Оглавление
| стр | |
| Предисловие редактора………………………………….. | |
| Слово к читателю………………………………………… | |
| Раннее детство …………………………………………… | |
| Наша семья …………………………………………………… | |
| Другие близкие родственники ……………………………… | |
| Наша фамилия ………………………………………………... | |
| Традиции и обычаи ………………………………………….. | |
| Тридцатые годы ……………………………………………… | |
| В людях. Мои университеты ………………………………... | |
| Образование ………………………………………………….. | |
| Предвоенные годы. Начало войны. Оккупация ……………. | |
| Освобождение от оккупации. Призыв в армию. Дофронтовые скитания ……………………………………… | |
| Фронт …………………………………………………………. | |
| Сталинградская битва …………………………………......... | |
| Курская дуга ………………………………………………… | |
| Освобождение Украины. Форсирование Днепра ……………….. | |
| Освобождение Румынии, Польши, Германии ……………... | |
| Ленинград. Поступление в Военно-медицинскую академию им. С.М. Кирова ………………………………….. | |
| Учеба в Военно-медицинской академии ……………………… | |
| Служба в частях | |
| г. Советск …………………………………………………… | |
| г. Кировоград ………………………………………………. | |
| г. Новоград-Волынский..Венгерские события – 1956 г….. | |
| г. Витебск …………………………………………………… | |
| Работа над диссертацией ……………………………………. | |
| Чехословацкие события ……………………………………... | |
| Гражданская жизнь ………………………………………….. | |
| Теперь о разном. ……………………………………………... | |
| Краткое заключение …………………………………………. | |
| Немного истории и прогнозов ………………………………. | |
| Послесловие ………………………………………………….. | |
| Лев Титов. Незабываемое …………………………………… | |
| Приложение …………………………………………………... |
Выражаю сердечную благодарность инициатору и вдохновителю идею опубликования моих воспоминаний в виде книги, заведующему кафедрой анатомии человека Витебского государственного медицинского университета, доктору медицинских наук Александру Константиновичу Усовичу, организовавшему и выполнившему всю работу по изданию этой книги.
Благодарю всех сотрудников кафедры анатомии человека Витебского государственного медицинского университета, совет ветеранов университета, выказывающих постоянную заботу о своих ветеранах, помогающих нам во всем.
Предисловие редактора
Идея опубликовать жизненное повествование нашего учителя и коллеги А.П. Алексеева возникла после его прочтения. Зная Александра Павловича с 1971 г, вначале как преподавателя, затем как коллегу, слушая его рассказы о разных периодах жизни, мы все это воспринимали разрозненно. Собранное же воедино жизнеописание А.П. Алексеева, в сопоставлении с воспоминанием рассказов моего отца, убедило меня в том, что это цельное документальное произведение, характеризующее основные этапы жизни поколения тех немногих юношей, которые остались в живых после страшной 2-й мировой войны. В советское время мы слышали и читали одну правду о тех трудных годах, в перестроечное и постперестроечное время – прямо противоположную. И в первый, и во второй периоды в официальной и неофициальной литературе прослеживается негативное с элементами агрессивности отношение к фактам, не укладывающимся в канву соответствующей идеологии. В повествовании А.А. Алексеева эта агрессивность отсутствует. Через призму лет Александр Павлович честно описывает факты, дает им эмоциональную оценку, но не выказывает озлобленности. А.П.Алексеев всегда является для нас образцом честности, прямоты. Иногда эти черты раздражали кого-го из нас. Но Александра Павловича всегда отличало свойство признавать свою неправоту, если оппонент смог его убедить.
Мы постоянно приглашаем Александра Павловича на встречи со студентами, где он рассказывает обычно о фронтовых буднях, реже об учебе в военно-медицинской академии, о службе в ВДВ, о случаях из практики военного врача. Но о довоенной его жизни не только я, но и все коллеги узнали впервые. А это очень интересный период жизни страны. Перенеся столько страданий, человек должен был ожесточиться, но на примере А.П.Алексеева мы видим противоположное. И это характерно для всего поколения родившихся в 20-х гг прошлого века. Это повествование поучительно для молодых людей, легко пасующих перед кажущимися трудностями. Прочитав книгу А.П.Алексеева многие из читателей смогут увидеть, что трудности, с которыми они сталкиваются, ничто в сравнении с тем, что перенесли наши отцы и деды. После прочтения жизнеописания Александра Павловича у меня сложилась стихотворная форма, которая, как мне кажется, отражает суть жизни поколения наших отцов, мальчишек 1922–1925 годов рождения.
