А потом, когда Хугин сидел в темной церкви едва не рыдая, пришел путник, и Ворон схватил его и затащил в воду.
«Покажи мне моего врага», – твердил про себя чародей. И когда на него глядели раздувшиеся лица удавленных и утонувших, когда слова приглушенных псалмов скрежетали в ушах, бог исполнил его желание. Путник сорвал веревку с шеи, как будто это была тонкая ниточка, и накинулся на монахов рядом с ним.
Хугин слышал, как он произнес: «Фенрисульфр».
Тогда Ворон понял, что время близится, время сумерек богов. Рагнарек снова разыгрывается на земле, катастрофа настолько чудовищная, что эхо от нее разнеслось обратно во времени и ужас тех событий просочился в мир людей, пока история раскручивалась, приближая всех к тому жуткому дню, когда все это произойдет в реальности.
Бог в своем земном воплощении должен умереть, Хугин и его сестра должны умереть вместе с ним. И вот здесь раздирал плоть привязанных монахов тот, кто должен всех уничтожить. Он‑то думал, что Волк таким и явится – просто волком, но теперь он видел, что его дух воплотился на земле в человека. Хугин просил Одина показать его врага, он принес в жертву повешенному богу монахов, отряд викингов, свои собственные человеческие чувства и думал, что ему не показали ничего. Но это не так. Бог отправил Волка к нему в церковь, передал прямо в руки, а Хугин ничего не сделал, не сумел спасти своего бога, себя самого и, что самое главное, сестру. Он знал, что все равно не смог бы убить Волка – это не его судьба, во всяком случае, так ему открылось, – однако же он мог бы посадить тварь под замок, когда была такая возможность, протащить его бесчувственного по воде, в пещеру за озером, и запереть там навеки.
Пророчество, за которое сестра отдала глаза, было недвусмысленным. Девушка приведет Волка к богу, после чего бог умрет. Волк терзал свои жертвы, монахи кричали, и от их криков шли рябью воды озера, посвященного Христу, посвященного Одину, Меркурию, Водану, или как еще там называли бога те, кто чувствовал его силу, скопившуюся в этом месте за века.
Мунин услышала эти крики, сидя в лесу под Парижем перед костром из дубовых и ясеневых веток, и она отпустила свой разум, чтобы тот преодолел бескрайнюю темноту и вошел в мысли брата, чтобы двое стали одной личностью.
– Сестра?
Хугин ощутил ее присутствие, в сознании на мгновение возник образ ее истерзанного, окровавленного лица, однако сильнее этого образа были другие – живущие внутри нее руны. Руны были здесь, вместе с ним. Он ощутил покалывание на коже. Движения давались с трудом и болью, голова гудела, образ Христа на кресте и с терновым венцом явился ему.
Его захлестнула горечь, и он понял, что сестре не удалось убить девушку.
– Сестра?
Это была она. Ему стало теплее и спокойнее от ее присутствия. Мысленно он видел картину: повозка, а над ней яркая звезда. Он знал, что это Повозка Одина – так называется созвездие, рядом с которым сияет Полярная звезда, та самая, что указывает путь на север. Он увидел Элис и город, стоящий в месте слияния двух рек. Он уже бывал в этом городе раньше – это он точно знал – или же проходил через него. Да‑да, он узнает город, разве можно его забыть? Это же поселение Альдейгьюборг, в Гардарике, стране городов на востоке. Он однажды был там по приглашению правителя Олега, пытался помочь ему истолковать сны. Сестра отказалась туда идти, но тогда Хугину это не показалось странным.
Из встречи с князем ничего не вышло, однако он не мог забыть город с высоченными земляными валами и частоколом из бревен. Он помнил большие погребальные курганы за городом, которые не просто были могилами правителей, но и защищали поселение, помнил жителей, которые приветствовали его как друга и союзника, а вовсе не бежали от него прочь и не прогоняли его. Значит, девушка отправилась туда? В таком случае ему предоставляется возможность её убить. Поскольку Олег однажды спрашивал совета у Хугина, а через него у его сестры, то, вероятно, он сумеет уговорить князя отдать ему девушку из Парижа.
