Писание о преставлении и погребении Михаила Скопина-Шуйского

ВСТУПЛЕНИЕ

Михаил Васильевич Скопин-Шуйский (1587-1610) происходил из рода суздальских князей Шуйских, ведущих свое начало от легендарного Рюрика. Отец его В. Ф. Скопин-Шуйский (ум. в 1595 г.) был боярином Ивана Грозного, вместе с И. П. Шуйским руководил героической обороной Пскова в 1584 г. от войск польского короля Стефана Батория. Служба 18-летнего М. В. Скопина началась в 1605 г. при Лжедмитрии I; царь Василий Шуйский использовал военные таланты племянника, направляя его против своих врагов — восставших крестьян под руководством И. Болотникова и против польско-литовских войск Лжедмитрия II. Победы М. В. Скопина способствовали стабилизации власти непопулярного царя. В 1607 г. М. В. Скопин был пожалован в бояре, а в 1608 г. был направлен в Новгород для заключения договора со шведским королем Карлом IX о союзе против поляков и о военной помощи России. Договор был подписан в Выборге в феврале 1609 г., и в апреле отряд под руководством шведского полковника Якова Делагарди прибыл в Новгород в распоряжение М. В. Скопина. Началось главное дело недолгой, но полной событиями жизни М. В. Скопина — борьба за освобождение Москвы, осажденной поляками. Не рассчитывая только на помощь наемников, М. В. Скопин установил прочные связи с северными городами России, свободными от интервентов, получал от них подкрепление людьми и деньгами, обучал увеличивающееся русское войско регулярному ведению боя и осады. 12 марта 1610 г., освободив Торжок, Тверь, Дмитров, разбив поляков под стенами Троице-Сергиевой лавры (12 января 1610 г.) и, наконец, Москвы, М. В. Скопин-Шуйский торжественно въехал в столицу как ее освободитель и был триумфально встречен царем и «всенародным множеством» московского люда. Широкие народные массы связывали с именем М. В. Скопина надежды на выход Руси из кризиса Смуты, в искусном молодом полководце, племяннике бездетного царя, видели достойного наследника престола. Казалось, что должно исполниться предсказание популярного в средневековье эсхатологического апокрифа «Откровение Мефодия Патарского» о приходе царя — народного избавителя — Михаила... В самый разгар пиров и торжеств по случаю освобождения Москвы М. В. Скопин умер.

Неожиданная болезнь молодого полководца, обладавшего богатырским телосложением (современники сравнивали его с прославленными героями Троянской войны Гектором и Ахиллесом), и скорая его смерть (М. В. Скопин заболел на крестинах у князя И. М. Воротынского 8 апреля, а умер через две недели, 23 апреля) вызвали обильные слухи и толки. Толковали о порче, об отравлении, о внезапной лихорадке. Народная молва упорно обвиняла в смерти М. В. Скопина братьев царя Василия Шуйского и самого царя, завидовавших успеху племянника и опасавшихся его притязаний на трон; в качестве отравительницы называлась жена Д. И. Шуйского Екатерина, дочь Малюты Скуратова.

Сочувствие к трагической судьбе освободителя Москвы, вокруг имени которого уже начали складываться легенды, и народная скорбь о нем (по свидетельству современников, М. В. Скопина хоронила вся Москва) вылились в создание ряда исторических песен о Скопине; одна из них была записана в 1619 г. в Архангельске для священника английского посольства Ричарда Джемса; ближе других к тексту «Писания» — песня, дошедшая в составе сборника Кирши Данилова. И песня в сборнике Кирши Данилова, и запись 1619 г. очень точно указывают на непосредственный источник угрозы М. В. Скопину — боярскую ненависть к нему как возможному претенденту на престол.

К настроениям народных песен о Скопине — защитнике Руси — очень близка позиция автора «Писания» — одного из первых литературных сочинений, посвященных описанию его болезни и смерти как всенародного горя. «Писание» создавалось современником М. В. Скопина и, по мнению известного историка С. Ф. Платонова, очевидцем его погребения. Однако «Писание» было создано не сразу после описанных в повести событий, а не ранее чем через два года после них, уже после смерти патриарха Гермогена (он упомянут в тексте в прошедшем времени), т. е. после 17 февраля 1612 г. Можно предположить, что «Писание» было создано до конца октября 1612 г.: в результате изгнания поляков из Москвы народным ополчением Минина и Пожарского (война вступила в Москву 22 октября) настало время постепенной стабилизации государственной жизни, и в этот период трагическая тема «Писания» — тема Русской земли, оставшейся без своего единственного защитника, — стала бы звучать для современников этих событий анахронизмом (примерно этим же временем — серединой или осенью 1612 г., до освобождения Москвы — С. Ф. Платонов датировал сходный по настроению с «Писанием» «Плач о пленении и о конечном разорении Московского государства»).

