9 июля 1858 года Эмма и Чарлз поехали в Хартфилд к детям: те жили в доме у Элизабет. Дни в Сассексе выдались погожие. Семейство провело там целую неделю, а потом отправилось на юг Англии, на остров Уайт, прославившийся своим мягким климатом, живописной природой и меловыми холмами. Остров запомнился Чарлзу с юных лет: как гулял он по песчаному берегу, как купался в укромных бухтах – некогда он отдыхал там с Уильямом Дарвином Фоксом. Чарлз выбрал гостиницу в Сандауне, едва ли не самом популярном морском курорте. Все девятеро членов семьи и гувернантка, приставленная к младшим детям (Горасу исполнилось семь, Ленарду – восемь, Френсису – девять, а Элизабет – одиннадцать лет), заняли шесть смежных комнат на первом этаже в самом конце коридора. Полдничала семья на просторной деревянной веранде, а ужинала в доме – к вечеру холодало. Старшими сыновьями верховодил восемнадцатилетний Уильям, его вскорости ожидала месячная поездка по Европе, а потом – учеба в колледже Христа. Мальчики бегали на пляж, катались на лодке, рыбачили, загорали до черноты. Чарлз и Эмма несколько оправились от недавних бед. Здесь сама обстановка располагала к отдохновению и покою. Старшие Дарвины либо гуляли с дочерьми, либо сидели в тени на веранде, и Чарлз читал вслух, а Эмма вязала шарф Уильяму.
Чарлз отдыхал душой, напряжения и усталости как не бывало, словно вернулись времена в Мур-Парке. Прошло несколько дней, и ему уже не терпелось достать из саквояжа первые главы своей рукописи о видах – Гукер настоятельно просил статью-обзор, страниц на тридцать, для "Журнала Линнеевского общества". Но тут от самого Джозефа Гукера из Лондона пришла посылка. В ней были гранки его и Уоллеса работ, о которых Лайель доложил Линнеевскому обществу 1 июля. Прошло всего девятнадцать дней – и уже гранки.
Чарлз опустился на стул в гостиной и пробежал предисловие, написанное Лайелем и Гукером. Он нашел кое-какие изменения по сравнению с тем, что говорилось ими в Даун-Хаусе, но суть по-прежнему ясна: неважно, кому мистеру Дарвину или его другу мистеру Уоллесу – принадлежит пальма первенства, главное – служить науке. "Взгляды, основанные на конкретных выводах и подкрепленные многолетними размышлениями, намечают цель и вместе с тем служат отправным пунктом поиска других исследователей", – писали они.
Чарлз разложил листы на столе, чтобы править собственную рукопись, но оказалось, что Лайель и Гукер уже весьма тщательно отредактировали ее, оставалось править… лишь собственный стиль.
– До чего ж омерзителен мой слог! Хочется все переписать, но ни силы, ни время не окупятся, – сокрушался Чарлз.
– Ты словно монах во власянице: мешает, а не сбросить, – заметила Эмма.
Чарлз зарделся, обнял жену.
– Ничего, постараюсь получше написать обзор. Ума не приложу, как рукопись почти в две тысячи страниц изложить на тридцати.
– А больше Журнал не даст?
– Попрошу. Возьму на себя расходы за лишний объем.
Он отослал гранки Гукеру и попросил ознакомить с ними и Уоллеса.
Каждый день Чарлз выкраивал часа два для обзора рукописи "Изменение домашних животных и культурных растений". Занятие любопытное, но напрасное, поскольку объем не позволял привести даже ссылки на цитируемые источники. Дарвин сетовал:
– У меня сто шестьдесят сносок, почти сотня ссылок на разные работы, указания томов и страниц шестидесяти пяти журналов и шестидесяти книг. В обзоре придется все это опустить. Разве истинный ученый смирится с подобным!
Эмма научилась спокойно принимать всполохи мужниной, зачастую безосновательной, тревоги. Озорно блеснув глазами, она сказала:
– А ты щепотку сносок здесь, щепотку там, будто яичницу солишь.
Десять дней провели они у благодатного моря в Санда-уне, потом экипажем отбыли в Шенклин – скромные жилища выстроились рядами прямо на самом берегу.
– Домики эти выросли как грибы после дождя, – рассказывал детям Чарлз, – когда-то кузен Уильям Фокс брал меня с собой, и мы гуляли по острову вокруг ни души, бухта пустынна. А сейчас, взгляните: три гостиницы да милых домиков сколько…
Старший сын Уильям к тому времени уже путешествовал по Европе, теперь за главного спорщика оставался тринадцатилетний Джордж.
– Папа, то было сто лет назад. Спать время не пойдет.
– Вспять время не пойдет. Вспять, Джордж. Его не остановить. Темпус фугит [Tempus fugit (лат.) – "время бежит", выражение, ставшее кры" латым благодаря Вергилию. – Прим. пер.]. И всякая пора несет обновление.