Не очерстветь, не озлобиться,
Пройдя сквозь годы испытаний,
Сквозь голод, холод, униженья,
Людскую подлость, нищету.
Все помнить, но возвысить дружбу,
Порядочность, любовь, терпенье,
Неугасимый зуд ученья.
И пронести по жизни доброту.
А.К.Усович, д.м.н., заведующий кафедрой анатомии человека Витебского государственного медицинского университета.
Потомкам моим,
близким и далеким,
посвящаю.
Слово к читателю
Мысль написать о себе возникла давно. Но вся моя жизнь заключалась в труде. Я никогда не имел свободного времени. Теперь, когда вышел на пенсию, и наступили длинные зимние вечера, я, в буквальном смысле слова, изнываю от безделья. наконец – то мысль превратилась в реальность. Не знаю, будет ли кого интересовать моя исповедь, но считаю, что она поучительна для моих потомков. Дети, внуки и правнуки! Прочтите, прошу вас.
Если бы мне было суждено стать М. Горьким, я бы также написал трилогию: «Детство», «В людях», «Мои университеты», ибо моя жизнь ничуть не слаще была в детстве, чем у Горького, с той только разницей, что меня по субботам не секли розгами.
Очень сожалею, что не вел дневника; всегда или не хватало времени, или не позволяли обстоятельства, или просто несобранность. И, пожалуй, последнее - главное, исключая годы на фронте, когда ведение дневника категорически запрещалось. Теперь же с большим трудом приходится вспоминать прошлое по крупицам. Поэтому, на полноту описания событий претендовать не могу, ограничусь общими штрихами, тем, что хорошо сохранилось в памяти. Но правдивость гарантирую.
Я отношу себя к тому поколению людей, на долю которого выпали все невзгоды 20 века: I мировая война, февральская и октябрьская революции хотя и не коснулись нас непосредственно, но они оставили глубокий след в нашем сознании, в нашем бытии. Но все дальнейшие события проходили на наших глазах: НЭП, раскулачивание и коллективизация, индустриализация, ежовщина и остальные сталинские репрессии, Великая Отечественная война, восстановительный период, бериевщина и новые сталинские репрессии 50-х годов, бесконечные перестройки от Хрущева до Горбачева, брежневский застой, наконец – горбачевско–ельцинский развал, развал полный, окончательный Советского Союза, экономики, политики, продажа национальных интересов, уничтожение всего, что было достигнуто народами на протяжении многих веков. Люди! Проснитесь!
Мое повествование состоит из двух разделов:
1. Чисто автобиографические воспоминания.
2. Мое видение исторических событий в нашей стране (бывшем СССР) после 1990 года и прогноз на будущее с моей точки зрения.
Раннее детство
Родился я в своем доме, четвертым, последним ребенком по счету, когда родителям было примерно по 40 лет. Роль акушерки и врача выполняла моя бабушка по линии отца, безграмотная женщина, но с доброй душой и чутким сердцем. Естественно, она не имела никакого понятия об элементарных приемах родовспоможения, асептике и антисептике. По этой причине в те времена была высокая детская смертность и смертность рожениц. А существовавшие роддома в городах были недоступны сельскому населению. По этой причине умерла моя сестра в младенческом возрасте и тетя Фруза (сестра матери) во время родов.
По документам значится, что я родился 19 марта 1923 г., хотя, вероятно, это не совсем так. По словам матери, я родился в воскресенье, за день до праздника Сороки, которые по церковному календарю отмечается 9 марта по старому стилю или 22 марта по новому. Мать же утверждала, что Сороки 6 марта по старому стилю или 19 марта по новому. Я своим детским умишком прикинул, что я родился 5 марта (за день до Сороков), прибавил 14 дней и получил 19 марта. Родственники говорили, что мой год рождения не 1923, а 1922. В то время никаких свидетельств о рождении не выдавали. Наш райисполком в середине 20-х годов сгорел со всеми архивами, а церковь, в которой меня крестили, в 30-е годы была уничтожена. Следов регистрации не осталось. Когда мне было лет 9-10, я пошел на комиссию по установлению возраста (для чего мне это понадобилось - не знаю). На комиссии я сказал, что я родился в 1922 г., 19 марта. Члены комиссии на меня посмотрели как–то странно, не поверили моим словам, потому что я был очень маленький, худенький и поставили 1923 год. Таким образом, день рождения я устанавливал сам, год рождения – 1923 – медицина. Наиболее же вероятный день рождения 21 марта 1922 года. Крестили меня вскоре после рождения, т.к. боялись, чтобы я не крещеный не умер, в Кобызевской церкви. Это была небольшая деревянная церковь очень красивой, изумительной архитектуры. Рядом с церковью располагалась четырехклассная школа. По пути в школу и из школы я всегда останавливался возле церкви и любовался ее красотой. За что мои сверстники смеялись надо мной и обвиняли в излишней религиозности. В тридцатые годы церковь была варварски уничтожена, имущество разграблено или сожжено.
