Она посмотрела на меня большими глазами:
– Мне бы хотелось с вами поговорить не так наспех. И спасибо, что согласились ответить на мои вопросы в подобный момент.
– Я легко впадаю в лекторский тон, – ответила я. – Привыкла быть штатным экспертом по противоестественному.
– Я вам очень благодарна, – сказала она, и сказала искренне.
Наконец я повернулась к доктору Норту и внимательно посмотрела ему в лицо.
– Я не беременна. Вы ручаетесь, доктор? Вашим, блин, честным словом, что я не беременна?
Он улыбнулся:
– Клянусь. Руку на отсечение, что внутри вас ничего нет, кроме вас самой. Вы не беременны.
Хорошо, что отвлекающий вопрос Николс дал мне время переварить эту новость. Оно мне было нужно.
Повернувшись к Мике и Ричарду, я оглядела обоих.
Другой интерн стал полотенцем стирать гель у меня с живота, я не мешала. Я смотрела на двух мужчин моей жизни, и сказала им, будто они не слышали:
– Я не беременна.
– Мы слышали, – сказал Мика, улыбаясь.
– Ну так скажите что‑нибудь.
– Что ты хочешь от нас услышать? – спросил Ричард.
– Вы разочарованы? Довольны? Камень с души?
– Мы ждем, чтобы ты сказала нам, какая реакция тебя не разозлит, – ответил Мика.
Почему‑то это меня рассмешило, и смех перешел в плач, хотя я сама не понимала, почему. Я свернулась на боку калачиком и зарыдала, а они меня гладили, успокаивали. Доктор Норт и интерны не мешали нам, давали мне выплакать напряжение и страх, а под всем этим – маленький‑маленький кусочек сожаления.
Глава тридцать шестая
Микроскопическая крошка сожаления сменилась чувством облегчения размером с планету. Уезжая из больницы, я хотела прыгать до потолка и орать всем знакомым и незнакомым, что я не беременна. Этого я делать не стала, но вот так меня повело от облегчения. Как будто я была радостно пьяна. Настолько меня повело, что Мика предложил, что за руль сядет он. Случилось два чуда сразу: я согласилась, и Ричард не стал спорить, что он должен вести. Вообще Ричард был удивительно тих. Без единого слова он сел на заднее сиденье, и по лицу его было видно, что мысли у него очень серьезные. Я не стала выяснять, потому что ни о чем грустном думать была не в состоянии.
Клодия и Лизандро сели рядом с Ричардом. Такие все трое широкоплечие, что я подумала про себя, влезут ли – влезли. Ноэль сел совсем сзади, Тревис поехал с Грэхемом и Иксионом на другой машине.
Я достала мобильник сообщить Жан‑Клоду, потом сообразила, что мобильник мне для этого не нужен. Достаточно было чуть‑чуть приоткрыть метки и ощутить прохладный шнур силы.
– Анита, что ты делаешь? – спросил Ричард.
– Радую новостями Жан‑Клода.
– Пожалуйста, по телефону, когда мы так близко и деваться некуда.
Я оглянулась на него – даже от такой малости он покрылся гусиной кожей. Подумала я было не обращать внимания, но это было бы жестоко, а жестокой я не хотела быть. Но тут же меня избавили от выбора: Жан‑Клод шепнул у меня в голове:
– Ma petite…
Ричард зажмурился, будто ему стало больно, но я знала это выражение его лица: ему не было больно, ему было хорошо. И вот именно это ему и не нравилось.
Я сказала вслух:
– Я здесь.
Он зашептал прямо у меня в голове:
– Можешь ничего не говорить, ma petite, я читаю прямо с поверхности твоего ума, так громко ты это думаешь. Ты не беременна.
Я подавила желание подпрыгнуть на сиденье и ответила:
– Да, да.
Я ощутила, что он улыбается.
– Я очень рад, что ты этому рада. У тебя такой душевный подъем, будто ты летаешь.
Именно такое было у меня ощущение, так что я просто согласилась.