Семья остановилась в Норфолк-Хаусе. Чарлз все работал над обзорной статьей. Подчас его беспокоил желудок, но, право, стоило ли жаловаться? Однажды, гуляя под руку с Эммой по пляжу и любуясь предзакатными оранжевыми и пурпурными бликами, неспешно уплывающими за горизонт, Чарлз признался:
– Как я благодарен Гукеру и Лайелю за то, что они уговорили меня писать обзор, ведь он поможет и основной работе над книгой. – А потом сокрушенно покачал головой. – Впрочем, я уже на пять страниц превысил объем, а мне еще осталось в рукописи глав восемь, и все обширные.
– Ты же сам осуждаешь многословных романистов, дескать, они только людей с толку сбивают.
– Я и так отбрасываю все не представляющее научный интерес и все, с чем я сам столкнулся впервые. Чудная все же затея: писать обзор еще не опубликованной книги.
– Помнишь, что говорил отец: "Исполни свой долг, и доверься судьбе".
5 августа Чарлз получил известие от Гукера, и на душе полегчало: Гукер переговорил с Джорджем Баском, помощником секретаря зоологического отделения Линнеевского общества, и тот передал, что Чарлз, в случае крайней необходимости, может расширить обзорную статью.
– Это во многом облегчит работу, не придется выжимать крохи из каждой главы, – радовался он за неторопливым обедом на веранде гостиничного ресторана. – Впрочем, постараюсь написать покороче. Нужно и о других авторах думать, им каждая страница дорога.
Гукер предложил выступить в журнале с лекциями по каждой главе и печатать постепенно в течение года.
Дарвин обрадовался поддержке. Он писал Гукеру:
"Статья-обзор только выиграет, если ее разбить на части. С "Изменениями в одомашненном состоянии" я уложился в сорок четыре страницы, на это хватит и одной лекции в Линнеевском обществе. Конечно, я буду весьма огорчен, если со временем не удастся напечатать весь обзор целиком".
Домой Дарвины вернулись 13 августа. На море они отдохнули, загорели, теперь их ждали будни: нужно поработать в саду; погожими вечерами так хорошо посидеть на веранде, дважды в день Чарлз снова будет в раздумье мерить свою Песчаную тропу. Он получил от Томаса Гексли текст лекции, которую тот прочитал в Королевском обществе под названием "К вопросу о позвоночном происхождении черепа". Томас Гексли развенчал теорию Ричарда Оуэна и, как считали многие, "во многом поколебал его непререкаемый авторитет". Заслуг у Оуэна не отнять, однако он заблуждался, считая череп продолжением позвоночного столба. Гексли, ссылаясь на работы других эмбриологов, доказал, что кости черепа формируются в зародыше раньше, тем кости позвоночника, отсюда и несостоятельность теории.
Чарлз слышал, что Гексли бесплатно читал лекции рабочим, получить образование иным путем те не могли. Он говорил:
– Пусть рабочий класс осознает, что наука и научные методы – великая действительность, а не абстракция в их жизни.
На пятый день после приезда Чарлз принялся за самую важную главу: "Естественный отбор". Он избегал ссылок и сносок, выбрасывал все прямо не относящееся к теме, зато добавлял абзацы, целые страницы нового материала. Когда была готова подглава "Возможности всех организмов скрещиваться и видоизменяться в природе", он загорелся мыслью издать обзор отдельной брошюрой. Эмма лишь улыбалась.
– Ишь, аппетит разыгрался! Сначала помышлял о скромной статье, а трех месяцев не прошло – уже о брошюре. И скоро ли эта брошюра перерастет в солидный том?
Чарлз добродушно усмехнулся.
– Скоро. Просто мне больше удаются обширные обзоры, нежели краткие.
В конце августа "Журнал Линнеевского общества" опубликовал его и Уоллеса статьи. Но на них никто не откликнулся. Чарлз пришел в отчаяние.
– Кому, спрашивается, нужен мой обзор? Зачем, вообще, я все это пишу?
У Дарвинов гостил Джозеф Гукер. Ему лучше работалось в комнате прямо над кабинетом Чарлза. Гукер завершал книгу по ботанике на материалах морской экспедиции. Оставались последние разделы "Флора Тасмании" и "Растительность Цейлона". Потом вместе со своим приятелем Джорджем Бентамом он собирался заняться многотомной энциклопедией семеноносных растений. На предобеденной прогулке по Песчаной тропе Чарлз сказал ему:
– Вы видите лишь разрозненные главы моей рукописи, поэтому может сложиться впечатление, что все мои рассуждения – сплошной винегрет.
Гукер остановился посреди залитой солнцем дорожки и простодушно уставился на Чарлза.
