Северяне недовольно ворчали, однако Офети сознавал, что у них нет иного выбора, кроме как согласиться на предложение Жеана. Однако, прежде чем исповедник ушел, большой викинг тронул его за руку.
– Ты силен телом, ты храбрец, – сказал он, – но я хочу напомнить тебе твою клятву. Мы пришли с миром. Если они убьют нас, тогда они станут цезарем, а мы превратимся в легион фивейских святых. – Он с силой ткнул Жеана в грудь. – «Не убий», как говорит ваш бог.
Жеан кивнул.
– И вот еще что. Тот воин положил голову на плаху не ради чьего‑то спасения. Если твои братья явятся, мы их благословим.
– Благословите?
– Они ведь хотят отправиться к своему богу? Мы ускорим встречу.
Жеан улыбнулся викингу.
– Мы всю свою жизнь готовимся умереть, – сказал он, – однако я попрошу для вас защиты, если вы обратитесь к Христу.
– Сначала попроси, потом поговорим.
Жеан не тронулся с места, только поглядел в глаза великану викингу.
– Ты просто чудо какое‑то, – проговорил Офети.
– Что?
– Ты не отвечал мне, когда я пытался торговаться, поэтому я решил вознести хвалы, как ты и говорил. Твоя мать воспитала могучего воина. Разве это не похвала?
– Моя мать меня не воспитывала, – сказал монах, – и, насколько мне известно, никто не воспитывал.
Глава тридцать шестая
СПАСЕНИЕ
Всадники нагнали их на третий день, когда они направлялись к реке. Элис даже не подозревала, что кто‑то идет следом за ними, однако, как только они выбрались из леса на открытый луг, за спиной послышался конский топот. Рана волкодлака выглядела еще хуже, уйти от погони они даже не надеялись. На реке не было лодок, бежать некуда.
Синдр сидел верхом с большим трудом, и в итоге Элис повела его коня за узду. Рана сочилась кровью, марая его одежду и пальцы, которыми он сжимал бок. Каждый вечер он уходил в лес и возвращался с куском коры, на котором рисовал один символ. Потом сидел, глядя на него, пока его не одолевал сон, и весь следующий день он сжимал кору в руке, пристально глядя на рисунок и бормоча в пространство:
Сильная руна мертвого бога,
вырезал тебя князь среди асов.
Один для асов,
Двалин для гномов,
Асвит для ётунов и для людей –
я вырезал сам для себя.
По мере приближения к реке его кожа, как видела Элис, становилась все бледнее. Она понимала, что одной ногой он уже стоит в могиле. Когда у них за спиной раздались возгласы конников, Синдр даже не повернул головы. А когда все‑таки повернул, его трясло и он стучал зубами. Он едва сидел на коне, какая уж там битва.
Всадников было двадцать человек, двое нацелили на них копья, однако Элис не испугалась. Внешний вид всадников сказал ей все, что она хотела знать. Они сидели верхом уверенно, сжимали копья легко и умело, направляя коней в нужную сторону едва заметными движениями.
– Норманны, вам не уйти, стойте, сволочи!
Всадник заговорил на латыни с парижским акцентом, произнося слова грубо и в нос, без гортанных раскатов, характерных для тех франков, среди которых она росла.
Она закричала в ответ на том же наречии:
– Я сестра графа Эда, Элис, меня преследуют норманны и чудовища. Сойдите с коней и склонитесь передо мной!
Всадник, бывший у них за старшего, опустил копье и подъехал ближе, остановился рядом. Он оглядел ее доспехи, шлем на задней луке седла, меч на поясе. Протянул руку и коснулся ее головы.
– Где твои волосы?
– Убери руки. Если бы здесь был мой брат, тебя бы высекли за подобную дерзость. На меня напали северяне, и мне пришлось переодеться.
– Ни одна благородная дама не отрезала бы себе волосы, – заявил всадник. – Кто ты, ведьма?