Нитка тепла Ричарда протянулась через мой разум, но заговорил он вслух, сразу для меня и для Жан‑Клода:
– Вы не могли бы прекратить, пока мы все сидим тут в машине?
Голос Жан‑Клода будто стал громче, заполнив нас обоих:
– Обсудим эти радостные новости потом.
И он пропал.
Я повернулась к Ричарду, чтобы его видеть.
– Чем тебе это мешает?
– Не хочу я, чтобы он прямо сейчас залезал мне в голову.
Голос Ноэля сзади:
– Простите, я не могу заниматься, когда по всей коже сила ползет.
Я посмотрела на Клодию:
– Ты тоже чувствовала?
Она попыталась подавить дрожь:
– Обычно я чувствую, когда вы включаете триумвират, но сегодня как‑то это было сильнее обычного.
Она потерла руки ладонями от плеч и ниже, но они трое сидели плотно, и ей не хватило места. Но ясно было, что она имеет в виду.
– О’кей, – сказала я, поворачиваясь лицом вперед.
Мика протянул мне руку над сиденьем, и я взяла ее. Она была теплой, но не слишком. Он старался не повышать уровень силы в машине. У меня как‑то случился небольшой подъем ardeur'а за рулем – ничего хорошего.
Я держала его за руку, старалась, чтобы мое горячечное облегчение не вызвало мою силу, не заставила его зверя подняться навстречу. Наши звери могут перетекать друг в друга, но прямо сейчас это было бы плохо, так что я старалась держать щиты на месте и не дать моей радости их снести. Я знала, что скорбь и гнев могут нарушить мою концентрацию, но никогда до сих пор не понимала, что радость тоже на это способна.
И я всю дорогу до «Цирка» сдерживала радость. Длинные каменные ступени улетали из‑под ног. Жан‑Клод встретил меня в гостиной, я прыгнула ему в объятия, обхватила его руками и ногами. Я его целовала долгим, глубоким поцелуем, и только когда он оторвался перевести дыхание, заметила, что мы не одни.
В двойном кресле сидел Огюстин в черной шелковой шали, из которой островами выступали бледные плечи. Соломенные кудри лежали в беспорядке, будто он лишь пригладил их пальцами. Одет он был в пижамные шелковые штаны, слишком для него длинные. Казалось неправильным такого мускулистого мужчину назвать миловидным, но именно это слово приходило на ум. Глядя на него, я испытывала чувство, подобное тому, которое бывало, когда я смотрю на Жан‑Клода. Не той глубины и сочности было это чувство, что чувство к Жан‑Клоду, или Мике, или даже Ричарду, но это была первая вспышка любви, когда вожделение слегка поутихнет, но ты понимаешь, что он тебе по‑прежнему нравится. Что это было не просто вожделение, а что‑то поглубже. Я стояла, разглядывая Огги, и думала, что неплохо бы как‑нибудь утром проснуться рядом с ним, а он чтобы лежал, растрепанный и миловидный. Я была влюблена в него. Это должно было бы меня ужаснуть или разозлить, но такого не было. И это не вампирская сила заставляла меня быть по этому поводу спокойной. Может, это можно вылечить, как вылечили мы Реквиема от пристрастия ко мне. Есть варианты. Можно будет как‑то это обойти. Я не беременна, а все остальное наладится.
– Ma petite!
Я обернулась к Жан‑Клоду. Даже не заметила ощущение черной атласной рубашки под моими руками, выпущенной на черные джинсы. Джинсов у него было мало, и надевал он их, только когда подозревал, что одежда погибнет, или же старался представить себя своим парнем на какой‑нибудь встрече с прессой. Он был босиком, и ноги его были только чуть темнее белизны ковра.
– Ma petite, – повторил он, и на этот раз мое прозвище заставило меня взглянуть ему в лицо. Прическа у него была тщательным водопадом локонов – его вариант на каждый день. – Что ты чувствуешь, когда глядишь на Огюстина?