– Мой дорогой Дарвин, я не предполагал, что вы еще и отличный кулинар.
Чарлз извинился:
– Я привык даже исподволь готовиться к возражениям, непониманию, к насмешкам, вот и сейчас забылся, а ведь вы едва ли не единственный на всем белом свете постоянно поддерживаете меня, помогаете.
Гукер втянул голову в плечи, нахохлился, снял очки, протер.
– Ваша теория естественного отбора поначалу пришлась мне не очень-то по вкусу. Потом распробовал и поверил безраздельно. Ну а что касается вашей рукописи, читай я ее по частям – и жизни не хватит. Сколько у вас осталось?
– Месяца на три-четыре работы. Писать короче не могу: нужно четко изложить свои взгляды.
Друзья в седьмой раз обошли по опушке густой лесок и поспешили домой. Чарлз подгонял себя в работе: не терпелось опубликовать статью, это важно и для собственной репутации, и еще больше для репутации гипотезы о происхождении всего живого. Сейчас закручен каждый винтик, отлажен весь механизм. Пригодился и зоркий глаз – в рукопись вошли наблюдения живой природы во время путешествия на "Бигле" и опыт редакторской работы над томами "Зоологии".
По кирпичикам складывалась его теория: тут многолетние наблюдения и классификация членистоногих, бабочек, жуков; изучение инстинктов голубей; анатомия кроликов, уток и прочей домашней живности; пропорции тела лошадей; посадка и проращивание семян после многодневного пребывания их в соленом растворе; перевозка плодов на значительные расстояния; наблюдения зарубежных биологов, с которыми Дарвин постоянно переписывался; данные об опытах по скрещиванию животных. Рукопись вобрала в себя годы тяжкого, но столь упоительного познания. Он, подобно взошедшему светилу, пронзил Вселенную лучами своей пытливой мысли и растопил мрак неведомого.
К концу октября он завершил пятый раздел – "Законы изменяемости" и принялся за шестой – "Трудности в работе над теорией". Преодолевать непроходимую чащобу препятствий и помех Чарлзу приходилось ценой нервного перенапряжения, и это сказалось на желудке, он стал, по выражению самого Дарвина, пошаливать.
Вне семейного круга он не распространялся о путешествиях в молодые годы, зато с детьми проявлял незаурядную выдумку, чаруя их рассказами о Шрусбери, о Северном Уэльсе, о Кембридже, о топях Линкольншира, о невероятных приключениях на "Бигле", особенно когда экспедиция высаживалась на берег.
Младшие дети частенько совершали набеги в его кабинет, даже когда отец работал, то за булавками или ножницами, бечевкой или клейкой лентой, линейкой – там всегда отыщется нужное, как на складе. Однажды к нему ворвались Горас, Ленард и Френсис – что-то понадобилось для игры. Чарлз спокойно сказал им:
– А вы не боитесь, что я вас больше не пущу? Не могу же я отвлекаться каждую минуту.
Эмма посоветовала ему съездить на неделю в Мур-Парк. Доктор Лейн тоже звал его погостить. Здесь Чарлз отдыхал, много ходил пешком, лечился водами. Но не забывал и о работе, готовил раздел об инстинктах для статьи-обзора. Домой он вернулся 1 ноября. Эмма спросила:
– Как у тебя с желудком?
– Хорошо, даже самому не верится.
В начале ноября Королевское общество удостоило. Чарлза Лайеля высшей в английской науке награды – медали Копли. Гукер попросил Дарвина написать хвалебный отзыв. Целый вечер трудился Чарлз, расписывая заслуги друга. На следующий день набросок был готов и отослан Гукеру. Отзыв содержал "ужасающе убогие", но отнюдь не опрометчивые похвалы в адрес Лайеля.
Сын Уильям поступил в колледж Христа, и ему удалось поселиться в комнатах, где некогда жил Чарлз. И прислуживал ему Импи, тоже знававший еще отца. Причастность близких к его делу радовала Чарлза, вот и третий сын, Френсис уже сам собирает жуков. Дочка Генсло замужем за Джозефом Гукером, сейчас она переписывает набело лекцию о видах, которую Лайелю вскоре читать. Какая замечательная взаимосвязь! Как близки ему эти люди! Лекции Генсло в Саффолке прошли столь успешно, что принц-консорт пригласил его в Букингемский дворец познакомить отпрысков королевской семьи с ботаникой. Конечно же Генсло знал, что Дарвин пишет книгу о происхождении видов путем естественного отбора. Генсло – человек набожный, пастор англиканской церкви. Счел ли он Дарвина отступником? Ведь некогда, включив в экс-, педицию на "Бигле" юного потрошителя лягушек, он тем самым буквально подтолкнул Дарвина к познанию, которому он уже столько лет небезуспешно служит.