«Писание» — памятник, своеобразный в жанровом и стилистическом отношении: в нем нашли отражение и летописная, и житийная, и устно-поэтическая (песенная) традиции. Начавшись фрагментом, напоминающим повествование «Степенной книги» (в нем рассказывается о происхождении рода М. В. Скопина), «Писание» переходит к летописной форме исторического рассказа, содержащего точный расчет дней события, а историю отравления и погребения князя автор ведет то на основе песенного сюжета и средствами песенной стилистики, то — в агиографическом ключе, используя житийные схемы описания и вводя обильные реминисценции и сравнения из текстов Ветхого и Нового Заветов.

«Писание о преставлении и погребении князя Скопина-Шуйского» — самое раннее произведение из литературного цикла повестей о нем: позже, в начале 1620-х гг., была написана повесть «О рожении» М. В. Скопина, дополняющая «Писание» биографическими сведениями о Скопине и рассказом (в житийном духе) о его военной деятельности (цикл из этих двух произведений сохранился в рукописях второй половины XVII в. — РНБ, собр. ОЛДП, № 76, Р 12 и РГБ, собр. Овчинникова, № 473); позднее, уже в период окончательного упрочения на троне новой династии Романовых, создается компилятивная «Повесть о М. В. Скопине-Шуйском», в тексте которой оба произведения слились: они были сокращены и перестроены композиционно (рукопись РНБ, собр. Погодина, № 1451, XVII в.). В этом переработанном виде компилятивная повесть в конце 1620-х гг. вошла в найденную Г. П. Ениным «Повесть о победах Московского государства» (Л., 1982. Серия «Литературные памятники»).

Текст «Писания» издается по списку РНБ, собр. ОЛДП, № 76, Р. 12, л. 891—904 об., с учетом чтений рукописи Погодина, № 1451.

ОРИГИНАЛ

ПИСАНИЕ О ПРЕСТАВЛЕНИИ И ПОГРЕБЕНИИ КНЯЗЯ МИХАИЛА ВАСИЛЬЕВИЧА ШУЙСКОГО, РЕКОМАГО СКОПИНА[1]

Отнележе рече Бог: «Да будет свѣт, небо и земля, и солнечное течение, и лунное умножение и умаление, и егда быша звѣзды, восхвалиша мя гласомъ велиемъ вси ангели мои»,[2] и сотворенна прочая тварь вся, и человѣцы уселишася, изочтоша времена, индикты и по еврейски, и по гречески, и по латынски, понеже по розводцамъ разчитаютъ времена[3] и лѣта.

По русскому же языку въ лѣта 7118-го преставися благовѣрный и благородный, и благочестивый, прирожденнаго благочестиваго государя царя и великаго князя Василия Ивановича всеа Русии, Шуйского,[4] — понеже от единаго корени владѣющаго вселенную Августа, кесаря Римского,[5] и от единыя православныя вѣры християнския началника, князя Владимера Киевскаго[6] и всеа Русския земли и от единоя отрасли великаго князя Александра Ярославича Невскаго[7] раздѣления вѣтви — государевъ бояринъ, воинъ и воевода, и ближней совѣтникъ, и правитель, и по прирожению нетий [8] сиирѣчь племникъ, князь Михайло Васильевичь, Шуйской именуемый, понеже от единаго великаго князя Александра Ярославича Невскаго, якоже преди рекохомъ, родишася князь Андрѣй Владимерский и Суждалский,[9] и князь Данило Московский,[10] и прочая братия; и от сего князя Ондрѣя Александровича князи суздалские и шуйские родишася, а от князя Данила Александровича московские князи и цари родишася. Но о семъ умолчимъ, на предреченныя да поидемъ.

О ПРЕСТАВЛЕНИИ КНЯЗЯ МИХАЙЛА ВАСИЛЬЕВИЧА ШУЙСКОГО

Егда той воинъ и воевода, князь Михайло Васильевичь Шуйской, послушавъ царя и приѣхалъ въ царствующий град Москву из слободы Александровы,[11] и напрасно, грѣх ради наших, и родишася боярину князю Ивану Михайловичу Воротынскому[12] сынъ, княжевичь Алексѣй. И не дошед дву мѣсяцъ, по четыредесять дней рожения, бысть князь Михайло крестный кум, кума же — княгиня, жена князя Дмитрея Ивановича Шуйского, Марья,[13] дочь Малюты Скуратова.[14] И по совѣту злых измѣнников своих и совѣтников мысляше во умѣ своем злую мысль измѣнную: уловити, аки въ лесѣ птицу подобну, аки рысь, и зжарити, — змия лютоя, злым взором аки звѣрь лютыи! Дияволу потѣха бѣсится, сатанѣ невѣста готовится.[15]

И какъ будет после честного стола пир навесело,[16] и диявольским омрачением злодѣянница та, княгина Марья, кума подкрестная, подносила чару пития куму подкрестному и била челомъ, здоровала с крестником, Алексѣемъ Ивановичем. И в той чарѣ — питие уготовано лютое, питие смертное. И князь Михайло Васильевичь выпивает ту чару досуха, а не вѣдаетъ, что злое питие лютое, смертное. И не в долгъ час у князя Михайла во утробѣ возмутилося, и не допировал пиру почестного, и поѣхал къ своей матушке княгине Елене Петровне.[17]

И какъ выходит в свои хоромы княженецкие, и усмотрила его мати, и возрила ему во ясные очи. И очи у него ярко возмутилися, а лице у него страшно кровию знаменуется,[18] а власы у него на главѣ, стоя, колеблются.