Ворон подумал об Олеге. Тот искал девушку. И все знали его как пророка. Возможно ли, что он и есть бог, воплотившийся на земле? Хугин думал, что узнает его, когда увидит, но ведь бог и сам еще мог не постичь свою сущность. Если природа Одина сокрыта от него самого, как же смертный может надеяться ее распознать? Олег вполне может оказаться богом. К тому же он предпринимал усилия, чтобы привезти девушку, он же отправлял послов к Эду! Если девушка прибудет в Ладогу, может разразиться катастрофа. Волк обязательно последует за ней. Ворон должен как‑то остановить ее.
Он поглядел на озеро. Волк кормился. Ворону в голову пришли строки из старинного пророчества:
Там она видела –
шли чрез потоки
поправшие клятвы,
убийцы подлые
и те, кто жен
чужих соблазняет;
Нидхегг глодал там
трупы умерших,
терзал он мужей –
довольно ль вам этого?[18]
Оно осуществлялось, то пророчество, сказанное женщиной, которая отвела его с сестрой в горы, пробудила то, что спало в них, привела их к мертвому богу. Волк вырвался на свободу. Он упустил свой шанс расправиться с ним, может быть, даже не сумел узнать самого Одина. А это означает, что времени осталось в обрез. Ему пришла мысль пустить стрелу в эту тварь, которая рвала и глотала плоть связанных монахов. Но он понимал, что это совершенно бесполезно. Волку суждено убить бога, а Ворон и его сестра, будучи его верными слугами, должны умереть вместе с ним. Стрелы не повредят этому существу. Чтобы защитить сестру, чтобы не дать ей погибнуть вместе с богом, ему необходимо как можно скорее уничтожить девушку. У него есть лошади, он знает, куда направилась девушка, нет причины мешкать.
Он надеялся, что в аббатстве Сен‑Морис увидит Волка, узрит своего врага. Это случилось, и даже не в видении, на которое он рассчитывал, а наяву. Ворон выбежал из крипты, не оглядываясь назад.
Глава сорок четвертая
ОБОРОНИТЕЛЬНЫЙ БОЙ
– Нам надо попасть в Миклагард. Там мы сможем обменять все это на звонкую монету. Там дадут лучшую цену.
Было ужасно холодно, лошади весь день шли под пронизывающим северным ветром, колючим от снега. И вот теперь они нашли укрытие на повороте долины и решили сделать привал. Викинги развели костер, порубив на дрова захваченные в монастыре скамьи, сложили стопками украденную одежду и уселись на плащи, чтобы перекусить жареной птицей, которую признали не отравленной.
– В Миклагарде купцы даже не станут предлагать на обмен товары. Мы будем купаться в деньгах, – сказал Эгил.
– Ничего подобного, – возразил Офети. – Если слуги Церкви здесь узнают, что сокровища попали к нам, они попросту нас перебьют. Все это дело крайне опасное. Я говорю, надо идти домой, а уж оттуда двинем в Хайтабу, набрав отряд, чтобы пираты и церковники дважды подумали, прежде чем нападать. Вот дерьмо!
– Какое дерьмо?
– Франки! Кто‑то, видно, удрал из аббатства и рассказал о случившемся.
В двух сотнях шагов от них, в том месте, где долина делала поворот, прежде чем снова распрямиться, появились семь всадников и галопом двинулись в их сторону.
– Строим клин?
– Из десяти человек? Да нас раскидают. Как пить дать. Давайте вверх по склону, туда они на конях не проедут.
– А с добычей что делать?
Рыцари приняли решение за норманнов, ринувшись в наступление.
Для Жеана все происходило как будто во сне. Он увидел, как северяне бегут, изрыгая проклятия, пытаясь загнать на холм лошадей, нагруженных золотом; он услышал топот конских копыт, от которого содрогалась земля, крики всадников, свист ветра. В следующий миг лошади уже мчались прямо на них, прямо на него.
Жеан был единственным, кто не тронулся с места. Он просто стоял как вкопанный. Глупые мысли проносились в его голове. «Это богатые воины. У них прекрасные кольчуги. На их щитах краснобелые шипастые кресты Ричарда Заступника. Это не франки, а бургундцы». Мелкие подробности казались ему важнее того факта, что воин в полном доспехе несется на него, целясь в голову копьем. Но в последний миг рыцарь понял, что рискует сломать копье о голову безоружного противника, и поднял его. От чудовищной силы удара Жеан задохнулся, голова запрокинулась, и он рухнул. Всадник направил свою лошадь прямо на упавшего человека и прижал Жеана к земле. Еще два всадника подъехали к нему, намеренно задев копытами коней: один удар пришелся по ребрам, второй по голове.
