– Или по‑моему, или никак, – сказала я, выдавливая слова, потому что воздух из легких я выпустила, чтобы иметь возможность стрелять.
Он облизал губы и тихо сказал, стараясь ничем, кроме губ, не шевелить:
– По‑твоему.
– Если я уберу пистолет, ты попытаешься на меня напасть?
– Нет.
– Почему? – спросила я, все еще глядя на него поверх ствола.
– Ты меня убьешь.
– Ты в этом уверен?
Что‑то мелькнуло в его глазах – боль, страх, что‑то близкое ко всему этому.
– Я знаю это выражение у тебя на лице. Знаю, потому что у меня бывает такое же. Ты меня убьешь, а я тебя убивать не хочу. Мне не выиграть, поэтому я не играю.
Я еще миг продолжала на него смотреть, думая, не спустить ли курок. Во‑первых, потому что я была к этому готова. Во‑вторых, потому что я не сомневалась: с ним беды не оберешься. Но все‑таки я опустила пистолет и попятилась, пока не оказалась от него достаточно далеко. И спиной к нему не поворачивалась. Руку я ему не протянула, и никто не протянул.
Глава тридцать восьмая
Я опустилась на колено возле Ричарда. Пистолет уже не смотрел на Хэвена, но в кобуру я его еще не убрала. Мы были недостаточно для этого далеко от сраженного льва‑оборотня. Сказать, что я ему не доверяла, значило бы сильно преуменьшить. Самое страшное в том, что я, даже зная, что он мерзкий тип, что пытался изувечить Ричарда только из злобы, зная это все, я все равно еще хотела его трогать. Хотела подойти слизывать кровь с его ран. Но этот образ у меня в голове, как я слизываю с него кровь, был не мой – не моей человеческой сути. Он принадлежал огромной золотистой львице, лижущей его раны. Я замотала головой, прогоняя образ.
И посмотрела на Ричарда. Он держался за ногу, ладони возле колена, но не касался его, будто это было очень больно. Плохо. Я снова посмотрела на Хэвена – не хотелось, чтобы он встал, пока я этого не вижу. Если я его застрелю, то лучше не потому, что он застал меня врасплох и сработал отточенный годами автоматизм. Нет, если так, пусть это будет намеренно.
– Что с коленом? – спросила я.
– Не выбито, но болит.
– Клодия! – позвала я.
Она подошла к нам:
– Нужен врач. – Я вспомнила руку Тревиса. – Может быть, не только ему.
– Доктор Лилиан уже едет.
Доктор Лилиан была крысолюдом и самым популярным врачом у местных оборотней – на экстренные случаи, о которых никому не хотелось сообщать.
– Отлично. – Я подавила желание на нее посмотреть, и не отводила взгляда от Хэвена. Он ничего не делал, кроме как лежал с открытыми ранами, текущими кровью, но мне хотелось уверенности – а это значило, что на него надо смотреть. – Ребята, не хотите отработать свою зарплату и проследить, чтобы он больше ничего не натворил?
Я не пыталась даже скрыть раздражения.
– Так точно, мэм! – Клодия махнула рукой, и павшего льва окружили Лизандро, Иксион и Грэхем. Хэвен будто и не заметил. Потерял сознание? Если так, то это не самая срочная моя проблема. Мне предстояло убрать пистолет, не выстрелив – редкий для меня случай. Тронув Ричарда за лицо, я сказала:
– Доктор Лилиан скоро будет.
Он только кивнул – лицо его осунулось и побледнело от боли.
Я посмотрела на Клодию:
– Где вас черти носили, когда Хэвен напал на Тревиса и Ноэля?
– Если я скажу: «Прямо здесь», ты разозлишься?
Я встала.
– Да.
Она сделала непроницаемое коповское лицо, хотя я знала, что копом она никогда не была.
– Это был вызов в борьбе за ранг. В битву за ранг в других группах зверей нам вмешиваться не дозволено.
