицы долга перед ней. – Когда он заговорил о долге, то употребил слово, которому нет соответствия в английском языке. Это слово подразумевает очень сильные обязательства, известные в моей культуре как гатданьу, что‑то вроде долга крови.
– Чем может помочь полицейский такому почти святому, как вы?
Может, разыгралось мое воображение, или на мгновение его лицо на самом деле посуровело?..
– Ее дух жаждет правосудия, – сказал он.
Прошло несколько секунд, и опять брат Дамронг первым нарушил молчание.
– Почему вы не задаете вопрос, который подтолкнет расследование? Ведь вы пришли именно за этим.
– Хорошо. Вы знаете о видео? – спросил я.
Время бежало, но он не отвечал. И я опять взял слово:
– Кто‑то анонимно прислал мне видеозапись. Полагаю, что сделали это вы. – Я подождал реакции, но молодой человек молчал. – А я думал, вы хотите помочь в расследовании. Что вы знаете об этом видео?
Пауза тишины длилась довольно долго, прежде чем он произнес:
– Я все еще поддерживаю связи со своей деревней. Монахам разрешается пользоваться электронной почтой. Снова молчание, переходящее в вечность. Казалось, он словно улетал в другую вселенную.
– Функция Запада заключается в том, чтобы превращать тела и умы в продукты. Запад не понимает, что остальной мир считает это непотребством, разложением нашей стремящейся к нирване природы. – Брат Дамронг нахмурился.
Я почувствовал, что во мне вновь зарождаются сомнения, – может быть, потому, что заметил судорогу на его лице, или какой‑то жест, или потому что изменилась его речь, стала чуть‑чуть грубее.
Я сконфуженно кашлянул.
– Брат Титанака, позвольте один очень личный вопрос.
– Для монаха нет личных вопросов.
– В таком случае ответьте для пользы расследования, насколько близки вы были с сестрой?
Он сверкнул глазами, но ничего не ответил. Вместо этого неожиданно, и необъяснимо, поднялся и, оставив меня на балконе, пошел вниз. Я остался в позе полулотоса, наблюдая за его изящной, размеренной походкой, пока он в своем ниспадающем шафрановом одеянии не скрылся в святилище. Наверное, брат Дамронг рассчитывал, что я уйду, и меня подмывало именно так и поступить. Но я, хоть и чувствовал себя глупо, остался и коротал время тем, что наблюдал молчаливую, но ни на минуту не прекращающуюся жизнь храма.
Через час брат Дамронг вернулся. Нисколько не удивившись, что я по‑прежнему на балконе, он устроился в позе полулотоса неподалеку от меня и с резкой внезапностью, которую я объяснил следствием дисциплины ума, сказал:
– Мы стали ближе, когда ей было двадцать с небольшим, а я еще был подростком. Она постоянно извинялась, что пользуется мною в качестве подушки, если хочет выплакаться, но только таким образом могла с собой совладать. Говорила, если будет платить за мое образование, я стану понимать окружающее лучше, чем она.
– Она рассказывала о своих клиентах?
Я с интересом наблюдал, как его безмятежность трансформируется в ненависть. Он словно стянул с себя резиновую маску, под которой оказалось неизвестное чудовище с планеты‑карлика.
– Обо всех потеющих, красных, коричневых, черных, толстобрюхих, воющих от отчаяния, покинутых, душевно‑ущербных, обо всех конченых охламонистых засранцах. О каждом из них. Ей требовались все ее силы, чтобы казаться бодрой. Иногда она даже притворялась, что любит их, какими бы они ни были говнюками. – Он нахмурился. – Так было до того, как она превратилась в бесчувственную профессионалку.
Я был огорошен не столько изменением его поведения, сколько тем, что он, казалось, сам этого не сознавал. Но было еще кое‑что, отчего у меня на затылке зашевелились волосы. Теперь его голос звучал точно как у Дамронг: тот же тембр, те же обороты речи.
– Понятно, – нервно ответил я.
Он, не переставая хмуриться, отвернулся, вероятно, догадываясь, что сказал что‑то не то, но не мог понять, что именно. Потеряв всю свою безмятежность, он беспокойно комкал в кулаке платье. И явно хотел от меня избавиться.