В какой‑то миг Жеан был уверен, что сейчас умрет. Он чувствовал себя вялым и заторможенным, как будто объелся и обпился за монастырской трапезой. Он был сыт по горло, едва ли не лопался от обжорства, хотя не мог вспомнить, чтобы ел что‑нибудь. У него болела голова, перед глазами плыло, однако он знал, что это не из‑за удара по голове, не из‑за падения на землю. Холод тоже ничего для него не значил, ледяные кристаллы в пронизывающем ветре – все это сущие пустяки. Он хочет спать. Он здорово наелся, и теперь ему бы отдохнуть как следует.
Жеан стряхнул с себя оцепенение, когда из‑за поворота долины появились еще пять всадников и закричали викингам на бургундском диалекте:
– Бросить оружие! Немедленно бросить оружие!
Первый отряд бургундцев погнал своих лошадей вверх по склону, однако Офети и его товарищи уже успели занять хорошую оборонительную позицию. Астарт достал лук и теперь осыпал конников стрелами, заставляя их пятиться, прикрываясь щитами. Второй отряд промчался галопом едва ли не по растоптанному Жеану. Бургундцы теперь перекрыли оба выхода из долины.
У викингов за спиной оставался только склон, который чуть выше делался совершенно непроходимым, особенно если они надеялись сохранить награбленные богатства.
Жеан ощутил, как его поднимают на ноги. Двое бургундцев спешились и схватили его, третий подскочил к ним с ножом.
– Я не один из них, – сказал Жеан.
Жеан почти не знал бургундского наречия, однако перед лицом смерти внезапно нашел слова, которые случайно застряли в памяти с тех времен, когда он сиживал у костра с торговцами.
– Я монах и слуга римского императора.
Воины заговорили разом, слишком быстро, чтобы Жеан мог понять, хотя он уловил суть: они спорят, стоит ли его убивать. Один упирал на то, что Жеан – единственный, кто не кинулся бежать, завидев их, другой указывал на то, что вся его одежда в крови: какие еще нужны доказательства его причастности к резне в аббатстве?
– Как зовут императора?
– Карл Толстый, он союзник вашего великого правителя Ричарда.
Рыцари переглянулись. Всадники все еще пытались добраться до викингов, погоняя лошадей вверх по крутому склону.
Заговорил воин с ножом:
– Я все равно его убью. Он же с северянами, это все равно как если бы он был одним из них.
– Я честный паломник. Мой монастырь заплатит за мое возвращение.
В обычном состоянии Жеан счел бы ниже своего достоинства выторговывать собственную жизнь, но сейчас рядом с ним была девочка, бледная и оборванная. Она смотрела на север, и он знал: она пришла, чтобы отвести его к Элис. Все это вовсе не казалось Жеану странным, ему представлялось вполне естественным, что он следует за ней, что она читает его мысли и знает, куда его надо вести. Он обязан спасти Элис, именно ради этой цели он был освобожден от своей немощи.
– Как по мне, так ты не похож на монаха. Из какого ты монастыря?
– Аббатство Сен‑Жермен в Париже. Я прошел долгий путь и вытерпел немало лишений.
Рыцари снова переглянулись. Над головой Жеана просвистел камень. Это викинги нашли обломки скалы и принялись метать их в бургундцев.
– Отведем его обратно в монастырь, – предложил рослый рыцарь, – а пока перекроем долину и доберемся до этих негодяев пешком.
– Нет, – сказал Жеан.
– Почему это?
– У себя на родине они настоящие богачи, за них тоже можно получить хороший выкуп. Я смогу договориться.
– Они убили наших братьев.
– Разве вы монахи?
– И да и нет. Ричард же епископ. Мы его воины. Ты можешь явиться к нему в аббатство.
Значит, Ричард Заступник сделался епископом. Наверное, это случилось совсем недавно, решил Жеан, или же эта сонливость, навалившаяся так внезапно, лишила его памяти? Но одно приход Ричарда означает наверняка: всем викингам конец. Герцог Бургундии вел жестокую и успешную войну со своим старшим братом Бозоном, в ходе которой выказал себя сильным и безжалостным противником. Ричард был монахом только по названию; нет никакого сомнения в том, что скоро в аббатстве появится целая толпа шлюх, а также стаи ловчих соколов и охотничьих собак.