– Это не был вызов на бой за лидерство или что‑нибудь еще, – возразила я.
Клодия бросила на меня взгляд, говорящий, что явно я не все поняла. Не знаю, что было написано на моем лице, но Клодии стало ясно, что понятия не имею, на что она намекает. Она вздохнула:
– Иногда я забываю, что ты не понимаешь очевидных вещей.
– Каких вещей я сейчас не поняла?
– Твой Ульфрик позиционировал себя как доминант по отношению к этому типу. – Она улыбнулась Ричарду сверху вниз. – Честно говоря, я не верила, что в Ульфрике это есть. – В ее интонации слышалось ворчливое уважение. – Тебе нужно, чтобы кто‑то был над ним доминантом, если хочешь его при себе оставить. – Она ткнула через плечо большим пальцем в сторону Хэвена. – Таких мужиков надо заставлять соблюдать иерархию.
– Ты говоришь об иерархии львов‑оборотней?
Она покачала головой:
– Анита, если ты добавляешь вот этого к своим мужчинам, то кто‑то из него хотя бы раз должен выбить дурь, показать, кто тут босс.
– Я тут босс, – сказала я.
Она улыбнулась:
– Анита, ты мне нравишься, я тебя уважаю. Я слушаюсь твоих приказов. Но мужики вроде Хэвена будут всегда видеть в тебе девчонку – задницу да сиськи. Если ты сама не можешь измолотить его в кашу, он тебя слушаться не будет. Будет тебе в лицо говорить то, что ты хочешь слышать, но у тебя есть Натэниел, Мика, Дамиан – в смысле, полно некомбатантов. Нельзя приводить домой льва играть с котятами, если нет большого пса, который его будет ставить на место.
Я нахмурилась:
– Так ты хочешь сказать, что Ричард и есть мой большой пес?
– Может, неудачная аналогия, но другой у меня нет.
– Ты думаешь, что уважения ко мне у него не будет – у Хэвена, в смысле.
Она покачала головой:
– На нем крупными буквами написано: беды и хлопоты.
– Ты думаешь, надо его отправить обратно?
Темные глаза в удивлении расширились:
– А мое мнение учитывается?
– Я доверяю твоему суждению. И ты здесь единственная женщина.
– А зачем тебе мнение женщины?
– Потому что устала я от такого количества этого чертова тестостерона.
Она улыбнулась:
– Не знаю, Анита, скажу ли я о нем что‑нибудь такое, чего не сказали бы мужчины. Эстроген меня дурой не делает, а ты была бы дурой, если бы оставила здесь этого Куки‑Монстра. В смысле, телохранитель из него бы вышел, если ему четко растолковать правила, но брать его в любовники – никак.
– Согласна, – кивнула я.
– Тогда зачем было спрашивать?
Я обхватила себя руками:
– Потому что при всем при этом меня все равно тянет его потрогать.
Она пожала плечами – всем мускулистым торсом, так сказать:
– Тогда тебе хреново.
Прозвучал сдавленный голос Ричарда:
– Как ты можешь хотеть его оставить после всего этого?
Я опустилась рядом с ним на колени. Он схватил меня за руку так сильно и неожиданно, что я вздрогнула.
– Я не хочу его оставить.
Видно было, как он вдумывается в мои слова, превозмогая боль.
– Но? – спросил он.
– Но не всегда я делаю, что хочу.
Рука его судорожно сжалась, мне пришлось подавить вскрик боли.
– Перекинься, Ричард. Тогда все заживет.
Он покачал головой:
– Если я перекинусь, мне придется четыре часа так пробыть. В виде волка я на балет идти не могу.
– В таком состоянии тебе балет удовольствия не доставит.
Рука его на моей почти разжалась, но еще удержала на миг. Он смотрел мне в лицо, будто пытался его запомнить.
– Ты хочешь, чтобы меня там не было?
Я нахмурилась недоуменно:
– С чего ты взял? Конечно, хочу, чтобы был.
