Беседы в Неверленде с Майклом Джексоном
Доктор Уильям Б. ван Валин
Предисловие
Эта история – о беседах двух друзей. История о человеке, по которому я очень скучаю каждый день. Да, он был мировым кумиром, гением в музыке, а кроме того – мягким, добродушным человеком. Но главным образом, для меня он был другом. Меня зовут Барни. Моего друга звали Майкл Джексон.
Для тех, кому интересна тема здоровья Майкла, в интернете уже есть огромное количество информации о его проблемах и попытках ему помочь. Заинтересованным лицам придется удовлетвориться тем, что уже написано. Моя же цель в этой книге – это поделиться с вами Майклом Джексоном, которого я знал на протяжении пяти удивительных лет.
На самом деле, я ничем не заслужил право попасть в мир Майкла, не говоря уже о том, чтобы писать о нем. По профессии я врач, и каждый день моя работа напоминает мне о том, что есть раны, которые затягиваются, а есть раны, которые не заживают никогда. И как бы мне этого ни хотелось, я не в силах изменить необратимость смерти, но я утешаю себя знанием, что у меня есть возможность облегчить боль и болезни, которые торопят ее приближение. Подобно этому, я не могу изменить и того, что люди хотят писать о Майкле. В моих силах лишь восстановить в памяти наши беседы, проходившие за воротами Неверленда и в моем собственном доме.
Как мы с Майклом познакомились
Я познакомился с Майклом 1 октября 2001 года. Он пришел ко мне на прием в поисках местного врача, который мог бы выезжать на дом, – по всей видимости, он нашел мои координаты в местном телефонном справочнике. В тот день я как обычно принимал пациентов. И вот приходит моя медсестра Сью и спокойным тоном сообщает, что следующий пациент – Майкл Джексон. И с улыбкой передает мне карту. По ее взгляду я понял, что можно не переспрашивать, не тезка ли это.
Когда я вошел в приемную палату, Майкл сидел на стуле слева от двери. На нем был голубой блейзер с золотым крестом на левом нагрудном кармане, белая футболка с угловым вырезом и завязанные на талии красно-коричневые шелковые штаны, похожие на пижамные, а также белые носки и черные туфли-мокасины. Хотя дождя на улице не было, Майкл принес с собой черный зонт, который был прислонен к стене слева от стула. Я представился как доктор Ван Валин, но сказал, что меня можно звать просто Барни. Майкл поднялся и произнес:
– Добрый день, доктор Барни. Я Майкл.
Говоря эти слова, он сложил ладони вместе, почти как если бы собирался помолиться, и слегка поклонился мне. Затем он сел обратно на стул и – как, я позже заметил, он делал всегда – положил себе на колени журнал.
– Очень приятно познакомиться с вами, Майкл, – сказал я.
Он поблагодарил меня и спросил:
– Я вас знаю? Вы так знакомо выглядите… Наверное, мы где-то встречались?
– Нет, вообще-то мы не встречались, – ответил я. – Я уверен, что запомнил бы такую встречу. Хотя я видел вас в прошлом году в магазине видеозаписей в Лос-Оливосе, но мы не разговаривали. Моя дочка Бианка подошла ко мне и сказала, что вы в другой части магазина. Она звала меня посмотреть, но я ответил, что мне кажется, лучше дать вам спокойно совершить покупки.
Кратко обсудив вопросы здоровья Майкла, мы перешли к разговору на другие темы и обнаружили, что у нас много общих интересов. Мы оба любили антиквариат, нам нравилась музыка 60-х и 70-х, у нас обоих были маленькие дети и мы любили места Лос-Оливоса и долины Санта-Инез. Мы завели беседу об антиквариате, и быстро стало очевидно, что у Майкла собрана изысканная коллекция. Я рассказал ему, что мои родители содержали магазин антиквариата в Солванге и я был их основным поставщиком с 1971 по 84-й год, когда переехал из Мексики в Чикаго. Он спросил:
– Что за вещи вы покупали в Мексике?
– Моими любимыми находками были карусели, – ответил я. – Там их называют «tio vivo», и я понятия не имею почему, так как в переводе это означает «живой дядя».
Я рассказал Майклу, что моими любимыми были миниатюрные карусели, сделанные для детей, – такие, как карусель в зоопарке Санта-Барбары. Я думал, что мой энтузиазм в этом вопросе ему наскучит, но он воскликнул:
– Я не помню, чтобы когда-нибудь встречал детскую карусель! У вас еще осталась хоть одна?
– Последнюю давно продали, и я не помню, к кому она ушла, – признался я.