Моими крестными были наши родственники: Егор Артемович Алексеев и Мария Алексеевна Юрочкина.
Место моего рождения – д. Волки Понизовского района Смоленской области. Сейчас нет ни этой деревни, ни этого района. Местность, где была д. Волки, по современному административному делению относится к Демидовскому району. Наша деревня располагалась на левом берегу реки Каспля, примерно по середине ее течения от начала (из оз. Каспля) до места впадения в Западную Двину в г.п. Сураж. Деревня наша была маленькая, в ней насчитывалось всего 7 хуторов, а каждый хутор – это дом с надворными постройками: сараи для сена, амбары для хлеба, хлева для скота, закрытый ток (овин) для молотьбы хлеба, баня, сараи для сельскохозяйственных орудий и др. Дом наш был старый и тесный для нашей семьи. Но к 1930 г. был построен новый, большущий дом на две половины с красивой наружной отделкой, покрытый дранкой, что в то время бросалось в глаза, т.к. все дома крылись ржаной соломой. Украшала дом большая остекленная веранда и оригинальное крыльцо с резными деревянными колоннами. Снаружи дом был обшит, изнутри отделка так и не была закончена. Во время раскулачивания и коллективизации отобранный у нас дом был перевезен в райцентр Понизовье и в нем располагался райком партии. Аналогичный дом, но более скромный, был построен дядей Филиппом, братом отца. После раскулачивания в его доме располагалась четырехклассная школа. Оба эти дома располагались недалеко друг от друга, и мы, дети, очень любили играть возле этих домов в палочку–стукалочку и др. игры. Бывало, заберешься в какую – либо нишу, а их было много, и ищущий никак не может найти спрятавшегося. Выждешь момент, внезапно выскочишь из своего укрытия и палочку украдешь. Ищущему снова приходится водить. И так, иногда, до изнеможения.
Дом стоял в центре усадьбы. Рядом с ним или вблизи от него – все постройки, кроме овина. Овин был удален на 200-300 м от дома.
Недалеко от дома был яблоневый сад. Но там были и груши, и вишни. Чуть дальше за садом была липовая роща из 10–20 больших лип. В этой роще стояли пчелиные ульи. Рядом с липовой рощей отец сеял гречиху, подсолнухи, клевер и др. медоносные культуры.
Земли у нас было 12 га. Часть земли была хорошей, часть – подзолистой, заболоченной. Но вся земля была ухожена, удобрена, заболоченные участки оканавлены, так что мы ежегодно получали устойчивые хорошие урожаи. Не хватало земли под сенокос. Поэтому, отец арендовал землю под сенокос в деревнях Осиновка и Тросна, что в 20-25 км от нашей деревни. В июне месяце обычно уезжали в эти деревни всей семьей на заготовку сена. Дома оставались только те, кто не мог ехать. Заготовка сена считалась счастливым временем и никто не хотел оставаться дома.
Для обработки земли мы держали двух-трех рабочих лошадей и одного жеребца по кличке «Рыжка» в качестве выездной лошади. К работе его привлекали только в исключительных случаях.
Родители сеяли разные культуры, но большое значение придавали льну. Строго соблюдался севооборот. Лен – культура трудоемкая, но давала хороший доход. Лен мяли сами, льнозаводов не было. Бывало, часов в 10 утра отец «сажал баню», т.е. загружал ее льнотрестой. Затем баню топили, сушили льнотресту. Часов в 9-10 вечера все шли в баню мять лен и к 5-6 утра возвращались домой. В 10 утра новый цикл. И так до тех пор, пока не кончится весь лен. Затем пойдет пенька (конопля).
Зерновые культуры жали серпами, молотили цепами. Т.е. все работы выполнялись вручную. После продажи льна у отца скопилось больше 600 руб. золотом. За эти деньги на моей памяти он купил молотилку, жнейку, косилку и сеялку. Веялка была куплена раньше. Все орудия приводились в движение конной тягой. Обрабатывать землю и урожай стало легче. Но воспользоваться приобретенными орудиями труда практически не пришлось. Приближалось раскулачивание.
Из нашей деревни хорошо просматривалась вся местность на несколько километров. Только с одной стороны были заросли кустарника, но они никакого отношения не имели к нашему участку.