Пришла пора прощаться, а себе сказать: тот, кто произнес эти горькие слова и при том рычал на самом вульгарном жаргоне, не монах Титанака, а кто‑то другой.
Потрясенный, я шел по храмовому комплексу мимо огромного белого чеди – зала для хранения реликвий (древнейшая постройка), и там спросил старшего монаха, где найти настоятеля. Монах ответил, что настоятель в том же зале для выполнения церемоний, откуда пришел брат Дамронг.
Сидящий в позе полулотоса под возвышением настоятель оказался тучным человеком, почти идеальным образом смеющегося Будды, и ответил на мое почтительное приветствие кивком. Я употреблял только самые почтительные, принятые в духовной иерархии выражения и следил за тем, чтобы моя голова постоянно находилась ниже, чем его. Проницательные глаза на веселом лице изучали меня. Я объяснил, что я детектив и расследую убийство сестры монаха. Настоятель подтвердил, что простер гостеприимство на кхмерского монаха, прибывшего на прошлой неделе и показавшегося ему необыкновенно набожным.
– Вы ничего не заметили в нем странного?
– Странного? Мы, люди, упорствуем в своем желании жить на этой мерзкой земле. Разве одно это не странно для духовных существ?
– В нем будто уживаются два разных человека, и время от времени происходит переключение с одной личности на другую.
– Всего два? С вашими глазами, видимо, что‑то не так. Приглядитесь внимательнее, и вы поймете, что он меняется с каждым вздохом. Как я. Как вы.
Я снова поклонился, поблагодарил за мудрость и ушел.
Внезапное появление монаха в расследовании убийства Дамронг завело меня в эмоциональный тупик. Чувство вины за смерть Нок обостряла гора страданий, через которую пришлось перебраться этому молодому человеку. Но это утро было целиком посвящено массажу. Я выбрал довольно большое, хорошо известное заведение на боковой улочке, соединяющей Сукумвит с Сорок пятой сой. Многие пользуются этой улочкой, чтобы сократить путь, поэтому на ней множество прилавков с разномастной снедью. Каждый специализируется на чем‑то особенном, и это можно понять по форме палаток: на тушеной свинине, вареной курице с рисом, салате из сомтана с клейким рисом, манго с таким же рисом и на всевозможных сладостях (не пропусти, фаранг, хрустящие блинчики с начинкой из кокосового крема). Я смотрел, как бакалейщик готовит тайский кокосовый пудинг по старинному рецепту – льет в маленькие отверстия в большой круглой сковороде жидкое взбитое тесто, затем добавляет туда же сладкое кокосовое молочко. Редко в наши дни увидишь, что это делают правильно. Меня же, благодаря глобализму и предприятиям быстрого питания, порой тянет на приготовленное на пару банановое пирожное.
С агентом ФБР я придерживался стратегии поцелуемся‑и‑помиримся. Весь вчерашний день мы провели в урагане телефонных звонков, эсэмэсок и посланий по электронной почте. Упомяну только самое обидное.
Я. Это всего‑навсего гормональный консьюмеризм. Ты ничем не отличаешься от шастающих по площади Нана клиентов среднего возраста.
ФБР. Вот как! Можно подумать, то, что произошло с тобой и Дамронг, – проделки Купидона! Орион, плывущий по ночному небу! Всякие там чакры и лепестки лотоса в голове! А когда влюбляется американка – это, по‑твоему, консьюмеризм.
Я (понимая, что вот‑вот совершу грубый тактический просчет). Конечно, в этом разница между нашими культурами.
ФБР. А в твоем случае это культурный шовинизм, то есть именно то, в чем ты обвиняешь Запад.
Оценив по достоинству выпады друг друга, мы нашли иную тему для разговора, и я, чтобы подписать с Кимберли мирный договор, пригласил ее в массажный салон. Агент ФБР вся светилась, улыбалась и выглядела вполне профессионально (я в курсе, что накануне вечером она пригласила Лека в Пат‑Понг на Четвертой сой выпить. Лек мне потом позвонил: Кимберли начала приставать, но, когда ее домогательства были отвергнуты, смирилась с отказом). Она сказала, что у нее хорошие новости, которыми поделится во время массажа.
– Только если не засну, Сончай.