– Магазины антиквариата в Мексике очень отличаются от здешних, Майкл, – продолжал я. – Их нигде не рекламируют, и мне приходилось ездить из района в район и спрашивать у людей, не продают ли где-нибудь поблизости старые вещи. Я понял, что многие даже не понимают слова «антиквариат», но те, кто понял, посоветовали мне лучше спрашивать про «tiliches». Тогда мне указывали на какую-нибудь дверь в стене – без всяких вывесок, кроме номера дома. И говорили, что там я найду «tiliches» в изобилии. Я стучался в дверь, проходил в чью-то кухню или спальню и через заднюю дверь выходил во двор, который мне казался страной чудес в забытом мире. Антиквариат там был настоящий, возрастом в сотни лет, со старинной росписью – не только на холсте, но и на меди и олове. Там были вырезанные из дерева святые (Santos) со стеклянным глазами, изготовленные еще в колониальную эпоху и вывезенные из старых мексиканских соборов; сундуки; скамьи; всевозможная деревянная резная мебель; животные с каруселей; газовые канделябры и вещи, которые я даже не мог опознать! Ни на чем не было ценников – про все нужно было спрашивать. Иногда можно было поторговаться немного, но в основном цены были фиксированные. В конце концов я узнал всех дилеров и все антикварные магазины в Гвадалахаре.
Майкл какое-то время сидел и вежливо слушал мою болтовню, потом, наконец, сказал:
– Я тоже люблю карусели. У меня даже есть одна на ранчо.
– С настоящими, оригинальными деревянными лошадьми? – спросил я.
– Да, я купил ее в Лос-Аламосе, – ответил он (имея в виду городок в 15 минутах к северу от его ранчо). – Я хочу показать ее вам. Думаю, она вам очень понравится.
Вы, вероятно, спросите, был ли я ослеплен, потрясен и потерял ли дар речи, находясь в одной комнате с Королем поп-музыки. Честно говоря, после того, как я оправился от первоначального удивления и поговорил с ним немного, у меня появилось чувство, будто я встретился с давним другом.
В завершение визита Майкл пригласил меня в тот же вечер на ужин на ранчо Неверленд. Я спросил, можно ли взять с собой моего сына Мейсона, которому тогда было девять.
– Безусловно, – ответил он. – Приводите его. Ему будет весело.
Перед тем, как выйти из кабинета, Майкл наклонился ко мне и, указав на журнал «People» на журнальном столике, сказал:
– Не покупайте его. Это отвратительный журнал.
– Окей, – согласился я со смехом.
Ужин у Майкла
Окончив прием пациентов в тот день и занимаясь просмотром медицинских карт, я позвонил своей жене Крис и рассказал, что познакомился с Майклом Джексоном и он пригласил нас с Мейсоном на ужин. Я попросил ее не говорить Мейсону о том, куда мы поедем. Ему следовало просто одеться нарядно и быть готовым к сюрпризу. Примерно в шесть часов вечера я, наконец, уехал из офиса. Когда я прибыл домой, Мейсон был уже готов: одет в штаны цвета хаки, белую рубашку и галстук. Я улыбнулся ему и сказал: «Сегодня мы поедем в удивительное место».
Когда мы отъезжали от дома, Мейсон с улыбкой спросил:
– Мы же едем домой к Майклу Джексону, да, папа?
Не знаю уж, как он догадался про Майкла Джексона – наверное, потому что в нашем районе было только одно удивительное место – ранчо Неверленд. Мейсон знал о щедрости Майкла по отношению к школам в долине Санта-Инез. Майкл приглашал сразу по нескольку классов из местных школ посетить ранчо, пообедать или поужинать там, покататься на аттракционах, сходить в зоопарк и посмотреть кино. Он делал это очень часто. В последующие годы я не раз слышал, как Майкл говорил: «В Неверленде никто ни за что не платит».
Я улыбнулся Мейсону и кивнул:
– Верно.
И так было положено начало почти пятилетней ни с чем не сравнимой дружбе.
Мы жили в Балларде (район города Солванг), и от нас до ворот Неверленда было примерно шесть миль. Путь лежал через Лос-Оливос, шоссе 154, через ранчо Чамберлин ко внешним воротам, ведущим на ранчо Майкла. Ранчо Чамберлин занимает площадь примерно в 10 тысяч акров и прилегает к ранчо Майкла, которое имеет площадь примерно в 2800 акров. Дорога к его дому идет среди диких просторов, петляя между холмами, дубами и кустами полыни, и, проезжая по ней, всегда нужно смотреть по сторонам, потому что там встречаются кабаны, зайцы и олени. От ворот дом Майкла еще не был виден. У ворот нужно было обязательно остановиться и сообщить свое имя, и тогда вам разрешалось проследовать дальше на ранчо. У охраны была специальная форма, которую требовалось подписать, – в ней вы обязались вести себя как подобает гостю и ни в коем случае не делать фотографий на территории ранчо. Фотокамеры и телефоны со встроенной камерой нужно было сдать на проходной, и забрать их можно было только на обратном пути. От проходной меж холмов вела дорога длиной примерно в милю, и заканчивалась она у кованных железных ворот Неверленда. Этих ворот не было видно до тех пор, пока вы не взбирались на вершину холма, откуда открывался великолепный вид на озеро и часть дома. По ранчо беспрепятственно гулял скот, и часто животные лежали прямо на дороге, так что приходилось сгонять их, чтобы проехать. Когда Майкл был у меня на приеме, он предупредил меня об этом и велел «не ехать слишком быстро».