Элис была так рада видеть франков, что охотно простила всаднику его грубость.
– Я дама, которая настолько добра, что даже не станет рассказывать о твоей неучтивости сьеру де Ланфранку, если ты сейчас же замолчишь.
Элис намеренно упомянула имя главного конюшего брата. Будучи рыцарем, этот всадник, конечно, не подчинялся Ланфранку, однако старый кавалерист – дед которого получил придворную должность еще от самого Шарлеманя[13]– мог сильно усложнить жизнь тому, кто его рассердил. Все знали, что Ланфранк питает к Элис самые теплые чувства и запросто вызовет на дуэль всякого, кто ее обидит. А очень немногие могли сравниться с ним в искусстве владения мечом.
Всадник покосился на товарища, рослого воина, который уже подъезжал к ним.
– Полегче, Ренье. Сомневаюсь, что граф обрадуется, если его сестра расскажет о твоих манерах, – сказал тот. Акцент в его речи звучал отчетливее. «Наверное, он с востока», – решила Элис.
– Не понимаю, как она могла отрезать волосы, – не унимался первый всадник. – Это же позор, стыд и позор.
– Равный изнасилованию и смерти? – уточнил рослый всадник. – Ты рос в маленьком Париже, Ренье. Если бы ты жил в большом городе, смутить тебя было бы не так легко. Тебе бы пожить немного в Аахене. Шевалье де Мозель к вашим услугам, мадам. Вы и есть наше задание, нас отправили искать вас.
– Значит, осада снята?
– Нет, мы прорвались. Однако это означает, что мы сможем прорваться и обратно. Северяне сейчас не так сплочены, как раньше, они в основном заняты тем, что дерутся между собой.
– Но вас ведь послали не только за мной.
Элис ошеломила мысль, что этих людей могли отвлечь от обороны Парижа ради нее.
– Нет, не только. Мы доставляли послание императору. Я уверен, что он уже движется нам на помощь. Наша задача выполнена. Мы нашли вас, теперь осталось всего лишь прикончить этих псов, которые посмели захватить вас в плен, и вы вернетесь в Париж к брату.
– Мы не псы, – начал Леший, – мы...
– Пожалуй, – согласился Мозель, – вы даже не псы, вы падаль для псов.
Он выхватил меч, однако Элис вскинула руку.
– Эти люди спасли меня.
Мозель поглядел на Лешего и волкодлака.
– Но вот этот явно норманн, – сказал он, указывая на Синдра.
– Некоторые северяне служили нам в прошлом и до сих пор служат нашему императору. Этот человек не состоит в союзе с данами, осадившими Париж.
Мозель принужденно кивнул.
– Тогда вели им спешиться. Торговец и язычник недостойны скакать на таких прекрасных животных.
– Прекрасных животных? – изумился Леший. – Да это же обычный вьючный мул!
– Для тебя и мул слишком хорош, – заявил Мозель.
Элис указала на Синдра.
– Он убил короля викингов.
Элис понимала, что ни один воин франков никогда не смирится с тем, что Зигфрида убила женщина. Одна только мысль о том, что женщине удалось то, чего не сумели они, покажется им настоящим оскорблением.
Мозель снова кивну.
– Но Зигфрид, судя по всему, хорошенько его потрепал.
– В него попала стрела. Она до сих пор у него в теле. Вы можете ее извлечь?
– Фьебрас! – прокричал Мозель, развернувшись в седле.
– Он лекарь? – спросил Леший.
Мозель фыркнул в ответ.
– Он воин. Просто так получилось, что он ловчее нас всех извлекает разные занозы.
Леший спешился и помог человеку‑волку сойти на землю. Элис видела, что встреча с франками вовсе не обрадовала торговца.
– Что, купец, прощай барыш? – обратилась она к нему на латыни.
– Уверен, твой брат вознаградит меня за страдания.