– Эти люди не враги вам, – продолжал Жеан. – Мы паломники и случайно узнали, что произошло в аббатстве. Я велел им отвезти все сокровища монастыря в Сен‑Жермен. Я ведь не знал, что ваш герцог вернется, и не хотел оставлять монастырь на милость разбойников и воров.
Воин с ножом засмеялся.
– Как хорошо, что ты такой добренький. А потом мы просто попросили бы Сен‑Жермен вернуть нам драгоценности, и они тут же их выложили бы.
– Я не вор! – возразил Жеан.
В их сторону снова полетели камни.
– Тогда вели им сложить оружие и идти к Заступнику. Уж он‑то установит истину, можешь мне поверить.
Жеан развернулся к холму и закричал на языке норманнов. В голове все еще стоял туман.
– Офети, у тебя всего один шанс. Сокровища потеряны. Выбора нет, если хочешь, можешь умереть за золото.
– Тогда я умру! – прокричал в ответ Офети.
– Да брось ты. Я приведу вас к другому сокровищу, еще лучше, клянусь. Я же привел вас сюда, правда? Я выкуплю сейчас ваши жизни, а потом мы найдем золота в десять раз больше.
– Тебе трудно понять, ты слуга Христа, однако погибнуть в хорошей драке, стоя по колено в золоте, – это мечта всей моей жизни. Веди сюда этих франкских цыплят, мы сложим из них курган в твою честь.
Бледная девочка рядом с Жеаном подняла глаза, и слова полились у исповедника изо рта:
– Я могу отвести тебя к девушке. К Элис, сестре графа. Я могу отвести тебя к ней.
– Что ты сказал?
– Я знаю, куда она пошла.
Жеан не понимал, откуда берутся слова и что они означают, однако слышал, как они звучат.
– Ты станешь...
Он так и не завершил фразу. Викинги решили воспользоваться преимуществом, которого он добился, отвлекая рыцарей переговорами, и ринулись в наступление. Офети спрыгнул со склона, размахивая мечом, Астарт и Эгил тут же последовали за ним.
Бургундец с ножом бросился на Жеана.
Ступор монаха растаял, как тает в пламени кусок шелка, мысли съежились, сожженные дотла огнем его гнева. Он выхватил оружие из руки рыцаря, и Волк вырвался на свободу из леса его разума.
Когда все было кончено, когда изломанные тела людей и животных, мертвых и умирающих, лежали на промерзшей земле, когда снег сделался красным от крови и туман пал на долину, словно горам стало невыносимо это зрелище, Жеан почувствовал в руке холодную детскую ладошку и вновь обрел спокойствие.
Перед ним, опустив головы и подняв перед собой мечи как кресты, стояли на коленях девять человек. Сознание заполнило сиплое сырое дыхание умирающей лошади, которое мешало думать.
– Мы слуги Христа.
Жеан огляделся по сторонам. Бургундцы были разбиты, как будто гигантский кулак обрушился на них с небес. Некоторые погибли от оружия – отрубленные пальцы торчали окровавленными пеньками, у одного из глаза натекла кровавая лужа, – но большинству не повезло. Их конечности были вывихнуты под немыслимыми углами, шеи свернуты так, что лицо смотрело на спину, грудные клетки разорваны, словно куски ткани. Тела уже раздели, и Жеан заметил, что воины, стоявшие перед ним, были в прекрасных кольчугах. Разбежавшиеся лошади собрались в долине чуть подальше, греясь друг о друга.
– Мы слуги Христа. – Толстый воин стоял на коленях.
Во рту у Жеана остался какой‑то привкус. Кровь, насыщенная и соленая.
– Господин, надо идти, пока нас не нагнали другие.
Господин?
И снова Жеан ощутил отупение и головокружение. Девочка держала его за руку. Он сумел проговорить:
– И вы хотите креститься?
– Ради такого воина, как ты, мы пройдем любые испытания, – сказал Фастар.
– Это не испытание, это омовение, чтобы смыть ваши грехи.
– Пусть так и будет, но сначала уйдем отсюда. Нам нельзя здесь задерживаться, господин.
– Почему вы называете меня господином?
– Ты великий человек. Воин, берсеркер, такой, какие существовали во времена моего отца.
– Я не воин.