На месте нашего дома и подсобных построек к настоящему времени сохранились только отдельные камни. Вся же местность бывшей нашей деревни и смежных деревень заросла березовыми рощами, в которых родится несметное количество белых грибов. Но сейчас туда проложили асфальтовую дорогу. Поэтому появилось много грибников, кажется, со всех частей света. Когда ходишь по этим белым рощам, то даже не верится, что на этом месте когда–то была хорошая пахотная земля. Я хорошо помню каждый уголок этой родной для меня земли, однако я много раз блудил даже на бывшем своем участке. Зарастать все начало во время войны и в послевоенное время.
Кроме березовых рощ, красоту этой местности придает река Каспля с ее высокими берегами. В годы моего раннего детства эта река была полноводной. Даже в засушливые годы редко попадались места, где ее мог перейти взрослый человек, а во время половодья она выходила из берегов, затопляла целые поля и деревни. Мне многократно приходилось видеть плывущие по реке дома и сараи с курами на крыше. В период половодья по реке сплавлялся лес, а до Демидова доходили небольшие пароходы.
Когда по реке шел пароход, мы гурьбой выбегали на берег, бежали за пароходом. Для нас, детишек, это было неописуемым зрелищем, о котором мы долгое время вспоминали.
Все время у нас была проблема с дровами и строительным лесом, т.к. в нашей местности поблизости лесов не было. Приходилось выезжать на заготовку дров и леса за 30-40 км. Зимой лес и дрова рубили, подтягивали к реке, связывали в плоты, а весной, в половодье, плоты подгоняли к деревне. Затем на лошадях бревна подвозили к нужному месту. Труд это был очень тяжелый, каторжный, но другого выхода не было. Вся работа выполнялась вручную, ни о какой механизации не было и речи. Ни к какому наемному труду родители не прибегали даже в страду. Будучи совсем маленьким, я понимал, что родители работают очень много, и старался как можно меньше отвлекать их от работы. Спали они по 3-4 часа в сутки.
Наша семья
Главой семьи был отец, Павел Федорович, 1883 года рождения, добрый человек и строгий хозяин. Был он невысокого роста, с рыжей бородкой, мозолистыми руками и с глазами разного цвета: один глаз был карий, другой – близко к голубому. Это разноцветие сильно бросалось в глаза незнакомым людям. Отец в свое время окончил гимназию, что тогда было редкостью, и считался во всей нашей округе грамотеем. Обычно к нему приходили люди за советом, написать заявление или прошение не только из близлежащих деревень, но и из отдаленных. У него был очень красивый почерк. Писал он всегда с нажимом, избегал излишних завитушек, строчки были ровные, интервалы между буквами одинаковые. Отец хорошо знал историю, географию, литературу, математику, постоянно следил за периодической литературой, выписывал много газет. В зимнее время по вечерам собирались мужики в одном из домов, чаще всего у нас, и вели беседы на житейские темы. Назревала коллективизация. В этих беседах лидирующая роль принадлежала отцу, т.к. по грамотности и эрудиции он был выше других. Сидя на печи, я вслушивался в их беседы, старался что–либо понять. Мне отец рассказывал много сказок, много говорил о классиках литературы, особенно о Пушкине, Крылове, Лермонтове, Толстом, наизусть читал «Бородино» Лермонтова и басни Крылова, рассказывал о войне 1812 г. и других исторических событиях и исторических лицах: Петре I, Ломоносове. Я поражался его знаниям и непременно задавал один и тот же вопрос: «Папа! Откуда ты все это знаешь?». «Из книг, сынок, из книг. Будешь много читать, и ты будешь много знать», - отвечал мне отец.
Может быть, эти его слова возбудили во мне жажду знаний.
Кроме работы в поле, в зимнее время он столярничал. У него был самодельный токарный станок по дереву и на нем он вытачивал изумительной красоты детали. Он делал шкафы, столы, стулья, кровати и даже кареты. Это было его хобби.
Отец долгие годы служил в армии, захватил конец русско-японской войны 1904-1905 гг. участвовал в первой мировой войне, был ранен в поясницу с повреждением позвоночника. Не обошла его стороной и гражданская война. В мирное время он служил в Орле. Весной 1937 г. отец заболел. Вначале думали крупозное воспаление легких. Оказался рак легкого. Все лето он не вставал с постели. Он отлично понимал безнадежность своего положения и за несколько дней до смерти позвал меня к себе и дал наказ: «быть честным, добросовестным, трудолюбивым, справедливым, всю жизнь говорить правду в глаза даже тому, кому она особенно неприятна, уметь отстаивать свою точку зрения, если ты прав, и уметь извиниться, если ты не прав и т.д.» Это была наша последняя беседа. Когда я отошел от отца, у меня побежали слезы, а над его словами я сильно задумался, хотя этот наказ не казался для меня новым. Эти заветы созрели в моем сознании намного раньше.