Сейчас Генсло шестьдесят два, волосы совсем белые, под глазами темные круги. Да, жизнь пошла на закат, особенно одиноко ему после смерти жены. В отличие от капитана "Бигля" Фицроя он не искал ссоры с Чарлзом и Эммой. Наоборот, навещал их и отогревался душой, видя их расположение. И на этот раз он провел с ними несколько приятных дней. Не сразу Генсло ответил на мучивший Дарвина вопрос. Как-то раз в кабинете Чарлза за чащкой кофе старик не выдержал его долгого испытующего взгляда и улыбнулся:
– Не бойтесь. Нашей дружбе ничто не грозит. Никогда вас в обиду не дам, за друга сумею постоять.
Чарлз облегченно вздохнул.
– Генсло, дорогой мой, я до слез восхищаюсь вашей душой.
К рождеству рукопись насчитывала уже триста тридцать страниц, еще сотни полторы – и получится солидная книга. Завершив главы по гебридизации и геологической последовательности, он решил отдохнуть и провести рождественские праздники в кругу семьи, благо двое старших сыновей приехали на каникулы. Парсло – сам человек уже семейный – поставил в гостиной рождественское дерево, украсил камин и картины ветвями остролиста, разложил подарки под деревом. А Чарлз, увлекшись работой, совсем забыл о подарках.
Вспомнил лишь в последнюю минуту и страшно огорчился.
– Не печалься, – успокоила Эмма, – я передала целый список в магазин Дауна, нарочный всегда привозит нам заказы из Лондона. Может, даже и для тебя что-нибудь найдется.
За праздничным столом, который украшала крупная индейка и пудинг, Чарлз поведал о своих трудах.
– От журнальной публикации, видно, придется отказаться. Слишком уж я расписался.
– Значит, издашь отдельной книгой?
– Мысль неплохая. Но нужно известное издательство, чтобы тираж быстро разошелся.
– Гукер обещал помочь: можно договориться с Королевским обществом или с Геологическим о субсидии на книгу. Или обратись к правительству.
– Это отпадает. Ни одному Обществу, ни правительству не нужны лишние хлопоты ради моего удовольствия.
В середине января 1859 года Чарлз с удивлением узнал, что Геологическое общество наградило его медалью Уолла-стона, присуждаемой за выдающиеся исследования структуры земной коры. Среди его предшественников были и Луи Агассис, и Ричард Оуэн, и Адам Седжвик. Хвалебный отзыв взялся написать Лайель, весьма благородно с его стороны, ведь сам он не удостоен этой награды!
Итак, Чарлз – обладатель второй и третьей по престижности наград в британской науке.
На душе, однако, было неспокойно: как-то Алфред Уоллес отнесется к тому, что и он сам, и Дарвин выступили с докладами одновременно. Но вот из Тернэта пришло два письма – ему и Гукеру. Чарлз торопливо распечатал конверт. Уоллес, оказывается, несказанно обрадовался за них обоих! Впрочем, самое важное он написал Гукеру: "Позвольте первым делом выразить искреннюю признательность Вам и сэру Чарлзу Лайелю за Вашу любезную помощь. Полагаю, что мне воздано сверх моих заслуг, ибо в подобных случаях по сложившейся традиции лавры по праву достаются первопроходцу, будь то новое явление или теория, а не тем, кто идет по его стопам, пусть и самостоятельно, и неважно, придут ли они к таким же результатам спустя годы или считанные часы…"
Чарлз заметил:
– Великодушнейший, должно быть, человек!
В начале нового года, 29 января, Дарвины отмечали двадцатилетие супружеской жизни. Эмма готовилась заранее, ей хотелось собрать всю семью. К счастью, 29-е приходилось на субботу, и на выходной смогли приехать все. Из Хартфилда – ее сестра Элизабет и семейство Лэнгто-нов, из Маунта сестры Чарлза, по пути к ним присоединился Эразм. Приехали Генсло и Фэнни Веджвуд со старшими детьми, а также братья Веджвуды.
Увидев грандиозный размах жены – она даже пригласила кукольный театр для детворы и поместила в учебной комнате горы продуктов и несметное количество бутылок, все прибывавшие и прибывавшие в Даун-Хаус, Чарлз воскликнул:
– Да, это всем праздникам праздник! Раз уж и мое пятидесятилетие не за горами, двенадцатого февраля, почему не отметить две даты вместе?
– Прекрасно. А я испеку два пирога. Один для нашего юбилея в субботу, другой – на твой день рождения, в воскресенье.
За праздничным столом Чарлз сказал:
– Вот и мы стали старшим поколением. Растут наши дети, как некогда и сами мы в Маунте и Мэр-Холле. Сегодня мы на месте дяди Джоза, тети Бесси, моего отца, а не успеешь оглянуться, нас сменят теперешние молодые. И душа радуется, когда думаешь об этой вечной смене.