Он чуть не улыбнулся, но вместо того скривился от боли.
– Тебе приходится жонглировать целой охапкой мужчин. Одним меньше – может быть, легче будет.
Я притянула его руку к своей груди, коснулась его лица.
– Ты не ограничился предположением, что мне нужна помощь против Хэвена. Ты сперва меня спросил и подождал ответа. Я знаю, тебе хотелось просто подойти и убрать его от нас. Спасибо, что спросил и подождал.
Он скривился, попытавшись улыбнуться.
– Рад, что ты довольна, но это ожидание стоило Тревису сломанной руки. Джозефу не понравится одалживать нам своих львов, если мы будем возвращать их поломанными.
Я не могла сдержать улыбку.
– Верно замечено, но львица во мне ищет сильного. – Я посмотрела на стену, потому что ощутила, как задвигался во мне этот зверь, будто маршируя вдоль решеток моего тела. Я поднесла к лицу руку Ричарда, понюхала ее, и это не помогло. Да, это был Ричард, но он касался Хэвена, и на руке остался запах льва вместе с запахом волка. Внутри меня стала раздуваться покалывающая теплота.
Выпустив руку Ричарда, я встала.
– В чем дело? – спросила Клодия.
– Ее зверь пытается восстать, – сказал Ричард с пола.
Я кивнула, шагнула прочь от Ричарда, еще и еще. Я хотела быть подальше от Хэвена. Это ощущалось не так, как связь с Натэниелом. Это с первого взгляда влечение к Хэвену было как… я повернулась, посмотрела туда, где стоял Мика – ближе, чем я думала. Он не хотел мешать нам с Ричардом. Я почувствовала, как открываются шире мои глаза, потянулась к Мике, и волк со львом успокоились. Но зашевелился леопард, и от этого движения меня чуть пополам не согнуло. Мика меня подхватил, помог выпрямиться, но леопарду это слишком понравилось, и мне пришлось Мику оттолкнуть. Я споткнулась, и рядом оказался Жан‑Клод, чтобы меня удержать. Я вцепилась в него, зарылась лицом ему в грудь, втянула в себя запах чистого шелка – и его запах. В буквальном смысле разодрала на нем рубашку, прижалась лицом к голой коже, и стала впивать чистейший, сладкий его аромат, будто он был воздухом, а я задыхалась. Запах показывал, насколько дорогой у него одеколон, но с этим одеколоном смешивался запах кожи, а он‑то и был мне нужен. Нужен, чтобы прочистить мозги, снова усыпить зверей.
Я потерлась лицом о гладкий крестообразный шрам. Жан‑Клод не видел в этом шраме дефекта, и я тоже. Лишняя игрушка на тот случай, когда я целовала его грудь.
Он крепко обнял меня и шепнул:
– Я чувствую, как разгорается твой страх, ma petite. Что случилось?
Я ответила, не отрывая лица от его груди:
– Стараюсь не сделать Хэвена зверем моего зова.
Жан‑Клод погладил меня по волосам, пытаясь успокоить, как ребенка, очнувшегося от дурного сна, но этот сон не кончится, когда я проснусь. Не будет все в порядке.
– Тебя тянет к Хэвену, ma petite, а его к тебе. Ты разорвала его связь с Огюстином.
Я кивнула, упираясь лбом ему в грудь.
– Да, но он не подвластный зверь Огюстина, приходящий на зов. Он просто из числа его львов.
Я почувствовала, как Жан‑Клод оглянулся назад.
– Верно. – Голос Огги. Он встал и подошел к нам. – Он связан со мной, но не подвластный мой зверь.
Я снова кивнула, зарывшись лицом в Жан‑Клода. Видеть голую грудь Огги мне не хотелось. Не хотелось отвлекаться на еще одну метафизическую проблему: одной хватало.
– Что я делала с леопардами до того, как получила подвластного зверя, Жан‑Клод?