Умер отец 12 октября 1937 г. на 54 году жизни. Похоронен на кладбище в д. Падоры, где были похоронены все наши родственники до 1937 г. Сейчас на этом кладбище не сохранилось никаких следов захоронений наших предков.
Мать, Фекла Константиновна, 1882 года рождения, трудолюбивая, добрая душой женщина, стремившаяся всегда кому-то помочь. Она рано осталась без матери. Поэтому в детстве не знала материнской ласки, рано была приучена к уходу за младшими братьями и сестрами, рано познала непосильный физический труд. Для учебы у нее времени не было, да и мачеха этого не хотела. Поэтому мать была единственная неграмотная в большой семье деда, за что она всегда упрекала своего отца. В жизни пережила много лишений и невзгод: раннее сиротство, непосильный физический труд на протяжении всей жизни, раскулачивание и утрата всего нажитого, хождение по людям и чуть ли не бродяжничество в тридцатые годы, война и оккупация, смерть двух сыновей на войне. Всю свою жизнь работала день и ночь: на поле в сельском хозяйстве, на торфоразработках, на льнозаводе, на разработке карьера и многих других местах. Не имела ни выходных, ни отпусков, и за все за это не заработала даже пенсии. Во время моей службы в Советской Армии проживала вместе со мною в Ленинграде, Кировограде, Витебске.
Теперь, когда мы оказались в разных странах, я даже не представляю себе, как съездить на могилу и положить цветы (ред. – Эти строки писались тогда, когда существовала строгая граница между Беларусью и Россией, отсутствовало пригородное и автобусное сообщение).
Старший брат, Федор Павлович, 1906 года рождения. В детстве я его очень любил, и все время называл няней. Он рано женился, еще до призыва в армию, на своей двоюродной сестре Анне, дочери своего дяди Павла. Я не знаю, брак этот был по любви или по воле родителей, но с биологической точки зрения браки близких родственников имели нередко неблагоприятные последствия. Так оно и проявилось в данном случае. В 1928 или в 1929 г. его призвали в армию. Многих призванных в армию сыновей кулаков вскоре возвратили домой, но Федор как-то удержался. Служил он в Бобруйске. До призыва в армию Федя был первым помощником отца в ведении хозяйства. Какое он получил образование до армии, я не знаю, но в армии в 1938 году он носил два кубика и медицинскую эмблему, т.е. был фельдшером. В 1938 г. он поступил в Военно-медицинскую академию им. С.М. Кирова (г. Ленинград) и в 1943 г. окончил ее в Самарканде. Во время войны был старшим врачом полка, затем дивизионным врачом. После войны заболел туберкулезом легких, лечился в клинике Военно-медицинской академии. Лечение не оказало положительного действия. В начале 1947 г. комиссован, уволен из рядов армии, а 3 апреля 1947 г. умер. Последнее место его службы - г. Рига. Похоронен в г. Демидове рядом с могилой дяди (в общей ограде). Когда Федя служил срочную службу, его семья жила с нами в общей хате, затем переехала в Бобруйск, позже в Ленинград. Во время войны жили в Самарканде, а когда он ушел на фронт - в Ленинск-Кузнецке. После войны - в Риге. После похорон его жена Нюра купила маленький дом в Демидове, в котором живет и поныне.
Средний брат, Гриша, 1914 года рождения, был очень озорной, учился с ленцой, любил попроказничать, за что ему часто попадало от отца и старшего брата. Жизнь сложилась так, что в 16 лет он вынужден был покинуть родной очаг, уехать в Ленинград и полностью перейти на самостоятельную жизнь. Чуть позже он переехал в Витебск и работал вместе с отцом вначале на лесосплаве, а затем на строительстве завода в поселке Руба. Мой отец, брат, дядя Филипп и еще несколько семей являются первыми семьями, заложившими первые камни в строительство известкового завода в поселке Руба, воткнули первый штык лопаты в будущий карьер. Первоначально мы жили в палатке, к 7 ноября было построено первое деревянное одноэтажное общежитие, и мы получили одну комнатушку на две семьи. В 1932 г. Гриша в Рубе во время земляных работ потерял правый глаз, чуть позже переболел брюшным тифом в очень тяжелой форме, который осложнился нефритом. В 1933 или 1934 г. брат снова уехал в Ленинград, где работал до войны рабочим, испытывал большие материальные трудности, а во время блокады Ленинграда умер голодной смертью в феврале 1942 г. Дата смерти и место захоронения неизвестны.