– Именно это и предполагается. Если нет, значит, массажистка плохо знает свое дело.
Я с облегчением вошел с запруженной народом улицы в охлаждаемое кондиционером помещение. Девушка в приемной спросила, какой мы хотим массаж: традиционный тайский или масляный. Я, не посоветовавшись с Кимберли, заказал традиционный тайский по два часа на каждого. Два часа абсолютной пустоты в голове – хорошее приобретение за три сотни бат.
Не меньше тридцати девушек читали журналы или негромко сплетничали. Это навело американку на мысль…
– Они занимаются только массажем… или еще чем‑нибудь?
Обычный ход рассуждения фарангов.
– На втором этаже они занимаются только массажем. А на третьем выполняют все пожелания клиента.
– Разве мораль зависит от высоты? Или я чего‑то не понимаю?
– На втором этаже практикуют традиционный тайский массаж, на третьем – масляный. Трудно представить, чтобы молодая женщина растерла всего мужчину маслом, а тот после этого не возбудился. А мы, тайцы, народ сочувственный.
– И как дорого оценивается ваше сочувствие?
– В тройную цену по сравнению с обычным массажем, но разница за счет чаевых. Девушки дарят любовь на третьем этаже, а мы идем на второй.
– Ясно, – буркнула американка.
Но прежде чем подняться по лестнице в рай, нам пришлось вымыть ноги. Кимберли стало не по себе, когда девушка усадила ее перед чашей с подогретой розовой водой и попросила снять обувь. Никого не надо допрашивать, арестовывать, не в кого стрелять, и агент ФБР, не находя применения своим талантам, нахмурилась. Ей показалось, что мыть ноги подобным образом – проявление антиамериканизма вроде крикета и коммунизма. Но через пять минут ее лицо просветлело, и она повернулась ко мне.
– Удивительно, как такая простая вещь поднимает настроение. – Ее глаза сияли.
Я сказал девушкам, что мы ляжем на соседних матрасах. Весь второй этаж представлял собой сплошную вереницу матрасов, разделенных тонкими занавесками. И пока нам делали массаж, мы могли разговаривать, не повышая голос. Мы переоделись в хлопчатобумажные штаны и рубашки. Я услышал, как, распластавшись на матрасе, довольно хмыкнула Кимберли. Моя девушка начала массаж со ступней, разминая узлы мышц и нервов, таинственным образом соединяющихся со всем телом.
Внезапно послышался возглас американки.
– Вау, как будто что‑то выстрелило. Это называется рефлексология, да? Ведь есть теория, что каждый орган имеет связь с пяткой?
– И каждое чувство возникает из какого‑нибудь органа…
Я вдруг сообразил, что мои слова перекликаются с тем, что сказал брат Дамронг. И представил, как он оставался в келье наедине с трупом. Сам я на такое не способен, но понимаю, в чем смысл: разложение тела было одновременно освобождением духа. Радикальная методика, ничего подобного духовенство Таиланда в наши дни не одобряет – не желает быть в ответе, если что‑то пойдет не так. Зато в Камбодже подобных сомнений не испытывают. Интересно, насколько далеко зашел брат Титанака?
– Да, я знаю такую теорию. Любовь – это не что иное, как химическая реакция.
– Не только любовь. То, что слепой называет жизнью, для зрячего виртуальная реальность.
За занавеской вновь послышалось ворчание.
– Ну это мне трудно ухватить. Запомни, я до последнего винтика белая. Хочешь знать, что я выяснила?
– Конечно.
– Человек в маске, монстр с черным чулком на лице… Нам известно, кто он такой. Его зовут Станислав Ковловский, сокращенно – Стэн. Оба родителя из второго поколения иммигрантов‑поляков. – Кимберли внезапно застонала. – Не знаю, какому это соответствует органу, но перед моими глазами только что пронеслась живая картина из детства. Где я побывала?
– Следовательно, убийца в наших руках?
– Пока нет. Но мы знаем номер его карточки социального страхования, у нас имеются отпечатки его пальцев, все. Оборудование изометрического слежения в аэропорту работает отлично. Мне всего‑то и пришлось попросить технарей вычленить на DVD кадр с радужной оболочкой его глаз. Это заняло у них не больше пяти минут.
– Как они отнеслись к тому, что увидели?