– Не понимаю, ma petite, о чем…
И он застыл неподвижно. Он все еще держал меня в руках. Я все еще цеплялась за него, вдыхала аромат его кожи, но сердце его перестало биться, дыхание остановилось. Это было то затишье, которым владеют по‑настоящему старые вампиры, но сейчас, когда он это сделал, я прижималась к нему. Никогда раньше, когда он застывал, я не была к нему так близко. Я даже не осознавала, что у него бьется сердце, пока оно не остановилось. Теперь я посмотрела на него, взглянула в это красивое безупречное лицо, и увидела нереальную маску – он смотрел не на меня, а мне за спину.
Я обернулась и проследила его взгляд – там стоял Мика и глядел на нас. Выражения его лица было мне достаточно: та же ужасная мысль поразила и его, и меня.
Я облизала губы и спросила шепотом:
– У львов есть имя для их царицы?
Он ответил вслух:
– Я это ощутил, когда ты увидела, как он идет по коридору. Он не будет зверем твоего зова. Он будет Рексом для твоей Регины.
Глава тридцать девятая
Ричарда уложили в комнате Джейсона. Доктор Лилиан накачала его обезболивающими, чтобы спал и выздоравливал. Мне пришлось обещать поставить у двери охранников, которым я доверяю, чтобы никто из наших «гостей» не навестил его, пока он спит под лекарствами, беспомощный. Такая просьба показалась мне разумной. Даже такой практичной, что у меня появилась надежда: вдруг он начал все‑таки понимать, что жизнь – не слет бойскаутов.
Лилиан сказала, что если бы Ричард был человеком, то ехал бы сейчас на «скорой» в больницу, а потом пару недель на костылях ходил. Но он – не человек, и два часа сна очень многое исправят. Почему не попытаться лечить его метафизикой? Потому что Ричард ни за что бы не позволил мне лечить его магией. Раз он так решил, не мне возражать. Он столько за последний час совершил правильных поступков, что я дала ему слабину. Мили слабины.
Хэвен лежал без сознания в комнате для гостей, где начинал день, и к нему приставили дополнительную охрану. Ближайшие двое суток он никуда не двинется, как сказала доктор. Меня это устраивает: не видеть друг друга – это самое то для меня и Куки‑Монстра.
Я снова стала заводиться, почти опять забегала кругами, но Жан‑Клод ко мне прикоснулся, и к нему присоединился Огги. Кончилось тем, что я оказалась между ними на диване, чувствуя себя до странности спокойно.
– Вы подчинили мой разум?
– Ты способна меня отстранить, ma petite. Просто пожелай меня вытолкнуть, и я буду вынужден уйти. Я думал, тебе нужно спокойствие.
С этим я не могла спорить. Повернув голову, лежащую на коленях у Жан‑Клода, я посмотрела на Огги, державшего мои ноги у себя на коленях.
– Но он тебе помогает.
– Очень‑очень мало, – сказал Огги, и если он хотел выразить на физиономии скромность, то у него это совсем не получилось.
– Тебе бы стоило прекратить из себя строить скромницу, – сказала я. – Совершенно материал не подходящий.
Он посмотрел на меня большими глазами – сама невинность, как ему хотелось изобразить. Это тоже не получилось.
– Ты хочешь сказать, что я не скромный? – Он ухмыльнулся, безнадежно загубив намеченное невинное выражение. По этой ухмылке было ясно, что мысли у него очень нескромные. О вещах приятных, но все равно нескромные.
– Ты скромность не узнал бы в лицо, даже мордой на нее наткнувшись.
Он засмеялся – громко, открыто, показывая клыки. Не будь их, совершенно был бы человеческий смех. Жан‑Клод мне когда‑то объяснил, что вампиры учатся владеть своими голосами, лицами, всеми своими реакциями, чтобы скрываться от своих мастеров – любая сильная эмоция может быть использована против тебя. Через несколько сот лет теряешь искусство смеяться искренне или улыбаться просто от счастья, а не тогда, когда думаешь, что тебе это что‑то даст. Выражение лица для очень старых вампиров – это что‑то вроде флирта: что делается намеренно и ради определенной цели. А Огги, казалось, просто смеялся.
