Я улыбнулась ему:
– Спасибо за еду, и у меня в два часа встреча с гинекологом.
– Сегодня? – спросил он. – Разумно ли это?
Я кивнула, беря чашку с кофе. Пусть я, как хорошая девочка, и взяла сначала сыр, но это не то, чего мне хотелось.
Я сделала первый глоток горячего крепкого кофе. Потом, днем, я в него буду добавлять сахар и сливки, может быть, но сейчас он мне нужен был черный, как есть, как я люблю. Закрыв глаза, я сделала глоток, пропуская через себя тепло. Я кофеманка? Может быть, но бывают мании и похуже.
Открыв глаза, я сказала:
– Хороший кофе.
Мика улыбнулся:
– Рад, что тебе понравилось, но к двум часам уже почти все вампиры проснутся и соберутся сюда. И дневные посетители тоже будут.
Я кивнула и на этот раз сделала глоток поменьше.
– Знаю, – сказала я и передала Мике то, что говорил мне доктор.
Он моргнул – долгим, медленным движением. Я его и за собой замечала, когда приходится слишком много информации обработать слишком быстро.
– Ты должна ехать.
– Знаю, – сказала я, села на край кровати и заставила себя откусить кусок круассана. Он тоже был хорош, мягкий, маслянистый, но я не была голодна. Кофе я хотела, а все остальное ела только потому, что надо. Ела, чтобы все были живы и здоровы. Завтрак мне всегда было нелегко съесть, но сегодня я к тому же еще и сильно нервничала… ладно, сильно боялась.
– Я поеду с тобой, как бойфренд и как леопард.
Я кивнула:
– Натэниел к тому времени вряд ли в человеческий вид вернется.
– Ты знаешь, что Ричард взял на работе выходной?
Я кивнула:
– Договорился, что его заменят.
– Он тоже захочет поехать, как ты понимаешь.
– Наверное, – кивнула я.
– Он может быть твоим волком, – предложил Мика.
Кто‑то прокашлялся – Римус оказался ближе к кровати, чем мне помнилось.
– Извините, случайно все слышал.
– Мне все равно нужно с собой не меньше двух охранников, так что ты должен знать.
Он кивнул:
– Хорошо, Анита, но, как говорила мне Клодия, Ричард не даст тебе вызвать его зверя. Что пользы в его волке, если он не даст его вызвать?
Я кивнула:
– Верно, но он все равно захочет поехать.
– А если я возьму в качестве охранника одного из волков?
– Только без шума.
– Я сделаю так, что Ричард знать не будет, – сказал Римус. – Хотя он может все‑таки передумать.
Я покачала головой:
– Если он не хотел перекидываться здесь, под землей, то тем более не станет посреди акушерского отделения больницы св. Иоанна.
– Должен сказать, что никто из нас не стал бы. Отличный способ, чтобы на тебя натравили полицию.
Я кивнула:
– Знаю, и изо всех сил постараюсь держаться, но я боюсь, а визит обещается стрессовый.
– Тебе нужен лев. Этот новый не придет в человеческий вид к двум часам, – сказал Римус.
– Кто‑то вроде бы говорил, что Джозеф сегодня приведет своих, чтобы я могла выбрать?
Мика кивнул.
– Ему нужно позвонить и узнать, когда он может здесь быть, – сказала я. Заставила себя доесть круассан, а одной чашки кофе уже не было. Я отпила из второй и оперлась на спинку кровати. Сколько‑то еды я в себя запихала, и могла теперь наслаждаться кофе, не портя его едой.
– Я сделаю.
Он вытащил откуда‑то маленький сотовый телефон и отошел от кровати, создавая нам подобие уединения. Подобие – поскольку он все равно все слышал, но я была благодарна за жест.
Мика был одет в белую рубашку, накинутую на загорелое тело. Рукава туго застегнуты, но надета она была скорее как пиджак, а не как рубашка. Джинсы начинали свою жизнь черными, но сейчас скорее были серыми. Он свернулся на кровати возле меня, босиком.