Я хотела повернуться к указанному вампиру, но Жан‑Клод поймал меня за руку, повернул к себе.
– Отвечай не глядя, ma petite.
– Мне нравится мысль, чтобы он проснулся рядом со мной вот такой растрепанный и полуголый.
– Это только вожделение?
Я покачала головой.
– Нет‑нет, это начало настоящего. То есть любовь, а не вожделение.
– И ты не огорчена.
Я улыбнулась ему:
– Я не беременна, а остальное мы как‑нибудь наладим. Я хочу сказать, это же точно так же, как я Реквиема подчинила ardeur'ом? Если я смогла его освободить, то уж мастер города сумеет освободить меня?
– Жан‑Клод, какие у тебя чувства к Огюстину?
Это спросил Ричард, подошедший к нам сзади.
– Я нахожу его красивым, но, как ни странно, я в него не влюблен. И он не влюблен в меня. Я надеялся, это значит, что не случилось худшего – или лучшего, – но…
Он посмотрел мимо нас на Огюстина.
Я посмотрела вслед его взгляду и заметила, что с этого расстояния серые глаза Огюстина кажутся почти черными.
– Тебе надо спрашивать, какие у меня чувства к твоей слуге? – спросил он.
Жан‑Клод кивнул.
– Я только и могу, что оставаться в этом кресле. Мне хочется ее трогать, держать. Если бы мое сердце могло биться, оно бы разбилось.
– Отчего бы у тебя сердце разбилось? – спросила я, сама удивляясь, как это прозвучало ординарно. И как ординарно ощущалось.
– Потому что ты принадлежишь другому, а я тебя люблю.
Я шагнула вперед, и пальцы Жан‑Клода стали отпускать меня. Ричард поймал меня за другую руку:
– Нет, Анита, не ходи к нему.
– Почему? – спросила я, глядя в его карие глаза.
Он начал было говорить многое сразу, но сказал в конце концов только одно, что было правдой.
– Потому что я не хочу, чтобы ты к нему шла.
Это остановило меня вернее, чем могла бы остановить любая злость. Я вытаращилась на него, глядя на страдающее его лицо, и не зная, что с этим делать.
– Почему делить меня с Огги – не то же самое, что со всеми остальными?
– Остальных ты не любишь.
Я начала было улыбаться, остановилась.
– Кого я не люблю?
Он меня выпустил, будто обжегся.
– Я пойду переоденусь к балету.
И он направился к выходу.
– Несколько рано переодеваться, mon ami.
Ричард покачал головой.
– Не могу я на это смотреть, просто не могу.
– Как ты думаешь, что сейчас будет, Ричард? – спросила я его.
Он ответил, не поворачивая головы:
– У тебя опять будет с ним секс. Может быть, с участием Жан‑Клода. – Он снова покачал головой. – Ощущать это частично уже было достаточно плохо. Еще и смотреть я не хочу.
– Я в него влюблена, Ричард, это еще не значит, что мы будем трахаться. Уж кто‑кто, а ты должен знать, что если кто‑то владеет моим сердцем, это еще не означает владеть моим телом.
Это остановило его почти у самой двери. Он обернулся, посмотрел на меня.
– Ты не чувствуешь призыва с ним трахаться?
Я покачала головой.
– Хватку теряю, – пожаловался Огги.
Это заставило меня обернуться и еще и на него потратить улыбку. От этого и он улыбнулся, той бестолковой улыбкой, которая бывает, когда действительно тебе кто‑то очень дорог.
– Ты ничего не потерял, и ты это знаешь.
Он сделал смешанный жест – то ли поклонился, то ли пожал плечами. Вид у него был скромный, но так, будто это не всерьез.
– Если я ничего не потерял, и ты не боишься того, что мы друг к другу чувствуем, так иди ко мне, Анита.
– Ты иди ко мне, – сказала я.
Он улыбнулся так широко, что мелькнули клыки, что для вампира его возраста – редкость. Он встал, почти весь укрытый шалью.
– Мастер, не ходи к ней.