– Будем надеяться, что он не вознаградит тебя страданиями, – он у нее был самый легкомысленный и про себя она решила, что купец как минимум получит полную стоимость утраченного товара.
Она набросила на голову плащ, чтобы спрятать короткие волосы, и Мозель в тот же миг снял с шеи шелковый шарф и протянул ей. Уже через мгновение она выглядела благопристойно. Затем Элис отправилась в кусты и сняла кольчугу, которая была ей слишком велика. Она вернулась к всадникам и отдала Мозелю меч.
– Передай моему брату дар от этого дикаря, – пояснила она. – Он принадлежал королю викингов.
На Мозеля меч произвел сильное впечатление.
– Зигфрид был могучим воином, – произнес он.
Синдр лежал на земле, едва дыша. Фьебрас, который успел вынуть из седельной сумки большие длинные щипцы, склонился над человеком‑волком.
– Он недолго протянет, госпожа, – произнес франк. – Лучше всего оставить стрелу там, где она есть, и позволить ему спокойно умереть.
– Но если ее вынуть, появится ли у негр шанс?
– Шанс – это громко сказано, – проворчал Фьебрас, – но да, какой‑то шанс будет.
– Тогда вынимай.
Фьебрас велел товарищам развести костер, затем сходил к реке и выдернул стебель тростника, который расщепил ножом. Сложив кусочки в кружку, он вернулся к волкодлаку. Синдра связали по рукам и ногам, туго стянув веревку. Два огромных франкских рыцаря уселись ему на ноги, остальные навалились на грудь.
– Для чего такие приготовления? – не поняла Элис.
– Мне придется проникнуть в рану на всю длину стрелы и сломать зубцы на наконечнике, – пояснил Фьебрас. – Ему это сильно не понравится, хотя момент самый подходящий. Рана сильно гноится.
– А это хорошо? – спросила Элис.
– Наши врачи сказали бы, что хорошо. Арабские не согласились бы с ними.
– А ты?
– Я делаю все, что в моих силах.
Фьебрас подошел к волкодлаку. Элис видела, что взгляд Синдра туманится, пот льет с него ручьями.
– Держите его, – велел Фьебрас.
Он сунул в рану щепку тростника, плотно прижимая к древку стрелы. Волкодлак дернулся, однако сидевшие на нем воины держали его крепко.
– Что ты делаешь сейчас?
Фьебрас постарался не выдать раздражения. В конце концов, вопросы задавала сестра его господина.
– Я накрываю наконечник стрелы. Если нам удастся раздвинуть плоть, стрела выйдет. Тростник не даст наконечнику поранить его еще сильнее. – Он осторожно потянул за древко, и Синдр дернулся. – Держите его как следует, – велел Фьебрас, – а не то будет еще хуже.
Он снова взялся за древко. На этот раз Элис показалось, что Синдр поднялся над землей, – только с помощью еще двух франков удалось справиться с ним.
– Сильный, – сказал толстяк, который держал его за ноги.
– Неужели у вас нет вина? – спросил Леший. – У меня на родине перед такими операциями человека поят вином.
– Вино для франков, а не для чужестранцев, – заявил Фьебрас. Он снова потянул за древко, и Синдр закричал. – Нет, – сказал франк. – Засело крепко. – Он выдернул окровавленную щепку и бросил на землю. – Госпожа, вы точно хотите, чтобы он терпел все это?
– Я хочу, чтобы он выжил, если он сможет выжить.
Фьебрас взял щипцы. Они были длинными, и их концы расширялись, словно клюв утки.
– Мой отец купил и с у одного араба двадцать лет назад. Самый лучший инструмент для такого дела. Мальжер, подогрей масло.
Толстый франк плеснул из фляги на сковороду немного масла и поставил на огонь, который они успели развести.
– А вот теперь, – сказал Фьебрас, – держите его крепче.