– Ты надел то, в чем не жалко перекинуться, – сказала я.
Он кивнул. Волосы он убрал в хвост, но несколько прядей пропустил, и они кое‑как обрамляли его лицо. Выглядел он просто очаровательно, если не считать глаз – слишком серьезных.
– Ты думаешь, у меня снова будет… – я помахала рукой, подыскивая слово, – приступ?
Он улыбнулся, но до глаз улыбка не дошла:
– Скажем так, что я к этому готов.
Я стала пить кофе чуть быстрее, потому что он остывал.
– Я достаточно поела?
– Нет, – ответил он просто.
Я опустила голову:
– У меня живот сегодня будто в узел завязан.
– Или еще один круассан, или целый фрукт, или весь сыр.
Я допила кофе и потянулась за круассаном. Когда не хочешь есть, хлеб проще всего в себя затолкать. Я стала отщипывать кусочки.
– Жан‑Клоду нужно сказать про больницу.
– Знаю.
– Я могу сказать.
Я посмотрела на него, сдвинув брови:
– Ты не доверяешь мне это сделать?
Он сел, поднял руки:
– Я сделаю все, чтобы облегчить тебе задачу, но он должен как можно скорее узнать, что ты собираешься у него увезти слугу‑человека, подвластного зверя и как минимум двух‑трех доноров крови.
Я бросила недоеденный круассан обратно на поднос:
– Если есть какой‑нибудь другой способ это сделать, скажи, я так и поступлю.
– Я этого не говорил. Я сказал только, что Жан‑Клод должен знать.
– Так пойди скажи ему, – буркнула я, чувствуя первые струйки злости.
Обиженных глаз я не увидела – увидела осторожные. Он попытался взять меня за руку, я отдернулась.
– Не надо меня за ручку держать, а то я совсем расклеюсь.
Он убрал руку:
– Никто тебя не осудит, если ты расклеишься.
– Кроме меня.
Он вздохнул:
– И всегда тебе надо быть сильной…
– Надо, – кивнула я.
Он слез с кровати, встал рядом, глядя на меня. Мне не хотелось, чтобы он так стоял и меня разглядывал. Я хотела злиться, а это всегда было нелегко, когда он так славно выглядел. Черт, мне трудно было ссориться с кем угодно из мужчин моей жизни: им стоило только раздеться, и они уже выигрывали спор. Это правда, и это меня тоже злило.
– Злость – это роскошь, Анита.
Я завопила во всю глотку, низко и громко. Завопила так, что эхо пошло от стен. Вопила, пока не открылась дверь и не вбежали, толпясь, охранники.
– Вон отсюда, вон к чертовой матери! – заорала я на них.
Они массой черных рубашек обернулись к Римусу. Он их отослал движением руки, но двоих оставил при себе, так что снова у нас было четыре охранника. Наверное, его можно было понять.
– Скажи Жан‑Клоду и пришли ко мне Реквиема.
Голос у меня прозвучал ниже, чуть более хрипло, чем обычно.
– Анита…
– Если будешь меня утешать, я сорвусь. – Я посмотрела на него. – Мика, пожалуйста, просто сделай, что я говорю.
– Жан‑Клоду я скажу, но насчет Реквиема ты уверена?
– Уверена ли, что хочу кормить на нем ardeur?
Он кивнул.
– Нет. Я абсолютно уверена, что не хочу питаться от него, но мы говорили с Жан‑Клодом. Если я буду кормиться от Реквиема, и он снова окажется с замутненным умом, то я слишком опасна для кандидатов в pomme de sang. Я должна напитаться от Реквиема до того, как встанет Огюстин. Потому что если я действительно освободила Реквиема от ardeur'а, то тем же способом мы сможем освободить Огюстина.
– Слишком много «если» и «быть может».