Я подняла голову, чтобы заглянуть в лицо Жан‑Клода.
– Это смех, настоящий смех, или же в порядке игры, которую ведет Огги?
– Спроси у него, ma petite.
Я посмотрела на другого вампира:
– Ну, так как?
– Что – как? – переспросил он.
– Это настоящий смех, или спектакль?
Он пожал массивными плечами, шаль соскользнула чуть ниже. При такой скорости соскальзывания он снова скоро будет гол до пояса. Я не знала, хочу ли я, чтобы шаль сползала быстрее, или чтобы он ее опять на себя набросил. Видеть его без одежды было бы приятно, но то, что мне этого хочется, заставляло меня этого совсем не хотеть. Ну, да, идиотство, но правда. Я с трудом доверяла тем, кого мне так хочется.
Послышался запах ванили, теплой ванили – это шел Натэниел. Быстрый топот бегущих босых ног, и вот он уже взлетел надо мной в воздух и упал на диван, выставив руки и ноги за миг до того, как шлепнуться на меня. Он уже такое делал, но я всегда вздрагивала и чуть не пищала по девчоночьи. Мне жуть до чего было неприятно, что этот звук вообще где‑то во мне живет.
Натэниел засмеялся, и лицо его озарилось. Я попыталась заворчать, что он меня напугал, но не вышло. Ворчливое настроение унесло восторгом от такой его близости и от успокаивающих прикосновений вампиров.
– Не беременна! – сказал он.
Я покачала головой и тоже засмеялась. Вдруг я вспомнила, какое это было радостное облегчение. Натэниел вернул тот прилив радости, который у меня был до выходок Хэвена.
Натэниел опустил свое тело на последние несколько дюймов, придавил меня собой, поцеловал, и я ответила на поцелуй. Мои ладони скользнули по мускулистому жару его кожи, по шелковому теплу волос, распущенных и накрывших нас всех. Тело Натэниела среагировало на такую близость, и поцелуй стал крепче.
– Если они займутся сексом у нас на коленях, нам надо будет участвовать? – спросил Огги.
Я оторвалась от поцелуя, и Натэниел остановился, но не сдвинулся. Мне пришлось отвести его густые волосы, чтобы увидеть Огги.
– Нет, – ответила я.
– Тогда я просто не знаю, куда руки девать.
Я выглянула из‑за плеча Натэниела, сообразила, что наиболее естественное место для рук Огги – это зад Натэниела, выглядывающий островом из моря его же волос.
Огги поднял прядь этих волос.
– Уже век не видал такого. – Он потерся об эту прядь щекой. – Возвращает старые воспоминания, хотя то тело было женским. – Он посмотрел на Натэниела. – У мужчин я таких длинных волос никогда не видел.
Мне не понравилось, как он смотрит на Натэниела, хотя винить его было не в чем – не Огги прыгнул голый нам на руки. Я слегка толкнула Натэниела в грудь:
– Слезь, а?
Он умудрился на меня посмотреть одновременно и невинно, и не слишком, потом скатился на пол. Да, он хотел меня поразить, но он эксгибиционист и обожает заигрывать. Это не значит, что ему хочется секса – просто ему нравится, как на его тело реагируют зрители. По крайней мере, так думаем мы с Микой. Вполне возможно, что Натэниел сам не знает, зачем ему это.
Мика подошел к дивану сзади:
– Твой леопард не пытался проснуться, когда тебя трогал Натэниел, – сказал он.
– Да, не пытался.
Я посмотрела на него, но волосы Жан‑Клода загораживали мне взгляд. Мика отодвинулся, встав между двумя вампирами, чтобы мне не вытягивать шею.
– Ты только чуть коснулась меня, и он проснулся.
– Давай попробуем, – сказала я и протянула ему руку.