Другие близкие родственники
Особенно хочется упомянуть дедушку по линии матери, Константина Васильевича Шипулькина. Он родился примерно в 1850 г., хорошо помнил отмену крепостного права и манифест 1861 г., прожил около 88 лет, умер в 1938 г. Был он неграмотный, но обладал, как говорили люди, природной житейской смекалкой, хорошо знал сельское хозяйство, умел зарабатывать и считать деньги. В 1930 г. был раскулачен и изгнан из дома. В виду преклонного возраста не был сослан ни на Соловки, ни в Сибирь. После раскулачивания ходил по людям, за похлебку и ночлег плел лапти, ремонтировал сбрую, выполнял другие посильные в его возрасте работы. Дедушка был среднего роста, коренастый, с раскидистой белой бородой, очень крепкого телосложения, обладал необычайной физической силой. Он часто говорил: «Ну что же ты хочешь? Я не вытащу воз из грязи, а ты хочешь, чтобы конь вытащил».
О физической силе этого человека слагались целые легенды. Одна из них такая.
Как-то дедушка отдал кожу шорнику для изготовления конской сбруи. Когда заказ был выполнен, дедушка поехал забирать его. У шорника дома были три взрослых сына и сам он был крепкий мужик. Дедушка прикинул, что часть сыромяти шорник украл, и потребовал от него возвратить остаток. Шорник отказался отдать остаток, клялся, что ничего не украл. Тогда дед схватил одной рукой шорника, другой сына, крепко стукнул их лбами, приподнял обоих вверх и головами несколько раз стукнул о потолок. Оба пострадавших упали и не двигались. Два других сына попытались убежать. Но дед ухватил и их и проделал ту же экзекуцию. Через 1-2 мин. вся сыромять была возвращена и ее хватило еще на целую сбрую.
Однажды дедушка поехал на паре лошадей на берег Каспли за бревном, которое было поймано во время половодья. В помощь себе он взял меня, мне в то время было лет пять. Подвернул телегу поближе к бревну и вагой (рычагом) положил толстый конец на раскаты. А я держался за тонкий конец, помогал деду. Таким же образом, без особых усилий, он положил и второй конец. Когда бревно лежало на телеге, дедушка вытер руки и сказал мне серьезным тоном: «Ну, внучок, если бы не ты, я бы один такое бревно не положил на раскаты».
Я принял его слова за чистую монету и долго хвастался своей помощью. Я был свидетелем, когда дед ухватился сзади за повозку и остановил лошадь. Лошадь не могла сдвинуться с места. С двумя двухпудовыми гирями он играл так же легко, как циркач с шариками. Он подлезал под брюхо лошади и своим туловищем без особых усилий поднимал ее. В возрасте 88 лет дедушка ходил за водой с тремя ведрами, чтобы не «идти порожняком»: два ведра на коромысле, третье в руке. Умер он внезапно, но среди полного благополучия. В то время я учился в 7 классе, в школу ходил за 7 км в один конец. Жили в то время мы в так называемой «Носиковой хате», вдали от деревни. Когда я уходил в школу, дедушка растапливал печь. Матери в то время не было дома. Она поехала к отцу в Витебск. Когда я возвратился из школы, дедушка лежал на полу, дрова в печи не разгорались, а голодный маленький поросенок грыз его руки. Дедушка неравномерно дышал, был без сознания, на окрик не реагировал. Я сильно испугался, побежал за помощью, чтобы положить деда на кровать, но никого не нашел. Затем побежал в другую деревню Полуяново за 4 км, в сельсовет, чтобы позвонить дяде Терентию в Демидов о случившемся.
Помню разговор с дядей Терентием. Он меня спрашивает: «Так дедушка живой или нет?» Я ответил: «Пока жив, но скоро умрет». Когда дядя приехал из Демидова с гробом, дедушка был мертв. Это было 16 марта 1938 г. Похоронен на кладбище в родной деревне рядом с моим отцом.