Его человек‑слуга Октавий вышел из‑за двойного кресла. С ним был лев‑оборотень Пирс. Как будто обходили его с флангов, чтобы не дать до меня дотронуться. Октавий встал перед Огюстином, загораживая вид и ему, и нам.
– Ты мастер города Чикаго, ты не идешь на зов женщин. Они приходят к тебе.
Огюстин отодвинул Октавия в сторону, вежливо, но твердо.
– Не думаю, что эта придет. – Он посмотрел на меня с полуулыбкой. – Ты придешь ко мне?
– С чего бы?
Он снова усмехнулся.
– Не знаю, может быть, моя сила вернулась ко мне рикошетом, но я вижу в ней то, что видишь ты, Жан‑Клод. Заманчивая цель для любви, и очень опасная для самолюбия, но стоит усилий, ох, стоит.
Он шагнул мимо своих подчиненных, взметнув шаль в воздух, и вдруг оказался голый до пояса. От этого зрелища пульс у меня забился в глотке. Я вспомнила ощущение, как это тело прижимает тебя сверху, как обнимают мои руки все эти мышцы. Я шагнула вперед, и мы, быть может, встретились бы в середине комнаты, но вдруг запахло нагретой на солнце травой, пахнуло жаром, львом. Я учуяла льва.
Обернулась, поискала взглядом Ноэля и Тревиса. Они стояли у дальней двери, будто не знали, что делать. Их можно понять, но это не их я учуяла.
Я повернулась в другую сторону, к дальнему коридору, где все еще стоял Ричард. Но не от Ричарда у меня кожа мурашками пошла, ощущая силу. По коридору крадущейся походкой шагал Хэвен, снова в человеческом виде, нагой и красивый. Вообще‑то на мой вкус он был слишком тощий, но не стиральная доска брюшного пресса, не узкие бедра или длинные ноги, даже не многообещающая выпуклость между ними, а красота его в целом притягивала меня. Будь он непривлекателен, ощутила бы я то же, когда он шел в мою сторону? Смогла бы я удержаться, не пойти к нему, не будь он таким чертовски симпатичным?
Вдруг мне взор загородили Тревис и Ноэль. Их всех мужчин, что находились в комнате, от этих я меньше всех ожидала вмешательства. Пухлое лицо Тревиса было страшно серьезно. Он сказал:
– Наш Рекс велел, чтобы ты не трогала его снова, пока не покормишься на ком‑нибудь из нас.
Я ощущала за ними Хэвена, он шел ко мне.
– Тревис, отойди, – велела я.
Он покачал головой. У Ноэля глаза за очками вылезали из орбит, но он добавил:
– Джозеф хочет, чтобы ты покормила на нас ardeur или отдала нам своего льва до того, как снова его коснешься.
Я знала, что он уже подошел, еще до того, как он навис над этими двумя коротышками. Наверное, и надо мной, но меня он не собирался убирать с дороги.
Синие глаза уставились на меня почти бешеным взглядом. Я тоже это ощутила – почти неодолимую необходимость его коснуться. Что со мной такое? Моя рука пошла вверх, пытаясь просунуться между Тревисом и Ноэлем, коснуться голой груди Хэвена. Я хотела тронуть его кожу, не могла не трогать. И его лицо говорило, что с ним то же самое. Что за черт?
Ноэль и Тревис сдвинулись и шагнули вперед, толкнув меня, заставив отступить на пару дюймов. Дальше от мужчины у них за спиной.
Я не хотела быть от него дальше, и он этого не хотел. Он попытался сгрести их за шиворот, но они почувствовали и бросились вперед, на меня, и мы втроем свалились на пол.
– Слезьте! – велела я.
Но мне можно было не волноваться: Хэвен наклонился, схватил Тревиса – и Тревис уже не был на мне, он летел в воздухе и врезался в стену с резким хрустким звуком – где‑то у него сломалась кость. И это помогло: что там со мной было, неважно, но я вновь смогла думать.