Когда мы приблизились к воротам Неверленда, они распахнулись автоматически. Ворота эти были массивными и очень богато украшенными. В арке в верхней части ворот позолоченными металлическими буквами было написано «Neverland», а поверх этой надписи на золотой ленте красовалось имя Майкла Джексона.
После ворот дорога разветвлялась влево и вправо, огибая пятиакровое озеро. Мне было велено следовать по правой дороге. Она привела нас к выгнутому каменному мостику, справа от которого шумел водопад, впадавший из второго озера примерно такого же размера в ручей, который бежал под мостом и соединял два озера между собой. На берегу там и сям были установлены бронзовые статуи играющих детей в натуральную величину. За мостом я увидел человека, похожего на шофера: он стоял возле четырех черных Роллс-Ройсов и жестом велел нам припарковаться рядом.
Когда мы вышли из машины, дверь главного дома отворилась, и восемь человек персонала выстроились на лестнице, приветствуя нас. Мы поднялись по лестнице, и каждый из членов персонала представился и пожал нам руки. Майкл встречал нас в дверях.
Это бы уже не тот Майкл, которого я видел ранее в своем кабинете. Здесь он был полностью хозяином положения. Он, казалось, чувствовал себя в этой роли очень привычно, уверенно отдавая указания персоналу возвращаться к своим обязанностям. Когда работники ушли, я представил Мейсона Майклу. Он, в свою очередь, представил нас Принсу и Пэрис, которые стояли прямо позади него (им было 3 и 2 года соответственно). Пэрис оказалась застенчивой: обняв Майкла обеими руками за левую ногу, она робко выглядывала на нас из-за его спины. Принс повел себя как джентльмен: вышел вперед, пожал нам руки и сказал, что рад познакомиться. Майкл попытался заставить и Пэрис поздороваться, но она только зарылась готовой в его пижамные штаны. Это насмешило его, и он произнес: «Пэрис, ах ты Эпплхед…»
Со временем, слыша это слово в разных ситуациях, я понял, что «Эпплхед» – это на самом деле ласковое выражение, которое Майкл использовал, когда кто-то вел себя как глупыш. Он даже несколько раз называл так Мейсона. Теперь, когда персонала вокруг не было, Майкл вел себя гораздо мягче, – снова как человек, с которым я познакомился в кабинете.
Первым, на что я обратил внимание в прихожей, был восхитительный запах, который, как я предположил, исходил от ароматической смеси в чаше на столе слева за дверью. Следом я заметил негромкую классическую музыку, которая нас окружала. Система была тщательно продумана так, что создавалось впечатление, будто музыка разлита повсюду в воздухе, – колонок нигде не было видно.
Слева в прихожей, ведущей в столовую, стоял манекен английского дворецкого в человеческий рост. На вытянутой руке у него был поднос с печеньями – настоящими, свежеиспеченными. Сразу справа, дальше по коридору, располагалась комната, которая, как я позже узнал, была комнатой Майкла. Чуть дальше по правую руку находилась резная лестница с дубовыми балясинами, ведущая на второй этаж. На стене слева, напротив лестницы, висела очень большая картина, изображающая Майкла сидящим на ложе из цветов и длинную очередь идущих к нему детей. По дому было развешено много схожих картин, явно выполненных одним художником – его стиль узнавался безошибочно. Я чувствовал себя как в музее.
Майкл, Принс и Пэрис провели нас в столовую, и Майкл сел во главе стола. Мейсона посадили справа от Майкла, Принса – слева, а я сел рядом с Мейсоном напротив Пэрис, которая провела на своем стуле всего ничего, предпочитая вместо этого сидеть на коленях у Майкла. Из кухни вошла женщина и на серебряном подносе принесла нам испускающие пар ароматизированные полотенца, чтобы вытереть руки перед ужином.
Каждому дали красную папку с изображением силуэтов детей, прыгающих по траве. Внутри было меню на вечер. Я помню тот вечер очень ясно. Хотя меню печатали ежедневно, состав его не сильно менялся. Там всегда присутствовал хот-дог, гамбургер, рыбные палочки, запеченные куриные ножки и чимичанга (жареная лепешка с мясом). На гарнир подавалась зеленая фасоль и кукуруза или морковь. В тот вечер я ел чимичангу, а Мейсон и Принс взяли хот-доги. Не помню, чтобы Пэрис ела что-то конкретное – она все время сидела рядом с Майклом. Сам Майкл ел рыбные палочки с фасолью и кукурузой.