– Если ты не воин, значит, мы никогда не видели воинов, – сказал Офети. – Это все твоя работа. Не успел я подумать о том, чтобы стать приверженцем твоего бога, как передо мной оказались несметные сокровища, а моих врагов изрубили на куски у меня на глазах. Господин Тюр никогда не бывал таким щедрым. Христос изгнал его, как, по твоим словам, и должно было случиться. Отныне мы всегда будем служить только твоему Христу. Вот уж он поистине воинственный бог!
Жеан озирался вокруг, глядя на треснувшие копья, на тела с широко раскрытыми глазами. Теперь он вспомнил, как сломал руку человеку с ножом и вцепился ему в горло. Он вспомнил крики воинов, которые набросились на него с мечами и топорами. Он расшвырял их в стороны, и они уже больше не поднялись.
Его выходка привлекла к нему все внимание бургундцев, пусть на мгновение, но этого хватило Офети, чтобы наброситься на врагов. После чего Жеан приступил к делу, вырывая у рыцарей копья, раздирая тела, кусая и убивая.
Жеан содрогнулся. Он убил христиан, и теперь душа его в великой опасности.
Он поглядел на стоявших перед ним викингов. Теперь они казались ему такими хрупкими, их кости были слишком тонкими для их тел, слишком ломкими, чтобы они могли свободно передвигаться. Ему вспомнилась недавняя картина. Человек, привязанный к колонне, с погруженными в воду ногами, лицо которого искажено болью, потому что жестокие пальцы рвут его плоть.
Кровь. Снова этот вкус, переполнявший его. Человек, которым он был, Жеан исповедник, испытывал отвращение к тому, что он сделал. Он напал на христиан, словно лев на мучеников в Колизее. Однако какая‑то иная его составляющая, та его часть, которая жила и бодрствовала на краю сознания монаха из аббатства Сен‑Жермен, вовсе не считала случившееся чем‑то ужасным. Стыд охватил его, затопил, а затем схлынул. Что он чувствует? Восторг. На память пришло Писание. Из Левита: «И будете есть плоть сынов ваших, и плоть дочерей ваших будете есть». И еще из Иоанна, евангелиста, имя которого носил сам Жеан: «Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни». Он понимал, что его разум искажает смысл, что он неверно толкует слова Господа, однако теперь это уже не казалось важным. При осаде Самарии, оказавшись в невыносимых условиях, жители ели своих детей, и Господь их не наказал.
– Я не могу крестить вас. Не могу вас спасти.
– Обрати нас в свою веру.
Девочка рядом с ним смотрела на него. Жеан покачал головой.
– Найдите для этого кого‑нибудь другого.
Он пошел вниз по долине к лошадям. Викинги последовали за ним. Их было девять. Двое погибших лежали в снегу. Их отнесли к свободным лошадям и положили поверх седел. Северяне хотели забрать с собой своих мертвецов, чтобы почтить их как полагается. Жеан подумал об останках монаха, своего собрата, которого выбросили, чтобы погрузить на лошадей сокровища. Ему хотелось, чтобы происходящее хоть как‑то волновало его, но его ничто не волновало. Сил хватало только на то, чтобы сосредоточенно передвигать ноги.
Жеан сел на лошадь. Пот сражения начал высыхать на его коже. Бледная девочка сидела верхом впереди.
– Бросьте монаха здесь. У нас довольно богатств. Оставьте его, – проговорил Эгил, в глазах которого застыл страх.
Офети покачал головой.
– Он великий воин. Этот человек приносит удачу. Давайте лучше держаться его.
Жеан лишь кивнул и развернул лошадь, устремляясь к выходу из долины. Привязав тела товарищей к седлам, норманны галопом последовали за ним.
Прошло пять дней, они остановились у ручья, чтобы напоить коней.
– Слушай, монах, великий монах, омой нас во имя твоего бога, – начал Офети.
– Я не стану этого делать. – Жеан не ел уже несколько дней.
– Но почему? Когда мы шли сюда, ты только об этом и мечтал.
Жеан знал, что не станет крестить этих людей. Он пытался уйти от них, но они все равно шли за ним. Хотя девочка вела его, сам он не знал, куда идет и сколько времени займет путь. На севере лежат Франция и Фландрия, христианские земли.