Американка помолчала, прежде чем ответить.
– Также, как я. Если не хуже. Мужчине тяжело смотреть, как творят такое с красивой молодой женщиной. Когда я сказала, что это не извращенная фантазия и она умерла на самом деле, люди не могли поверить. Закаленные агенты не сдержали слез. Удивительно.
– Значит, вы идете по следу?
– А как же. Все стоят на ушах. Международные преступления на сексуальной почве – актуальная тема. Не пройдет и нескольких дней, как мы его возьмем, если только у него нет хороших связей в другой стране, в чем я сильно сомневаюсь. Он свалился сюда из Канзаса, но сам до мозга костей калифорнийский мальчик.
– Досье на него есть?
– Никакого. Зато хорошо известна репутация. В Управлении полиции Лос‑Анджелеса его знают как порнозвезду. В десятках низкобюджетных фильмов на вторых ролях появляется его член.
– Он гетеросексуал?
– Да.
– Садистские наклонности?
– Никаких. Обычный самец. Услужливый, улыбчивый, до блеска натертый маслом и неотразимый. Но тут же отступает на второй план, как только камера поворачивается к женскому телу. Мне показали несколько его номеров без маски. Симпатичный жеребец, волевой подбородок, улыбка с рекламы зубной пасты. Если не знать, подумаешь: совершенно безобидный тип из тех, кто постоянно ошивается на пляже, культурист из престижного университета, твердо усвоивший, что швыряться песком в лицо другому человеку не круто и очень плебейски.
Массажистки принялись за дело серьезнее, и мы на время прервали диалог. Большинство из них – девушки из Исаана. Крепкие от природы, еще до того как изучили технику массажа, они напоминали миниатюрные смуглые танки. И пока мне вминали локоть в самую печень, я размышлял над следующим вопросом.
– Следовательно, он сделал это из‑за денег?
– Из‑за чего же еще? Порнозвезды‑мужчины вянут так же быстро, как их коллеги женщины. Ему сорок три года, без гроша, практически банкрот. Когда такое происходит, можно не сомневаться: кредиторы‑акулы уже нарезают где‑то под водой круги, оставляя жертве все меньше пространства для маневра. Мы поддерживаем связь с Управлением полиции Лос‑Анджелеса. Ох! Разве полезно для здоровья вдавливать локоть в самое нутро?
– Помогает пищеварению. У тебя не возникло картин из детства, когда она это сделала?
– Десять лет укачивания в машине. Мы жили во Флориде, но бабушки и дедушки с обеих сторон обитали в Нью‑Йорке. Воссоединение происходило четыре раза в год, и каждый раз мы ехали в автомобиле.
Мои стопы вывернули внутрь и стали немилосердно жать, и я немного помолчал.
– Следовательно, он наша ниточка к тем, кто «заказывает музыку»?
– Я настроена оптимистично. Данные тестов показывают, что порноактеры обоих полов имеют невысокое умственное развитие. Пара дней допросов, и мы получим все, что нам нужно.
Под действием техники массажа Ват По мы умолкли. Наступал момент, когда руки массажистки поднимаются на уровень полового органа, если клиент мужчина. Обычно к этому времени клиент совершенно расслаблен, и девушка перекладывает «спящий орган» с одного бедра на другое. Но случались и курьезные моменты, особенно если мужчина находил массаж стимулирующим, а девушка изображала губами удивление – мол, что это тут у тебя такое большое? Я был расслаблен, уязвим, и на этот раз эротическая атмосфера спровоцировала видение, с которым я боролся всю прошлую неделю. Мне все‑таки удалось выбросить его из головы, и когда массаж достиг релаксирующей стадии, я задремал.
Проснувшись, я не сразу понял, где нахожусь. Несмотря на то что я сказал агенту ФБР, сам я почти никогда не засыпаю во время массажа. Почему Кимберли отдернула занавеску? Почему стоит рядом со мной на коленях и гладит по щеке?
– Ты стал кричать, дорогой. Распугал весь персонал. – Она была олицетворением сострадания. – Ты страстный человек, Сончай. Невооруженным глазом заметно: какой‑то своей частью ты до сих пор ее любишь, какой бы дурной она ни была.