И восплакалася горько мати его родимая, и во слезах говорит ему слово жалостно: «Чадо мое, сынъ, князь Михайло Васильевичь! Для чего ты рано и борзо с честнаго пиру отъѣхал? Любо тобѣ богоданый крестный сынъ принял крещение не в радости? Любо тобѣ в пиру мѣсто было не по отечеству? Или бо тебѣ кум и кума подарки дарили не почестные? А хто тобя на пиру честно упоил честнымъ питием? И съ того тебѣ пития вѣкъ будет не проспатися! И колько я тобѣ, чадо, в Олександрову слободу приказывала: не ѣзди во град Москву, что лихи в Москвѣ звѣри лютые, а пышат ядом змииным, измѣнничьим».

И паде князь Михайло на ложе своем, и нача у него утроба люто терзатися от того пития смертнаго. Он же на ложе в тосках мечющеся, и биющеся, и стонуще, и кричаще люте зѣло, аки звѣрь под землею, и желая отца духовнаго. Мати же да жена его, княгина Александра Васильевна,[19] и весь двор его слез и горкаго вопля и кричания исполнися.

И доиде въ слух сия болѣзнь его страшная до войска его и подручия, до немецково воеводы, до Якова Пунтусова.[20] И многи дохтуры немецкие со многими лѣчебными пригодами и не можаше никако болѣзни тоя возвратити. И з двора дохтуры немецкия от князя идяху и слезы испущаху, аки о государѣ своем.

И от того же дни в настатьи всенощных, якоже в житии Великаго Василия,[21] «солнце къ солнцем заиде», по исходе дневных часовъ,[22] мѣсяца апреля въ 23 день, со дни великаго воина и страстотерпца Георгия[23] ко дни воеводы Савы Стратилата,[24] понеже и сей воинъ, и воевода, и стратилат. Но тогда бо по Московскому государству не слышанно бысть настоящия ради нощи. Наутрие же, свѣтающуся вторнику и восходящу солнцу, слышано бысть по всему царствующему граду Москвѣ: «Отшедъ он сего свѣта, преставися князь Михайло Васильевичь!»

И тогда убо стекаются ко двору его множество войска, дружины и подручия его хоробраго, и множества народа, по писанному, «юноша с дѣвы, и старцы со юнотами»,[25]и матери со младенцы, и всякъ возрастъ человѣчь, — со слезами и съ великим рыданием. От войска же его и дружины хоробрыя князя Михайла Васильевича ближние его подручники, воеводы и дворяне, и дѣти боярские, и сотники, и атаманы прихождаху во двор его, и ко одру его припадая со слезами, и со многим воплемъ, и стонанием. И жалостно во слезах глаголаше и причитаху: «О господине, не токмо, не токмо, но и государь наш, князь Михайло Васильевич! Отшел еси от сего свѣта, возлюбил еси Нѣбесному Царю воинствовати, а нас еси кому ты оставил? И хто у насъ грозно, и предивно, и хоробро полки урядит? И кому нас приказал служити? И у ково намъ жалованья просити? И за кемъ намъ радошно и весело на враги ѣхать ко брани? Не токмо, государь нашъ, подвигом своим врагов устрашалъ, но и мыслию: помыслишъ на враговъ, на литовских и польских людей, и онѣ и от мысли твоея дале бѣгут, со страхом емлются. А нынѣ мы — аки скоти безсловеснии, овцы, не имуще пастыря крѣпкаго! У тобя, государя нашего, въ полцѣх войска нашего и без казни страшно и грозно, а радошны и веселы. И как ты, государь нашь, въ полцѣх у нас поЬдешъ, и мы, аки на нѣбесное солнце, назрѣтися не можем!»

Но бо все вкратце пишем, а недоумѣем убо много и жалостнаго плача и причитания их исписати. Но возвратимся убо ко прежнему.

Тако убо ко двору его стекаются и держащеи власти, и строящеи, и правящеи царския, народная; таже и нищии, и убогии, и вдовицы, и слѣпии, и хромии, — всяк со слезами и горким воплем, кричаще и воплюще; также и богатии велможи.

Таже прииде немецкий воевода Яковъ Пунтусовъ со двенатцетьми своими воеводы[26] и съ своими дворяны. Московские же велможи не хотяху его во двор ко князю пустити, невѣрствия ради, къ мертвому тѣлу. Яков же з грубными словесы во слезах изглагола: «Како мя не пустите, не токмо господина моего, но и государя, кормильца моего, своими очи мнѣ видѣти? Что ся таково содѣяся?» И пустиша его во двор. Шед Яковъ, и видѣ мертвое его тѣло, и восплакася горько, и целова его тѣло; простяся и пошед со двора, плакася горце; и захлѣбаяся, глаголаше во слезах: «Московскии народи! Да уже мнѣ не будет не токмо на Руси вашей, но и в своей Немецкой земли, но и от королевских величествъ государя такова мнѣ!»