– Быть может, я смогу вылечить Реквиема, пока буду питаться. Похоже, я иногда могу лечить метафизическим сексом, с половым актом или без него. Маленькая вспышка Менг Дье не произведет на гостей хорошего впечатления, а мы ее не скроем, если Реквием будет так серьезно ранен.
– Ты можешь покормиться на ком‑нибудь другом, кто уже твой возлюбленный.
– Ты имеешь в виду, что новое потрясение для этого дня мне не нужно, – сказала я и стала смеяться, но смех кончился всхлипом, и я прикусила губу, чтобы его сдержать.
Меня пожирала паника, проедала дыры в костях и внутренностях, и я становилась все более и более хрупкой, и когда мне будет нужнее всего, от меня ничего не останется, кроме страха – ничего полезного не останется.
Я шепнула, потому что не доверяла своему голосу: я либо снова заорала бы, либо разрыдалась. Ни то, ни другое мне не было нужно.
– Жан‑Клод думает, что сила Реквиема может преодолеть мою неохоту. Я должна напитать ardeur, а мне так не хочется. Если сила Реквиема может меня заставить его захотеть, то присылай его, потому что сейчас я никого не хочу. Просто хочу, чтобы ушли все к такой‑то матери и дали мне покой.
У любого другого был бы обиженный вид, но не у Мики. Он выслушал все это со спокойным лицом и тихо сказал:
– У всех у нас есть предел прочности, Анита. У всех.
Я стала качать головой, снова и снова.
– Мы не можем себе позволить, чтобы я сегодня сломалась.
Он вздохнул:
– Хотелось бы когда‑нибудь, чтобы был момент, когда ты могла бы сломаться, если захочешь.
Я увидела в его глазах непролитые слезы.
– Не плачь, – попросила я.
– А почему? Кто‑то из нас один должен.
Он отвернулся, и первая слеза скатилась по его щеке.
Я схватила его за руку, переползла по кровати, прижала к себе. И тут, как я и знала, я сорвалась. Я рыдала, вопила, цеплялась за него, и сама себя за это ненавидела. Слабачка, чертова слабачка.
Глава тридцатая
Где‑то посреди этого срыва я поняла, что меня держат еще чьи‑то руки, не только Микины. Я отталкивала их, наполовину вырывалась, наполовину цеплялась сама, будто не могла решить, хочу я, чтобы меня не трогали или чтобы не отпускали. Услышала истерический голос: «Не хочу… не могу, не могу!», поняла, что голос этот мой, но все равно не могла перестать.
– Не могу я этого ребенка, тесты, ardeur, не хочу, не хочу новых мужчин, хватит с меня, хватит!
Потом слова сменились всхлипываниями, наконец и они прекратились. В конце концов я просто затихла в их объятиях, слишком усталая, чтобы шевелиться, чтобы протестовать. Потому что где‑то посреди всего этого Ричард прижал меня к себе, к своему телу, и я ничего больше не чувствовала, только как он держит меня. Ничего, ничего не чувствовала, и была рада. Слишком много у меня было последнее время чувств, слишком много.
– Ее энергия ощущается по‑другому, – сказал он, и голос звучал дальше, чем должен был. Он высок, но я‑то лежала у него на коленях, не так далеко.
Чьи‑то еще ладони ощупали мои руки, лицо, плечи. У меня закрывались глаза, открывать их не хотелось, не хотелось никого видеть. Никого из них.
– Ей холодно.
Голос Жан‑Клода, рука его убралась от моей щеки.
Да, холодно, мне было очень, очень холодно. До самой сердцевины, будто никогда уже мне не согреться. Руку задел мех, и я открыла глаза, увидела склонившегося у постели Натэниела. Лицо его все еще было этой незнакомой смесью человеческого лица и леопардовой морды. Один раз, один раз было это лицо надо мной, когда мы любили друг друга. Всего один раз.
Чьи‑то руки тронули мое лицо, повернули посмотреть на Ричарда и Жан‑Клода. Руки, их руки, по обе стороны моего лица. Такие теплые руки. Не сразу я поняла, что обе руки теплые. Неужто Жан‑Клод столько силы набрал на Огюстине, что до сих пор теплый на ощупь?