Он замялся, будто слегка опасаясь того, что может произойти, но руку мою взял. Я ждала, что зверь пробудится, но он не стал – просто рука Мики лежала в моей. Я улыбнулась и пожала эту руку. И ему стало легче, а то он будто дыхание задерживал, и был такой серьезный, почти печальный. Неужели он ревновал? Мужчина, который лучше других делится мною, вдруг заревновал? В этой мысли не было тревоги – мысль как мысль. Сила Жан‑Клода дала мне возможность просто думать, без эмоциональных отягощений. Это вот так рассуждают люди уравновешенные? Если да, черт побери, то это очень покойно. Мне хотелось как‑то успокоить Мику, убрать эту тревогу у него из глаз. Вот тут уж не было ни мысли, ни рассуждений – мне хотелось его успокоить, и я села, притянула его за руку к себе вниз. Мы поцеловались, но он отодвинулся от поцелуя, и в шартрезовых глазах все еще оставалась тревога. Я хотела, чтобы этой тени не стало. Чтобы он понял, как много он для меня значит.
Обеими руками я потянула его к себе через спинку дивана и выдала ему поцелуй, которого он заслуживал. Я лизала, целовала, ела его рот, будто его вкус – наркотик, и мне не хватает очередной дозы. Он свалился в поцелуй, перевалился через спинку дивана на меня, на колени всем прочим, и поднялся, смеясь, уже без той тревоги в глазах, и мы захохотали всей большой кучей. Не только мы с Микой, но и Натэниел, и Огги своим открытым, показывающим клыки смехом, а поверх всего лился смех Жан‑Клода, густой и сладкий, хоть с кожи слизывай. От этого ощущения у меня перехватило дыхание, Мика задрожал сверху. Рука Натэниела схватила меня выше локтя, и Мику тоже, пальцы Натэниела судорожно сжались. Рука Огги сомкнулась у меня на лодыжке почти до боли. Я не видела его, мне загораживал Мика, но ощутила, как его тело отреагировало на этот ласкающий смех.
И не только тело. Сила Огги вспыхнула из руки, тепло пошло от колен через его пижаму и мои джинсы. Сквозь ткань ощущалось его тело как жаркая плита, и этот жар нашел ardeur, свернувшийся в моем теле. Огги его окликнул, и ardeur, как хорошо выдрессированная собака, откликнулся на зов.
– Бог мой! – прошептал Мика.
Он бы, наверное, скатился и бросился прочь, но рука Натэниела удержала нас обоих, и другая рука Огги придавила Мике спину. Его не держали всерьез, но когда вспыхивает ardeur, очень трудно собрать силу воли против таких мелочей, которые могут склонить чашу весов.
Сила Жан‑Клода ожила рядом со мной, но это не его ardeur проснулся. Холодная сила могилы растекалась по мне как прохладная успокаивающая вода, гасящая разбуженный Огюстином жар. Сила Жан‑Клода текла по мне, сквозь меня, и растекалась шире. Она захватила Мику, и паника исчезла из его глаз. Руки Натэниела стали отпускать свою отчаянную хватку. Огги выдохнул – долгим, прерывистым вздохом.
– Очень нехорошо это было с твоей стороны, Огюстин, – сказал Жан‑Клод с более сильным, чем обычно, французским акцентом. Это значило, что ему ardeur было остановить труднее, чем показалось нам по этому непринужденному растеканию его силы.
Мика полусвалился на меня, зарывшись головой мне в плечо, и мне вдруг открылось ухмыляющееся лицо Огги. Раскаяния в нем не было ни на грош.
– Жан‑Клод, можешь ли ты всерьез обвинить меня, когда такая роскошь шевелилась у меня на коленях?
Он хлопнул Мику по заду.
Мика скатился с дивана, увлекая меня с собой, поскольку я не противилась, и мы оказались на полу рядом с Натэниелом. Мы с Микой встали и подняли его с собой, отошли от дивана и обернулись к двум вампирам – с не слишком дружелюбными лицами. Я перекрыла доступ ко мне в голову им обоим, потому что не была уверена, что смогу отсечь Огги, не отсекая Жан‑Клода. Я еще не овладела глубокими тонкостями метафизики.