Воины прижали Синдра к земле, и Фьебрас сунул в рану щипцы. Синдр впал в забье. Он выкрикивал что‑то на своем языке, но так неразборчиво, что даже Леший ничего не понимал.
Фьебрас зажал щипцами наконечник стрелы. Синдр лишился чувств, и толстый франк отпустил его ноги.
– Слава Господу, – пробормотал он.
Этот толстяк был самым крупным воином в отряде, он походил на бочонок в своей тунике желтого цвета. Фьебрас сжимал щипцы со всей силой, на какую был способен. Он велел принести масло и снова принялся за работу. Когда он извлек стрелу, в рану влили кипящее масло.
Элис была не в силах смотреть, она отвернулась, вознося благодарственную молитву за то, что Синдр без сознания. Наконец его перевязали и оставили отдыхать. Она принесла воды и смочила волкодлаку губы. Соотечественники смотрели на нее с недоумением, однако ей это было безразлично. Она обязана человеку‑волку жизнью, в этом нет никаких сомнений.
Ее радость от встречи со своими немного утихла, и она начала рассуждать здраво. Элис вспомнила крестьянского сына, который с безумным видом говорил о птице, присланной, чтобы околдовать его, и Элис вдруг стало страшно. Леший подошел, чтобы присесть рядом.
– Только не рядом с госпожой, ты понял, торговец? – сказал Мозель.
– Позволь ему приблизиться, – сказала Элис.
Рыцарь покачал головой и отвернулся. Элис поправила шарф на голове, подчеркивая свой благонравный вид. Она обязана вернуть себе достоинство, утраченное с потерей волос.
– Ты должна рассказать им, – начал купец, – о воронах. Эти воины станут опасны для нас, если попадут под действие чар.
– Мои сородичи в подобных случая обвиняют не только колдуна, но и жертву колдовства, – сказала Элис. – Они захотят знать, какого демона я призывала, раз теперь ад проявляет ко мне интерес. – Она на мгновение задумалась. – Верить в колдовство – это ересь, однако, возможно, есть способ.
Она встала и подошла к Мозелю, затем отвела его в сторонку.
– Рыцарь, – начала она, – я хочу довёрить тебе некую тайну, которая может показаться невероятной, однако это чистая правда. Ты сможешь сохранить тайну и донести ее до своих людей так, чтобы они поверили?
– Я постараюсь, госпожа.
– Возможно, тебе известно, что отец Жеан из аббатства Сен‑Жермен встречался с графом Эдом перед рем, как на меня напали и я вынуждена была спасаться бегством.
– Известно.
– Исповеднику было откровение...
– Да благословит его Господь многими и многими откровениями.
– Воистину. Так вот что ему открылось. Я в большой опасности, мне угрожает весьма необычная смерть. Птицы принесут мне болезнь, исповедник Жеан сказал, что видел в своем откровении, как птица клюнула меня и я тяжело, может быть, даже смертельно заболела.
– Да. – Мозель был очень серьезен.
– Именно по этой причине ни одна птица не должна приближаться к нашей стоянке.
– Никаких птиц, кроме тех, которых мы собираемся положить в котел.
– Именно так. И исповедник уже много раз оказывался прав. Поэтому прошу тебя, пусть твои воины охраняют нас от птиц. Необходимо, чтобы часовые и ночью были настороже.
– Но ночью птицы не летают, и никакой опасности нет. Ни разу не слышал, чтобы на кого‑то напала сова.
– И все же я хочу, чтобы так было, и я приказываю, именем брата.
Мозель пожал плечами.
– Как пожелаете, госпожа. Это сделать нетрудно. Ни одна птица не подлетит близко.
– Значит, это задание не покажется сложным твоим рыцарям.