Их лица расплывались у меня в глазах, как я ни щурилась.
– Вы оба теплые, – шепнула я.
Ричард заговорил медленно, тщательно выговаривая слова, будто боялся, что я их не пойму.
– Анита, ты на ощупь холоднее Жан‑Клода.
Я нахмурилась, пытаясь навести глаза на его лицо. Почти удалось, но у меня будто внимание рассеялось перед тем, как я смогла их заставить слушаться.
– Что‑то не так. Не так.
По‑прежнему шепот, а ведь я говорила вслух.
– Да, – сказал он, – что‑то не так. Он глянул на Жан‑Клода: – Я не чувствую ее. Она у меня на руках, а я не чувствую ее энергии.
– Она отдаляется от нас, – сказал Жан‑Клод.
– Отдаляется – что это значит? – спросил Ричард.
– Я думаю, ma petite пытается разорвать связи, привязывающие ее к нам.
– В смысле – разорвать триумвират?
– Oui.
– А она это может? – спросил кто‑то.
– Анита сможет сделать все, что захочет, – произнес рычащий голос Натэниела.
– Не знаю, возможно ли это, но знаю, что она пытается, – сказал Жан‑Клод.
– Это подорвет твою власть начисто.
Голос Ашера, хотя мои глаза не могли его в комнате найти.
– Значит, так тому и быть, – сказал Жан‑Клод. Я старалась разглядеть его, увидеть, как он смотрит на Ричарда. – Ричард, зачем такая трагическая маска? Ты же освободишься от триумвирата, Ричард, освободишься от меня.
– Ты знаешь, что я этого хочу, но чего это нам будет стоить? Она так холодна на ощупь.
В поле моего зрения вплыло лицо Жан‑Клода.
– Ma petite, сбрось щиты. Сбрось так, чтобы я тебя ощущал. Дай поделиться с тобой энергией. Ты в тревожном состоянии, ma petite.
Я покачала головой, и мир поплыл цветными полосами. Меня затошнило на миг, и тут я поняла, что больна. Больна сердцем, больна душой, всем на свете. Где‑то глубоко внутри я старалась отменить все свои решения. Я старалась взять ходы назад в игре, которая слишком далеко зашла, чтобы переигрывать. Сознание мое понимало, что уже слишком поздно, но не оно сейчас мной командовало. А с подсознанием – как спорить? Как спорить с той частью собственного мозга, присутствие которой почти не ощущаешь никогда? А самое худшее – я не была уверена, что хочу спорить.
Послышался запах леопардового мускуса, и я знала, что это Натэниел, когда его голос прорычал:
– Дамиан!
Я открыла глаза; передо мной расплывалось черное пятно лица. Натэниел отодвинулся, чтобы я его видела. Я повторила за ним:
– Дамиан.
– Дамиан умрет, – сказал Натэниел.
Я заморгала. Что он сказал, я слышала, но не могла понять смысла. Наверное, мое недоумение отразилось на лице, потому что Жан‑Клод сказал:
– Я не знаю, возможна ли твоя отчаянная попытка, но если она удастся, Дамиан умрет. Его кровь течет только твоей силой, Анита. Без нее твой слуга‑вампир более не встанет из своей могилы. Он умрет и останется мертвым.
Я смотрела на него, и по‑прежнему до меня доходили только слова.
Он сжал мне руку, сильнее, еще сильнее, до боли, но даже боль была далекой.
– Анита, я в этом буду не виноват. Если ты сумеешь совершить это чудо и освободиться от всех нас, ты убьешь Дамиана. И я не стану потом слушать оправдания, что ты не поняла. Я не приму на себя такую вину.
Он был зол, но и злость его не доходила до меня, и я была этому рада. Его злость перестала быть моей. Я могла отрезать его от себя, отрезать их всех.