Чарлз все подгонял и подгонял себя. Хватит ли жизни, чтобы закончить работу? В этом самом кабинете три года назад он поддался уговорам друзей… Гукеру он сказал:
– С какой радостью поставлю я точку в своем обзоре, тогда и отдохну.
Здоровье ухудшилось, мучила тошнота, кружилась голова – все это очень огорчало. Порой он боялся, что не успеет закончить книгу, хотя осталось совсем немного. Но работу пришлось прервать – он вновь поехал в Мур-Парк.
Там он отдыхал за биллиардом, принимал пепсин, помогавший выделению желудочного сока. Первую неделю он чувствовал себя лучше, но потом увлечение биллиардом и целительный пепсин перестали оказывать свое действие. Он даже забыл про свой день рождения и вспомнил лишь вечером, уже в постели, после того, как провел два часа за чтением "Испытаний Ричарда Февереля". Положив на одеяло раскрытую книгу, Чарлз задумался: "А что же я успел сделать за свои пятьдесят лет?"
В подарок ко дню рождения он решил купить себе биллиардный стол, его можно поставить рядом с кабинетом, в бывшей столовой. Стол, крытый зеленым сукном, он подыскал в магазине Гопкинса и Стефенса в Лондоне. Дерево прочное, полированное до блеска. Но, увидев цену, испугался – пятьдесят три фунта восемнадцать шиллингов.
– Придется кое-что из вещей продать, иначе не собрать нам таких денег.
– Нужно ли, Чарлз? Доход наш за прошлый год почти пять тысяч, на тысячу двести больше, чем в позапрошлом. Одних ценных бумаг у нас тысяч на семьдесят.
– Биллиардный стол – роскошь, и ради него я ни гроша из наших денег не потрачу. Лучше продадим кое-что из твоего фарфора.
Такая скаредность очень задела Эмму. Почему она должна расставаться с уникальными вазами, медальонами, статуэтками, перешедшими к ней от деда? Но она быстро справилась с мятежными мыслями. Конечно, фамильный веджвудовский фарфор ей дорог, не сравнить с каким-то биллиардным столом, но еще дороже для нее мир и согласие в семье.
– Будь по-твоему, милый.
Чарлз заканчивал последнюю главу. В заключении он смело писал: "… классифицированные факты, представленные в этой главе, неоспоримо подтверждают, что развитие каждого из неисчислимого многообразия видов, родов, семейств берет начало в рамках данного вида, от единых предков, претерпевших эволюционные изменения. Без колебаний готов отстаивать эту точку зрения, даже если она не подтвердится новыми фактами и доводами".
Завершив работу, Чарлз вновь вернулся к первым главам – он получил от переписчика беловик – и стал править стиль. Он писал Фоксу: "Наконец-то правлю рукопись уже для печати, надеюсь, через месяц придут гранки…"
И вдруг замер, отложил доску, которую подкладывал под бумагу, и принялся мерять шагами кабинет. "…Печать… гранки". Какая печать? Какие гранки? Издателя-то нет, хоть в огромный телескоп, что на "Бигле", смотри = не высмотришь.
Он решил довериться судьбе, и не напрасно. Леди Мэри Лайель прислала письмо, и Чарлз из него понял, что Дайель замолвил словечко о будущей книге Джону Мэр-рею, тот купил права на публикацию материалов "Журнала" в своей серии "Библиотека для Англии и колоний" и, видно, не прогадал. Дарвин решил на следующий же день ехать в Лондон.
Долго стучал он в дверь дома 53 на Харли-стрит. Открыла служанка и проводила его прямо в кабинет к Лай-елю. Тот оторвался от работы, взглянул на Чарлза, и лицо его озарилось улыбкой; так солнце, вырвавшись из-за тучи, озаряет землю.
– А, Дарвин! Вы приехали очень кстати. Подождите, пожалуйста, минут десять, я закончу абзац. Я попрошу сейчас, чтобы вам принесли бокал шерри.
Чарлз подошел к огромным стеллажам и провел рукой по переплетам книг.
Наконец Лайель оторвался от работы и указал Дарвину на кресло. Тот заговорил:
– Насколько я понял из письма леди Лайель, вы говорили обо мне Джону Мэррею.
– Говорил.
– Он имеет какое-нибудь представление о содержании книги?
– Думается.
– И он заинтересовался?
– Еще как! Хотя сперва хочет взглянуть на рукопись.
– Разумеется. Дней через десять я пошлю ему три начальные главы.
– Вот и отлично. Лучше Мэррея издателя научной литературы и не сыщешь. Если помните, еще в 1830 году у него вышел первый том моих "Основ геологии".
– Как по-вашему, стоит ему сказать, что в рукописи содержатся факты отнюдь не общепринятые, но к этому меня побуждала лишь ее тематика? Ведь я никоим образом не оспариваю положений книги Бытие, а лишь привожу конкретные факты и делаю сообразные моему воззрению выводы.