Сколько времени прошло со дня бесчинства у подземного озера? Почти неделя, а он пока еще не проголодался как следует. Но Жеан сознавал, что в один прекрасный день это случится, и голод будет таким, что он не сможет противиться ему. И обычная кухня не сможет ему помочь. Он ощущал в себе запах крови, знал, что ему снова потребуется человеческая плоть. Он задумывался о самоубийстве, однако, помолившись, не получил от Господа наставления. Августин, ученый отец, говорил: «Итак, кто слышит, что убивать себя непозволительно, пусть убивает, коль скоро ему повелел Тот, приказаний Которого нельзя не исполнять»[19]. Фома Аквинский указывал, что это величайший из грехов, «ибо в нем нельзя раскаяться». Теологи ясно высказались на этот счет. Каннибализм – меньший грех. Однако насколько ясно он рассуждает? Вроде бы все в порядке, однако теперь его распирало от собственной силы, которая не давала спать, потому что он не устал, не давала есть, потому что он не был голоден. Мысли путались. Ясно было только одно: он уже испытывал голод. Он проголодается снова.
Жеан следовал за ребенком. Зачем? Потому что девочка знала, куда идти. Если он не в силах совладать с жаждой крови, которая нарастает внутри него, он хотя бы может свести к минимуму свой грех. Если он пойдет на север, то будет убивать язычников. Именно поэтому, понял Жеан, он и отказался крестить викингов.
Жеан сидел у костра, дрожа от страха при мысли о голоде, который, как он знал, живет внутри него.
Глава сорок пятая
КРОВЬ НА ПЕСКЕ
Устье реки было огромным, оно раскинулось на много миль; утреннее солнце превратило небо в перламутр, а вода приобрела темнозеленый оттенок. Рыбаки забрали свою лодку, сказав Элис и Лешему, что неподалеку, в устье реки, есть аббатство и деревня, куда они могут пойти, – Сен‑Валери. Их слова оказались правдой. Аббатство представляло собой ансамбль величественных строений из светлого камня. Оно возвышалось на длинном мысе на западе, выходя фасадом на простор океана.
Аббатство стояло на прекрасном месте, с которого можно было заметить приближение любого врага, однако местоположение ничем ему не помогло. В грязи у берега стояли три драккара. Низкие, изящные и маневренные, они действительно походили на драконов, которые задремали, пригревшись на отмели.
– Никаких купцов мы здесь не найдем, – сказала Элис. Они с Лешим сидели, спрятавшись в кустах на берегу.
– Верно, – сказал Леший, – но нам повезло больше, чем ты думаешь. Пошли.
– Я боюсь.
Леший пожал плечами.
– Мы уже две недели не видели птиц.
– Зато там три корабля данов, – сказала Элис, – наших заклятых врагов. Если даже ты уговоришь их взять нас с собой, я не смогу столько недель скрывать свой пол. Я что, буду единственным мужчиной на корабле, который не мочится за борт? И что станет со мной – с нами, – когда они поймут?
– Это не даны, – сказал Леший. – Я вижу по кораблям.
– Тогда кто они такие?
– Они называют себя сыновьями Фрейра, он их бог. Они инглинги, скильфинги, пираты и купцы из Бирки.
– И зачем же они торчат под монастырем?
– Чтобы нести смерть и разрушение, надо полагать, только я сомневаюсь, что они в этом преуспели.
– Почему нет?
– Монахи наблюдают за морем и, когда видят, что викинги приближаются, хватают свои сокровища и удирают. Викингам повезет, если они сумеют найти хотя бы козла себе на обед.
– Что ж, в таком случае они будут крайне любезны с нами.
– Посмотрим. Взгляни на корабли. Видишь что‑нибудь необычное?
– Не вижу я ничего необычного.
– Да, это не бросается в глаза, но, когда мы подойдем ближе, ты увидишь, что у них на носах не драконы, как кажется отсюда. Это змеи.
Элис покачала головой.
– Як ним ближе подходить не собираюсь.
Леший улыбнулся.
– Я знаю эти корабли, – сказал он. – Я знаю их конунга. Они привезут нас прямо в Ладогу, и уж поверь мне, это редкостное везение. Эти люди торгуют в Бирке и в Ладоге. Я уже встречался с ними. Продавал им шелк.
– Но что ты скажешь им сейчас?
– Что‑нибудь похожее на правду, – пообещал Леший, затем поднялся и поковылял по грязи к кораблям, ведя за собой мула.
Элис секунду глядела ему вслед. Затем помолилась и пошла за ним.
Пройдя немного, Леший принялся кричать:
– Великие скильфинги, повелители морей, сыны Ванхейма, приветствую вас, друзья! Я принес вам целое состояние.
Девять воинов, по три с каждого корабля, вскочили на ноги, с копьями, обнаженными мечами, воздев топоры.