Когда, одевшись, мы расплатились и, испытывая неловкость, стояли на узкой улочке, я наконец решился.
– Кимберли, я могу попросить об одолжении? Догадываешься о каком?
– Конечно. Тебе надо еще раз посмотреть видео. И ты хочешь, чтобы я сидела рядом и держала тебя за руку.
Я тронул ее за плечо.
– Спасибо, Кимберли.
Это видео и снявшийся в нем Станислав Ковловский тяжким грузом давили на меня, пока я возвращался домой. Сознавать, что мне снова предстоит пройти тяжелое испытание, – все равно что готовиться ко второму прыжку с парашютом. Сам я не прыгал ни разу, но слышал рассказы других: первый прыжок – это еще сносно, потому что не знаешь, что предстоит. Но против второго что‑то восстает в глубине сознания: почему я должен заставлять себя преодолевать смертельный страх? Откажись я от расследования убийства Дамронг, Викорн и глазом не моргнет. Даже будет рад.
Я задавал себе этот вопрос, когда входил в дом, целовал Чанью, хлопал ладонью зародыша Пичая, ел то, что жена с любовью и преданностью в глазах поставила передо мной. Она перехватила мой взгляд и с трудом проглотила застрявший в горле ком.
«О Будда, – подумал я, – она читает в моем сердце».
Помогла интуиция любовника – я обнял ее и поцеловал. Жена почувствовала угрозу, потому что я ходил на массаж со своей белой подругой. Чанья не испугалась бы тайской девушки, но Кимберли ей внушала благоговейный страх: в глазах американки она видела западную часть моего сознания. Как бы сильно жена меня ни любила, она никогда не забывала, что я человек смешанной расы и, несомненно, обладаю скрытыми наклонностями и предпочтениями фарангов.
Даже смешно, насколько проницательным может быть ее сердце и в то же время так сильно заблуждаться. Да, большую часть времени я думал о другой женщине, но этой женщиной была не агент ФБР. Мои клятвы – я их дал со смехом и слезами на глазах, заявив, что, если у меня хоть раз появилась мысль переспать с Кимберли, готов возродиться в следующей жизни голодным привидением, – настолько убедили и устыдили Чанью, что она пообещала приготовить мое любимое блюдо: варенную на пару рыбу под лимонным соусом.
Мы занялись любовью, устроившись как можно удобнее в ее положении. Чанья нуждалась в покое и утешении и всеми силами старалась мне угодить. Пользовалась штучками, которым научилась, работая в барах, и мы раз‑другой улыбнулись. Я дал понять, как сильно ее люблю, и нисколько не лицемерил, только постоянно чувствовал муку в душе. Но Чанья приняла неуловимый сигнал и, основываясь на своем энциклопедическом знании мужчин, проанализировала всю поступающую информацию – изменения в прикосновениях, другие интонации голоса – и получила единственно правильный ответ: «Это она, да?»
Я хотел ее обнять, но Чанья отвернулась.
– Мне надо еще раз посмотреть видео, дорогая. Для меня это очень мучительно. Кимберли обещала при этом присутствовать.
– Почему не я?
Долгое молчание, наполненное мукой отчуждения.
– Из‑за того, что ты можешь увидеть.
– Ты считаешь, я не выдержу, если буду смотреть эту запись?
– Конечно, выдержишь. Но мне невыносима мысль, что ты будешь смотреть на меня, когда я буду смотреть запись.
Никто из нас не хотел спорить. Присущая Чанье безмятежность помогала ей не волноваться из‑за таких пустяков, как какое‑то видео, изображающее убийство. Я смотрел, как ею овладевает божественный сон, дар непорочных.
А я, полный восторга, страха и предчувствий, воспользовался минутой, чтобы погладить зародыша Пичая. Медитация випашьяна действует на всех по‑разному. Я не считаю себя мастером, но могу проникнуть в ту часть сознания, где хранится память о пребывании в утробе. И часто занимался этим с тех пор, как узнал, что скоро стану отцом. Легко представлял себе страх рождения, который мы испытываем в краткий период своей защищенности: первый мучительный вдох кислорода, словно внутрь пролилась кислота, воздух обжигает кожу, и ты висишь вниз головой, будто летучая мышь, и кто‑то в белом халате лупит тебя по заднице. Сразу представляется возможность прочувствовать, что такое полицейское государство: ты считаешь, что достаточно насмотрелся всего на белом свете и тебе не подходит материальная реальность, – ты хочешь вернуться обратно, но тебя накрывают кислородной маской: нет, приятель, право выбора не за тобой; ты явился сюда, чтобы из тебя сделали человека. Кто за тебя понесет ношу?