Лайель понимающе улыбнулся: как переплелись в душе друга надежда, горячность и тревога!
– Мне нечего посоветовать. Пусть рукопись говорит сама за себя.
Теперь Чарлз не расставался с мыслью о книге; так собака не расстается с костью.
– Как по-вашему, предложить ли мне свои условия публикации или спросить, какие приемлемы для него?
– Подождем, что скажет Мэррей, когда прочитает рукопись. Он заранее чует, каким тиражом может разойтись книга.
– Да, это верно. А не взглянете ли на титульный лист?
Лайель тщательно прочитал каждое слово: "Обзор эссе о происхождении видов и разновидностей". Потом подошел к креслу, перегнулся через спинку и уткнулся лицом в сиденье. Чарлзу показалось, что прошла вечность, прежде чем Лайель выпрямился.
– Снимите в оглавлении слово "обзор". Оно отпугнет читателей, они подумают, что это лишь голое резюме.
– Но должен ведь я оговорить, что не полностью привожу цитируемые источники и фактический материал.
– Никаких оговорок! Мэррею виднее. И если он предложит снять "обзор", значит, будьте уверены, не во вред книге.
На следующий день Чарлз в письме к Мэррею привел названия всех глав. Тот ответил незамедлительно и предложил выгодный контракт. Взволнованный Чарлз бросился с письмом к Эмме, та сидела с Генриеттой в гостиной, нежась в робких лучах весеннего солнца.
– Ты только послушай, Эмма! Мэррей согласен! Он даже не прочитал рукопись! И предложил долю в прибылях. – И потом, немного поостыв, добавил: – Напишу ему, что согласен, но с единственным условием: я оставляю за ним полное право отказаться от публикации после знакомства с рукописью.
А в письме еще прибавил: "Возможно, я заблуждаюсь, но мне думается, тема заинтересует читателей, я уверен, с такими суждениями они ранее не встречались".
Джон Мэррей прочитал три начальные главы и показал их своему консультанту, преподобному Уитвелу Элвину, редактору "Квартального обозрения". Тот посоветовал выбросить рукопись на свалку, пусть лучше Дарвин изучает жизнь голубей. Далее Мэррей отдал рукопись своему другу Джорджу Поллоку, юристу, тот посчитал, что "этих взглядов не уразуметь ни одному из ныне здравствующих ученых", но напечатать посоветовал, сославшись на то, что "мистер Дарвин столь искусно преодолел значительные препятствия, на которые сам же и указал, как и подобает всякому честному ученому".
Самому Мэррею рукопись понравилась, и, коль скоро у него были авторитетные рекомендации Лайеля и Гукера, он написал Чарлзу, что трех глав вполне достаточно для ознакомления, но ему хотелось бы получить полный текст как можно скорее, чтобы отослать в типографию. Для первого издания он предлагал тысячу двести пятьдесят экземпляров.
Слово "обзор" он все-таки снял с титульного листа. Теперь отредактированное заглавие читалось так: "О происхождении видов путем естественного отбора, или В борьбе за жизнь выживают достойнейшие".
– Для научной книги тираж небывалый, – радовался Чарлз, – "Дневник" вышел у Генри Колберна всего лишь полутысячным тиражом.
– С тех пор прошло двадцать лет, – напомнила Эмма. Тебя тогда еще никто не знал. А сейчас, разве не ты сам предрекал Гукеру, что твою книгу будут читать и ученые, и простые люди?
Чарлз покраснел.
– Если хочешь, я просмотрю потом гранки и исправлю опечатки, предложила она.
Чарлз оторопело уставился на жену. Она собиралась править гранки столь ненавистной ей рукописи, в которой каждая страница противоречила ее жизненным устоям! Он обнял ее, горячо поцеловал и прижал к груди.
– Дорогая моя мисс Веджвуд, я женат на тебе уже двадцать лет, но крепче всего люблю сейчас.
В дальнем углу кабинета на столе стопками лежали страницы рукописи. Комната забита различным оборудованием, бутылками, склянками, коробками, пробирками, тиглями, измерительными приборами – открывающими удивительный мир. Еще больше о нем расскажет рукопись, которой ученый отдал двадцать лет жизни, в ней чередуются сомнение в своих силах, робость и вера в то, что ему дано постичь больше, нежели простому смертному. И не вырваться из этого круга: то он верит в свою избранность, то малодушничает, боится провала; то ликует, то впадает в уныние. Он мечтал: лишь бы книга увидела свет, и тут же пугался: но только не при жизни. Сначала он громогласно предрекал ей успех и популярность, потом разуверился: никто ни покупать, ни читать не станет. Он то корпел, исправляя, как он сам признавался, свой "корявый стиль", то с легкостью выпускал из-под пера тысячи страниц, упиваясь написанным: открытый им всеобщий закон природы в корне изменит взгляд на науку.