За ужином мы с Майклом беседовали, и Принс, который слушал наш разговор, вдруг спросил:
– Барни, а вы знаете, что после ужина мы пойдем в аркаду?
Прежде чем я успел ответить, Майкл сказал:
– Принс, что ты сделал?
Принс, который поначалу выглядел озадаченным, вдруг просиял улыбкой и ответил:
– Ой, да, я вмешался в разговор.
– Верно, ты вмешался, – подтвердил Майкл. – И что теперь надо сделать?
Принс, явно гордый тем, что правильно ответил на вопрос, повернулся ко мне и произнес:
– Извините, что я вмешался, Барни.
Я сказал ему, что извинения приняты и что я обсужу с ним эту тему через минуту. Майкл объяснил:
– Он возбужден, потому что сегодня ему можно пойти в аркаду.
Позже Майкл рассказал мне, что в аркаду дети допускались только по специальным праздникам. «Иначе она им наскучит и не будет казаться такой интересной, – пояснил он. – Таким образом они не принимают ее как должное».
Внутри всех стаканов, стоявших на столе, виднелось нечто похожее на кубики льда, но на самом деле это были прозрачные пластиковые кубики, которые светились изнутри красным и синим светом. Майкл очень гордился этими стаканами, и мы оказались их первыми пользователями. Любые напитки, какие только можно было пожелать или вообще вообразить, имелись в кухне. Я помню, что Майкл пил яблочный сок «Martinelli’s». Он почти всегда брал его к ужину. Я ни разу не видел, чтобы он пил кофе или чай. Кроме того, я никогда не видел, чтобы он употреблял пиво, вино, или любой другой алкоголь. Одет Майкл был по-прежнему в тот же наряд, в котором приходил ко мне на прием. И в последующие наши ужины на ранчо Неверленд его костюм мало отличался от того, что было на нем в тот вечер. Большая часть одежды Майкла была его собственного дизайна, но что бы он ни носил, он носил это с достоинством.
Аркада
Десерт после ужина нам подали в аркаду, которая располагалась прямо за домом. Я бывал в этом строении за много лет до этого, когда дом был только построен другом нашей семьи Биллом Боном. Оно располагалось между теннисным кортом и бассейном. Увидев теннисный корт, я сразу же вспомнил, как мы играли там парами годы назад. Но войдя в Аркаду, я заметил там второй этаж, которого не помнил с предыдущих лет. Вообще единственное, что я узнал внутри, это лестницу, ведущую вниз, в помещение, которое когда-то служило добротно оснащенным винным погребом. Теперь же каждый дюйм этого помещения был занят видеоиграми – всеми, какие вы только можете вообразить. Там были пинбол-машины, фото-кабина и даже пресс, который давит монетки. Заглушая звуки игровых автоматов, в помещении гремела рок-музыка, и общий шум стоял такой, что приходилось кричать людям, стоявшим рядом. Я, помню, подумал, что счет за электричество им, наверное, приходит впечатляющий.
Одна большая видеоигра, внутрь которой я даже забрался, стояла на том месте, где раньше был выход на теннисный корт. Внутри игры создавалась эмуляция полета, как будто ты пилот в кабине самолета. Когда ты закрывал дверь и пристегивался, перед тобой появлялся экран: на нем были видны вражеские самолеты, которые нужно было сбить. При повороте руля вправо или влево весь аппарат наклонялся в сторону. Если я тянул руль на себя, вся машина поворачивалась, так что я лежал на спине, глядя вверх – еще чуть-чуть, и будет мертвая петля! Хотя это было весело, меня немного укачало, так что мне пришлось прекратить полет и выйти наружу. Я пытался уговорить Мейсона попробовать, но, наверное, он немного испугался, поэтому отказался.
У стены стоял бар с мороженым – можно было приготовить ванильное, шоколадное или смесь из двух сортов. Там же имелся холодильник со стеклянной дверцей, через которую было видно, что есть внутри. В нем лежали всевозможные виды мороженого: эскимо, брикеты, ведерки и фруктовый лед. Рядом стоял ящик под стеклом, из которого можно было получить любые конфеты на свете.
Мы гуляли вверх и вниз по лестнице, пробуя разные игры. Помню, в какой-то момент я взглянул на Майкла, а он под гремящую музыку немножко танцевал и делал свою лунную походку – так, словно был наедине с собой. Он не красовался перед нами – просто получал удовольствие от музыки. Это был единственный раз, когда я видел его за этим занятием. В последующие визиты я неоднократно просил его показать, как он танцует, но он всегда находил отговорку (не те ботинки, ноги болят, пол не такой и т.д.) В конце концов я решил, что наверное, его просят об этом слишком часто.