Таже прииде и самъ царь и з братьи своими,[27] таже и патриархъ, — тогда держа святительский престолъ Великия Росии Ермогенъ,[28] — и митрополиты, и епископы, и архимариты, игумены и протопопы, и весь священный собор, и иноческий чинъ, черноризцы и черноризицы, и не бѣ мѣста вмѣститися от народнаго множества.

Тогда убо посылают во вся торги Московского государства изыскати колоду дубовую, еже есть гроб, въ ню же положат тѣло его. И, мѣру вземше, во вся торги ходивше, избравше величайшее всѣх и никако возможе вмѣстити телеси его. И тогда пристрогавши въ концѣхъ колоды тоя, и тако съ нужею пологаютъ въ колоду тѣло его, да изнесут тѣло его ко церкви. И тогда привезоша гроб каменен великъ, но ни той довляше вмѣстити тѣло его, понеже великъ бѣ возрастом телес своих, по Давиду пророку,[29] рече: «паче сыновъ человѣческих». И тако, устроивше в древяном гробѣ, понесше, хотяху положити в Чудовъ монастырь архистратига Михаила[30] до времени бо и вины ради сицевыя, яко да тѣло его во граде Суздале положено будет и ко гробомъ прародителъским и родительскимъ присовокупятъ,[31] и он предреченный каменный гроб устроят. Но въ Суздале-граде в то время нестроение велико сице, понеже осилели воры и литовские люди, паны съ войским своимъ;[32] да егда си отступятъ, тогды его отвезут въ Суздаль-град.

И слышавше народное множество, что хотятъ тело его въ Чудовъ монастырь положить, и возопиша всенародное множество, яко единеми усты: «Подобает убо таковаго мужа, воина и воеводу, и на супротивныя одолителя, яко да в соборной церкви у архангела Михаила[33] положен будет и гробом причтен царским и великихъ князей великие ради его храбрости и одолѣния на враги и понеже он от их же рода и колена», — якоже напреди рекохомъ.

И тогда царь велегласно къ народу рече: «Достойно и праведно сице сотворити». И тако на главах понесоша въ соборную церковь архангела Михаила; послѣдствующу патриарху, и митрополитам, и всему священному собору, таже по нем царь, и весь царский синглит, и всенародное множество, предъидущеи и послѣдствующеи, поющих надгробное пѣние священных собор.

От народа же и кричания и вопля тяшка гласа поющих надгробное покрываху, и не бѣ слышати гласа поющих. И се бѣ дивно, яко толику безчислено народу суще, предъидуще и послѣдствующи, яко звѣздъ небесных, или, по Писанию рещи, яко песокъ морский.[34] И не бѣ видѣти ни единаго человѣка не плачющеся, но велми слезны, кричь и плач, и рыдание велико всякого человѣка — богатии и убозии, и нищии, хромии и слѣпии, а безногии ползующе, главами своими о землю бьющеся, плачющеся и жалостно причитаху. И якоже и самому царю и патриарху плачюще со стенанием, и воплем и рыданием горце всему народу; но и аще у ково и каменно сердце, но и той на жалость розлиется, зря своего народа плачющеся.

И тако съ великою нуждею, утеснения ради, несяху тѣло его во гробе ко церкви, и от народнаго теснения, якоже нѣкогда Алексѣя человѣка Божия;[35] и донесоша, и положиша среди церкви у архангела Михаила; и пѣвше надгробное подобное пѣние, и разыдошась, яко да предреченный каменный гроб устроят и могилу на вмѣщение гроба ископают. Но убо маломощнии и нищии, такожде вдовицы и черноризцы день той предсѣдяху, плачюще и скорбяще, Давыдовы же псалмы над нимъ непрестанно глаголаху, применяясь, день и нощь.

Наутрие же свитающе дни, утреннему славословию кончану, — солнцу паки возсиявшу и второму часу наставшу,[36] и паки стекается всенародное множество со всего Московского царства, понеже во вчерашний день не всемъ въ слухи внидоша и не вѣдомо, гдѣ погребен будет. Ныне обое слышат, и сего ради безчисленное множество отвсюду стекаются: мужие и жены, и, по-предреченному, старцы со юнотами, нищии, слѣпии и хромии, иже есть хто не вѣдаше его во плоти, но слышавше его храбрость и на враги одолѣние, и понѣ погребанию его сподобятся причетницы быти. И тако торжыща истощишася, и купилища быша порозни оставльше, а раби — господей своих службы, и домы порозни быша житей своихъ: всякъ возрастъ стекается на погребение его.