Хэвен наклонился за Ноэлем, но я обвила его руками и ногами, крепко, так что если оборотень‑лев решил бы его швырнуть, пришлось бы швырять нас обоих. Ничего другого я в эту долю секунды не придумала.
Он схватил Ноэля за волосы, страшно задрал ему голову назад.
– Отпусти! – заорала я.
Хэвен зарычал, опустился рядом со мной на одно колено.
– Я – твой лев! Разве ты не чувствуешь?
Я чувствовала, но это не давало ему право ломать шею Ноэля, а именно это и случилось бы, если бы он продолжал задирать ему голову. До пистолета я не могла дотянуться: он был под телом Ноэля. Если я его отпущу, страшно подумать, что сделает Хэвен с мальчишкой.
Одну руку я запустила в волосы Ноэля, нащупала пальцы Хэвена. От этого прикосновения меня пронзило энергией, как от провода под током. Столько энергии, что я вскрикнула от боли. Ноэль отозвался эхом, задетый хвостом этой вспышки. Хэвен закинул голову назад и заревел – кашляющий, хриплый звук из человеческой глотки.
Глаза его стали золотыми, как у льва.
– Да, Господи, да, да!
Я трясла головой и шептала:
– Нет, нет…
Огги попытался приказать Хэвену отойти, но ни черта это не помогло. Октавий, конечно, заноза в заднице, но в одном он был прав: Хэвен больше не принадлежал Огги. Пусть он не совсем мой, но Огги им уже не владел.
Над нами возник Ричард:
– Хочешь, чтобы он ушел?
Он говорил негромко, продуманно, но на лице его читалась темная решимость. Я знала этот вид: такой бывал у меня – вид, когда хочется подраться. Кому‑нибудь что‑нибудь разбить, потому что так проще, и думать не надо.
– Да, – сказала я.
Я сказала «да», когда энергия Хэвена текла по мне как теплое, кусачее одеяло.
– Спасибо, – ответил Ричард.
Не знаю, за что он благодарил, но он опустился рядом с нами на колено, лицом к Хэвену, и схватил его за запястье руки, держащей Ноэля за волосы. Давление ослабло, и голова Ноэля стала опускаться. Рука Хэвена тряслась от напряжения, рвалась вверх, но Ричард прижимал ее вниз. Это была борьба, медленная, но было похоже на встречу по армрестлингу, когда один просто сильнее другого. Встреча еще не закончилась, но рука против руки Ричард был сильнее. Просто сильнее.
Но Хэвен был тем, кем не был Ричард – профессионалом, и он сделал две вещи одновременно: отпустил волосы Ноэля, а другой рукой попытался ударить Ричарда. Кулак мелькнул неуловимо, невидимо, только движение воздуха да запоздалый образ. Ричард увидел удар, потому что тот был направлен в лицо, и кулак не попал в цель – Ричарда там уже не было. Он покатился назад, увлекая с собой Хэвена, не отпуская его руку. Собственная инерция Хэвена увлекла его вперед, и Ричард применил прием, который я ему сто лет назад показывала. Он занимался карате, а я – дзюдо. Но если бы бросок томенаге попыталась сделать я, у меня бы не получилось, потому что Хэвен свалился на ноги Ричарду, недостаточно высоко от земли, если только тебе не хватит силы ногой приподнять противника и толкнуть потом обеими ногами. У меня Хэвен только рухнул бы на меня сверху, что в драке не лучшее, а Ричард сумел бросить его вверх так, что Хэвен перелетел через всю комнату и врезался в камин. У Ричарда было время встать, пока противник сумел подняться и броситься на него. Драка продолжалась.
Глава тридцать седьмая
Схватка перевалила через диван и исчезла на минуту с глаз.
Ноэль, лежащий на мне, вздрогнул всем телом, и не от удовольствия.
– Ты цел? – спросила я.
Он тяжело дышал от боли или от страха – я недостаточно хорошо его знала, чтобы сказать точно.
– Анита, ты вот‑вот выберешь себе зверя твоего зова.