Однажды я спросил его, что будет, если он развернет движение вспять. «Как это?» – не понял он. «Ну, когда ты делаешь лунную походку, это выглядит так, будто ты пытаешься идти вперед на пешеходной ленте в аэропорту, которая движется в обратном направлении, – пояснил я. – А что если ты сделаешь прямо наоборот? Будет ли это выглядеть, как если бы ты шел назад на ленте, которая движется вперед?» Майкл подумал над этим с минуту, потом сказал: «Не знаю. Надо поразмыслить». Я после не спрашивал, пробовал ли он.
Наверное, так часто я просил Майкла показать мне лунную походку только потому, что он был знаменит этим движением. И хотя он так и не согласился ее продемонстрировать, у этой истории есть продолжение. Как-то в последующие месяцы в одной из наших бесед разговор зашел об этом, и я спросил его:
– Как ты вообще додумался до лунной походки? Это случилось, когда ты работал над танцевальными движениями? Ты заметил что-то, что навело тебя на мысль о ней?
Он улыбнулся и ответил:
– Ты правда думал, что это я ее изобрел?
– Ну конечно, – улыбнулся я в ответ. – Наверное, я всегда так полагал, ведь я не видел, чтобы кто-нибудь еще ее исполнял.
Майкл сказал:
– Я тоже, пока однажды не увидел ее в один прекрасный день в Нью-Йорке. Я ехал в своем лимузине и смотрел в окно. Мы были на одной из глухих улиц, и я заметил ребят, которые стояли в кружок и танцевали по очереди. Один из них делал лунную походку. Там я ее и увидел. Мне нужно было видеть ее вблизи, поэтому я велел водителю притормозить и сдать назад. Я вышел из машины, подошел через улицу к тому месту, где они танцевали, и попросил этого парня показать мне, как он ее делает. И он показал. Я никогда не смогу ставить ее себе в заслугу. Это та группа ребятишек научила меня. Потом я попробовал изобразить ее на сцене, и зал просто взорвался, поэтому я оставил ее как часть номера.
Когда я вспоминаю эту историю в пересказе Майкла, я невольно улыбаюсь, думая об этих ребятах: как волнительно это, должно быть, было для них – показать что-то Майклу Джексону, который вот так подошел к ним на улице. Они, наверное, до сих пор рассказывают об этом.
Наверху
После того, как мы почти час провели в аркаде, Майкл сказал, что хочет проводить нас в дом и кое-что показать. Для того чтобы попасть назад в дом, нужно было набрать на двери электронный код. Майкл отвел нас на второй этаж, в большую игровую комнату, которая располагалась над столовой. В дальнем конце комнаты, напротив входной двери, стояла огромная фигура Дарта Вейдера, собранная полностью из конструктора Лего. Рассказав нам историю ее происхождения (которую я с тех пор подзабыл), Майкл направился к шкафам и ящикам и начал доставать оттуда игрушки и отдавать их Мейсону. Он, казалось, заглядывал в эти ящики с таким же интересом, с каким Мейсон смотрел, что он из них достает. Думаю, Майкл и сам не знал, что в них лежит. Я помню, как он достал резиновую маску Дарта Мола и отдал ее моему сыну со словами:
– Вот, Мейсон, оставь ее себе. Ты знаешь, кто такой Дарт Мол?
– Знаю, – ответил Мейсон, – но я не могу ее принять. Я знаю, сколько она стоит, и это очень дорогая вещь.
– Нет-нет, возьми, – уговаривал Майкл. – Я настаиваю, чтобы ты ее взял.
Мейсон взглянул на меня, и я с улыбкой кивнул ему. Он повернулся обратно к Майклу и сказал:
– Ну хорошо. Я возьму ее при одном условии.
– При каком? – спросил Майкл.
– При условии, что вы подпишете ее изнутри!
Майкл засмеялся и, приподняв брови, и кивнул мне:
– А он умный!
Он вывернул маску наизнанку и надписал ее с внутренней стороны: «Мейсону. Твой друг, Майкл Джексон». Хотя Майкл пытался подарить Мейсону множество других игрушек, ему удалось уговорить моего сына только на несколько вещиц – маски Дарта Мола Мейсону было вполне достаточно.
После игровой комнаты Майкл отвел нас в кинотеатр, который располагался примерно в полумиле от дома. Это было большое здание с круговой мощеной площадкой для подъезда и несколькими бронзовыми статуями детей возле входа. Мы прошли через двери внутрь театра и увидели перед собой длинную стойку со стеклянной передней панелью. И снова она была наполнена всеми сортами конфет, какие только можно вообразить. За стойкой стоял аппарат по производству попкорна и сбоку от него еще один дозатор для мороженого. Кроме того там тоже был холодильник с брикетами мороженого за стеклом.