Таже по времени царь, и патриархъ, и прочий синглит, и освященный собор во церковъ ону собрася, и уставному пѣнию, погребению наченшуся, и гласу от поющих превозносящуся зѣлне, понеже въ строках роспеваху. От бояр же и от служилых людей, иже бѣ с ним в великой оной службѣ, и побѣде и во одолении бывших, паче же и от всенароднаго множества люди, по-предреченному, яко звѣздъ нѣбесных или песка морскаго: вдов же, оставльшихся от муж своих, и черноризиц, и нищих, и сирот, вопиющих съ плачем и кричанием. И не бѣ слышати гласа поющих, и мнѣтися, аки во иступлении ума сущу, яко и воздуху потутнути, и земли стонати, и камению колебатися, не токмо церкви стенам, но и граду; и, по пророку рещи, яко «взятся покрову храма от гласа вопиющих». И не бѣ слышати гласа поющих, а ереи все во церкви просвѣщашеся множеством свѣщъ, и мостъ же церковный наводнящеся пролитием слез от народа.

И не бѣ изрещи и исписати, по Апостолу глаголюще, «на сердце человѣку не взыде»,[37] иже народи плачюще и жалостно причитаху! Овии убо столпа его Руские земли глаголаху, инии же тверда и велика града именоваху, инии же яко новаго Исуса Наввина[38] нарицаху его, инии же яко Гедеона и Варака, или Самсона, побѣдителя иноплеменником, зваху его: отъѣхавше въмалѣ и роспространшеся, и приѣхавше во мнозѣ; овии же яко Давида, отомстителя врагом, зваху или яко Июду Макиавейского,[39] въ толкое в нужное время добре храбровавшего. И, по Апостолу рещи, «возмогоша от немощи, и быша крѣпцы во бранѣх, обративше же в бѣгство полки чюждих».[40]* Инъ же нѣкто стоя от народа, велегласно вопияху со слезами во храмѣ архангела Михаила: «Взял еси у нас, Господи, таковаго воеводу князя Михайла Васильевича, но ты нынѣ сам заступай нас, якоже при Езекеи на Сенахирима, царя Невгицкаго!»[41] А инъ же отъ служащих его глаголя: «Не подобает убо таковому телеси ево в земли разсыпатися: вѣм бо его телесную чистоту, купно же и духовную».

Да что убо много глаголати: не вмѣстят ушеса жалостнаго причитания плача их! И мнѣтися, яко сонъ видѣти или въ недоумѣние быти, якоже Петру апостолу, егда ангелъ изведе его ис темницы.[42]

Не токмо же Русские земли народом и всему миру плакати, но и иноземцемъ, и немецким людем, и самому свицкому воеводе Якову Пунтосову плачюще, и к русскому народу во слезах от жалости глаголет: «Уже, де, нашего кормильца и вашего доброхота, Русския земли столпа и забрала,[43] крѣпкаго воеводы не стало!» Прочии же от народа, — умолчим бо о сем немецкого воеводы его умильных и жалостных глаголаний, — и возопиша русский народ: «Воистинно бысть тако!» И понеже по Еуангелию глаголюще, «не вмѣстити пишемых» плача их «книг».

И тако отпѣвше надгробное пѣние, и полагают его в предреченной каменной гроб, и относят его в соборной церкви в придѣлъ[44] за олтарем на южной стороне, в церковь Обрѣтение честные главы пророка и Крестителя Иоанна. И тамо полагают его в новоископанномъ гробѣ, иже никтоже, по Евангелию, прежде сего положенъ бысть,[45]тамо за олтарем придѣла же Святыя Живоначалныя Троицы, идѣже положени быша благочестивы и блаженныи памяти цари и великии князи: царь и великий князь Иван Васильевич всеа Руси, во иноцех Иона,[46] и сын его, благодатный, благородный и благочестивый царевич Иван,[47] и вторый сынъ его, царь и великий князь Федор Иванович[48] всеа Русии, в соборной церкви, якоже преди рекохом.

Мало же о сем побеседуем от древнихъ повѣстей, кои приложим, якоже плакашеся прежде по патриархе Иякове Иосифъ и прочая братия его и съ ним египтяне,[49] или рещи во исходѣ Израилеве из Египта в пустыни горы Синайския,[50] плакася весь Израиль по Моисѣи пророце,[51] или паки рещи, плакася по Самоиле пророце[52] весь Израиль великим плачемъ, не малъ же плач сотвориша людие по цари Иосѣе,[53] таже плакася уничиженный и расточенный Израиль по Июдѣ Маккавеи и по братье его. Здѣ же не меньши того плач бысть всенародному множеству, новому Израилю,[54] христианскому народу государъства Московского.

А о матери его, княгине Елене Петровне, и о жене его, княгине Александре Васильевне, что изглаголати или исписати! Сами вѣсте матерне сѣтование и рыдание, и по своим дѣтем разумѣйте, какъ у коей матери и послѣднее дитя, а не токмо единочадное, смерти предастъся, и како убо матерню сердцу по своем дѣтяти! И то, како княгина Елена и княгина Александра горько плачюще, и кричаще, и вопиюще, и бьющеся о гробницу белу каменну князя Михайла, и жалостно во слезах причитая.