Я потрепала его по кудрям:
– У тебя еще мысли путаются, Ноэль.
Я попыталась сесть, но он обернулся вокруг меня – не то чтобы прижал к полу, но сесть бы потребовало усилий.
С дивана поднялся Ричард с заляпанным кровью лицом. Хэвен вскочил, как на пружинах, и оба они встали в стойку – значит, Хэвен тоже знаком с боевыми искусствами. Нехорошо выходит.
– Дай мне встать, Ноэль.
Он приподнял лицо, я увидела за очками испуганные глаза.
– Ты вот‑вот заведешь себе нового подвластного зверя.
– У меня есть подвластный зверь – Натэниел.
– Он твой подвластный зверь для тебя и Дамиана, а Ричард – твой зверь с Жан‑Клодом.
Ричард и Хэвен кружили на пустом месте перед дальним коридором, фехтовали руками и ногами, но это была еще не драка. Они друг друга оценивали, изучали. Когда поймут, тут‑то и начнется всерьез. Этого мне не хотелось.
Ноэль схватил меня за руки, привлекая мое внимание.
– Джозеф считает, что вампирские метки дают тебе подвластного зверя для каждого из тех зверей, что живут в тебе.
– Это невозможно.
– Все, что ты делаешь, невозможно, Анита. Мой Рекс считает, что возможно. Он надеется, что ты если напитаешь ardeur более чем от одного льва, твоя сила не будет привязана к кому‑то одному.
Тревис рухнул на колени рядом с нами, перекрыв мне вид на развивающуюся драку. Руку он прижимал к груди, золотисто‑каштановые волосы сбоку заливала кровь.
– Но раз тебе придется привязаться ко льву, Джозеф предпочел бы, чтобы самая мощная противоестественная сила на его территории выбрала для этого льва, который не попытается захватить его прайд.
Глупый какой‑то получался разговор: лежа на спине, когда сверху на меня навалился почти незнакомый оборотень, но я не могла придумать, как сесть, не слишком грубо обойдясь с Ноэлем, с которым уже грубо обошелся Хэвен.
– Зачем Джозеф послал вас ко мне?
Тревис пожал плечами и вздрогнул, нянча больную руку.
– Наша главная задача – не дать тебе привязать к себе этого синего. Любой ценой предотвратить такое.
Я посмотрела на них обоих:
– Вы еще мальчишки. Связаться с моей жизнью, со мной – вам это никак не нужно. Никак.
– Я только на пять лет тебя моложе, – возразил Тревис. – Я даже на два года старше Натэниела.
– Но Натэниелу я была нужна. А вы – вас назначили.
Ноэль приподнялся на руках, и я могла дотянуться до пистолета. Не то чтобы от него была тут помощь, но мысль все равно мелькнула. Нижняя часть тела Ноэля осталась прижата к моему телу внизу, но раз в жизни никакой эротики тут не было. И вообще ничего не было.
– Наша группа львов, наш прайд жив, Анита, и он – наша семья. Я ощутил мощь этого синего, когда он просто шел по коридору. Ты ее тоже сейчас ощущаешь – она от него волнами идет. – Ноэль облизал губы. – Джозеф силен, но я не уверен на все сто, что он сильнее вот того, который там.
– Дай мне сесть, Ноэль.
Ноэль глянул на Тревиса, тот слегка кивнул и тут же сгорбился снова над своей рукой. Ноэль отодвинулся, давая мне сесть, но остался стоять на коленях между моими коленями – наверное, чтобы поймать меня, если я попытаюсь подойти к Хэвену.
А Ричард и Хэвен дрались. Драка с большой буквы «Д», исключающая только убийство. На такую драку я вообще не способна – выколачивать дух друг из друга и держать удары. Мужская драка, когда надо что‑то доказать оппоненту. Я бы попросила помощи, чтобы убрать Хэвена и защитить остальных.