Мы покатались на «Морском Драконе» – лодке в стиле викингов, которая раскачивалась так высоко, что казалось, ты вот-вот из нее вывалишься. Мейсон сел в нее с неохотой и всю дорогу просидел, зажмурившись. Нам даже пришлось остановить аттракцион раньше времени – настолько он был напуган. В парке развлечений всюду были расставлены киоски с попкорном и мороженым. Еще один аттракцион, на котором мы катались, назывался «Танцующие кресла». Самое замечательное во всем этом было то, что аттракционы никак не ограничивались по времени. Оператору можно было просто указать жестом, хотите вы остановить аттракцион или продолжать кататься.
Когда мы накатались вдоволь, Майкл позвонил вниз и один из лимузинов Роллс-Ройс подъехал за нами, чтобы отвезти нас обратно в дом. Там Майкл попрощался с нами в дверях.
– Спасибо большое, что вы приехали. Я отлично провел время, – сказал он.
Мы ответили ему аналогично, поблагодарив за чудесный вечер, и отправились к своей машине. Когда мы отъезжали, Мейсон спросил: «Папа, что это?» Я оглянулся на заднее сиденье и увидел три большие сумки, полные игрушек, которые Мейсон так вежливо отказался взять в игровой комнате. В том числе там были приставки Xbox и Game Cube с различными играми к ним. И в наши последующие поездки на ранчо история всегда повторялась. Перед нашим отъездом Майкл с помощью своих работников заваливал нам заднее сиденье подарками. А когда прошло время и Майкл начал приезжать в гости к нам, он неизменно появлялся с пачкой DVD-дисков.
На следующий день в школе у Мейсона на уроке ученикам дали задание рассказать историю о себе. Мейсон поднял руку и поведал классу, что ужинал в гостях у Майкла Джексона. Многие одноклассники засмеяли его: «Ну да, конечно, Мейсон!» Они просто отказались ему верить. С тех пор Мейсон никогда больше не говорил об этом. Все визиты Майкла к нам и свои последующие поездки на ранчо он держал при себе.
Время шло, и я все чаще стал заезжать к Майклу (один или с семьей), а он стал приходить к нам домой, часто вместе с Принсом и Пэрис. Мы общались лично или по телефону почти каждую неделю на протяжении следующих пяти лет, кроме тех периодов, когда он уезжал из города.
Слава или Бог
Однажды Майкл позвонил и спросил, хочу ли я приехать в гости. Я, как всегда, ответил согласием. Когда я прибыл на ранчо, меня провели в библиотеку, где уже ждал Майкл. Он, как обычно, держал на коленях книгу и листал ее, разговаривая со мной. Я просматривал большой альбом в кожаном переплете, лежавший на журнальном столе, и улыбался, разглядывая фотографии Майкла с президентом Рейганом, принцессой Дианой, Элизабет Тейлор и другими знаменитостями, а также фото, где он маршировал во главе какого-то военного парада. И мне вдруг подумалось, что это была единственное вещь во всем доме, хоть как-то намекавшая на то, кем он был, и на масштаб его славы. Ведь изысканная мебель и ухоженная территория на самом деле указывали лишь на человека большого достатка. Но я никогда не видел у него вырезок из газет, трофеев, золотых дисков или других наград, которые можно было ожидать встретить в доме поп-звезды. Я спросил его об этом, и он улыбнулся:
– Все это сложено в отдельном доме на другом конце территории.
– Почему ты не выставишь что-нибудь, чтобы все видели? – спросил я.
– Ну, мне не нравятся хвастуны, и я не хочу хвастаться, – ответил он. – Если я буду держать эти вещи здесь, у всех на виду, то разговоры неизбежно будут сводиться к этому, а есть ведь гораздо более интересные темы. Я не хочу постоянных напоминаний о том, кто я и что сделал, и не хочу в итоге думать о себе больше, чем следует.
Я поразмыслил над его ответом с минуту и сказал:
– Майкл, ты же понимаешь, что если у кого и есть право быть тщеславным зазнайкой и эгоистом, с которым невозможно жить, так это у тебя, но при этом ты вовсе не такой. Я постоянно слышу о том, как невозможно общаться и работать с некоторыми актерами и знаменитостями, насколько они требовательные и как жестоко обращаются со своими помощниками. Например, моя сестра Джувел, которая работает стюардессой в компании Delta, рассказывала мне однажды об одной женщине в первом классе, не желавшей разговаривать с бортпроводниками. Когда один из них спросил шепотом у ее мужа: «Извините, ваша жена глуха?», тот ответил: «Нет, она просто не общается с прислугой». Вот о чем я говорю. А на тебя, кажется, все это абсолютно не повлияло. Как тебе это удалось?
Майкл посмотрел на меня и сказал очень просто:
– Потому что это не я.
– Что значит «не ты»? – не понял я.
– То, что мне дано, – это дар, – пояснил он. – Дар от Бога. Это Он дал мне его, поэтому на самом деле этот дар не мой. Я давно уже для себя решил, что лучше благодарить Его, чем ставить это в заслугу себе. И чтобы у меня не было искушения это делать, почти все напоминания о своих достижениях я убираю с глаз долой.