Мати же причитаху от жалости: «О чадо мое, милый князь Михайло! Для моих слез на сесь свѣт из утробы моея родися! И како еси во утробѣ моей зародися? И како утроба моя тобою не просядеся, излияти тобѣ на землю?» А жена его причитаху: «Государю мой, князь Михайло Васильевичь! Жена ли тебѣ не въ любве, яз, грѣшница! того ли еси ради смерти предался? И почто ми еси не повѣдал? И нынѣ возьми меня под свой каменной гроб, и под гробом смерти предамся! И готова есми за тобя во адѣ мучитися, нежели мнѣ от тобя на сем свѣте живой остатися!» И разумѣйте их жалостное причитание, и плача горького не исписати.

Но буди вам извѣстно, яко и сам царь Василий, егда от погребения возвратися, и пришед въ полату свою и на злат стол свой царский ницъ пад, и плачася, захлѣбаяся горко, смоча слезами столъ,[55] слезы на пол с стола каплющи.

Матерь же его, княгину Елену, и жену его, княгиню Александру, ближнии их вѣрныи слузѣ едва съ нужею от гробницы отволочаше въ домъ свой. Черноризицы же, иноки и вдовицы во слезах же утѣшаше их: «Да не плачитеся, княгиня Елена Петровна и княгиня Александра Васильевна, но Богу убо такъ извольшу: краткой вѣкъ жити ему; вам бо от многаго плача и туги великия во иступлении ума не быти!» И тѣ же княгины, мати его и жена, пришед же в дом свой и падше на стол свой ницъ, плакахуся горце и захлѣбающе, стонуще и слезами своими стол уливая, и слезные быстрины, аки рѣчныя струя, на пол с стола пролияшеся, и до утра без пищы пребывая, якоже Давыд иногда плака по Анафанѣ, сыне Саулове.[56]

Но и старицы же, яко галицы, вдовицы же, яко ластовицы, наутрее около церкви оноя предсѣдяху весь день, якоже и матери со младенцы, и мнози боярские жены, овдовѣвше, своею печалию стекахуся въмѣсто ко оной церкви.

И бѣ въ мирѣ шатание, и колебание, и смущение много болѣзни ради смертной, и глаголаху другъ ко другу: «Откуду бо нашедшу на такова мужа такое смертное посѣчение; бысть бо таковый воин и воевода? Аще ли Божие попущение, то воля Господня да будет!» И вси ту въ сѣтовании бяху.

Не подобает же сего молчанием покрыти, по реченному ангеломъ к Товиту, «еже дѣла Божия проповѣдати, таити же царевы тайны».[57] Сице же здѣ случися. Нѣкто житель града, быв прежде въ службѣ царской въ писателѣх Дворцова приказу,[58] сказа нам, по тонку глаголя: «Прежде, — рече, — преставления его, княжа», — о немъ же нынѣ повѣсть глаголем, — «за 15 день, съ праздника Воскресения Христова къ понедѣльнику въ ночь,[59] видѣхъ видѣние. Мняхся, стою на площаде государеве межъ Пречистою соборною и Архангелом.[60] И позрѣх на царские полаты. И се видит ми ся, яко един столпъ розвалися и потече из нево вода, но велми черна, что смола, или декоть. Таже полстолпа отломився, паде, и по семъ не вдолзѣ и другая полъстолпа сокрушися, и обое ни во что бысть. И падение оно помнихом ми ся страшно. Аз отъ страха возбнувся от сна и размышляя видѣние се. И после заутрени таити сна не могох и повѣдах ту мужу некоторому, стару деньми, яко 90 лѣтъ ему сущу от рожения, и у царей въ приказех велику ему бывшу и многу въразумѣх, и для старости оставлься царския службы, но во смирении пребывая, кормяся от своих вотчинъ. Он же, слышавъ от меня таковая и размышляя во умѣ своем, рече ми: „Мнит ми ся, яко нѣкоторому великому мужу от полаты царевы смертное посѣчение приближается". И аз сие видѣние и оного мужа речей размышлях, и никому не глаголах до сего, донележе збышася въ сие настоящее время».

Прочее же о семъ умолчимъ, да не постигнетъ насъ, по апостолу, закоснение, но мало побесѣдуем о мимошедшемъ.

[1] ...рекомаго Скопина. — М. В. Скопин-Шуйский происходил из той ветви боярского рода Шуйских, родоначальником которой был Иван Большой, по прозвищу Скопа, его прадед (XV в.); скопа — хищная птица из семейства орлов.

[2] Да будет свѣт... вси ангели мои... — Ср.: Быт. 1, 3—8; Сирах. 17, 1—2.

[3] ...изочтоша времена, индикты... порозводцамъ разчитаютъ времена... — Счет лет на Руси (как и в Византии) велся не только по годам от «сотворения мира», но и по индиктам - периодам времени в 15лет; розводцы — пасхальные таблицы со счетом лет.

[4] Василий Иванович Шуйский — царь из старинного рода суздальских князей, избранный на трон после народного восстания в Москве 17 мая 1606 г. и после убийства Лжедмитрия. Был свергнут с престола москвичами в июле 1610 г. и пострижен в монахи. Затем был арестован поляками вместе с братьями Дмитрием и Иваном; умер в плену под Варшавой 5 сентября 1612 г.