Жизнь дедушки была очень тяжелая, особенно после раскулачивания, о чем я уже упоминал. Он много работал, ни к какому наемному труду не прибегал. У него рано умерла его первая жена (моя бабушка, мать моей мамы), от которой остались четверо малолетних детей. Уход за ними лег на плечи моей матери. После повторной женитьбы у него было еще трое детей. Все дети дедушки, кроме моей матери, получили образование, а дядя Терентий был фельдшером, тетя Сима - врачом. Один из его сыновей, дядя Павел, погиб в первую мировую войну под Каунасом (Ковно), второй, дядя Яков, после раскулачивания был сослан на Соловки, затем переведен на строительство Беломорканала и позже на строительство автострады Москва-Минск. Перед началом войны освобожден из заключения, а в 60-е годы реабилитирован. Его дочери, тетя Анна и тетя Фруза, невестка, жена сына Павла, тетя Дуня, тоже были раскулачены. В нашем роду ни по линии отца, ни по линии матери нераскулаченной нет ни одной семьи. Раскулачивания избежали тетя Сима и дядя Терентий. Они были на службе в системе здравоохранения.
Другим моим близким родственником, сыгравшим большую роль в моей судьбе, является родной брат матери - дядя Терентий. Он имел фельдшерское образование, которое получил, кажется, в армии, работал фельдшером на участке, затем в районной больнице в Понизовье и позже в районной больнице в Демидове.
В 30-е годы в Понизовье прибыл молодой врач, окончивший Смоленский мединститут, Евгений Евгеньевич Бонч-Осмоловский. Судьба надолго связала дядю с этим человеком выдающихся способностей и трудолюбия. Когда Евгения Евгеньевича перевели в Демидов, он уговорил и дядю о переводе в Демидов.
Молодой доктор был фанатично влюблен в хирургию, варясь в собственном соку, достиг ее вершин и стал крупнейшим хирургом в нашей стране. Работая в условиях районной больницы, он творил чудеса. В период войны он организовывал хирургическую службу групп госпиталей армий и фронта, а после войны стал главным хирургом Белорусского военного округа. Хирург-практик, ученых степеней не имел. Я его сравниваю с С.С. Юдиным и Ф.Ф.Угловым. Примерно в одинаковых условиях работали эти три выдающихся человека и одинаковы были по своей медицинской силище. Встречаясь с ним в Витебске и Минске, он натолкнул меня на мысль заняться наукой. Но эта мысль созрела у меня раньше.
Дядя Терентий в трудные 30-е годы много помогал нам материально и советом. Я часто бывал в его семье, слышал о Е.Е. Бонч-Осмоловском и неоднократно встречал его в семье дяди. По совету дяди я поступил в Демидовскую фельдшерскую школу, организованную Е.Е. Бонч-Осмоловским, т.е. я связал свою судьбу с медициной, а по совету Евгения Евгеньевича – с хирургией.
Дядя по натуре был очень добрый, отзывчивый человек, никогда ни в чем не отказывал больному человеку, за что он пользовался у населения сказочным авторитетом. Он был всего лишь фельдшером, но фельдшером грамотным, и далеко не каждый врач мог сравняться с ним в профессионализме. Мы, врачи, в узком кругу с теплотой вспоминаем земских врачей. Вот дядя был таким же земским фельдшером. Приведу один пример. Примерно в 1946 году, после окончания 1 курса военно-медицинской академии, я приехал в отпуск в Демидов и остановился у дяди. К этому времени в моем багаже был пятилетний стаж работы военным фельдшером и один курс академии. За это время я через свои руки пропустил десятки тысяч раненых и больных, в т.ч. много инфекционных. За спиной у меня была отличная теоретическая база. В один из дней в дом дяди заходит какой-то знакомый ему человек и просит, чтобы дядя его посмотрел. В моем присутствии дядя подробно обо всем расспросил пациента, посмотрел, послушал, пропальпировал живот, помыл руки и сказал: «Дружок! У тебя брюшнячок (брюшной тиф). Надо ложиться в больницу. Вот тебе направление». Когда больной ушел, я спросил: «Дядя! На основании чего ты так легко поставил такой серьезный диагноз?» Дядя ответил: «Так у него же на лице написано, что у него брюшной тиф. Я это заметил, как только он зашел в дом. Ты посмотри на его лицо, осунувшиеся воспаленные щеки, стеклянные глаза. Кожа усыпана мелкими петехиями (сыпью), печень и селезенка увеличены. Заболевание развивалось постепенно. О чем же можно думать? Только о брюшняке».
Через 3-4 дня я пошел в больницу, посмотрел историю болезни этого больного, анализы. Реакция Виаюля, типичная только для брюшного тифа, резко положительна. Брюшной тиф вне всяких сомнений.
Умер дядя Терентий внезапно, на дороге по пути в больницу 19 ноября 1946 г. (по пути на работу). Хоронили его всем городом с большими почестями. Похоронен он в общей нашей ограде.