Голос Мики с другой стороны:
– Разрушение триумвирата не отменит того факта, что ты беременна, Анита. Тебе все равно еще надо в больницу к двум часам. Это не отменяется.
Я посмотрела на него, хотя на это, кажется, бездна времени ушла.
– Зато уйдет ardeur.
– Ты в этом уверена? – тихо спросил он.
Голос Жан‑Клода:
– Если честно, я не знаю, исчезнут ли дары и проклятия, полученные тобой от вампирских меток, если разрушится триумвират. Они могут уйти и оставить тебя такой, как ты была, когда мы встретились, одинокой и укрытой от опасностей в собственном теле, если это твое желание. Или какие‑то способности у тебя могут остаться, но ты потеряешь помощь… – он запнулся, потом закончил: – …всех нас в своей борьбе с ardeur'ом.
Я повернулась к нему, к его лицу, все еще расплывающемуся в глазах, будто у меня мозги еще не совсем хорошо работали.
– Ardeur уйдет, – прошептала я.
– Я просто не знаю, что случится, потому что то, что ты делаешь сейчас, вообще невозможно. Только истинная смерть должна быть способна освободить тебя от моих меток. Поскольку такой попытки никогда никто не делал, я не знаю, каким будет ее исход.
Голос его был ровен, пуст, будто о чем‑то незначительном.
Я попыталась подумать над его словами, но даже мысли были вялыми. Что это со мной не так? Я в истерике, вот что не так.
И только пришла эта мысль, как я стала успокаиваться. Лучше мне не стало ни на капельку, но вернулась способность мыслить. Это уже улучшало ситуацию. Я подумала об освобождении от ardeur'а, и эта мысль мне понравилась. Я подумала насчет освобождения от меток Жан‑Клода и всей этой метафизической неразберихи. Моя жизнь снова будет принадлежать мне, и это тоже звучало хорошо. Подумала, что в моем теле буду только я, как Жан‑Клод сказал. Только я, одна, снова. Одна снова. У меня случился миг почти восторженной ностальгии по прежней жизни, когда я еще не набрала столько народа. Мысль о приходе в пустой дом не казалась ужасной, она казалась… отдохновенной.
Мика прикоснулся к моему лицу, повернул снова к себе. Наконец‑то я его ясно видела, и кошачьи глаза стали очень, очень серьезными.
– Ничто из того, что случилось, не стоит того, чтобы за него умирать, Анита.
Я подумал, что он о Дамиане, потом сообразила, что нет. Я не только потому похолодела, что хотела разорвать триумвират. Это был единственный способ освободиться: один из нас должен умереть. Могла ли я вырваться на свободу? Может быть. Умерла бы при этой попытке? Может быть. Такая мысль должна была меня пугать, но не пугала, и вот это пугало. Звучит глупо, сама понимаю, но меня пугала не мысль, что могу умереть, а мысль о том, что эта мысль меня не пугает. Глупо, но правда.
Нет, я должна получше действовать, Иисус, Мария и Иосиф! Должна.
Ричард обнял меня крепче, все свои шесть с лишним футов тепла и мускулов обвил вокруг меня.
– Анита, пожалуйста, не надо, не делай этого!
Очень теплым было его дыхание у меня на волосах, почти горячим.
Я посмотрела на него, на его лицо в дюймах от моего. Глаза его были полностью карими, полны теплоты, заботы, эмоций.
– Ты будешь свободен.
Он покачал головой:
– Не настолько сильно я хочу свободы.
– Правда?
– Слишком высокая цена. Не покидай меня – вот так.
Он прижал меня поближе, отросшие волосы щекотали мне лицо. Я зарылась в теплый, сладкий аромат его шеи, но знала, что это ложь.
Я прижималась к нему, тесно и близко, как только могла, лицом зарывалась в теплое сильное тело, и это было чудесно, это было так правильно, но я знала, что все совсем не так. Слишком мы оба упрямы, чтобы так было.