[5] Август, кесарь Римский — Гай Юлий Цезарь Октавиан Август («божественный»), племянник Юлия Цезаря, провозглашенный неограниченным правителем Римской империи в 30 г. до н. э. Согласно русскому публицистическому сочинению XVI в. «Сказание о князьях Владимирских» (см. ПЛДР, 6, с. 422—435), русские великие князья и их родоначальник легендарный Рюрик происходили от некоего Пруса, родственника императора Августа; эта теория происхождения московских царей стала официальной доктриной во времена Ивана Грозного и была использована в беллетризованной генеалогии русских царей — «Степенной книге».

[6] Владимир Киевский (ум. в 1015 г.) — великий киевский князь, сделавший христианство государственной религией Руси.

[7] ...от единоя отрасли великаго князя Александра Ярославича Невскаго... — Александр Ярославич, прозванный Невским (ок. 1220—1263), — князь Новгородский, с 1252 г. — великий князь Владимирский; потомок по прямой линии Владимира Святославича Киевского и родоначальник нескольких ветвей княжеских родов Рюриковичей, в том числе Шуйских.

[8] Нетий — племянник по сестре.

[9] ...Андрѣй Владимерский и Суждалский... — Сын Александра Невского Андрей Александрович (ум. в 1304 г.), князь Городецкий и Костромской (с 1276 г.), великий князь Владимирский (окончательно - с 1294 г.).

[10] ... князъ Данило Московский... — Младший сын Александра Невского Даниил Александрович (1261—1303), получивший в удел в 1272 г. Московское княжество.

[11] ...послушавъ царя, и приѣхалъ въ царствующий град Москву из слободы Александровы... — Александрова слобода (современный город Александров Владимирской обл.) — в 113 км от Москвы; владенье московских князей с начала XIV в., с 1564 г. — укрепленная резиденция Ивана Грозного. В первой половине октября 1609 г. слобода была занята войсками М. В. Скопина и стала опорным пунктом русских войск в их дальнейшей борьбе с польско-литовскими интервентами. Из Александровой слободы М. В. Скопин выступил в конце февраля, а 12 марта 1610 г. въехал в Москву, торжественно встреченный царем Василием Шуйским и ликующими толпами москвичей как освободитель Москвы от длительной и тяжелой блокады.

[12] Иван Михайлович Воротынский — один из видных политических деятелей в правительстве Василия Шуйского.

[13] ...жена князя Дмитрея Ивановича Шуйского, Марья...— Д.И. Шуйский — родной брат царя, дядя молодого полководца, завидовавший его успехам и обвинявшийся народной молвой в его смерти. После смерти М. В. Скопина был поставлен во главе русского войска и был разбит войсками гетмана Жолкевского под Клушином в июне 1610 г. Вместе с братьями Д. И. Шуйский был арестован поляками, увезен в Варшаву, умер в плену. Женой Д. И. Шуйского была дочь Малюты Скуратова Екатерина; Марией звали ее сестру, жену Бориса Годунова.

[14] Малюта Скуратов (ум. в 1572 г.) — Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский («Малюта» — прозвище), думный дворянин Ивана Грозного и его ближайший помощник во времена опричнины; прославился особой жестокостью при расправах с жертвами царского гнева (имя его стало нарицательным обозначением злодея).

[15] ...сатанѣ невѣта готовится. — Перифраз текста, приписываемого Иоанну Златоусту: «...пляшущая жена невеста нарицается сатанина» («Слово об играх и плясании»).

[16] И какъ будет после честного стола пир навесело... — Повесть использует эпическую формулу описания пира (ср. в русских былинах: «И потом у них пошел пир на веселие»). Согласно сообщению так называемой «Рукописи Филарета» (1620-е гг.), Скопин был отравлен «на перепиванье».

[17] Княгиня Елена Петровна — урожденная Татева, после смерти сына постриглась в монахини под именем Анисьи, умерла в 1631 г., погребена в Троице-Сергиевом монастыре.

[18] ...а лице у него страшно кровию знаменуется... — «Рукопись Филарета», «Новый летописец» и др., описывая болезнь М. В. Скопина, сообщают, что из носа и рта у него не останавливаясь шла кровь.

[19] ...княгина Александра Василъевна... — Жена М. В. Скопина (с 1608 г.), урожденная Головина (в иночестве Анастасия), постриглась в монахини сразу же после смерти мужа.

[20] ... до... подручия, до немецково воеводы, до Якова Пунтусова. — Яков Пунтусов — Якоб Понтус Делагарди (1583—1652), шведский полковник (барон Колькский и Рунзский, впоследствии — за военные заслуги — возведен в графское достоинство, государственный маршал, президент военной коллегии Швеции и др.; отец его Понтус Делагарди прославился своими завоеваниями в Ливонии в последние годы царствования Ивана Грозного); опытный военачальник, возглавил вспомогательный отряд наемников, состоявший из шведов, французов, немцев, шотландцев, направленный в помощь войскам Василия Шуйского по выборгскому договору 28 февраля 1609 г. Отряд находился в распоряжении М. В. Скопина.