Кулак Хэвена пробил руки Ричарда, и Ричард отшатнулся на два шага, но пригнулся, и град ударов, которые обрушил на него Хэвен, принял на плечи и на руки, а сам провел два сильных удара в корпус, от которых Хэвен согнулся пополам. За ними последовал удар в подбородок, и только из‑за того, что Хэвен кувыркнулся назад, следующий удар не попал в цель. Ричард не дал ему времени оправиться, налетел ослепляющим вихрем ударов с ног, заставивших противника принять оборонительную стойку у дальней стены. Ричард побеждал. Тут только я поняла, что я, мягко говоря, сомневалась в его победе.
Ноэль коснулся моего лица, повернул меня к своему испуганному лицу:
– Анита, пожалуйста, не прикасайся к нему. Хотя бы пока одного из нас не испытаешь.
Я еще раз глянула, как дела у Ричарда. Хэвен стоял у стены, уже просто стараясь закрыться от ударов ног, не пытаясь даже отбиваться.
Я посмотрела на Тревиса и его раны. Ноэль был дико перепуган. Да, прайд львов функционировал: это была одна из немногих групп оборотней в городе, которая позволяла своим участникам вести почти обычную жизнь. Без борьбы за власть, без найма телохранителей. Люди Джозефа были в первую очередь людьми, потом уже животными. Если Хэвен останется в городе, зацепившись за власть, которую дают мне метки Жан‑Клода, не сгорит ли этот прайд синим пламенем?
– Ты думаешь, Джозеф не устоял бы в драке?
– Он не боец, как твой Ульфрик, – сказал Тревис. Сказал так, будто это просто констатация факта, и не очень важного.
В этом была самая большая разница между культурами волков и львов: все крупные кошачьи оборотни меньше интересовались сражениями и больше – пользой для всей группы. Культура волков жила скорее по тому правилу, что сильный прав, а слабый мертв. Одна гипотеза объясняла это тем, что влияние культуры викингов на вервольфов было куда сильнее, чем на любое другое сообщество оборотней. Возможно – реальные волки ничуть не более злобны, чем львы или леопарды.
– Погоди‑ка, – сказала я, – ведь Джозеф победил Хэвена в драке.
– Джозефу повезло, – возразил Тревис и показал в сторону драки. – Очень повезло.
Под натиском Ричарда Хэвен свернулся в оборонительный шар у стены, уже не пытался наносить удары, только как‑то прикрываться от них, и тут Ричард сделал органически свойственную ему вещь: он отступил. С его точки зрения, драка кончилась. Раз он не собирается убивать Хэвена, то все уже. Но Хэвен по профессии был силовиком мафии, а это другой менталитет.
Голос Ричарда прозвучал устало, но без напряжения:
– Не вставай.
Хэвен встал на колени, мотая головой.
– Не могу.
– Тебе не победить.
– Неважно. Должен встать.
– Не надо, – сказал Ричард.
– Нет, – ответил Хэвен, попытался встать, опираясь на стену, и снова свалился на колени, держась рукой за стену и покачиваясь.
– Не вставай, Хэвен, – сказала я.
– Не могу, – только и бросил он, собираясь для броска.
И метнулся размытой полосой, все еще опасный при всех своих травмах.
Ричард отступил в сторону, подставив ногу, и Хэвен рухнул на пол под тяжестью собственной инерции.
– Ну, хватит, – сказал Ричард – и тут сделал ошибку. Он протянул Хэвену руку, чтобы помочь встать.
Я только успела крикнуть «Нет!», даже не очень понимая, кому кричу.
Хэвен ударил ногой, собрав последние силы – он метил вывихнуть Ричарду колено. Ричард уклонился, но не до конца, колено подломилось, и он рухнул.
Я уже выхватила и навела пистолет, вскочила на ноги. Если бы Хэвен продолжал нападать, я бы его застрелила, но он не стал.
– Все, драка кончилась, – сказала я на всякий случай.
– Ага, – ответил Хэвен искаженным болью голосом. – Теперь – да.
Я смотрела вдоль ствола, а он даже пистолета не видел. И уж точно на него не отреагировал. Мало кто любит, когда на него наставляют пистолет; но если Хэвену это не понравилось, он этого не показал.