Едва ли не в каждом письме знакомым он жаловался, что сил мало, здоровья нет, хотя именно в это время умудрялся работать наиболее плодотворно: много писал, исследовал, задумывал новые главы. Ему порой хватало и месяца, чтобы составить и изложить в длинной и обстоятельной главе взгляды на проблемы в новой, не исследованной ранее области. Геркулесов подвиг, равно как и его восхождения в Андах. Каждое его слово истинно, подтверждено опытами в "дарвиновской лаборатории". Книги его покупали не менее охотно, чем книги других ученых-испытателей, в них усматривали зачатки теорий, которые не скоро дадут всходы; что ж, видно, не суждено ему больше. Впрочем, относился он к этому хладнокровно, верил, что в его идеях, записях, наблюдениях – величайшее открытие со времен Коперника: в 1543 году тот опубликовал книгу, перевернувшую все представления о мире, он доказал, что существует Солнечная система и что Земля – отнюдь не единственная в ней планета – вращается вокруг Солнца.
Дарвин сочетал в себе непоколебимую рассудочность и доверчивость. Умом он понимал, что прав доктор Генри Холланд: здоровье ему вернет лишь отдых и смена обстановки, а отнюдь не водолечение, к которому он так стремился; прав Чарлз Лайель, советовавший ему поездить с Эммой по Европе. Италия, Испания, Франция – везде он сможет найти покой. Порой казалось, что вот-вот душа расстанется с телом, но вскоре силы и уверенность возвращались, и Чарлз неделями плодотворно работал.
Он не скупясь тратил деньги на препараты, книги, микроскоп, пересылку по почте, переписку набело. Восемь лет тратил он время и деньги, прослеживая жизнь усоно-гого рака, хотя не очень-то верил, что все окупится. И в то же время он скрупулезно изучал записи прихода и расхода, как скупец, отказывал себе даже в малости, требовал отчета о каждом потраченном на личные нужды гроше. Он то упивался немалым достатком семьи, то страшился якобы неминуемой нищеты.
Ему необходимы были надежные друзья, но сам он чурался людей; то окопается в тиши Даун-Хауса, то выдумывает бесчисленные предлоги, чтобы съездить в Лондон; он считал своим долгом оправдываться: дни безделья – это вынашивание новых идей. Он с трепетом прислушивался к критике своих работ, признавал ее необходимой, писал критикам длинные письма, объясняя или возражая, а сам верил в душе, что творческое начало переживет всех критиков. На похвалу он бывал удивительно падок, а резкое слово ввергало его в пучину отчаяния. Он жаждал признания у современников и сильных мира сего, а получал чаще всего порицание и осуждение, ибо поиск приводил его к выводам непривычным, смелым, которые трудно понять и принять. Он привык благодарить за любую, даже ту, на которую он вправе рассчитывать, помощь, привык воздавать сполна и по достоинству работам коллег. Сам же шел только непроторенными путями. Так бок о бок в нем уживались скромность и смирение с тщеславием и заносчивостью.
Чарлз как-то признался:
– Лучше жить убогим, презренным калекой, как я живу сейчас, чем лениво угасать в собственных поместьях.
Вот какую истину исповедовал Чарлз Дарвин! Почему же тогда работа отнимала у него здоровье? Люди работают и в более тяжелых условиях, и отдача требуется не меньшая, да и занимаются они зачастую нелюбимым делом. Чарлза снедала тревога. Темными бессонными ночами метался он в страхе и сомнениях: что-то принесут его теории, записанные в дневниках 1837 и 1839 годов, и работы, опубликованные в 1842 и 1844 годах? Как-то откликнутся они в богобоязненных сердцах англичан?
Помогали Чарлзу кто чем мог. Френсис Гукер (дочь Джона Генсло) переписывала главы всякий раз, когда черновик оказывался слишком грязным для редактора, Джозефа Гукера. Гукер сам наведался в Даун-Хаус; нужно было по карте уточнить распространение разных видов. Разложив на столе все девяносто страниц главы, Чарлз сказал:
– Мне бы хотелось знать, с какими положениями вы решительно не согласны. И самое главное: не заимствовал ли я у вас материал, который вы хотели бы опубликовать самостоятельно?
Гукеру перевалило за сорок, он находился в самом расцвете, о чем свидетельствовали и пышные, до подбородка, бакенбарды, столь буйная растительность была, право же, достойна оранжерей его отца. Гукер нежно погладил их, словно это были не бакенбарды, а редкостные растения, привезенные с далеких Гималаев.