Но Пичай был вполне счастлив в своем тесном пространстве. Ультразвук показывал, что он, проявляя похвальную веру в будущее, бил ножками и шлепал ручками. Хотя это радовало, случались моменты, когда я начинал побаиваться, не вышел бы из него тупоголовый спортсмен. И нехотя решил, когда найдется время, сходить к моорду, о котором говорил Лек.
– Хочешь болеутоляющее? – спросила Кимберли, когда я устроился на диване в ее номере в гостинице «Гранд Британия». – Кокса у меня нет, но, думаю, если бы требовалось, ты бы сам захватил. Могу предложить виски. В мини‑баре есть маленькие бутылочки.
Американка взяла из бара две крохотные бутылочки: одну мне, другую для себя. Мы открутили пробки и чокнулись.
– За удачу, – предложила агент ФБР.
Я вынул диск из кармана пиджака и подал ей.
Сначала я решил, что мне удалось сломить внутреннее сопротивление и ко мне вернулась прежняя беспристрастность. Надеялся, что способен наблюдать за долгими любовными ласками других, оставаясь холодным и оценивая действо профессиональным взглядом.
Должен признать, Дамронг пустила в ход все, что можно. В ее исполнении минет превратился в форму искусства, совершенную, полную изящества, романтизма, юмора, драматизма, напряжения и внимания к зрелищной стороне акта, что свидетельствовало о том, что она истинный художник, чародейка, достигшая вершин своего ремесла. Мужчина в маске тоже оказался не любителем. Он понимал, что предназначен оттенять истинную героиню этого необыкновенного сюжета, и не позволял своему эго портить сценарий. Стоя на коленях во время сцен оральных ласк он выглядел особенно угодливо. Современная камера позволяла наблюдать, как резво двигается его язык и какое мучительное наслаждение это доставляет женщине. Кимберли на мгновение остановила воспроизведение, когда Дамронг, опустив веки, слегка касалась кончиком языка верхней губы, и философски заметила:
– Я долго размышляла и увидела в ней что‑то… от Мадонны. От природы простое лицо, ничего особенного в нем нет, но это лишь подчеркивает ее эротическую харизматичность. Ничего не скажешь, парадокс. Но вот как это действует. – Американка нажала на кнопку, и Дамронг снова ожила. – Взгляни, она на самом деле получает удовольствие. Она не играет. Она возбуждена.
Мне очень тяжело было это принять. Имею в виду, ее возбуждение. За десять минут до смерти Дамронг получала истинное наслаждение, и это плохо действовало на мои мозги. Она нисколько не боялась – наоборот, находилась в состоянии экстаза. Я попросил Кимберли выключить плеер, но та отказалась.
– Любовь горька, малыш, – проворчала она. – На этот раз тебе придется испить все сполна.
– Хотя бы дай мне еще выпить, – попросил я.
Американка нажала на «паузу» и принесла из минибара еще четыре бутылочки. Пока кадр стоял на месте, можно было окинуть взглядом место действия. Как у меня сохранилось в памяти, там были полки с бесценными предметами, среди которых я заметил лежащего нефритового Будду. Теперь, когда я знал, на что смотреть, не составляло труда узнать убранство номера Танакана в клубе «Парфенон». Мы быстро проглотили содержимое маленьких бутылочек, и Кимберли пустила запись.
– Подожди, – сказал я.
Она снова включила «паузу», нажав на клавишу на пульте дистанционного управления, и вопросительно посмотрела на меня.
– Когда дойдем до конца, я буду не в состоянии смотреть сначала. А мне хотелось больше узнать об этом Ковловском. Отмотай‑ка немного назад. Правда, мешает эта чертова маска.
– Смотри на руки, – посоветовала американка. – Это единственное, что можно увидеть в нем человеческого.