– Не надо оружия, друзья. Это всего лишь я, Леший из Альдейгьюборга, и со мной мальчик‑слуга. Мы безоружны.
– У твоего слуги неплохой меч, друг.
– Ах, этот. Он мой. Я торговец, а не воин, и я решил, что не стану нести его сам и не буду привязывать к мулу, чтобы его не украли франки. А где Гьюки? Где ваш конунг? Он поблагодарит вас, если вы отведете меня к нему.
– Откуда ты знаешь имя нашего конунга?
– А он носит рубаху из алого шелка? Этот шелк продал ему я!
– Она порвалась, как только какой‑то франк вцепился в него. Ты должен вернуть конунгу деньги, купец.
– Знаменитый юмор скильфингов! – проговорил Леший. – Где же конунг? Отведите меня к нему.
– Я хочу этот меч, – заявил рослый, грубо сложенный викинг с лицом коричневым и бугристым, словно жабья кожа. У него из‑ за плеча торчал огромный топор, и он выговаривал слова медленно, как будто соображая с трудом. Викинг указал на меч Элис.
– Отдай ему, я потом попрошу Гьюки, и он вернет тебе меч.
Элис выхватила оружие.
– Вот меч, – сказала она, – пусть тот, кто захочет, попробует его забрать.
– Что он сказал, купец?
– Что меч плохой. Он только с виду красивый, а в бою обязательно подведет.
– Он не это сказал, – возразил воин с топором.
– Он так молод, друзья, он старается меня защитить.
– Он что, франк?
– Нет, господин, что ты! Он мой соплеменник.
– Я все равно заберу у него меч.
Воин с топором спрыгнул с корабля, а Элис нацелила на него меч.
– Не надо тебе того, чем ты не умеешь пользоваться, парень, – сказал викинг. – Отдай мне меч, или я убью тебя на месте.
Элис не понимала его слов, однако прекрасно ощущала исходившую от него враждебность, пронзительную и холодную, словно зимний ветер. Викинг сделал к ней шаг, взмахнув топором.
– Не надо, Бродир, – произнес кто‑то с ближайшего корабля. – Если купец – друг Гьюки, он заставит тебя выплатить стоимость раба.
– Уже думал, – сказал викинг с топором. – И сколько стоит раб? Семьдесят монет? А этот меч стоит все сто пятьдесят.
– Ты, упрямый глупец, он не разрешит тебе оставить меч.
– Почему же? Он станет моим, добытый в бою.
Еще один викинг засмеялся.
– Что, купец, с образованными людьми проще договориться?
– Позови конунга, и я позабочусь, чтобы тебя наградили, – сказал ему Леший, пока Бродир шел по песку к Элис.
– Я бы позвал, друг, только он наверху, в монастыре, проверяет, не оставили ли монахи чего‑нибудь, кроме дохлых мышей. Пока я сбегаю за ним, твой слуга уже умрет.
– Последний раз говорю, – произнес Бродир. – Меч или жизнь, парень.
Элис знала, что уважают эти люди, знала, что, если она сдастся, ее ожидают новые унижения. Однажды она уже изображала слугу Лешего, получая толчки и пинки от Серды и насмешки от берсеркеров, и больше она подобного не потерпит, пусть даже это означает смерть.
Бродир завопил и вскинул топор. Элис отшатнулась, споткнулась и выронила меч. Бродир засмеялся и сделал шаг вперед, чтобы забрать оружие. Упав на песок, Элис ощутила что‑то за спиной. Она протянула руку, нащупала франциску и со всей силы ударила викинга. Топор вонзился в него снизу и очень резко. Бродир повернул голову, но было уже поздно. Лезвие топора угодило в шею под челюстью, перерубив дыхательное горло и повредив крупные артерии. Викинг взмахнул рукой, пытаясь поднять собственный топор, но кровь вскипала на ране пузырями и лопалась, он громко сипел, и в итоге повалился на песок, замарав его алой кровью. В ушах у Элис что‑то шумело – это гудел, хихикал и трещал один из тех символов, которые как будто жили и росли в ее сознании.
– Ого, один удар – и прямо в яблочко! – проговорил кто‑то из викингов.
– Ну, теперь помогай нам, Фрейр! – сказал другой.
Элис потянулась за мечом, ожидая, что остальные нападут на нее. Но они просто стояли и глядели, покачивая головами.