Мозель отдал воинам приказ, не вдаваясь ни в какие объяснения. Однако его конники не были военным отрядом в духе старой римской армии. Трое или четверо – Элис узнала их – были vassi dominici [14] графа Эда, во всяком случае, именно так они будут называться, если Эд станет королем. Они были его вассалами, выходцами из благородных семей, не привыкшими бездумно подчиняться приказам. Но война научила их, что иметь над собой командира удобно, во всяком случае, в походе, поэтому Мозеля никто не стал расспрашивать дотошно. И все же благородные рыцари вовсе не собирались унижать себя, наблюдая за птицами, поэтому работу поручили Лешему. Элис пришлось проявить настойчивость, убеждая их, что необходимо наблюдать за птицами еще и ночью и что купец не справится один, и в конце концов было решено, что младшие рыцари будут сторожить посменно.
Солнце уже садилось, поэтому они разбили лагерь. К радости Элис, у франков оказались с собой палатки, и одну предоставили в полное ее распоряжение. Шестов у них не было, однако они нарубили столько, сколько потребовалось. Элис забралась под тяжелый отсыревший навес, и землистый запах напомнил ей сад в Лоше, где она с кузинами ночевала летом в детстве. Палатка не только позволила Элис уединиться, но еще и давала хоть какую‑то защиту от воронов. Снаружи остались только часовые.
Синдр был варваром, поэтому спал под открытым небом. Хорошо, что ночь выдалась без дождя, и Элис накрыла его конской попоной. Лешему тоже не досталось места под тентом, поэтому он развел рядом с волкодлаком костер. Элис строго наказала купцу не трогать попону.
Завернувшись в плащ короля викингов, Элис провалилась в сон. Во сне она снова оказалась в замке Лош, и ее сестры чего‑то боялись. В маленькой палатке, в которой они обычно играли, кто‑то был. Она стояла у полога и прислушивалась. Изнутри доносилось отчаянное хлопанье. Кто‑то угодил в палатку и не мог выбраться. Кто же это так шумит? Она знает! «Этот звук, – догадалась Элис, – издает напуганная до смерти птица».
Глава тридцать седьмая
ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В АББАТСТВЕ СЕН‑МОРИС
Жеан поднял свой крест и двинулся к монастырю под огромной скалой, к стенам и контрфорсам церкви, которая возвышалась впереди подобно острову в океане.
Никто не вышел ему навстречу. Квадратное строение перед стенами монастыря, служившее странноприимным домом, пустовало, если не считать кур, укрывшихся здесь от холода. В запустении не было ничего странного – паломники пустятся в путь не раньше, чем зима окончательно отступит. Только настоящие святые или же настоящие безумцы решатся на поход через горы, пока лежит снег. А если учесть, что идет война – на западе и на севере стоят норманны, на востоке беспокоят баварцы и славяне, и повсеместно происходят стычки между отрядами императора и его племянника, – паломников будет даже меньше обычного.
Жеан дошел до ворот в стене монастыря. Они были толстыми и надежными, хотя и широкими настолько, чтобы проходила телега. В воротах имелась небольшая дверь для пеших странников. Жеан постучал. Никто не открыл. Он повернул ручку и толкнул дверь. Та отворилась. Жеан ощутил смутное беспокойство, хотя и не думал, что дверь будет заперта на засов. Монастырь находится далеко от моря, путь к нему лежит по хорошо защищенным землям. Дверь наверняка запирают на засов только в опасные времена.
Он обернулся, чтобы посмотреть на викингов. Их было почти не видно в тумане. «Уже скоро им надоест ждать и они войдут в странноприимный дом», – решил он. Они не станут мерзнуть из опасения оскорбить других своим присутствием. Жеан шагнул на территорию монастыря. Перед ним возвышалась церковь, слева тянулись арки монастыря, однако в воротах никого не было. Больше всего его беспокоило то, что он не слышал пения. Из церкви должна доноситься вековая песнь. Церковь представляла собой строение из светлого камня с башнями по углам. В той стене, под которой стоял Жеан, были прорезаны четыре арочных окна, в которых блестели узорчатые дорогие стекла синего цвета. Жеан вспомнил, каким богатым считается монастырь Сен‑Морис, и запер за собой дверь на засов.