– Вы цитировали в основном мои опубликованные работы. Для того их и печатали. Но я и впрямь не согласен с некоторыми пунктами. Вот ими и займемся…
К концу марта подруга Эммы и всей семьи Веджвуд, мисс Джорджина Толлет, жившая в восьми милях от Мэр-Холла, по воле случая переехала в дом No 14 по Энн-стрит, рядом с особняком Эразма, на чьих приемах она частенько бывала. Писатели любили ее, она всегда вызывалась прочесть рукопись, исправить орфографические и грамматические ошибки, этому она была обучена. Чарлз встречал ее и в Мэр-Холле, и у Эразма и, набравшись смелости, попросил посмотреть его работу.
– Сочту за честь, мистер Дарвин. Только не забывайте, что в науке я понимаю куда меньше, чем в стилистике.
– А я, мисс Толлет, и хочу добиться ясности в стиле. Джон Мэррей переслал ей три начальные главы. И пока она правила и шлифовала слог Дарвина, получил от Чарлза четвертую – "Естественный отбор" с примечанием: "Полагаю, Вам захочется прочитать эту главу – краеугольный камень, на котором зиждется все мое построение".
Джон Мэррей пришел в восхищение от "Естественного отбора". Он отослал и эту главу мисс Толлет. Та сообщила Чарлзу, что пока исправила только три непонятных предложения. Однако Гукер, редактируя уже последнюю часть, сетовал, что неясных мест много, и Чарлзу предстоит не раз и не два переписать главу, чтобы донести смысл полностью.
Чарлз знал, что Гукер во всем стремится к совершенству и до жестокости требователен и к себе, и к друзьям, поэтому не очень беспокоился. Но когда и Френсис Гукер признала, что многие абзацы весьма туманны, Чарлз ударился в панику. Он столько работал, чтобы распутать хитросплетение своих идей, и вот здоровье его окончательно пошатнулось… Впрочем, выяснилось это почему-то только после того, как Чарлз отослал остаток рукописи Джону Мэррею.
– Поедешь в Мур-Парк, – твердо решила Эмма – будешь читать "Адама Вида". Успокаивает нервы не хуже биллиарда.
Статьи Дарвина и Уоллеса в "Журнале Линнеевского общества" остались незамеченными. Только сейчас получил он первый критический отзыв – лучше бы его вообще не было. Эмма с младшими детьми занималась в классной комнате чистописанием. Чарлз ворвался в комнату и крикнул с порога:
– Вот что меня ждет! Из Геологического общества в Дублине пишет преподобный Самюэль Хотон: "Рассуждения господ Дарвина и Уоллеса не заслуживали бы никакого внимания, если бы не солидная репутация их покровителей Чарлза Лайеля и Джозефа Гукера, способствовавших появлению данных выкладок…"
Красота Мур-Парка, отдых, ненавязчивые водные процедуры, прогулки и "Адам Бид" – все действовало благотворно. Когда у доктора Лейна выпадал час досуга, он играл с Чарлзом в биллиард. Всего лишь за неделю здоровье его существенно улучшилось, можно ехать домой.
Очень скоро пришли гранки книги, и Чарлз, сидя в своем большом кресле, принялся читать. Какой ужас! Рукописный вариант отличался от печатного, как солнечный ясный день от ненастной ночи. Он написал Мэррею, как никогда тщательно выбирая слова: "Работа над гранками двигается медленно. Помнится, писал Вам о том, что правка, по-моему, будет незначительная. Увы. Весьма прискорбно, но я заблуждался. Нахожу, что стиль невероятно плох… правки очень много. Уму непостижимо, как я умудрился так отвратительно написать…"
Не одну неделю провел Чарлз, скрупулезно вписывая чернилами свои поправки меж печатных строк, добавляя материал на полях, сверху и снизу, пока разобрать, что к чему, стало уже невозможно. Он предложил Джону Мэррею соглашение, по которому из доходов Дарвина должна вычитаться не только весьма скромная сумма за корректуру, но и расходы за правку сверх нормы.
В конце июня он в отчаянии писал Гукеру: "Приходится вымарывать едва ли не целые страницы и вклеивать новые полосы, до того ужасен мой стиль. Вы мечтали, чтобы книга моя увлекала, но, видно, это мне не по плечу. Боюсь, ее сочтут невыносимо скучной и непонятной".
Эмма ежедневно по нескольку часов исправляла опечатки, невыносимо было смотреть, как терзается муж.
– Надеюсь, ты еще не начал упиваться жалостью к себе? – спросила она однажды-Единственным утешением Чарлзу явилась речь Лайеля в Абердине на заседании Британской ассоциации в сентябре 1859 года.
"Скоро выйдет в свет труд господина Чарлза Дарвина, результат его двадцатилетних исследований и опытов в области зоологии, ботаники и геологии. Он пришел к выводу, что развитие человечества и ныне существующих видов животных и растений обусловливается теми же силами природы, которые на значительно большем отрезке времени порождают виды и на протяжении