– Я думаю, тебе нужно вернуться в Чикаго.
– Почему? Потому что я твоего бойфренда покалечил?
– Нет. Потому что ты побил двоих, которые не дают сдачи. И эта драка тоже была закончена – твой удар тебе ничего не давал.
– Дал то, что он теперь валяется.
Я покачала головой:
– Мы здесь так не играем.
Он лежал на спине, покрытый кровью, слишком усталый – или слишком избитый – чтобы сесть. И все еще тяжело дышал.
– Скажи мне, какие тут правила, и я их буду выполнять. Спроси Огюстина – я выполняю правила, когда мне их объяснят.
Я спросила, не отводя взгляда от Хэвена:
– Огги, это правда?
– Правда, но надо чертовски хорошо проверить, что он эти правила знает как следует и знает последствия их нарушений.
Уже одно это сказало мне, что надо паковать его и отправлять в Чикаго, но я не могла. Глядя на него, залитого кровью, зная, что он только что сделал с Ричардом и с двумя сопляками‑оборотнями, зная все это, я все равно хотела рухнуть на него и по нему всем телом размазаться. Вот блин!
Успокоив дыхание, я навела пистолет ему в лицо, в середину. Глаза его выцвели обратно до синих, они казались почти неестественными в раме окровавленного лица. С трудом проглотив слюну, я расслабилась, встала неподвижно. Заговорила я тихо, но почему‑то голос наполнил помещение, будто затихли все.
– Правила такие: ты не трогаешь слабых. Хулиганы мне не нужны. Если ты еще ввяжешься в такую драку, как сегодня, то когда знаешь, что проиграл – значит, проиграл. Последний удар нанести не пытаешься. Эти уличные драки у нас не приняты.
– Ты меня не застрелишь, – сказал он уверенно.
Я почувствовала, что улыбаюсь, и знала, что это та улыбка, от которой у меня самой мурашки по коже, когда я вижу ее в зеркале. Улыбка злобная, говорящая: «Я не просто тебя убью, я это с радостью сделаю».
У него в глазах появилась неуверенность. Отлично.
– Застрелю. Я тебя убью, если придется.
– Ты разве не хочешь меня коснуться? – спросил он несколько с придыханием.
– Хочу, – ответила я. – Хочу раздеться и валяться на тебе, как собака на пахучем. – Я слегка кивнула. – Я ощущаю тягу твоей силы, Хэвен.
– Если ты меня убьешь, ее не будет.
– Значит, не будет. Я свои правила не нарушаю, Хэвен, ни ради похоти, ни ради власти, ни ради любви. – Мне скоро надо будет либо его застрелить, либо опустить пистолет. Важный совет по безопасности: если собираешься произнести длинную угрожающую речь, выбери стойку поудобнее для стрельбы. Руки у меня еще не дрожали, но скоро могли начать. – Спроси моих мужчин. Я своих правил не нарушаю.
Он задумался. Подумал, не броситься ли на пол, чтобы добраться до меня.
– Не надо, Хэвен.
– Что не надо?
– На меня бросаться. Не проверяй. Я просто спущу курок.
– Зачем? Я тебе вреда не сделаю. Я только попытаюсь забрать пистолет.
– Застрелю, потому что сейчас у нас момент ясности. Ты либо будешь жить согласно моим правилам, либо погибнешь согласно им же.
– Не верю я тебе, – сказал он.
Я медленно выпустила воздух, а стойку для стрельбы с двух рук нетрудно поддерживать. Вдруг я собралась, оказалась готова. Я погружалась в потрескивающую белизну, в которой я убиваю. Не знаю, какие у меня при этом бывают глаза, но, какие бы они ни были, Хэвен их увидел. Лицо его переменилось, перестало быть таким самоуверенным. Он напрягся, мышцы его стянуло, и он лег тихо на пол, очень неподвижно, опасаясь нечаянного резкого движения. Хорошо.