Я снова плакала, и не очень понимала, почему. Выплакивала свои горести в теплоту его шеи, все «могло быть», «надо было», «было бы»… Обертывалась вокруг него, рук, ног, всего, цеплялась за него, льнула и рыдала.
Чья‑то рука гладила мне волосы, голос говорил:
– Ma petite, ma petite, опусти щиты, впусти нас снова.
Я повернула голову на голос, цепляясь за Ричарда. Взглянула в это лицо, в эти полночно‑синие глаза. Он гладил мне щеку, и этого было мало. Что уж я там с собой ни сделала, но огородила себя плотной стеной. Поскольку я не пыталась сделать это целенаправленно, то сейчас не знала, как сделать, чтобы этого не было. Как сделать, чтобы не было произошедшей аварии?
Я попыталась объяснить это так:
– У меня голова ослепла. Я ничего не чувствую метафизического. Я не хотела вас всех отрезать.
Теперь я знала, что я переживу то, что сделала, а остальные? Я потянулась к Дамиану – даже когда он лежал в гробу мертвый, я его ощущала, могла ощутить. И ничего. Страх захлестнул меня волной, и вся теплота, что я снова обретала, хлынула прочь на этой волне страха.
Я схватилась за полу Жан‑Клода:
– Не чувствую Дамиана! Совсем, совсем не чувствую!
– Надо взломать твои щиты, ma petite. Надо вновь пробудить твои силы.
– Да, – кивнула я.
– Я твой мастер, Анита, и самые мои метки держат меня за твоими щитами. У нас мало времени, чтобы помочь Дамиану. Я бы попросил тебя позволить Ашеру и Реквиему помочь тебе сломать щиты.
– Не понимаю.
– У меня нет времени объяснять, но это не важно на самом деле, кто из нас разобьет эти новые и более мощные стены, важно лишь разбить их. Тогда твоя сила выйдет на свободу и найдет Дамиана.
Я хотела спорить, но пустота на том месте, где был Дамиан, напугала меня. Я кивнула:
– Делай.
– Сперва ты должна снять крест.
Я не стала спрашивать, откуда он знает, что на мне крест. Реквием опустил меня немного, чтобы я смогла руками расстегнуть цепочку. Жан‑Клод отступил, недалеко, но достаточно, чтобы не дотронуться до него нечаянно. Я опустила крест с цепочкой в подставленную ладонь Ричарда.
Когда его рука сомкнулась на кресте, я встретилась с ним взглядом.
– Положи его в ящик столика, – сказала я.
Он кивнул:
– Чтобы не светился.
И я кивнула. В этот момент я созналась себе, почему давно уже не ношу креста. Нет, у меня лежит крест в наборе охоты на вампиров, но ношу я его редко. В постель, но… а, черт. Я все ждала, что крест начнет светиться, когда я что‑нибудь делаю. Все ждала, что засветится от каких‑нибудь вампирских способностей, унаследованных мною от Жан‑Клода. И то, что осталось от моих нервов, не могло это выдержать.
Ричард потянулся через кровать, выдвинул ящик, аккуратно положил в него крест и задвинул обратно. Вернулся и снова оказался на коленях передо мной.
– Я столько времени и сил потратил, чтобы не пускать тебя в свои мысли, в сердце, и теперь будто пустота у меня внутри. Я старался изо всех сил с тобой порвать – дурак я, дурак! Это как пытаться порвать с собственной рукой. Жить без нее можно, но калекой.
– Ты чувствуешь Дамиана? – спросил Жан‑Клод.
– Жан‑Клод, я могу чувствовать вампира и с крестом на шее, для моей некромантии это безразлично.
– Сделай мне одолжение, – сказал он.
Я сделала ему одолжение – и покачала головой.
– Пусто, будто его и нет. – Страх я сумела загнать внутрь, но он трепетал у меня в животе, покалывал кончики пальцев. – Уже поздно? Боже мой, только бы не было поздно!
А про себя я добавила: «Не делай так, что я его убила».