Я, помню, подумал, что это был совершенно безукоризненный ответ. Улыбнувшись, я спросил:
– Майкл, но как-нибудь ты мне покажешь тот дом?
– Как-нибудь, – ответил он с улыбкой.
Майкл приходит в гости
Иногда, уходя на работу, я отворял парадную дверь и обнаруживал Майкла на ступенях крыльца. Он не стучал, что показалось мне необычным, но было для него характерно. Он просто ждал снаружи, пока кто-нибудь выйдет. И тогда говорил своим тихим голосом:
– Привет, Барни. Ничего, если я зайду?
– Конечно, – отвечал я. – Но мне нужно на работу. Меня пациенты ждут в клинике. Заходи и располагайся. Я скажу Крис, что ты здесь.
Я всегда спрашивал, как долго он ждал, и он всегда отвечал: «Да пару минут» или «Я только приехал».
В тот конкретный день, выйдя из дома, я, помню, спросил его шофера Мануэля Риверу, как давно они приехали, и тот, посмотрев на часы, ответил, что сидит в машине уже минут тридцать. Майкл зашел в дом, взял журнал со стола и сел в одиночестве в гостиной, на своем любимом месте. Его излюбленным местом стало простое вельветовое кресло кремового цвета с длинными вставками черного вельвета и без подлокотников. Я пошел разбудить жену и сообщить ей, что Майкл у нас в гостиной. «Скажи ему, что я сейчас выйду», – попросила она. Я так и сделал, после чего попрощался и уехал на работу. Позже Крис рассказывала мне, что вышла в гостиную, пожелала Майклу доброго утра и спросила:
– Вы голодны, Майкл? Приготовить вам завтрак? Может, овсяных хлопьев?
– Нет, спасибо, Крис, – ответил Майкл. Но затем он быстро передумал и, когда она проходила мимо, посмотрел на нее через плечо и с улыбкой спросил:
– А что у вас есть?
Она начала перечислять:
– У меня есть Cornflakes, Raisin Bran, Alpha-Bits...
Он не дал ей продолжить.
– Вот их я и буду.
Днем жена позвонила мне и сообщила, что Майкл все еще у нас. Дети, проснувшись, обнаружили его в гостиной, и она разрешила им не ходить в школу и составить ему компанию. Теперь они все вместе смотрели мультики и ели пиццу. Майкл послал Мануэля за ланчем и закусками. Когда я вернулся домой в шесть часов, его неброский синий фургон был по-прежнему припаркован у ограды. Мануэль сидел на переднем сидении и терпеливо читал книгу в ожидании дальнейших указаний.
Дома я обнаружил Майкла на полу вместе с моей дочкой Бианкой за игрой в Монополию. Диванные подушки были разбросаны по всей комнате. Там и сям валялись коробки из-под пиццы, и на журнальном столике стояло несколько пустых бутылок из-под яблочного сока «Martinelli’s». Среди всего этого виднелись остатки других настольных игр, которые были начаты и брошены на половине в пользу новых игр, которые, наверное, казались более интересными. По телевизору все еще шли мультфильмы. Когда я вошел в гостиную, Майкл поднял голову и улыбнулся мне:
– Привет, Барни. Как прошел день?
– Спасибо, хорошо, – ответил я. – А у вас?
– Лучше не бывает! – воскликнул Майкл.
Помню, в один из своих бесчисленных визитов к нам домой он спросил меня:
– Барни, что я должен сделать, чтобы мои дети выросли такими же, как твои?
Я ответил, что ему можно не беспокоиться и что он отлично справляется. Он справлялся даже лучше меня, судя по тому, как послушно вели себя Принс и Пэрис (Бланкета тогда еще не было).
– Твои дети изумительно воспитанные, – сказал я ему. – Они всегда говорят «пожалуйста», «спасибо», и «извините», когда положено. Мне кажется, моим следует взять с них пример.
Когда Майкл навещал нас, он часто брал с собой Принса и Пэрис, и иногда с ними приходила няня Грейс. Она выполняла для Принса и Пэрис практически роль матери и была с ними почти всегда, когда я гостил на ранчо. Она заботилась о них очень хорошо и любила их по-матерински.
Когда Майкл приезжал к нам и я спрашивал, что заставило его покинуть ранчо ради нашего маленького дома в Балларде, он всегда, по сути, давал один и тот же ответ: «У меня на рачно гости, и мне не хочется проводить время с ними. Я знаю, что мои работники о них позаботятся, и все ранчо в их полном распоряжении. А мне нравится бывать здесь».