О других своих родственниках я распространяться не буду. Я их мало знаю, т.к. после раскулачивания все родственники оказались разбросанными по всему белу свету, и большинство из них я так и не видел никогда, с некоторыми переписывались. Многих нет в живых. Дедушку и бабушку по линии отца я вообще не помню.
Наша фамилия
Теперь несколько слов о нашей фамилии. Я и мои братья носили и носим фамилию Алексеевы. У отца же фамилия Колдуненков. У родного брата отца, дяди Филиппа, фамилия Алексеев. Все его дети Алексеевы. Два родных брата, Устин и Егор, имеют разные фамилии. Устин – Колдуненков, Егор – Алексеев. Другие наши более дальние родственники носят фамилию Колдуненковых. Смотрю я на этот ералаш фамилий и не пойму, какая же правильная. Думаю, что более правильная – Колдуненковы. Но откуда взялись Алексеевы, а их столько же или даже больше, чем Колдуненковых, не могу понять. Видимо, в те времена с фамилиями обращались произвольно: какая кому нравится, тот такую и пишет.
По линии матери порядка в фамилиях больше – Шипулькины. Однако, два моих двоюродных брата пишутся Павловы, хотя по родословной должно быть Шипулькины.
Традиции и обычаи
Как я уже упоминал выше, в нашей деревне Волки было 7 хуторов. Соседние деревни состояли из 10-20 хуторов. В большинстве своем все проживающие в деревне были переплетены родственными связями, которые часто перекидывались и на соседние деревни. Так, в нашей деревне Волки заключалась вся родословная по линии отца, в соседней деревне Падоры – вся родословная по линии матери. Все жили мирно, дружно, помогали друг другу. Так, у нас было заведено созывать толоку при вывозе навоза на поля и в некоторых других случаях. Это означало, что в определенный день и час к нам на помощь приходили люди со всей деревни, все, кто может, и даже со своими лошадьми, повозками и др. орудиями, делали определенное дело и уходили. Труд был безвозмездным. В ответ на помощь нам мы помогали другим.
Как правило, всей деревней отмечали престольные праздники. Таким престольным праздником в нашей деревне считался Покров, в соседней деревне Падоры – Зимний Никола. На Покров собирались в одном из домов нашей деревни не только жители этой деревни, но и соседней, а иногда и даже отдаленных деревень. Зато на Николу вся наша деревня шла в Падоры, и там гулянье продолжалось 1–2 дня. К этому событию обычно готовились заранее: гнали самогон, забивали скотину. На самый праздник ходили в церковь, а после церкви собирались на гулянье: пили, танцевали, пели народные песни. Драк никогда не было. Любимой песней отца была «По Дону гуляет казак молодой» и «Шумел, горел пожар московский».
На Рождественские праздники устраивались кулачные бои. В них участвовали с одной стороны мужчины нашей деревни и д. Падоры, с другой – мужчины д. Стрелицы, которая располагалась напротив нашей деревни, на другом берегу Каспли. По количеству участников боев силы обеих сторон были примерно равны. Деревня Стрелица выставляла одно условие, чтобы в бою не участвовал дед Костюк. Бои велись по строгим правилам: упал человек – его не бьют, потекла кровь – пострадавший выбывает из боя. В назначенный день и час «противники» сходились на середине реки и начиналось мордобитие. А мы с высокого своего берега наблюдали. Дедушка по условиям сторон участия в бою не принимал, но иногда видел, что наших избивают, не выдерживал, медленно спускался с берега. Заметив это, противник отступал, дед возвращался на берег. Начинался новый раунд на середине реки, и так до изнеможения. После боя стороны сходились, мирно беседовали, хвастались своей удалью, вместе выпивали самогон. Создавалось впечатление, что никакого мордобития не было.
В нашей семье отмечались большие религиозные праздники и воскресенья. Эти дни считались нерабочими, кроме работ по уходу за скотом. Накануне перед праздником мать топила баню, а после помывки зажигали перед иконами лампаду, молились Богу, садились пить чай с медом. На столе кипел самовар, чай разливали в чашки, но обязательно было блюдце. Чай пили из блюдца.
Особое место среди праздников занимали Рождество и Пасха. К Рождеству, как правило, забивали какое-либо животное, а иногда и пару, и из их мяса делали колбасу. Ни о каких мясорубках понятия не было. Мясо резали ножами на мелкие части, смешивали с приправой. В тщательно промытые петли кишок через трубку из стекла туго набивали мясо и делали колбасу. Домашняя колбаса, приготовленная в русской печи, имела неповторимый вкус. К велико