Глаза Жан‑Клода стали источать голубизну, пока наконец зрачки и белки не потерялись в сверкающей, глубокой синеве его силы. Я сидела на кровати, в нескольких ярдах от него, сила его росла, заполняя глаза огнем, а я ничего не чувствовала. Уж хотя бы моя некромантия должна была его ощутить, если не вампирские метки. Случалось мне ослепнуть парапсихически, ослепнуть головой от потрясения или болезни, но никогда в такой степени. Может быть, я потому не могла ощутить Дамиана, что никого вообще ощутить не могла.
Ричард рядом со мной поежился, соскользнул на пол.
– Ты этого не чувствуешь?
Глаза у него стали большими. Волоски на руках встали дыбом.
– Нет.
Он посмотрел на Мику и Натэниела, которые остались на кровати, хотя отодвинулись, давая нам место.
– Я думаю, надо очистить им место для работы.
Мика поцеловал меня в щеку. Натэниел потерся щекой об меня, оставляя запаховую метку, и они оба отползли подальше. Жан‑Клод подошел прямо к кровати, поднял руку над моим лицом. Я ощутила это – давление ауры, но едва‑едва, будто меня завернули в вату, и он не мог до меня дотронуться.
Он приложил руку мне к лицу, и от этого прикосновения дрожь побежала по мне полосой.
– Ma petite!
Эти слова дыханием прошли по позвоночнику, будто он полоской вылил на меня воду. Я снова вздрогнула, и это было чудесно, но… Я открыла глаза и посмотрела на него.
– Как много лет назад. Я всегда ощущала твой голос и прикосновение, но…
– Ты закрылась, ma petite, в башню, сложенную частично из моих меток. Ты использовала против меня мою же силу.
– Не нарочно.
Показался Ашер, и глаза его уже были полны голубого огня. Он призвал силу, а я не ощутила ничего. Он подошел и встал рядом с Жан‑Клодом.
– Более решительные меры, думаю.
Я посмотрела на него, на его атласный халат, темное полированное золото, меркнувшее рядом с сиянием его волос.
– Что у тебя на уме? – спросила я.
Жан‑Клод отступил, давая место Ашеру. Тот поднял руку, положил ее мне на лицо отражением жеста Жан‑Клода. Они всегда умели вот так повторять движения друг друга, и вслед за этой мыслью на меня обрушились воспоминания. Мне случалось делить воспоминания с Жан‑Клодом, но никогда вот так. Не одно воспоминание, не два – сотни. Сотни образов затопили мозг, нахлынули ароматом кожи Ашера, разливом волос Белль вокруг нас, ласкающих нас, как второе тело. Женщина с медью волос, рассыпанных по подушке, и наши рты на ее шее, руки ее выдираются из шарфов, привязывающих их к кровати. Блондинка, чьи груди мы вместе пометили, оставив двойняшки любовных укусов. Мужчина в длинном напудренном парике, штаны спущены до колен, и оба мы у него меж бедер – не ради секса, но ради крови, и он этого хочет. Женщины, одежда их в беспорядке, рыжие волосы всех оттенков от почти белокурого до темно‑каштанового, блондинки от белых до золотых, брюнетки от темно‑темно‑каштанового до настоящего черного, кожа как зрелая пшеница, или черный кофе, или дерево. Высокие, низенькие, худые, толстые, оголодавшие, тела струятся под нашими руками, по нам самим, и я будто испытала тысячи ночей оргий в один миг. Но в каждом воспоминании они двигались как отражения друг друга. Жан‑Клод брал женщину или мужчину ради секса или крови или вместе того и другого, и знал, что его золотая тень поступает так же. Ашер повторял его движения, всегда готовый поймать наслаждение и усилить его. До этого момента я не понимала, что не любовниками они были друг для друга, а гораздо большим. Самыми близкими друг другу, единственными в жизни друг у друга.