– Я, может быть, тебя не обвиню, но они вполне могут, – сказал Жан‑Клод, и голос был почти довольный. Я увидела проблеск, почему так: ему было приятно, что Огги попадает в те же ловушки, в которые когда‑то попадался он. Потом он закрыл между нами связь, наглухо, будто не хотел, чтобы я услышала другие его мысли. И хорошо. У меня были свои причины не хотеть их знать.
Была секунда, всего секунда, когда ardeur, вспыхнувший в момент, когда все четверо меня касаются, казался вполне удачной мыслью. Одно дело – Мика, Натэниел и Жан‑Клод, но Огги меня уже однажды подчинил. Да, я в него влюблена, но и это из‑за вампирских козней. Огги поймал меня в любовь как в капкан, и за это полагается наказание, а не награда. Ричард сказал бы, что у меня отлично получается карать за истинную любовь, но тогда любовь, внушенная обманом, должна заслуживать наказания посуровее, не так ли?
– Я тебя не знаю, – сказал Мика, – и ты меня трогать не будешь.
Огги широко развел руки жестом типа «откуда мне было знать?».
– Мои самые искренние извинения, но если мне такие красавцы падают на колени, то позволительно все же этим слегка воспользоваться?
– Нет, не позволительно, – ответила я.
Он прищурил серые глаза:
– Анита, я люблю тебя. Ты меня любишь?
Я чуть не сказала «нет», но поняла, что он ложь учует. Я пожала плечами:
– Да, благодаря твоей силе. – Я снова пожала плечами. – Но какое это имеет отношение к чему бы то ни было?
– Обычно женщины, которые меня любят, не ведут себя так злобно. Женщины в любви обычно щедры к любовникам.
– В сексе я щедра. А все остальное тебе надо заработать.
Огги посмотрел на Жан‑Клода:
– Такое чувство, что она говорит правду.
Жан‑Клод кивнул:
– Ma petite во всех смыслах требовательная любовница.
– Обычно, когда мужчина называет женщину требовательной любовницей, это хорошо, но почему‑то мне кажется, что ты имел в виду другое, – сказал Огги.
Жан‑Клод улыбнулся мне, той улыбкой, что предназначалась только для меня, и еще для Ашера иногда. Эта улыбка говорила, что он любит меня, и я улыбнулась в ответ, почувствовала, как смягчается у меня лицо, как уходит злость. Мне стало лучше, я уже не распространяла эту злость на всех.
– Мы с ma petite долго вместе выковывали ту любовь, которую ты получил хитростью. – Он повернулся и посмотрел на Огги. – Я был твоим другом, но ты использовал свое искусство, чтобы заставить меня почувствовать к тебе то, чего ты не заслужил. Но я, как и ma petite, умею любить и не быть пленником любви. Нашу любовь ты можешь завоевать или украсть, но истинные отношения с нами тебе не украсть – это придется завоевывать.
Он повернулся, подобрал длинные ноги на диван, руку закинул на спинку дивана, чуть не касаясь обнаженного плеча Огги, положил голову на вытянутую руку, распустив черные кудри по белизне дивана. Лицо его мне не было видно, но выражение его я знала. Чарующее, соблазнительное выражение, дразнящее, оно бывало у Жан‑Клода, когда он не ожидал, чтобы что‑нибудь произошло – просто хотел тебе напомнить, насколько он великолепен. Такое лицо у него бывало либо когда он злился, либо когда я. Такое лицо он делал, чтобы закончить ссору – или начать.
Огги смотрел на него, и на лице его было страдание. Он видел Жан‑Клода, понимал потенциал этого тела и знал, что получить его однажды – еще не значит, что ты получишь его снова. Жан‑Клод играл жестко, создавая положение, которое может дать ему преимущество. По выражению лица Огги было видно, насколько велико сейчас преимущество Жан‑Клода.