Он направился к церкви. Дверь ее тоже оказалась не заперта, и он шагнул внутрь. Ему потребовалась секунда, чтобы глаза привыкли к полумраку. И снова этот запах – насыщенный, кислый, возбуждающий аппетит. Жеан никак не мог определить, откуда он исходит. И что это пахнет? Какое‑то варево? К этому запаху примешивался еще один, несколько неуместный здесь: мощный запах конского навоза.
Он прошел через притвор, простой, ничем не украшенный. Да, это явно дверь для бедных. Главный вход – дверь для знатных паломников – находится на другой стороне церкви. Исповедник миновал притвор и вошел в храм. Свет, пробивавшийся снаружи, был слабым, и поначалу арочные застекленные окна показались похожими на тоннели света, уходящие в черную пропасть. Слева от него, за алтарем, возвышались аркой ворота, перед ними был проход, где обычно стояли монахи, глядя на роскошный алтарь из золота и серебра, увенчанный изображением Христа на кресте. Свет играл на золоте, танцевал и переливался, словно сверкающие монеты в фонтане.
Интересно, откуда взялся такой образ? В монастыре был фонтан, и посетителям не возбранялось кидать в воду мелкие монетки. Монахи не запрещали, хотя лично Жеан не одобрял подобную практику. Эта традиция, насколько ему было известно, осталась от римлян, и от нее разило идолопоклонничеством. Монеты в фонтане были последним его детским воспоминанием, после чего Дева забрала у него зрение.
Жеан понял, что слышит какой‑то звук. Чье‑то дыхание. Или что‑то еще? Под алтарем что‑то шевелилось. Он вгляделся в темноту. Сумерки сгустились еще сильнее, и окна теперь просто тускло поблескивали. Он почти не различал ничего из обстановки.
Он подошел к ветвистому подсвечнику и нашел лежавшие рядом кремень и трут. Спустя несколько мгновений высек огонь и зажег свечу, затем еще одну, и еще, пока все четыре свечи в канделябре не загорелись. И сделал шаг вперед. У алтаря он остановился и поднял канделябр повыше. Послышалось движение, фырканье, затем что‑то блеснуло, но не золотом алтаря, а темно‑коричневым. За алтарем, привязанная рядом с ним, обнаружилась лошадь. Она стояла смирно, но все равно издавала обычные для лошадей звуки. Ее фырканье и постукивание копытами казались настолько неуместными в церкви, что Жеан не сразу понял, что видит. На полу лежало седло с высокими луками на франкский манер, а рядом – порядочная куча навоза. Жеан ощутил, как в груди поднимается волна гнева на того, кто превратил Божий дом в конюшню. Франк бы никогда такого не сделал.
Он подумал, не вывести ли животное на улицу, однако что‑то здесь смущало его. Может, позвать викингов? Он поглядел на золотой алтарь. Нет, если он позовет их, они разломают алтарь и к утру уже окажутся на полпути к морю с остальными сокровищами монастыря.
Жеан пошел к другому выходу из церкви, прихватив с собой канделябр, а лошадь осталась в темноте. Перед исповедником выросла боковая дверь, ведущая к дормиторию. Она тоже была открыта. Жеан вышел на холодный воздух. Спальни монахов находились в большом двухэтажном здании, которое он едва различал в отблесках пламени свечей. В окнах не было света, что нисколько его не удивило. Он будет выглядеть попросту глупо и вряд ли внушит уважение к себе, если разбудит монахов. Может, бургундская традиция позволяет приводить животных в храм, хотя он в этом сомневался.