[21] Василий Великий (Кесарийский; 329—378) — один из отцов Церкви, христианский богослов и писатель, один из творцов Литургии. Сочинения его и житие были хорошо известны в средневековой Руси.

[22] ...в настатьи всенощных... по исходе дневных часовъ... — Т. е. около 6 часов вечера (последний дневной, 15-й, час по древнерусскому счету часов, зависящему от времени года и восхода солнца, 23 апреля начинался в 18 час. 30 мин.).

[23] Георгий (ум. в 303 г.) — один из самых популярных святых христианской церкви; был замучен по приказу императора Диоклетиана, ранее был его военачальником; день памяти — 23 апреля.

[24] Савва Стратилат (по-гречески - полководец) - один из первых христианских мучеников (был утоплен в Тибре в 272 г.), гот по происхождению, военачальник императора Аврелия; день памяти — 24 апреля.

[25] «юноша с дѣвы, и старцы со юнотами»... — Литературная формула Псалтири.

[26] ...прииде немецкий воевода Яковъ Пунтусовъ со двенатцетъми своими воеводы... — Возможно, что сообщение о «двенатцети воеводах» Якова Пунтусова является не случайной цифрой в тексте «Писания», а опирается на какие-то реальные сведения: в отряде Якова Делагарди, прибывшем в Новгород 14 апреля 1609 г., было 12 000 человек.

[27] ...з братъи своими... — Братья Василия Шуйского — Дмитрий и Иван.

[28] Ермоген — первый казанский митрополит, после совершения над ним чина архиерейского рукоположения, святитель Гермоген (13 мая 1589 г.).

[29] ...по Давиду пророку... — Т. е. согласно Псалтири.

[30] Чудовъ монастырь архистратига Михаила — находился в Кремле.

[31] ...тѣло его во граде Суздале положено будет и ко гробомъ прародителъским и родительскимъ присовокупятъ... — Фамильная усыпальница Скопиных-Шуйских находилась в г. Суздале в соборной церкви Рождества Богородицы; там в 1605 г. был похоронен его отец.

[32] Но въ Суздале-граде в то время... осилели воры и литовские люди, паны съ войским своимъ... — В Суздале весной 1610 г. укрепился польский военачальник Лисовский, отряды которого разбойничали на Владимирской земле до 1616 г.

[33] ...в соборной церкви у архангела Михаила... — Архангельский собор в Кремле был усыпальницей великих князей Московских.

[34] ...яко песокъ морский. — Суд. 7, 12.

[35] ...якоже нѣкогдаАлексѣя человѣка Божия... — Византийское житие Алексея, человека Божьего, содержащее легендарную историю сына знатного римлянина Евфимиана, отказавшегося — из соображений христианской морали — от семьи, имени, наследия отца, рассказывает об огромном стечении народа, пришедшего почтить его при погребении. Житие было известно на Руси с XI в., пользовалось большой популярностью, послужило источником духовного стиха, певшегося и в XVIII, и в XIX, и в XX вв.

[36] ...и второму часу наставшу... — Начало «второго часа» 24 апреля — 5 час. 30 мин.

[37] ...по Апостолу глаголюще, «на сердце человѣку не взыде»... — Ср.: 1 Кор. 2, 9.

[38] Исус Наввин, Гедеон, Варак, Самсон, Давид — легендарные библейские герои, пророки и военачальники, имена которых традиционно использовались в средневековой русской литературе для характеристики удачливых полководцев. О победах Исуса Навина рассказывается в Книге Иисуса Навина, Гедеона над мадиамлянами — Суд. 7, Варака над хананеянами — Суд. 1, о богатыре Самсоне — Суд. 14—15, о победе Давида над Голиафом — 1 Цар. 17, 40—52, о борьбе Иуды Маккавея — 2 Мак.

[39] Июда Макиавейский — Иуда Маккавей, один из пяти братьев Маккавеев, возглавивший борьбу народа Иудеи против царя Антиоха Епифана (II в. до н. э.).

[40] ...«возмогоша от немощи... полки чуждих». — Евр. 11, 34.

[41] ... Господи... сам заступай нас, якоже при Езекеи на Сенахирима, царя Невгицкаго! — Езекия, согласно Библии, 13-й царь Иудейский, при котором Иерусалим был спасен от войск ассирийского царя Сеннахерима молитвой пророка Исайи (Ис. 37). Сеннахерим — ассирийский царь Синахериб (705—680 гг. до н. э.), назван здесь «ниневийским» потому, что Ниневия («Ниневгия») на р. Тигр была столицей его царства.

[42] ...якожеПетру апостолу, егда ангелъ изведеего ис темницы. — О спасении апостола Петра и его сомнениях в том, сон или явь случившееся с ним, рассказывается в Деяниях апостольских (Деян. 12, 9).

[43] Забрало — укрепленная для боя верхняя часть городской стены.

[44]