Я утонула в этих воспоминаниях, утонула в аромате тысячи любовниц, тысячи жертв, тысячи наслаждений полученных и потерянных. Я тонула, и как утопающий, потянулась за спасением.
Метафизически потянулась к кому‑то, кому‑нибудь. Воспоминания ударили в Ричарда, как бьет поток в валун. Они разбились об него, захлестнули его сверху, с боков. Я услышала его крик и ждала, что он сейчас оттолкнет меня, но он не оттолкнул, он позволил мне за него цепляться, сделать его своей скалой в потоке ощущений и воспоминаний. Я ощутила его смятение, страх, отвращение и желание оттолкнуть все прочь, отказаться от этих воспоминаний, от всех сразу. И пришла мысль: есть воспоминания и похуже.
Голос Жан‑Клода:
– Non, ma petite, mon ami, хватит, хватит.
Манящий, тихий голос. Я лежала на кровати, он держал меня за руку и растирал мне руку, будто хотел согреть.
– Я здесь, – сказала я, но голос прозвучал гулко, как жесть.
Кровать резко затряслась – на нее рухнул Ричард. Он дышал неровно, глаза его вылезали из орбит. Ричард схватил меня за другую руку. Он был испуган, потрясен, и я поняла, что он взял на себя часть моей реакции. Высосал, как метафизический яд.
Я облизала губы:
– Прости…
– Ты просила помощи, – сказал он сдавленно. – Я ее подал.
Обычно он отрезал себя от воспоминаний, идущих ко мне от Жан‑Клода. Из всех случаев не отшатнуться он выбрал именно эти воспоминания.
– Я бы предпочел делиться другими воспоминаниями, ma petite, но когда ты сломала свои неприродные щиты, я не решился ограничивать твой доступ ко мне. Я не решился снова закрыть метки.
Он погладил меня по волосам, будто я все еще больна, но встревоженный взгляд он бросил на Ричарда.
– Я не собирался бежать, – сказал Ричард. – Я знал, кто ты, кто такие вы оба.
Он взглянул на Ашера, стоящего возле кровати.
Ашер положил руку на плечо Жан‑Клоду, и слишком сразу после воспоминаний было видеть, как они трогают друг друга. Хотя на этот раз воспоминания Жан‑Клода не хлынули, мне просто пришлось пробиваться сквозь сознание, что часть этих воспоминаний со мной осталась.
Ричард дернулся, как от пощечины, и я поняла, что не только со мной.
– Натэниел! – заорал Мика.
Я огляделась в поисках Натэниела и не увидела его. Мика лежал на полу. Я попыталась сесть, Ричард мне помог. Жан‑Клод уже обошел кровать и склонился рядом с Микой, над Натэниелом. Тот снова был человеком, и красота его волос раскинулась вокруг тела. Он не шевелился.
Я выкрикнула его имя, потянулась к нему – не руками, но силой. Он дышал, но сердце его запиналось, будто забыло, как нужно биться.
– Натэниел! – крикнула я.
Вдруг Жан‑Клод появился рядом с кроватью.
– Натэниел пытается удержать Дамиана в живых, но не знает, как. Ты должна напитать их энергией, ma petite, немедленно.
– Или что? – спросила я, наклоняясь к собственной руке, мертвой хваткой сжавшей запястье Ричарда.
– Или они умрут, – ответил Жан‑Клод.
Глава тридцать первая
Я уставилась на него, потому что ему поверила, но кормить ardeur – это означало секс, а никогда в жизни еще мне его не хотелось меньше, чем сейчас.
Ричард сказал:
– Кормись, Анита, ты должна кормиться.
Я посмотрела на него:
– Хочешь помочь?
Он покачал головой:
– Нет, не я. У меня не настолько хорошая концентрация.
Панику перерезал голос Жан‑Клода:
– Реквием, это твой час. – Он посмотрел на меня. – Если ты будешь противиться, они умрут. Убери щиты, дай его силе взять себя. Пусть он пробудит в тебе ardeur – и питайся.