Исповедник спустился по лестнице, и пламя свечей затрепетало от его шагов. Он замерз и решил, что те, кто еще не спит, должны быть в «теплом доме», единственной части монастыря, за исключением кухни, где дозволялось разводить огонь. Монахам полагалось вести аскетическую жизнь, однако зачастую половина братии в ночи, подобные этой, спала у огня. Он догадался, что «теплый дом» должен располагаться в нижнем этаже дормитория, откуда теплый воздух поднимается в спальни.
Справа от Жеана находилось низкое здание с маленькой дверцей. Он интуитивно догадался, что это ризница, где хранятся священные сосуды для праздничных месс. Снег под дверью ризницы был другого оттенка, почти черный в мерцании свечей. Что‑то тащили из ризницы, что‑то, оставившее длинный темный след на белом снегу. И пах след насыщенно и кисло. Не задумываясь, Жеан протянул руку и зачерпнул горсть снега. Снег растаял в руке, оставив пальцы странно липкими. Жеан лизнул пальцы и ощутил, как его пробирает дрожь. Вкусно. Неужели кто‑то разлил здесь похлебку? Но если это еда, то он такой еды никогда не пробовал. От нее веяло морозной свежестью, от нее по спине, рукам и ногам бежали мурашки.
Он огляделся по сторонам и потянул носом воздух. Запах снега наполнял его, от него волосы на затылке вставали дыбом, он глотал слюну, ему казалось, будто его выдернули из дремы у жаркого очага.
Жеан пошел по темному следу. Подальше от стены свежий снег прикрыл пятна, однако запах никуда не делся. Он погрузил в снег пальцы. Липкая субстанция была там. Жеан поставил канделябр, затем раскинул руки и принялся бешено копать снег. Кажется, все пространство внутреннего двора было залито темной жижей, едва прикрытой недавно выпавшим снегом.
Жеан размазывал эту жижу по лицу, совал горстями в рот, потом лег на снег и принялся лизать его, словно пес. Никогда еще он не был так голоден. Казалось, будто все дни, проведенные без еды, когда он равнодушно наблюдал, как викинги готовят пойманную рыбу или дичь, вернулись, чтобы взять свое, и его охватила бешеная жажда того, что скрыто под снегом.
Он не знал, сколько пролежал так, вылизывая снег, но в себя его привел какой‑то шум. Ага, снова лошади. Он поднялся, мокрый и дрожащий, хотя и не от холода, вовсе не от холода. Его разум как будто рассыпался на множество частей, он не мог привести рассудок в порядок, как если бы его обычная способность мыслить находилась рядом, но была недоступна ему, бесполезна, как книга бесполезна для слепого. Он поднял канделябр. Горела только одна свеча, и от нее он зажег остальные три, после чего вошел в очередную открытую дверь, в большое здание справа. Это оказалась трапезная – просторный обеденный зал монастыря, где скамьи были сдвинуты к одной стене, а рядом с ними валялся перевернутый длинный стол. Жеан помотал головой, пытаясь прийти в себя, помолился, прося наставления и вразумления, и постепенно в мозгу прояснилось. Здесь стояли лошади, шесть лошадей. На этот раз он заметил, что, хотя все животные были отличными скаковыми лошадьми, седла, сложенные в углу комнаты, оказались вьючными. Более того, среди них лежали два прекрасных франкских седла для верховой езды, тоже переделанные для того, чтобы вешать по бокам большие корзины. Жеан до своей слепоты успел повидать достаточно лошадей, чтобы ясно понимать – такие замечательные животные, как эти, не должны носить грузы. За одного такого скакуна можно получить пять вьючных животных. Еще он знал, что северяне – скверные наездники и ничего не понимают в лошадях.
Он вышел из трапезной, вернулся в дормиторий. «Теплый дом» в нижнем этаже был отличный, с проложенной под полом римской системой трубопроводов, и отдушины для горячего воздуха находились прямо у него под ногами. Жеан наклонился. Кто‑то засыпал их землей. Он открыл дверь и вошел.