Майклу, казалось, было любопытно, как живут другие люди, и хотя напрямую он об этом не спрашивал, я думаю, его интересовало, устроен ли наш быт иначе, чем его. Я сделал такой вывод по некоторым вопросам, которые он задавал. А в особенности по тому, что когда он пользовался туалетом рядом с гостиной, я слышал, как он заглядывал там во все ящички и шкафы. Не сомневаюсь – ему было любопытно, храним ли мы там то же, что он хранит у себя он. Иногда он выходил, благоухая одеколоном, который нашел в одном из ящиков. Майкл говорил: «Нельзя допускать, чтобы от тебя дурно пахло». И конечно, такого никогда нельзя было сказать о нем.
Дэвид Ротенберг
Однажды Майкл позвонил мне и спросил:
– Я хотел узнать, не желаешь ли ты с семьей приехать сегодня ко мне на ужин. У меня в гостях друг, с которым я хотел бы тебя познакомить.
Когда он делал такие предложения, я всегда знал, что намечается нечто интересное и я не пожалею о своем согласии. Поэтому я ответил, что мы с радостью приедем.
– Но сначала я должен спросить тебя кое о чем, – сказал Майкл. – Как ты думаешь, твоим детям будет неприятно видеть человека, обезображенного несчастным случаем?
– Майкл, могу тебя заверить, что мои дети отнесутся к нему, как к самому обычному человеку, – ответил я. – Я с малых лет научил их, что других людей нельзя обижать словами. Особенно в отношении вещей, которые они не в силах изменить. Но я предупрежу детей перед приездом.
– Хорошо, – сказал Майкл. – Тогда я приглашаю вас на ужин и познакомлю вас с Дэвидом Ротенбергом.
К этому времени мы уже бывали на ранчо так много раз, что нас пропускали на территорию сразу, не прося подписывать бумаги при въезде. Этот визит не стал исключением, и, подъехав к дому, мы запарковались у входа. Хотя я неоднократно говорил Майклу, что это излишне, он каждый раз велел поварам и прислуге выстраиваться на лестнице нас встречать. Майкл настаивал, что таков протокол и они обязаны всегда ему следовать. Я возражал:
– Ну серьезно, я же их всех уже по именам знаю – так часто я здесь бываю. Мне неловко заставлять их отрываться от своих дел и выходить сюда встречать нас.
– Тут нечего стесняться, – отвечал Майкл. – Я им плачу в том числе и за это.
В любом случае заходить в его дом всегда было удовольствием и восхитительной атакой всех органов чувств. От парадной двери мы повернули налево в столовую. Двумя ступенями ниже в другом конце помещения располагался большой камин, обращенный к бару и образующий вместе с ним южную часть кухни. В тот вечер гость Майкла сидел справа от камина. «Друзья, это Дэвид Ротенберг», – сказал Майкл и представил нас по очереди. Все поздоровались. После этого дети убежали заниматься своими делами, а мы с Крис и Майклом остались с Дэвидом. Я подозреваю, что в интернете, наверное, есть фотографии Дэвида и желающие могут его увидеть, но достаточно будет сказать, что его лицо когда-то было уничтожено пламенем. Что я отчетливо помню сейчас, так это то, что сзади на голове у него была длинная прядь волос, и маленькая девочка – видимо, кузина Майкла – тщательно заплетала эту прядь в косу, пока Дэвид рассказывал нам о своем дне на ранчо.
Когда мы все сели ужинать, Майкл обратился к Дэвиду:
– Ну что, Дэвид, ты сегодня рисовал?
– Да, рисовал, – ответил тот. – Мне кажется, я сегодня написал одну из своих лучших работ.
– Хорошо, – похвалил Майкл. – Мне нужно, чтобы ты рисовал каждый день, пока ты здесь. Я хочу, чтобы ты выражал себя.
Дэвид уверил его, что так и делает.
Позже в тот вечер мы с Майклом вышли к озеру, где у него был установлен мольберт, и Майкл показал мне некоторые картины Дэвида. Они изображали людей, похожих на палочки, и птиц, нарисованных галочками. Майкл заметил:
– Я не расстроюсь, если он не станет великим художником. Я просто считаю, что для него важно заниматься этим, пока он здесь. Мне хочется, чтобы у него всегда было дело.
– Как вы с Дэвидом познакомились? – спросил я.
И он рассказал историю:
– Когда Дэвид был маленьким, отец облил его бензином и поджег. Почему – сейчас уже не важно. Да, в общем, на то и не было причин. Как бы там ни было, Дэвид после этого выжил, и я в некотором роде следил за ним с тех пор. Не так давно я прочел в газете о том, что Дэвид Ротенберг пытался покончить с собой. Он был в отчаянии от того, что не может найти работу. И я послал за ним. Один из моих водителей поехал, нашел его и привез на ранчо. Когда Дэвид прибыл сюда, я сказал ему, что слышал о том, что произошло. Он ответил, что это правда, и что он в депрессии: кто захочет нанимать человека с такой внешностью? Я ответил: «Я захочу. Я хочу, чтобы ты работал на меня. Ты согласен?» Дэви