Если это была любовь, истинная любовь, разве не тяжело должно было быть мне видеть страдающее от желания и сомнения лицо Огги? Может, и должно было, но не было. Наоборот, я была довольна – мелочная, мстительная радость, которая всегда обещает по‑настоящему плохие отношения. Есть разные виды любви, я это давно узнала – не больше любви и не меньше, а просто разные. Может быть, то, что умел вызвать в тебе Огги, не было все‑таки истинной любовью. Может быть, это была любовь, которая приходит быстро, а уходит медленно, но пока она есть – это только ссоры, страдания, испещренные моментами отличного секса, и так до тех пор, пока у кого‑нибудь не хватит решимости покончить с ней и уйти.
Огги повернулся страдающим лицом ко мне:
– Вы отвергаете меня оба, – сказал он с неподдельным изумлением и посмотрел на Жан‑Клода. – Я понимаю Жан‑Клода, он маневрирует ради власти, хотя моя гордость уязвлена. Наверное, не так хорошо действую я на других мужчин, как сам думал.
Жан‑Клод ответил, все так же склонив голову на руку.
– Если я сейчас пощажу твое самолюбие, то могу потерять набранное преимущество.
Огги кивнул:
– Это я понимаю. – И снова посмотрел на меня: – Но ее я не понимаю. Я знаю, что с женщинами обращаться умею. Черт побери, я восхитительный любовник.
Я засмеялась – не могла сдержаться.
Он посмотрел на меня неприятным взглядом:
– Ты не согласна?
Я покачала головой:
– Нет, ты потрясающий. – Прозвучало так, будто я не имела этого в виду, хотя я говорила искренне. – Может, я просто люблю, чтобы мужчина был чуть поскромнее.
Он ткнул пальцем в Жан‑Клода:
– Если он когда‑либо был скромен в оценке своих постельных умений, то эта скромность ложная.
– Что ж, спасибо, – отозвался Жан‑Клод.
Огги покачал головой:
– Я не об этом.
– А о чем ты? – спросила я.
– О том, что в его теле косточки скромности никогда не было.
Я нельзя сказать, чтобы была с этим не согласна, но Огги не заслужил объяснения, которое пришлось бы давать, так что я не стала развивать тему.
– У каждого есть право на свое мнение.
– Это значит, что ты со мной не согласна, – заключил Огги.
– Это значит то, что я сказала.
Огги перевел взгляд на Мику. Смотрел на него и смотрел, смотрел так, как обычно мужчины смотрят только на женщин. Как будто ему очень интересно было увидеть Мику без одежды.
– А я вот тут стою совершенно голый, и ты на меня даже не посмотришь, – сказал Натэниел. – Мне обидеться?
Он вышел на несколько шагов перед Микой, перебрасывая волосы за спину, и его тело стало обрамлено ими. Так он стоял, глядя на вампира. Глядя на него лавандовыми глазами, показывая прекрасное тело.
– Может быть, я тоже люблю некоторую скромность, – ответил Огги.
Натэниел мускулистыми руками прикрылся, сбросил волосы вперед через плечо, жеманно оглядел себя, свои волосы, тело, сделал невинные глаза и показал лицо такое молодое, каким он сам по годам был. Никогда не понимала, как у него это получалось, но умел он изобразить невинность с волос до ногтей на ногах. Спрятать изъеденные мудростью глаза и быть совершенно простодушным.
Огги расхохотался – своим светлым, счастливым смехом.
– А молодец. – Он повернулся к Жан‑Клоду: – И откуда ты набрал столько красивых мужчин?
– Это не я.
Огги поднял глаза с Натэниела на меня:
– Анита, у тебя глаз наметан на таланты.
– Они для меня не таланты. Это люди, которые мне дороги, и я ими не играю.
Он показал на Натэниела:
– Этот вот играет, и отлично играет, я думаю.