Жеан отшатнулся и невольно вскрикнул. В небольшой комнате размером десять на десять шагов, сгрудившись у остывшего очага, сидели мертвые норманны, человек сорок или пятьдесят. Воздух был мутным от дыма погасшего огня, однако в сиянии свечей Жеан все равно сумел рассмотреть тела во мгле. Они сидели, привалившись друг к другу или к стенам, вокруг были разбросаны дорогие блюда и подсвечники; один викинг, настоящий великан с тремя шрамами на лысой голове, восседал на великолепном стуле из золота и эмали – на реликварии святого Маврикия, в котором хранились мощи святого. Никто здесь не шевелился, и Жеан понимал, что выживших среди норманнов нет.
«Праздничную трапезу прервал ангел смерти», – решил Жеан. Сердце учащенно забилось. Он обливался потом, несмотря на холод, слюна выделялась так обильно, что уже стекала по подбородку. Может, на него напала та же болезнь, которая поразила викингов? Он так голоден! Викинги явно заглянули на кухню, прежде чем уйти, у них в руках и на коленях были недоеденные куски хлеба, сыр, жареная птица, какая‑то еда валялась и на полу. Только эта еда не вызывала у Жеана аппетита. Должно быть, он заболел. Умирать с голоду и при этом испытывать отвращение к пище – явный признак какого‑то расстройства, недуга.
Он поднял подсвечник и вошел в комнату, чтобы внимательнее рассмотреть одного мертвого воина: юношу лет пятнадцати, светловолосого, безбородого. У него изо рта пахло дегтем, на губах застыла черная пена. Так же выглядел и его сосед, и сосед соседа. На коленях у великана с тремя шрамами стоял большой черпак с монастырским пивом, которое он так и не выпил. У него за спиной виднелся бочонок с проделанной наверху дырой. Жеан понюхал пиво. От него тоже попахивало дегтем. Яд. Но почему в комнате так дымно? Жеан поглядел на пол. Кто‑то пробил в полу отверстие, и дым отопительной системы поступал напрямую сюда. Кто‑то умышленно убил этих людей самым изощренным способом.
Жеану вдруг стало очень холодно. Он взял у одного из викингов плащ и, немного подумав, позаимствовал у великана со шрамами меч в ножнах и на перевязи – отличный франкский клинок. Народ торговал с захватчиками, какими бы карами ни грозили правители.
Прежде чем уйти, он положил руку на ковчег, встроенный в сидение золотого стула, – именно здесь хранились мощи святого Маврикия. Рассудок Жеана прояснялся лишь на какие‑то мгновения, и он воспользовался одним таким мигом, чтобы обратиться к Богу.
– Дай мне силы, – проговорил он. – Объяви свою волю. Сделай меня своей правой рукой, Господи, чтобы я служил Тебе.
Однако это никак не помогло. Жеан не мог избавиться от тумана в голове, не мог понять, как быть дальше. Рассудок его покидал. Он мог думать только о своем голоде. По сравнению с его голодом даже вопрос о судьбе монахов уходил на задний план. Однако чего же он хочет?
Он вернулся в «теплый дом» и прошел через него в лазарет. Может, там отыщется какое‑нибудь снадобье или слабительное, которое избавит его от тумана в голове? Он открыл дверь и заглянул внутрь. В помещении стоял металлический запах рубленого мяса. В кроватях лежало человек пять монахов, их выбритые макушки заблестели в пламени свечей, словно диковинные розовые цветы. Жеан ощутил, как в нем поднялась волна облегчения, но в следующий миг он понял, что чего‑то не хватает. Не было слышно ни дыхания, ни храпа. Только стук собственного сердца отдавался в ушах. И только теперь он как следует рассмотрел то, что было перед ним. Два ближайших к нему монаха лежали в обычных позах, зато остальные свешивались с кроватей, изогнувшись под неестественными углами. Их тела были изрублены мечами.