Мы еще раз просмотрели любовные ласки в замедленном воспроизведении. Агент ФБР оказалась права: единственным ключом к психологии мужчины в маске было то, как он управлялся со своими руками.
– Вот. – Кимберри остановила запись, когда Ковловский потянулся клевой груди Дамронг.
– Что?
– Дрожь. Сейчас, когда я остановила, незаметно. А вот теперь смотри.
В самом деле. Ее женский глаз наверняка заметил это с самого начала. В то время как я больше смотрел на Дамронг.
– Ничего не доказывает.
– Нет. Но это все, что мы имеем. Из Виргинии мне прислали несколько недавно снятых с ним роликов. В узких рамках обыкновенного порнографического кино он считается мастером.
– И никакой дрожи в руках?
– Никакой.
Агент ФБР отмотала назад несколько кадров и снова остановила запись. Теперь перед нами оказались три пальца, слегка поддерживавшие левую грудь Дамронг, и мы помнили, что эти пальцы изрядно тряслись. Не только пальцы – вся рука от запястья. Я переглянулся с Кимберли, и она нажала на воспроизведение.
Теперь, когда она поделилась со мной своей мудростью, я легко находил другие ключи. Когда предварительные любовные игры почти завершились, Ковловский положил Дамронг на спину, чтобы приступить к первому из пяти актов перед основным действием (в обратном отсчете – на спине, раком, с ней сверху плюс две довольно замысловатые позы, когда он находится сзади, а она выворачивается, чтобы позволить ему засунуть ей язык до самого горла).
Первую сцену проникновения агент ФБР снова прокрутила в замедленном воспроизведении. Сосредоточившись, я заметил, что руки Ковловского, раздвигающие подпрыгивавшие бедра Дамронг, почти не повинуются ему. В один момент Дамронг пришлось схватить его за пальцы – профессионал помогал другому профессионалу, – затем она что‑то прошептала ему на ухо.
– Стоп! – закричал я.
Кимберли повиновалась. Пошла к мини‑бару и принесла все бутылочки, какие там еще оставались: с коньяком, виски, водкой, джином. Нужда – мать анестезии. Я залпом выпил содержимое сразу двух, и в этой сцене тряслись мои собственные руки. Ничто не мешало американке смотреть на мое жалкое заплаканное лицо.
– Мужайся, полицейский, – сказала она.
Но от этого стало еще хуже, и ей пришлось стиснуть мою голову между ладонями и утешать как ребенка.
– Она оказывает ему моральную поддержку. – Я едва мог выговаривать слова.
Даже агент ФБР с трудом владела собой.
– Можешь говорить что угодно, но она потрясающая женщина.
– Такое впечатление, что она почти его любит.
– Почему бы и нет? Он‑то определенно ее любит, хотя сам того не подозревает.
– Откуда ты знаешь?
– С чего бы еще он так страдал?
– Но если у него такие переживания, как он вообще сумел сыграть свою роль?
– Виагра, Сончай, живительная сила порнографической индустрии.
Кимберли снова пустила запись, и мы оказались в самой глубине территории сношений. Объектив наезжал на интимные органы и так сильно их увеличивал, что это могли быть любые части тела, даже гениталии других человекообразных. А в какой‑то момент переход оттенка плоти от ярко‑красного к светло‑розовому напомнил мне о плотоядном растении – скажем, о саррацении (если быть точным, Nepenthes gracilis, фаранг).
– Смотри!
Мужчина снова брал Дамронг сзади, но у него настолько дрожали колени, что ничего не получалось. Трижды изящная маленькая смуглая рука Дамронг направляла его член куда надо.
– Господи, Сончай!
– Это кольцо – мой подарок, – всхлипнул я, только что вспомнив.
Наша связь длилась так недолго, что для подарков не было времени. Я снова ощутил, каким почувствовал себя нищим, когда дарил ей купленное у антиквара за несколько сотен бат серебряное колечко, хотя знал, что она спит с миллионерами. Мне пришла в голову мысль: вовсе не совпадение, что в момент съемки это кольцо было единственным на ней украшением. Что за три минуты двадцать пять секунд до смерти по счетчику DVD‑проигрывателя Дамронг прекрасно сознавала, что настанет день и я увижу подаренное мною кольцо на ее руке, которой она успокаивала своего палача и помогала ему.